Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

Неужели природа способна рождать подобные аномалии? Где это видано, чтобы грибы светились и двигались? Не может такого быть.

Что за место… Что за гребаное место… Зря он сюда пришел…

С трудом встав на ноги, которые подгибались как вареные спагетти, он отошел назад, подальше от грибов.

Они больше не шевелились. Не светились. Никаких отростков не было видно. Обычные бледные грибы, появившиеся от сырости, не годные даже для ризотто.

Тогда какого же?

Наверняка все это ему просто почудилось. Как хочется побыстрее вернуться домой, в Италию, прилечь на диван, посмотреть футбол, попивая пивко.

Да, пивко.

Нужно найти фургончик и купить банку пива.

Или две.

На какое-то время он словно выпал из реальности, очутился вне собственного тела, а теперь, когда вышел на тропинку, понял, что Мириам нет. Может, отошла в туалет?

Откуда-то издалека, как будто из другой долины, эхо донесло звуки электронной музыки «Dragostea Din Tei»[23]23
  Самая известная песня поп-группы O-Zone.


[Закрыть]. Потом опустилась гробовая тишина, проглотившая надоедливые танцевальные аккорды.

– Мириам, любимая? Ты где?

Шелест крыльев.

В ответ он услышал лишь резкий пугающий крик совы.

Свет стал другим.

Совсем другим.

Сумерки наполнили Хойя-Бачу холодным фиолетовым полумраком и длинными тенями.

Темнело, и в это было невозможно поверить.

Он потер ладони, стараясь прогнать мурашки и избавиться от тягостного ощущения, что вечер наступил слишком быстро. Ему показалось, прошло всего несколько минут.

Куда-то делся целый кусок времени.

И жена.

Где они?

Он выругался, что не взял толстовку, выругался, что вообще решил пойти в этот лес. Разозлился.

– Мириам, хватит прятаться, выходи давай! – он постарался вложить в свой голос максимум решительности.

Но изо рта донесся лишь плаксивый шепот, такой тихий, что не напугал даже соловьев, молча и недовольно наблюдавших за ним с веток раскидистого дерева.

* * *

Звук.

Похожий на кашель.

Оттуда, где тропинка сбегала вниз, выгибаясь, как спина мула.

Этот звук привлек внимание Мириам, и она перестала наблюдать за располневшей фигурой мужа, сидевшего на корточках.

Какого хрена он там делает, вечно занимается всякой фигней, неужели не может поторопиться?

Движение.

В сплетении ветвей, за зеленым занавесом, колышущемся от ветра.

Она сделала несколько шагов по тропинке, которая должна была привести их на парковку, вернуть в цивилизацию; и, затаив дыхание, залюбовалась потрясающим зрелищем. Боль во рту сменилась горячей, мягкой, почти приятной пульсацией.

Метрах в десяти через заросли медленно пробирался олень, время от времени опуская голову и ища что-то в траве. Огромная, великолепная особь, которая была хорошо видна сквозь лабиринт буков и берез. Мириам смотрела на него не отрываясь, и вот наконец животное вышло на открытую поляну. Под копытом хрустнула сухая ветка, олень повернул голову – и Мириам вдруг увидела, какие у него рога.

Удивление сменилось замешательством: рога необыкновенной формы, плод галлюцинации, поднимались к небу на десятки метров, возвышаясь над верхушками леса.

Они пестрели отростками разного размера, закручивались спиралями и были как две капли воды похожи на деревья, которые Мириам видела в чаще леса Хойя-Бачу.

Она знала, что с годами рога оленей становятся все более ветвистыми и длинными; по ним можно определять возраст… и, хотя это звучало абсурдно, ей стало интересно, сколько лет

десятилетий, веков?

прекрасному животному, и как ему удается ходить по лесу, не запутываясь в кронах деревьев; было видно, что олень горбится под своей тяжеленной причудливой ношей.

Он понюхал воздух и пошел вперед.

Медленно.

Направляясь к тропинке.

К Мириам.

Она смотрела, как деревья расступаются, пропуская его.

Закрыла глаза.

Снова почувствовала болезненную пульсацию в челюсти, и решила, что это боль, страх, последствия операции и желание побыстрее получить помощь затуманили ей голову.

– Марио! Долго тебя ждать? – недовольно спросила она, но не услышала ответа от человека, с которым когда-то решила разделить жизнь.

Вместо Марио ответил олень, издав что-то среднее между собачьим тявканьем и хрипом умирающего; потом вышел на тропинку и встал между Мириам и поляной. Между Мириам и Марио.

Преграда из мускулов, темной шерсти и гигантских, фантастических рогов.

Теперь она видела его целиком.

Это что, последствия анестезии… восемь ног?! Твою мать, у него действительно восемь ног?

Олень посмотрел на нее в упор, и Мириам затрясло – черт возьми, никогда в жизни ее так не трясло; а она, как ни старалась, не могла с этим справиться: на месте глаз у оленя были глубокие черные дыры, необычайно глубокие и необычайно черные, без всяких отблесков.

И слишком много ног. Сколько же их на самом деле?

Она еще раз позвала мужа, но услышала в своем голосе такое отчаяние, что даже сама испугалась.

Только бы убежать отсюда, в нормальный мир, где есть другие люди и нет животных-мутантов, – бушевал адреналин в крови.

Она не могла вернуться.

Для этого надо было пройти мимо оленя,

а это действительно олень?

который не собирался никуда уходить. Но ее ужасала даже сама мысль приблизиться к нему.

Она побежала по тропинке в другую сторону. Инстинкт самосохранения подсказал ей, что надо спасаться.

Мириам еще надеялась, что парковка недалеко, а цоканье многочисленных копыт по камням звучит только у нее в голове.

* * *

Он бросил взгляд на экран телефона: сети нет. Кто бы сомневался.

Вдалеке послышалось хриплое, жалобное блеяние, как будто заблудшие души просили о помощи. Это те овцы, которых потерял пастух? Хорошо бы встретить его еще раз, чтобы поподробнее расспросить дорогу. Чтобы не бродить здесь одному.

Надо поторапливаться.

Главное не думать о том, что сумерки захватили мир, запачкав темно-синими пятнами исчерканное ветками небо.

Не думать об отце в полутьме коровника, о брызгах серого вещества и осколках костей, которые только что были лишним черепом теленка: все это в прошлом.

А от прошлого какой прок?

Надо жить настоящим и будущим, отыскать Мириам и отвезти ее в «Дентику». Может, она уже на парковке? Может, не стала его ждать, а нашла дорогу сама?

Она всегда так делает, разве нет? К черту…

Он поскользнулся на сыром камне и замахал руками, чтобы не упасть; из мокрых подмышек пахнуло потом и мертвой кожей.

Дыши. Дыши. Успокойся.

Он сосчитал до десяти в обратную сторону.

10… 9… 8…

Сколько он уже идет? Икры, спина и ягодицы болели невыносимо.

Марио представил себя и жену в ресторане клиники, словно это эпизод из какого-нибудь фильма: вот они нарядно одетые, расслабившись, сидят в уютном теплом зале, пьют красное вино, пробуют блюда национальной румынской кухни и смеются над злоключением

злоключением?

произошедшем с ними в этом странном лесу в этой странной долине.

Узкая, заваленная камнями тропинка, по которой было очень трудно идти, напоминала шрам на спине крутого холма; свет телефонного фонарика оказался плохим помощником в том, чтобы не оступиться.

Стараясь не позволять своим мыслям вторгаться на запретные территории, Марио снова и снова заставлял себя думать, какие насекомые и змеи ползают в траве леса Хойя-Бачу, в темноте, куда не может добраться тусклый свет.

– Мириам!

– Ириам! Риам! Иам! Ам!

Имя эхом пронеслось по лесу, став почти неузнаваемым. Озадаченный Марио Аррас сбавил шаг и внимательно прислушался.

Господи, пожалуйста, сделай так, чтобы эта дорога оказалась верной, чтобы Мириам уже вышла на парковку, чтобы все было хорошо…

Он протянул вперед руку с телефоном, освещая тропу, и поклялся, что если благополучно доберется до места, то, вернувшись в Италию, сходит в церковь и поставит свечку.

– Мириам, Мимираириамм, Мимимимириариариариаммммм!

Он замер, увидев, как в сгустившихся сумерках засветились два бледно-голубых глаза.

Затаил дыхание.

Примерно минуту старался не издавать ни звука.

Но эхо все же вернулось и, вопреки всем законам физики, не стало тише, чем крик.

А наоборот, зазвучало намного интенсивнее, в десятки раз. И громче.

– МимимимимимимимимимимириариариариариариариаРИАРИАММ-МММММММ!

Он присел на корточки, уперся локтями в бедра и, выронив телефон, закрыл руками уши.

Засмеялся.

Захохотал.

Отчаянно, горько, безумно, всем телом сотрясаясь в рыданиях. В конце концов ощущение беспомощности, невыносимая усталость, дрожь от потной, прилипшей к телу одежды, продуваемой ветром, сделали свое дело – у него началась историка.

В какой-то момент каждой клеточкой своего тела он вдруг понял, что стань этот звук

РИААААМММММММММ!

громче хотя бы на один децибел, его организм не выдержит и сломается.

Барабанные перепонки лопнут.

Мозги расплавятся.

И по сравнению с этим то, что он заблудился в гребаном лесу, о котором слагают гребаные легенды, покажется ему сущим пустяком.

Согнувшись пополам, с вытаращенными глазами и звенящей, как тибетская поющая чаша, головой, Марио в ужасе закричал, пытаясь заглушить эхо имени, которое произносил каждый день, почти два десятилетия.

Мириам.

– Где я? Что здесь происходит? Есть тут кто-нибудь? Людиииии! Помогитееее!

Тишина.

Внезапная, неправдоподобная.

Издевательская.

Медленно, с опаской он отнял руки от ушей.

Тишина.

Поднял смартфон, посветил фонариком, словно разбрасывая вокруг дротики света,

ему кажется или между платанами стоит олень?

открыл рот, чтобы позвать жену, и вдруг замер, шлепнув себя ладонью по губам, как будто в приличном обществе чуть не сорвалась с языка какая-нибудь пошлая шутка.

Тихо, молчи.

Если оглушающее эхо повторится, придется просто падать на землю и ждать – или спасения, или конца.

Нужно молчать.

И убираться отсюда.

Несколько минут он торопливо шагал по тропинке, чувствуя, как колотится сердце, а потом увидел развилку.

Куда идти?

Он чертыхнулся и наугад, не задумываясь, выбрал правую дорожку.

Казалось, она была проложена в кишечнике огромного зверя – ветки деревьев со всех сторон сплетались так плотно, что сквозь них не проникал ни один луч света; Марио Аррас вдруг представил себе, что лес Хойя-Бачу – живое существо невероятных размеров, оно спит и видит сны, мучая тех, кто осмеливается вторгаться в его плоть из деревьев, кустов и травы.

Что там говорил водитель Ади о древних обитателях Валеа Лунга? Великаны. Огромные, как горы, до самого неба. Они пожирают людей…

Пройдя еще несколько сотен метров, он заметил яркий свет в конце мрачного туннеля, боровшийся с темнотой, с окончательно спустившейся ночью. Изумрудная корона из листьев и травы сияла, как портал в другое измерение.

Марио бросился к выходу и вдруг, совершенно неожиданно, оказался на парковке.

Дневной свет обрушился на него с такой силой, что едва не сбил с ног; после блуждания по темному лесу, ослепленный солнцем, он несколько секунд видел лишь расплывчатые силуэты на белом фоне.

Оказалось, это толпа румын, которые, смешно пританцовывая в дыму от гриля, заливали в себя пиво из огромных темных пластиковых бутылок.

«Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei, nu mă, nu mă iei, nu mă, nu mă, nu mă iei!»[24]24
  Досл. «Ты хочешь уйти, но не берешь меня с собой, не берешь меня с собой, нет, не берешь меня с собой, нет». Строчка из песни «Dragostea din tei» поп-группы O-Zone.


[Закрыть],– кудахтал громкоговоритель.

Дети играли во фрисби.

Рядом носилась собака, держа в зубах сосиску, а за ней бегала светловолосая девушка; от одного взгляда на ее шорты у любого мужчины легко мог случиться инфаркт.

Солнце, льющее живительные лучи на долину Валеа Лунга, стояло высоко в небе.

Уткнувшись носом в экран телефона, Марио Аррас обнаружил, что сейчас всего полвторого.

Ноги подкосились, он опустился на траву и вздохнул с облегчением, потому что она оказалась самой настоящей, самой обыкновенной, самой реальной вещью, к которой ему доводилось прикасаться в своей жизни. Куда же подевалась Мириам, куда делось все то время, пока он один плутал по вечернему лесу?

Марио представил, как его сердце не выдерживает всего этого кошмара и разрывается на части с мясистым треском. Посидев несколько минут в растерянности, он поднялся и четко по прямой пошел через парковку, чтобы попросить о помощи.

Четко по прямой.

Хватит с него развилок.

* * *

И тут она разрыдалась.

Кричала так, что сорвала голос, и теперь могла лишь скрипеть, как сухое дерево.

Хорошо хоть боль в имплантах перестала сверлить голову – единственный добрый знак в бурном море отчаяния.

Не решившись пройти мимо оленя с невероятными рогами и повернув в другую сторону,

сбежала, ты сбежала без оглядки…

она все шла и шла вперед, пытаясь позвонить Марио,

куда этот засранец запропастился?

но в ответ слышала лишь непонятное бульканье и женский голос автоответчика на румынском языке.

А потом оказалась перед развилкой.

Еще одной.

Безуспешно попытавшись вспомнить, что говорил пастух, она окончательно рассердилась и, хотя боялась ошибиться, решила пойти по левой тропке: в конце концов, всегда можно будет вернуться и выбрать другую дорогу, да?

Минут через пятнадцать, не встретив ни одной живой души и не найдя парковку, где их высадило такси, Мириам пошла обратно; поднялась в гору, проклиная все на свете и взмокнув от пота, но до развилки так и не добралась.

Следующие полчаса узкая дорожка водила ее то вверх, то вниз, словно сама заблудилась в лесу, а телефон сел после безуспешных попыток дозвониться до мужа; Мириам запаниковала, сошла с тропинки и углубилась в лес, идя на зов едва слышной далекой музыки, которая, как она надеялась, приведет ее на парковку напрямик, через заросли.

Vrei să pleci dar nu mă, nu mă iei!

Опрометчивое решение.

Дура дура дура!

И что теперь?

Она окончательно заблудилась.

Она одна.

Бегает между деревьями, как сумасшедшая, рискуя свернуть себе шею.

Больше не слышно никаких румынских песен, никаких звуков, которые говорили бы о том, что поблизости есть люди, давали хотя бы слабую надежду.

Ветки царапали лицо, цеплялись за волосы и одежду.

На верхней губе засохли сопли.

А тем временем медленно, но неумолимо сгущались сумерки.

И сколько бы она ни кричала и ни звала Марио, тьма накрыла ее с головой.

Принеся с собой плохие мысли.

Темнота всегда приходит. Незаметно подкрадывается сзади.

Как же так? Мечта всей жизни привела к трагедии.

В этом лесу ее никогда не найдут.

Фонарика нет, но надо идти вперед несмотря ни на что, она не должна останавливаться, не должна отдаваться на волю случая.

Иначе никак.

Она будет шагать в темноте, проходить одну развилку за другой, ошибаться в выборе и все глубже забираться в бурелом, в самую чащу леса, заблудится окончательно, упадет и, в конце концов, умрет, став пищей сапрофитов и каллифоридов, доблестных воинов армии падальщиков.

Ошибаться в выборе… Выйти замуж за Марио, не рожать детей, – еще бы, такая ответственность, – смотреть, как он превращается в предмет мебели, в бездельника, не способного даже вытащить ее из этого сумасшедшего дома, куда сам же и завел. Ведь пойти погулять в лес – его идея, разве нет? А она согласилась…

Развилки, дороги, ведущие в разные стороны, необходимость выбора. Все же к этому сводится, да?

Темнота дышала и была густой, как патока, а когда Мириам разрешила себе остановиться – Господи, не ослепла ли она – то поняла, что едва видит даже собственные руки.

На небе – ни одной звезды, освещающей дорогу.

В груди закололо, как будто легкие превратились в мертвые кораллы.

Боль в незаживших челюстях начала мучить ее с новой силой, словно привязавшаяся древняя хворь, от которой нет спасения.

Она может вернуться, найти другую дорогу, помощь? Или единственный шанс уцелеть – это идти вперед, даже если она потеряет себя, даже если станет другим человеком?

Идти вперед в темноте?

Да.

И она шла.

Долго.

Почти ничего не видя.

С новыми зубами.

Время от времени в голове всплывало лицо мужа, но она отмахивалась от видения, и оно таяло во тьме, сменяясь лицом красавчика-стоматолога, который делал ей операцию. Если она сумеет вернуться в клинику, то из кожи вон вылезет, но добьется, чтобы он трахнул ее, провел языком по соскам и желанным имплантам.

Она усмехнулась.

Подумала о жутких рогах оленя.

И скатилась в небытие, странное, вечное, пока ярко-красное свечение вдалеке не вернуло ей возможность видеть.

Вне себя от счастья, она стала пробираться через кусты ежевики, идя на свет. Он казался каким-то неестественным.

Парковкапарковкапарковка…

– Ой!

Она заметила обрыв за мгновение до того, как сделать шаг: еще десяток сантиметров, и полетела бы вниз, в овраг глубиной метров десять. Замерев на краю и сжав кулаки с такой силой, что на ладонях отпечатались восемь полумесяцев, она увидела его внутренности при красноватом свечении, разрезанном на кривые клетки ветками и стволами деревьев.

Там, внизу, среди зарослей, сгорбившись, с трудом переставляя ноги, брел какой-то человек… Не брел – полз, как дождевой червь, вытащенный из земли и брошенный умирать на солнце.

В этой извивающейся человеческой личинке она не сразу, но довольно быстро узнала себя – такую же Мириам Орсини, только меньше, словно ее фигуру набросали на листке бумаги, в той же одежде, в той же обуви, с теми же сережками и обручальным кольцом, которое светилось, как светлячок в траве. Рот той Мириам был искажен невероятной мукой; она тоже страдала и дрожала от страха, заблудившись одна в чужом лесу.

Мириам упала на колени у самого обрыва.

Пропитав облака призрачными оттенками розового, свечение поплыло вверх, к верхушкам деревьев, а на небе зажглись две полные, алые луны, усыпанные пятнами кратеров, как лицо подростка – прыщами, и залили кровавым светом овраги Валеа Лунга и лес Хойя-Бачу.

Мириам оставалось лишь принять очевидное: все это – сон.

Самый страшный сон в ее жизни.

Она уже знала, что есть только один способ вырваться из такого немыслимого кошмара – подчиниться ему полностью, погрузиться в него, добраться до границы, отделяющей просто страх от нечеловеческого ужаса, который убивает, и перешагнуть ее, воспринимая смерть как избавление.

Нужно умереть во сне, да. И тогда она проснется.

Нужно соединиться с той, другой Мириам, догнать ее, обнять. Может, она покажет дорогу.

Может, спасет ее.

Она перекрестилась и бросилась с обрыва.

Падение без начала и конца.

Во рту и в душе – боль, от которой мутится рассудок.

Вниз, вниз.

Камни на дне оврага все ближе, оглушающий удар, сломанные и треснувшие вдоль, раздвоившиеся кости, костный мозг и кровь вытекают на лишайники и споры.

Неподвижность.

Рядом с новой Мириам.

Яйцо, личинка и гусеница.

Кокон, куколка и бабочка.

Умиротворение.

Чувство завершенности.

Правильный выбор?

И снова беспросветный мрак.

* * *

Ее нашли еще днем, примерно в полтретьего, после того, как Марио обратился за помощью к местным властям. И часа не прошло.

Она лежала на ковре из листьев в нескольких десятках метров от парковки, в ложбинке у корней огромного бука с таким толстым и шишковатым стволом, что дерево казалось алтарем в стиле барокко.

Скрещенные на груди руки, умиротворенное выражение лица, как у восковой фигуры какой-нибудь святой, разметавшаяся копна каштановых волос, словно нимб.

Решив, что она мертва, Марио схватился за голову; но потом увидел, как под одеждой поднимается и опускается грудь, упал на колени и стал трясти ее за плечи, а в это время два румына, которые успокаивали его и помогали искать Мириам, удивленно переглядывались между собой.

– Мириам! Мириам, с тобой все в порядке?

Мириам спала.

В тени бука, словно ничего не случилось.

Она открыла глаза, сдержала зевок, потянулась, а потом в растерянности посмотрела вокруг, будто только что свалилась с Луны:

– Где мы? Что случилось?

– Боже мой, это ты скажи мне, что случилось, – он обнял ее. Она была вся мокрая от пота. Изо рта воняло. – Лес, помнишь? Мы потерялись, и черт его знает… мне казалось, что уже вечер, а потом…

Протирая глаза, Мириам села:

– Я тебя ждала, и… я не помню, но… все хорошо. Я, кажется, заснула.

– Заснула?.. Ну ты даешь! Ты в состоянии подняться? Надо вернуться в клинику, а потом сходить к врачу.

– У меня все хорошо… Только я очень устала…

– Как твои зубы?

– Какие зубы?

– Импланты, Мириам! Тебе было больно… Ты искала обезболивающие, помнишь?

– Импланты, да, уже все прошло… Я хочу отдохнуть… Давай вернемся в клинику…

Она встала на ноги, и Марио снова обнял ее, теперь гораздо крепче:

– Я так испугался… Я тебя люблю, – прошептал он ей в ухо, и тут же подумал, правда ли это или ему просто полегчало от того, что она нашлась.

Мириам высвободилась из объятий.

– Я тоже тебя люблю. Ты пивка-то успел выпить?

Она улыбнулась.

Прикрыв рот рукой.

* * *

Пока они ехали в такси до «Дентики», Марио изнемогал от желания найти объяснение странным событиям дня. Он хотел бы обо всем забыть, но как это сделать? Если бы случившееся было просто неприятным приключением, он бы принял и успокоился, но пережитое настолько не вписывалось в его картину мира, что не думать об этом он не мог.

– Можешь поговорить со мной, рассказать, что случилось? Я… со мной там происходили странные вещи… Эти деревья, поляна… И черт подери, я видел грибы, которые шевелились, а потом вдруг стемнело – бум! – и почти сразу снова белый день!

Мириам, выйдя из сонного оцепенения, в десятый раз отказалась ехать в больницу и стала холодна, как кусок льда.

С недовольным лицом она смотрела в окно, а на вопрос Марио лишь пожала плечами, будто это не имело к ней никакого отношения. В словах звучало спокойное безразличие:

– Мы заблудились, Марио. Вот и все. Так бывает.

– Так бывает? Бывает? Я не… дай мне телефон!

– Что?

– Телефон! Хочу посмотреть фотки деревьев!

Не обращая внимания на хмурый взгляд таксиста в зеркале заднего вида, Мириам нащупала телефон в кармане брюк:

– Сел, наверное… Надо же… А я думала, что сел…

Она вяло протянула телефон мужу; он открыл галерею и полистал фотографии:

– Ты их удалила?

– Нет.

– А куда они делись…

Потерянные, исчезнувшие мгновения.

– Не знаю.

– Но их нет!

– Я их не удаляла! – закричала она так громко, что водитель дернул руль и машину занесло; он смотрел на них все с большим недоумением. Потом ее голос снизился чуть ли не до шепота и наполнился ненавистью. – Боже мой, я не знаю. Можешь оставить меня в покое хотя бы на две минуты… две минуты ты способен помолчать, а?

Марио вжался в кресло, возвращая ей телефон с видом побитой собаки:

– Я просто пытаюсь понять…

Она не удостоила его ни взглядом, ни ответом.

Только молча смотрела в просветы между деревьями, положив одну руку на окно потрепанной машины.

Смотрела в лес, на развилки.

С выражением лица человека, который прощается с чем-то важным, покидает знакомое место, чтобы начать новую жизнь.

* * *

Они зашли в холл гостиничной клиники еще до того, как наступил вечер; она направилась в номер таким быстрым шагом, что ему пришлось догонять ее чуть ли не бегом, в то время как мысли по-прежнему блуждали в сумрачных зарослях Валеа Лунга.

Сотрудница клиники на ресепшне остановила их вопросом.

– Синьора Орсини, как Вы себя чувствуете? Все хорошо?

– Просто прекрасно.

– Завтра в девять утра итоговый осмотр, Вы помните?

– Да, конечно, в девять…

Рот Мириам изогнулся в улыбке.

Она прикрыла его рукой.

В номере Марио снова засыпал ее вопросами:

– Почему ты легла спать под деревом? Что, черт возьми, случилось?

Но жена его словно не замечала. Она ходила из угла в угол, перекладывая одежду с одного места на другое или сваливая ее в чемодан, а на вопросы мужа отвечала односложно или недовольно фыркала. В конце концов разделась, оставшись в лифчике и трусах, легла на кровать и с головой накрылась простыней.

– Я хочу спать. Разбуди на ужин.

– Как твои зубы?

– Больше не болят, – ответила она, соорудив из простыни подобие кокона, и тут же захрапела – едва ли не до того, как закончила говорить.

Марио решил, что она притворяется, лишь бы отделаться от него, лишь бы избежать разговора, который казался ему очень важным.

– Хорошо хоть скоро домой, – проворчал он, прислонившись плечом к голой стене.

Чувствуя себя одиноким и непонятым, он вышел из номера и направился прямиком в бар.

Начал с двух стопок граппы, потом перешел к пиву.

Он все думал, думал и думал, пока голова не начала раскалываться от мучительной боли. Выпив залпом третий стакан светлого пива, Марио решил, что причиной загадочного происшествия в лесу Хойя-Бачу, от которого несколько часов спустя осталось довольно смутное воспоминание, стали грибы, которые он трогал.

Может, они ядовитые.

Может, они отравили его галлюциногенами.

Звучит не слишком правдоподобно и к тому же никак не объясняет поведение Мириам – последствия анестезии? – но если подкрепить это предположение львиной дозой алкоголя, то оно вполне сойдет, чтобы рассеять тревогу.

Да, Мириам.

Надо идти разбудить ее, скоро ужин…

Допивая четвертый стакан, он не мог отделаться от ощущения, что совсем не знает эту женщину, которая спит в их номере. Неприятное чувство вцепилось в него, как голодная бездомная собака, и не отпускало.

* * *

Ужин в переполненном ресторане был скучным и прошел в молчании, разговоры обрывались, не успев начаться.

«Продремав» три с половиной часа, Мириам встала с рассеянным и отсутствующим видом; поковырялась вилкой в неаппетитном на вид пюре, подперев подбородок рукой, выпила воды, обронила пару фраз о возвращении в Италию и о том, как она рада, что теперь у нее новые зубы, но лицо оставалось пустым, только иногда по нему пробегала судорога, из-за которой кривились губы и дергался глаз.

У Марио болело все тело, – твою мать, сколько же они прошли пешком? – он напился и выбрал удобную стратегию – если она не хочет говорить, ну, и пошла нахрен. Ему не привыкать к внезапным переменам настроения, она часто вела себя словно капризная девчонка.

Он съел слишком много жаркого и продолжал пить стопку за стопкой, надеясь едой и алкоголем притупить раздражение от молчания Мириам: с ней тоже наверняка что-то случилось в лесу Хойя-Бачу, но она не хотела ему рассказывать.

У каждого супруга есть свои скелеты в шкафу… – подумал он, опрокидывая в рот последнюю стопку граппы.

Скоро они вернутся домой, жизнь войдет в привычное русло, и все встанет на свои места, насколько это возможно в отношениях, которым уже не первый год.

Он поднялся в номер, лег в кровать и хотел было поприставать к Мириам – в боксеры упирался пенис, немного взбодрившийся от количества спиртного, – но она его оттолкнула, ворча и сворачиваясь клубком, как ежик; ее кожа показалась ему холодной, дряблой и на ощупь напоминала куриное филе из холодильника, поэтому он почти обрадовался, что она отказалась.

Всего два дня. Два дня – и ты будешь дома, ляжешь на диван и посмотришь футбол.

Ему приснилось, что он стоит на бетонной дорожке, на какой-то грязной румынской окраине, перед развилкой, а вдали – почерневшие дома вздымаются к небу до самых облаков молочно-белого цвета, как у женской груди.

Измучившись от необходимости принимать решение – он этого терпеть не мог – Марио пошел по дорожке, выбранной наугад; все предметы вокруг стали удваиваться, и он вдруг с ужасом обнаружил, что его ноги превратились в копыта, а он сам – в двухголового теленка, убитого отцом.

Потом за ним погналась стая бродячих собак; эти исчадия ада, рожденные в грязных подворотнях, тощие, злобные, с горящими красными глазами, свирепо лаяли и наскакивали на него со всех сторон.

Он почувствовал, как собачьи зубы терзают его плоть, как раздвоенные языки не спеша, с наслаждением лижут его внутренности, а горячая слюна смешивается с кровью. Он стал задыхаться и проснулся.

* * *

Мириам спала без снов.

Словно камень, бревно, гриб, словно грязные пятна мха в глубине оврага, куда нога человека не ступала веками.

А может быть, никогда.

День пятый

Такое выражение лица Марио видел впервые.

Изумление. Замешательство. Злоба. Усмешка.

Гамма выражений, быстро пробегающих по лицу, будто каждую мышцу сводит судорогой.

Так выглядела медсестра, когда открыла дверь в кабинет, где он оставил Мириам десять минут назад.

– Синьор, – спросила девушка, лицо которой потемнело и стало землистым, – не уделите нам минутку?

Все еще не отошедший от похмелья, он зашел в кабинет.

И увидел, что у врача, делавшего жене операцию, началось что-то похожее на нервный тик.

– Что случилось?

В кресле с открытым ртом лежала Мириам и смотрела на лампу, качавшуюся у нее перед носом, как фантастический паук.

Стоматолог пробурчал пару фраз на румынском, терзая свой подбородок, а потом ответил вопросом на вопрос:

– Это что, шутка?

– В смысле?

На несколько минут в кабинете повисла недобрая тишина.

– Импланты…

– Какие-то проблемы?

– Импланты… Их нет. Они исчезли.

Мир сжался вокруг Марио, и тот на несколько секунд оказался в узком коридоре из листьев, по которому выбирался из леса Хойя-Бачу; его бросило сначала в холод, потом в жар, а яички съежились, словно перепуганные зверята.

– Что?.. Вы шутите? Мириам?

Она чуть-чуть приподняла голову, на лице появилось выражение, как у ребенка, который знает, что напроказничал. Стоявшая чуть в сторонке медсестра грызла ногти.

Врач схватил Марио под локоть, подтолкнул к креслу и попросил Мириам открыть рот.

Он объяснил ему все подробности установки имплантов. Какие процедуры они проводили, какие материалы использовали, где разрезали десны и сверлили кость.

Все то, от чего не осталось и следа.

Будто Мириам никогда не делали операцию, будто она вообще не обращалась в эту клинику. Марио прокрутил в голове последние двенадцать часов, которые прошли после их возвращения из леса Хойя-Бачу, и вспомнил, что жена почти не говорила и не улыбалась.

Врач закончил казавшееся бесконечным объяснение и, нахмурив брови, с ледяной улыбкой спросил:

– Скажите правду… Вы журналисты, изучаете «стоматологический туризм», как вы его называете, да? Знаю, в Италии на эту тему много спорят… Вы из этой новостной передачи?

– Что? – растерялся Марио, который ничего не понимал. Или не хотел понимать. Импланты действительно были, он видел их своими глазами. А теперь что же – испарились? Это немыслимо. В голове звучали только два слова: Хойя. Бачу. Хойя. Бачу.

Врач фальшиво засмеялся, как будто все про них знает, а потом снова засыпал вопросами.

– У вас где-то здесь скрытые видеокамеры? Эта женщина – сестра-близнец той, которой мы сделали операцию, да? Вынюхиваете тут все, да?..

Обстановка сразу накалилась. Обескураженный Марио перешел в контратаку и стал утверждать, что их обманули, что жену обкололи наркотиками, а операцию ей никогда не делали. Врач угрожал вызвать полицию и передать дело в суд, если ему сейчас же не объяснят, что здесь происходит.

У вставшей с кресла Мириам было такое лицо, как будто она смотрела скучный фильм.

Перебранка не прекращалась минут пятнадцать. Наконец загнанный в угол Марио, которого уже затрясло от перевозбуждения, рявкнул:

– Мы уходим! И платить не собираемся!

Медсестра разразилась проклятиями на румынском языке, злобно тыча пальцем в сторону Марио и Мириам. В какой-то момент напряжение дошло до такого уровня, что ссора угрожала перерасти в самую настоящую драку.