Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

– Я. Помогу тебе. Ты помоги. Мне. Или умрешь. Как и я. Иди за мной. Ешь, – прожурчал голосок в барабанной перепонке, нежный, как шелест крыльев мотылька, и что-то нашептывал до тех пор, пока Джако Боджетти не провалился во тьму, густую как патока, пахнущую дерьмом и мочой.

Над Розеллой с чудовищным грохотом продолжали носиться самолеты, а когда солнце стало садиться, растягивая тени и обжигая асфальт, откуда-то из-под земли послышался заливистый лай собаки.

* * *

Джако вышел из душа, уже во второй раз за день. Он плохо себя чувствовал и не мог понять, что с ним происходит. Было полпятого, когда он очнулся и обнаружил себя лежащим на полу, в дерьме, со спущенными штанами, как мальчишка, не успевший добежать до туалета, когда его пробрал понос. В коридоре стояла невероятная духота. Удостоверившись, что в целом он в порядке, Джако с трудом сел, тяжело ворочаясь, словно доисторический зверь, затянутый в ловушку зыбучих песков. Но стоило увидеть трещину, как память подсказала остальное. Черная полоска снова ползла по стене, прерываясь у прямоугольника дверной коробки.

Все, что случилось до потери сознания, – слова Фаустино, голос и шевеление в трещине и то, как она вдруг побежала вверх по стене, почти дотянувшись до его головы… Это галлюцинации? Чем они вызваны?

Иди за мной.

Обвязав бедра полотенцем, Джако поставил телефон на место, взял справочник и набрал номер доктора Джильи. Он не помнил, работает она сегодня или нет.

– Алло? – ответила секретарь Мартина, молодая длинноногая темноволосая девушка, которая каждый раз подолгу болтала с ним о Фаустино.

– Д-да, да, здравствуйте, – еле выдавил из себя Джако, чувствуя, что язык совсем плохо его слушается. – Это Боджетти.

– Добрый день, синьор Боджетти, как у вас дела? Как Фаустино?

– Фа-Фаустино в порядке… хм… в отличие от меня. Я думаю… наверное, я неважно себя чувствую. Можно вызвать врача? Пару часов назад я… потерял сознание. Мне стало плохо.

– О, как жаль. Сейчас такая жара, наверное, в этом дело… Доктор Джильи сегодня работает, но к вам приехать, к сожалению, не сможет. У нее машина сломалась. Только завтра. Или приходите сегодня сами, если вас кто-нибудь проводит…

Джако хотел ответить, что это некому сделать, и вдруг почувствовал себя никому не нужным стариком, дожидающимся своей очереди на кладбище. Он постарался говорить более внятно.

– Нет, нет, все нормально, Мартина, я как-нибудь дойду сам. Доеду на автобусе.

– Ну хорошо, синьор Боджетти, только аккуратнее. Если почувствуете себя хуже, лучше вызовите скорую…

– Нет, теперь мне лучше. Но хотелось бы показаться врачу.

– Конечно. В шесть тридцать прийти сможете?

– Да, Мартина, спасибо.

– Отлично! До скорого, тогда. И помни, что пасту с тунцом не… кррр… парм… фрррдззз… и что… идти за мной… фррруудзп… что в гнилых трубах… ттрррр… под земл… дззззтр… бо… дззззтттт… божества-кариатиды… хррррусссссть… пережевывают воспоминания… слепые лица… в пят… нах… гррррдззз… старого района… Идти за мной. Есть…

Джако Боджетти почувствовал, как под полотенцем яйца сжались в комок.

– Простите, что вы сказали?

– Я сказала, хорошо, увидимся в шесть тридцать. Синьор Боджетти, у вас точно все в порядке?

– Да. Да, все нормально. Наверное, просто… помехи на линии. До встречи.

Джако бросил трубку и уставился на нее так, как смотрят на экран телевизора, когда там рассказывают о какой-нибудь страшной трагедии.

Это мне просто кажется, кажется, кажется, убеждал себя Джако, закрыв глаза.

Он попытался позвонить Менсе, но все время было занято.

Не оборачиваясь, чтобы трещина случайно не попала на глаза,

может, если я сделаю вид, что ее там никогда не было, она исчезнет, да, исчезнет

он пошел на кухню и проглотил таблетку, надеясь утихомирить разыгравшуюся после падения пульсирующую боль в пояснице.

Потом вышел на балкон. Солнце скрылось. Над горизонтом висели уродливые желтоватые облака, напоминающие освежеванные оленьи шкуры. Еще целых два часа до того, как будет пора выходить из дома, садиться на 16 автобус и ехать до остановки Антонелли, на прием к доктору Джильи.

Он молился, чтобы Фаустино больше не вздумал повторять слова жены, которые она произнесла перед смертью.

– Пойдем домой.

Джако взял клетку и перенес ее на кухонный стол.

Скворец исполнил его желание. Он молчал, но не отрываясь, непривычно изучающе смотрел на Джако, словно тоже хотел понять, что же, черт возьми, происходит. Джако снова открыл книгу Буццати, но не мог разобрать ни слова, как будто чернила растеклись, а буквы сливались и мелькали в черно-белом калейдоскопе.

Два часа. Да, до приема еще целых два часа. Два часа переживаний и томительного ожидания.

Иди за мной.

– Проклятье, надо положить этому конец! – Обвязанный полотенцем Джако, как изможденный инопланетянин, встал со стула и вернулся на кухню.

В стене у двери по-прежнему виднелась трещина.

– Да пошла ты к черту! – снова пригрозил Джако. – Я тебе покажу!

* * *

Надев шорты цвета хаки и легкую льняную рубашку, Джако бросил взгляд на трещину в комнате, вышел в прихожую и открыл входную дверь. Трещина бежала по стене подъезда, и Джако, потратив несколько секунд на то, чтобы закрыть дверь, начал спускаться по лестнице. Давненько он уже этого не делал – в последние годы всегда ездил на лифте. Ноги ответили хрустом во всех суставах и болезненными ощущениями на любой вкус.

Трещина, словно ее нарисовал угольком соседский хулиган, бежала вниз по пролетам лестницы, виляя между неприличными рисунками и нецензурными выражениями.

Она вела его, как нить Ариадны – Тесея, до первого этажа. Там трещина шла над дверью Грации Колдуньи, спускалась по колонне, пересекала плитку на полу и забиралась под входную дверь.

На улицу.

Иди за мной.

Что еще сказал этот голос – одновременно чужой и знакомый, далекий и близкий?

Ешь.

А слова в телефонной трубке – что они значат? Старый район, древние божества… Наверное, его уставший мозг за годы соседства с Грацией Колдуньей просто впитал слишком много ее чепухи.

Лучше вернуться.

Пойти домой.

Давай, веди себя хорошо, до приема врача осталось недолго, уйми свое разгулявшееся воображение – мало ли какой фортель еще выкинет болезнь.

Он уже повернулся и положил руку на перила лестницы, чтобы пойти обратно в квартиру, как за спиной распахнулась дверь.

– Джако! Джако! – кто-то звал его сдавленным голосом. В первую секунду старик замер от неожиданности, но потом узнал говорившего.

Это была Колдунья. Она стояла на пороге своей квартиры, похожая то ли на ведьму с карнавала, то ли на умалишенную, которую отпустили из сумасшедшего дома, закрытого после принятия закона Базальи. Последний раз он видел Грацию две-три недели назад и теперь с ужасом отметил, насколько хуже ей стало. Одевалась она всегда довольно кричаще, но при этом раньше была неизменно опрятна.

Боже, пожалуйста, не дай мне дожить до такого, пожалуйста, позволь мне умереть раньше… – взмолился Джако. – Проклятье, надо кого-нибудь позвать.

Серый халат, болтавшийся на костлявом теле Грации, открывал ноги ниже колен, морщинистые плечи и руки, усеянные пигментными пятнами. В правой руке, с покрытыми алым лаком ногтями, она держала тяжелую книгу в кожаной бордовой обложке. Лицо напоминало маску клоуна после попойки. Грация, очевидно, пыталась накраситься, но сумела лишь испачкать губы помадой и намазать тушь на веки. Волосы, которые раньше она прятала под разноцветным тюрбаном, сегодня были растрепаны и напоминали грязную швабру. Как у пугала, стоящего у пыльной дороги.

– Грация, что случилось? – спросил Джако, думая, когда же этот дурацкий день наконец закончится. Не зная, что делать, он подошел к Грации. – Иди в квартиру, давай я тебя уложу в постель и кого-нибудь позову… Тебе нужна помощь.

– Барби. Старый район съел мою Барби. Ты знаешь об этом, Джако? Я – да. Я знаю. Я ее слышу. Не позволяй управлять собой тому, что живет в трещинах, Джако. Ни за что. Нельзя этого делать, ты сильнее, чем Старик. Моя Барби… – протянула Грация и чуть ли не вприпрыжку прошлась по коврику у двери. Она двигалась как-то неестественно, и это пугало. К тому же совсем исхудала – наверное, не ела несколько дней, подумал Джако.

– Твоей Барби мы тоже поможем. Идем.

Джако взял ее за локоть, чтобы проводить в квартиру, но Грация вдруг воспротивилась, издав какой-то совершенно животный крик. Она прижала книгу к груди, и Джако успел прочитать ее название; вытесненные на обложке обычные прямые буквы имели странный металлический оттенок.

НАУКА О МЕРТВЫХ СРЕДАХ

ЭНРИКО БЕДОЛИС

Грация увидела, что он с любопытством смотрит на обложку, и ее губы растянулись в улыбке, обнажив дряблые десны, напоминающие мясное филе, которое забыли убрать в холодильник. Вставной челюсти во рту не было. Потом Грация задрала голову, посмотрела на трещину в стене, над дверью квартиры, и ее глаза закатились так, что стали видны только желтоватые склеры, испещренные сосудиками. В этот момент Джако понял – перед ним не Грация Де Микелис. А нечто иное. Она ткнула пальцем в трещину, ползущую к двери в подъезд, а потом схватила Джако за руку с такой силой, какой просто не могло обладать это дряхлое, иссохшее тело.

Когда Грация заговорила снова, из горла выходил не ее голос. А голос кошмара, голос безумия. Голос Пьеры и Фаустино, голос бомб и асфальтоукладочных машин, голос домов, которые старательно возводят кирпичик за кирпичиком и которым рано или поздно суждено разрушиться, как любому творению человека.

– Иди-и-и за мноой, Джако. Ты должен. Ешь. Иди за мной. Я помогу. Тебе!

– Н-нет! – Старик инстинктивно сделал два шага назад, а Грация уронила книгу и кинулась к нему. Она двигалась неестественно быстро. Зрачки вернулись на место и голос стал прежним. Но несла она какую-то чепуху.

– Божества, думающие думы в древних храмах под землей… Это сказал город. В трещинах. Ты ведь тоже слышал, да? Мечты людей, их кошмары, смерть – это все энергия, которую способны поглощать некоторые районы, так написано в книге. Они сами словно живые. А живой не хочет умирать. Розелла не хочет умирать. В отложениях смерти образуется мертвая среда, которой питается район. Некоторые города, как губки, впитывают и хранят воспоминания и обгладывают жизнь, как куриную кость. Джако. Не ходи!

Грация вцепилась в его рубашку тонкими пальцами. Она была сильнее, чем Джако. Намного сильнее. Старик не понимал, о чем она говорит, но слова о древних божествах, живущих под землей, напомнили о странных помехах на линии во время звонка в поликлинику. Может, это розыгрыш, шутка, может, кто-то хочет свести его с ума или выманить деньги? Грация заговорила снова, чужим голосом, будто у нее опять начался шизофренический бред.

– За мноооой! Старииииик! Иди за мнооооой!

Удар пришелся в грудь Джако и чудом не сбил его с ног. Сильный, как ударная волна после бомбежки, которая иногда чувствовалась даже в бомбоубежище. Грация словно превратилась в бетонную статую. Джако споткнулся и наступил одной ногой на трещину в напольной плитке.

– Грация, я пойду позову кого-нибудь, чтобы тебе помогли… – сказал Джако, потирая место удара. Но из глаз Колдуньи вдруг полился свет – болезненный, гипнотический, напоминающий свет фонаря в подземелье.

– За мной. Сейчас же! – воскликнула она тоном, который не допускал ни отказа, ни промедления. Джако почувствовал – если он сейчас не послушается, произойдет что-то ужасное, непоправимое. И он уже никогда не сможет вернуться в свою квартиру на пятом этаже, хоть на лифте, хоть пешком.

Зайдя в квартиру, Джако наклонился, чтобы подобрать «Науку о мертвых средах» – странную книгу, о которой никогда раньше не слышал. Ему показалось, что в трещине между кирпичами и штукатуркой, на стене у входа, шевелится какая-то слизь.

Помни о таблетках. И о приеме у врача.

Грация протянула руку и резко дернула дверь на себя. Та захлопнулась, как крышка гроба, потревожив тишину подъезда.

Когда человек счастлив, ему иногда кажется, что все вокруг живое, что неодушевленная материя радостно вторит биению его сердца. Но сейчас радости не было и в помине. Родной дом Джако Боджетти, где прошла вся его жизнь, в один миг стал чужим и небезопасным. Он оказался полон тайн и обмана, как будто здесь разыгрывали спектакль его жизни, и занавес вот-вот готов опуститься.

Сглотнув, Боджетти поправил мятую рубашку, открыл дверь и вышел на раскаленную солнцем улицу. Его поприветствовал грохот самолета и собственная тень, растекшаяся по асфальту, как расплавленный свинец.

* * *

Старик-с-пальчик, вот кем чувствовал себя Боджетти, пока сгорбившись брел за трещиной, убегающей с тротуара перед домом в переулки района. Потрепанные облака то и дело закрывали солнце, то рассеивая, то фокусируя его лучи, как линза, из-за чего становилось еще жарче. Одежда прилипла к телу, пропитанная потом, который вонял старостью и лекарствами.

Края трещины казались относительно ровными. Пересекаясь с другими трещинами, она становилась немного шире, и Джако видел, что от нее отходят небольшие углубления, как шипы от стебля ядовитого растения. Порой она поднималась на стены или пряталась за вывески магазинов, но потерять ее из виду было невозможно. Пару раз, когда она становилась очень широкой, внутри что-то жутковато блестело, словно уродливый плюшевый мишка, которого Джако подарили в детстве, смотрел оттуда своими глазками-пуговицами.

Происходящее казалось ему бредом, но Джако знал, что вернуться не может. Страх и нездоровое любопытство заставляли его идти вперед.

Теперь он шел по виа Монвизо, главной улице района, которая делила его на две части. Когда-то на ней располагались офисы и заводы.

Вокруг было пусто. Только два темнокожих парня стояли на перекрестке и с презрением глазели, как он с трудом переставляет ноги, мясник в грязном от крови фартуке обмахивался газетой, чтобы хоть немного разогнать духоту, стаи голубей перелетали с места на место да старый пес, недоверчиво озираясь, мочился у дерева.

Трещина-гид повела его налево, в парк Капуто, к памятнику павшим. Так они вышли из центральной части Розеллы. На несколько секунд Джако остановился в тени балкона, чтобы отдышаться. Носовым платком вытер пот со лба и увидел девушку с коляской, идущую навстречу. Он встречал ее и раньше, во время прогулок по району, которые теперь совершал все реже и реже.

Это была наркоманка. Никудышная мать. Чем ближе она подходила, тем отчетливее виднелись ее худоба и синяки на руках. На бескровный лоб, как занавеска, нависали ярко-рыжие, похожие на швабру, волосы. Она катила коляску, плавными движениями покачивая ее из стороны в стороны. В ней сучил ножками ребенок в подгузнике и маечке. Ему, наверное, было года два, но голова казалась не по возрасту большой, как у манекена, а кожу на ввалившейся груди покрывали чешуйки, делая малыша похожим на какую-то странную рептилию. Ребенок смотрел на Джако умоляюще, словно хотел сказать: «Забери меня отсюда. Я больше не могу».

Когда наркоманка подошла ближе, Джако посторонился, чтобы ее пропустить, но та остановилась и уставилась на него глазами, полными отчаяния. Героин оставил от ее зубов черные гнилые пеньки. Губы были покрыты язвами и коркой. Женщина попыталась улыбнуться Джако, когда ее худенький больной мальчишка перегнулся через край коляски, чтобы поднять погремушку, упавшую на землю рядом с трещиной.

Джако сунул руку в карман в поисках мелочи, но наркоманка опередила его.

– Десять евро – и я сделаю тебе минет, – предложила она резко, каким-то далеким голосом, каким, наверное, произносят слова исповеди неизлечимо больные. – Пожалуйста. Мне нужно купить еды сыну и себе… у нас проблемы. Мы… не знаем что делать.

– Ничего не нужно. Держи. Держи, – Боджетти протянул ей потертую купюру. Женщина наклонилась так, что ее лицо оказалось рядом с пахом, и положила ладонь на ширинку. Боджетти схватил ее под руки и заставил выпрямиться. – Ради бога, ради бога, я же тебе сказал, ничего не нужно, просто возьми деньги.

А сам покраснел, почувствовав, что внизу живота разлилась теплота и член между ног задрожал.

Ребенок зашелся криком, как сирена. Джако хотел погладить его и поднять игрушку, но вдруг увидел, что из трещины выскочило какое-то существо и неуклюже шмыгнуло к погремушке. Пиявка, черная гусеница, наделенная разумом. Премерзкая. Старик не успел и глазом моргнуть, как она схватила игрушку и бросилась с ней в трещину.

Вжик.

Наклонившийся было Джако выпрямился с резвостью тридцатилетнего и чуть не вскрикнул от изумления. На миг даже зажмурил глаза.

– Ты видела? Видела это? – спросил он у наркоманки. Ребенок заорал еще громче. – Что это был за… червяк? – Джако отошел от трещины.

– Да у тебя с башкой еще хуже, чем у меня! Старик, ты таблетки сегодня утром выпил? – пробурчала себе под нос женщина, довольно засовывая деньги в лифчик и уходя с презрительной ухмылкой на лице. На вопли сына она не обращала совершенно никакого внимания.

Да, кстати, таблетки-то я выпил?

Джако не был уверен. Но знал, что возвращаться сейчас нельзя, нужно идти дальше, вперед, до самого конца. Идти за трещиной, как он и решил, когда выходил из квартиры.

Все еще стоя в тени балкона, Джако глубоко вздохнул, пытаясь успокоить нервы. Вроде получилось. Он – всего лишь шестеренка запустившегося механизма. Так что надо просто довериться трещине и идти за ней. А прием у доктора Джильи может подождать. Сейчас есть более важные дела.

Идти за трещиной.

Обернувшись, Джако увидел, как наркоманка весело болтает с двумя нигерийцами, и из рук в руки переходит прозрачный пакетик.

Он не мог не вспомнить знаменитую фразу полковника Куртца из книги «Сердце тьмы» Джозефа

Конрада[16]16
  «Ужас, ужас» – последние слова Куртца как в повести «Сердце тьмы» Джозефа Конрада, так и в фильме «Апокалипсис сегодня» Фрэнсиса Форда Копполы.


[Закрыть]. И трещина под ногами показалась ему маленькой речушкой, ведущей к безымянному, но неизбежному ужасу.

Джако вновь отправился за ней. Над головой пронесся очередной Боинг, наполняя воздух оглушительным грохотом, словно обезумевшие фанфары выдавали свои заключительные аккорды.

Улицы сменяли одна другую – Джервис, Пиза, Орбассано, площадь Берлингера, улица Де Анджелиса… Следуя за трещиной поворот за поворотом, Джако понимал, что она ведет его к старой части района, где стояли дома из красного кирпича и особняки буржуазии. Но это не был прямой путь – она петляла в темноте, казалось, без всякого смысла, разрезая высокие бетонные ограждения когда-то великолепных вилл, теперь заросших сорняками и мусором, арки подземных переходов и крошащийся асфальт на детских площадках.

Трещина заводила Джако во дворы давно заброшенных домов, за стеклами которых царила тьма, в переулки, где он никогда раньше не был (хотя не сомневался, что знает свой район лучше всех остальных). Джако вдруг вспомнилась старая история, которую когда-то рассказал ему друг из Идраски, городка в сорока километрах от района, даже не история, а легенда о Людях Пыли, которые оживают с рассветом на старых чердаках и забираются в детские сны, чтобы шепнуть ребятам, что лишь забвение дарует уверенность и утешение.

Гигантский шар солнца низко висел над горизонтом, а Джако Боджетти шел по узкому безымянному переулку, с обеих сторон которого тянулись полуразвалившиеся корпуса давно не работавших фабрик старого района – бумажной и текстильной. Здесь трещина расширялась, как устье реки, и вдруг старик услышал, как глубоко под землей кто-то гремит погремушкой сына наркоманки. Голуби, которые всю дорогу кружили над головой, куда-то подевались. Эх, как бы Джако хотелось, чтобы Фаустино сейчас сидел у него на плече и успокаивал хозяина, повторяя какую-нибудь чепуху снова и снова.

Обливаясь потом, Джако дошел до конца переулка и оказался в своеобразном амфитеатре. По краям высились стены заброшенных фабрик с выбитыми стеклами, а расходившиеся веером ответвления трещины тянулись к центру и собирались там вместе, образуя широкую щель, ведущую в сторону улицы Альчиде Де Гаспери, к церкви Святого Духа. Подойдя ближе, Джако вспомнил ее историю.

Церковь возвели в начале семидесятых, в разгар экономического бума. Она представляла собой уродливую бетонную коробку с некрасивой лестницей и огромным железным крестом на фасаде, по обе стороны которого были проделаны два стрельчатых окна с желтыми стеклами. Постепенно район приходил в запустение, и религия перестала утешать людей – на воскресные мессы приходило все меньше верующих. А в середине девяностых церкви был нанесен сокрушительный удар. Всему виной – скандал с доном Валерио, когда священник вместо проповедей начал нести какую-то чепуху. Говорил об упадке мира и Веры, упоминал неких божеств, которые древнее, чем Бог Ветхого Завета. Казалось, он отверг свою веру и принял новую. И сам изменился, даже выглядеть стал иначе. Лицо некогда круглолицего, румяного и веселого дона Валерио превратилось в сморщенную грушу, волосы поседели, а глаза казались совершенно безумными.

Летом девяносто шестого (Джако считал тот год самым настоящим началом конца Розеллы) Валентино Арнальди, шестилетний мальчик с Виа дей Рочи, среди бела дня пропал с детской площадки, где была куча людей. А на следующий день дон Валерио не пришел на утреннюю мессу.

Мальчишку нашли довольно быстро – оказалось, его заперли в подземной часовне церкви Святого Духа, и он лежал там в уголке, совершенно голый, но целый и невредимый – по крайней мере, физически.

Вот только он больше не говорил, и взгляд его остекленевших глаз терялся в пустоте. Поговаривали о педофилии и сатанинских обрядах, хотя медицинские осмотры исключили сексуальное насилие. Но что-то в голове маленького Валентино сломалось – так, что починить это не было никакой возможности. Пока врачи пытались вытащить чертика из его черепной коробки, он без конца твердил два слова: «Боже. Старик. Божеее. Старииик».

Дона Валерио так и не нашли. То ли он сбежал в Таиланд, то ли покончил с собой, то ли его спрятала Церковь, пытаясь избежать скандала. Как бы то ни было, больше священников сюда не присылали, учитывая, что район постепенно пустел. Немногочисленным оставшимся прихожанам пришлось посещать мессу в храме соседнего прихода. Церковь стали считать оскверненной, несколько лет городская администрация использовала ее как склад, а в начале двухтысячных сооружение и вовсе забросили.

Поэтому возвышавшееся перед Джако здание было бесхозным. Ему вспомнилась чепуха, которую несла Грация де Микелис

в докельтские времена тут стоял небольшой храм, воздвигнутый в честь богов, думающих думы под землей,

и он, сам не зная почему, вздрогнул. Трещина бежала прямо к церкви и забиралась по ее ветхим ступеням. Просачиваясь сквозь тучи, лучи солнца обливали все вокруг странным соломенным светом. Неожиданно для себя Джако оказался у входа. Так бывает во сне, когда не замечаешь, как переносишься из одного места в другое.

Трещина ныряла под массивную двустворчатую дверь. Ручки были связаны тяжелой цепью, на которой висел замок, – видимо, чтобы внутрь не забрались наркоманы или бомжи. На окне распылителем кто-то написал:

БОГ УМЕР, ДА ЗДРАВСТВУЕТ БОГ

– И как мне попасть внутрь? – прошептал Джако себе под нос. В ответ он услышал, как за спиной заскулила собака, словно ее пнули в бок. И краем глаза заметил приближающийся силуэт. Старик резко обернулся.

Это была Барби,

… я все еще слышу, как она лает под землей…

Пудель Колдуньи. Джако узнал собаку только по красно-синему бантику, который хозяйка каждое утро завязывала ей на макушке.

Белоснежная шерсть почти везде выпала. Тут и там торчали лишь клочья. Тонкая, полупрозрачная кожа обтягивала торчащие ребра, похожие на прутья крошечной тюремной клетки. Всю морду, проходя прямо по носу, раскалывала трещина с текущей из нее густой черной сывороткой. Когда собака шла по ступенькам, ее вывернутая передняя лапа скрипела, как несмазанная дверь.

Барби будто иссушили, а потом засунули в центрифугу. Под белой пеленой, затянувшей ее глаза, которые всегда казались Джако глупыми, в водоворотах жидкой тьмы сиял упрямый безжалостный разум.

– Ба… Барби, что с тобой стало? – вырвалось у Джако, и он понял, что стоит у церкви, прислонившись спиной к дверям.

Барби завиляла хвостом, и из ее задницы потекла черная сыворотка, перемешанная с фекалиями и кровью. Чтобы сдержать рвоту, Боджетти приложил ко рту носовой платок. Собака залаяла – казалось, ее легкие заполнены водой. Нюхая воздух раздвоенной мордой, Барби добежала до половины лестницы, а потом бросилась вниз, подняв грязный хвост трубой.

Она хочет, чтобы я шел следом.

Ни минуты не сомневаясь, Джако поспешил за обезумевшим пуделем, обогнул церковь Святого Духа и остановился перед маленькой задней дверью. Барби снова пролаяла, на этот раз жалобно, почти по-человечески, встала на задние лапы, а передними толкнула дверь.

Та немного приоткрылась. Джако увидел щелку темноты.

Трясясь от страха, он зашел внутрь. И оказался в маленькой ризнице, украшенной иконой, на которой Святой Дух был изображен в виде белого пара и тряпок. Джако последовал за собакой к алтарю. За его спиной возвышался Иисус Христос пыли, паутины и отсутствия.

Чем занимаются заброшенные здания в долгие годы одиночества? – вдруг подумалось Джако. Что они видят, как стареют, сильно ли страдают?

Он не мог ответить на эти вопросы, потому что они рождались не в его голове, а шли откуда-то извне. И тут Джако увидел место, где начиналась трещина, которая привела его в церковь из привычного покоя квартиры. Это была черная пропасть в самой середине центрального нефа, черный колодец диаметром метров пять, не меньше, слепой бездонный глаз в старом сердце района.

Присев на краю пропасти, Барби заскулила, а Джако подумал, что и звери могут молиться – просто по-своему.

Старик подошел к собаке, опустился на колени, сам недоумевая, что делает, и пытаясь вспомнить, как называются его таблетки от деменции. Потом посмотрел вниз. Пол провалился, но непонятно, насколько глубоко. Как минимум, до подземной часовни, которая, если он не ошибается, находится метрах в пяти-шести под землей. В немой темноте не было видно ни одного отблеска. Джако схватил валявшийся рядом кусок штукатурки с потолка и бросил его в пропасть. Но не услышал, как тот ударился о дно – и ударился ли, – потому что из темноты поднялся холодный воздух, и это удовлетворенное хриплое дыхание заглушило любые звуки.

Потом Джако почувствовал, как поток воздуха стал смещаться, будто под землей, под церковью и всем районом, двигалась гигантская масса, пытаясь найти более удобное место.

– Джакооо. Добро пожаловать, – послышался голос. – Добро пожаловать. Помоги. Голод. Есть. Мы не. Умрем.

Голос представлял собой какофонию звуков, но совершенно заворожил Джако – разум старика отключился, и он перенесся в другие места и в другие эпохи, когда района еще не существовало, но какая-то сила знала, что он будет существовать.

Джако увидел людей в шкурах, спасающихся от чужеродных враждебных сил; силуэты в капюшонах, бредущие на ходулях к святому месту через кишащее мотыльками илистое болото, кое-где поросшее чахлыми тополями; мужчин и женщин, которых заживо сжигали на огромных кострах, привязав к кресту; видел, как мир обретал черты современности, как кирпич с бетоном отвоевывали свое место; бросился вниз вместе с рабочим, совершившим самоубийство во время постройки церкви; преклонил колени с взволнованным доном Валерио в подземной часовне, целуя пол и темноту; кричал и умолял о пощаде, пока не порвались его голосовые связки, пока ему не показалось, что из горла течет кровь, умолял Розеллу спасти его от смерти, спасти от пустоты, которая давила на грудь, голову, душу, пустоты, которая будет после.

Когда он пришел в себя, уже совсем стемнело. Джако был на улице, шел по виа Алчиде Де Гаспери, как робот, под голубоватым светом луны, чьи кратеры напоминали уродливые шрамы от угрей. Сначала перед ним бежала хромоногая Барби, но он потерял ее из виду, когда вышел из старой части района и свернул в новые кварталы, на улицу Монвизо.

Невероятно хотелось спать.

Но теперь он знал, что делать. Розелла – ему было приятно думать, что этот голос принадлежит именно ей, – все объяснила.

Джако улыбнулся и, насвистывая, пошел домой – ни дать ни взять влюбленный юноша, среди ночи распевающий серенады под балконом дамы своего сердца.

* * *

Пробуждался он медленно и тягостно. Не раз, чувствуя, что сейчас проснется, пытался снова провалиться в сон. Джако не хотел вспоминать привидевшийся кошмар наяву. Когда он, наконец, открыл глаза под недовольные восклицания голодного Фаустино и гул самолета, был почти полдень. Трещина над кроватью исчезла. Сердце Джако заколотилось, потом замерло на пару секунд и застучало снова.

Таблетки. Вчера я забыл принять чертовы таблетки.

Он уселся на кровати и стал читать названия лекарств, лежащих на тумбочке, четко выговаривая каждый слог – так старательно и сосредоточенно обычно произносят слова молитвы.

– Галантамин. Донепезил. Ривастигмин.

Выпил по одной таблетке из каждой упаковки

Нужно не забыть, что сегодня ты их принял, принял, принял,

пытаясь отвлекать себя чем угодно, лишь бы не вспоминать сон, отголоски которого снова начали проникать в реальность.

Трещина, долгая прогулка, после которой он очень устал, наркоманка, ее сын, старый квартал, церковь, Барби, пропасть, голос, особенно голос…

Откуда взялись все эти картины?

Что думает доктор Джильи – он ведь не пришел к ней на прием? А он точно записывался?

Пальцы на правой руке скрючило, а сама рука затряслась, как ветка, которую качает легкий бриз, и Джако схватил ее левой, чтобы остановить.

Дыши. Нужно просто дышать, тогда успокоишься.

Длинныыыыееее вдооохииииии.

Трещины больше нет.

Это хорошо.

Или плохо?

Джако подошел к Фаустино и насыпал ему еды. Пока скворец клевал семечки, Джако стоял рядом, смотрел на него и думал, что Фаустино тоже уже старый и времени у него тоже осталось мало.

Как все это странно. У Джако болели суставы на ногах. Будто он действительно прошел несколько километров, будто кошмар ему не приснился.

Это правда?

Может, он стал лунатиком?

Джако потащился в туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь, но в этот момент раздался звонок домофона. Подходя к трубке, Джако заметил, что в прихожей трещины тоже больше нет, и улыбнулся. Он уже не помнил, когда в последний раз его кто-нибудь навещал – просто было некому.

– Кто там?

– Это Менса. Добрый день, Боджетти.

И зачем к нему пожаловал управляющий? Он ведь заплатил аренду неделю назад. Джако даже пожалел, что трещины в стене больше нет. Была бы, он бы показал, где раки зимуют этому скряге, этому мешку с деньгами.

– Здравствуйте, Менса, – Джако прижал трубку к уху. – Какими судьбами?

– Вы не слышали? – спросил в ответ Менса, понизив голос почти до шепота и придав ему оттенок скорби.