Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

Перед тем люком, в грязном подвале обычного дома в обычном провинциальном городке я ощутил нечто похожее.

Только манило оно намного сильнее.

Я опустился на колени и прищурился, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь во мраке; неоновый свет от лампочки проникал в темноту лишь на пару метров; виднелась штукатурка и сырые кирпичи, но дальше все поглощала тьма.

Слишком густая, слишком черная; в ней было что-то противоестественное – такой насыщенной темноты я не видел ни разу в жизни, даже когда через много лет после триумфального восхождения на Монте-Визо забрался в пещеру в Маргуарейсе, в узкий проход из известняка, и выключил налобный фонарик.

Темнота обжигала сетчатку, будто ты слишком долго смотрел на солнце, и перед глазами сменяли друг друга причудливые узоры; я могу найти тысячу слов, чтобы описать ее – и ни одно даже близко не передаст увиденное.

К ней подходило любое прилагательное – и никакое.

Темнота была маслянистой, бездушной, грязной, завораживающей. Густой, глубокой, успокаивающей, отвратительной, голодной, жидкой, горячей, мерзкой.

И она светилась.

Да, она так светилась.

Оксюморон.

Я лишился дара речи.

Просто стоял на коленях, – не знаю, как долго, – и разглядывал ужасную темноту, прикрывая глаза рукой от ее темного отражения, пытаясь найти во всем этом какую-то логику.

Только когда Элеонора положила руку мне на плечо, я, вздрогнув от неожиданности, поднялся и отошел от люка. Мне казалось, прошла целая вечность.

– Андреа… – пролепетала она и посмотрела на меня в ожидании хоть какого-нибудь разумного объяснения, как будто я мог так же легко вытащить его из кармана, как фокусник – носовой платок. – Ты тоже это видишь?

– Я… да… я не понимаю. Что, черт возьми, происходит?

– Представления не имею. Даже не знаю, что и думать. Мне показалось – я схожу с ума, – она включила фонарик, который держала в руке, и направила лучи вниз. Темнота в люке переварила свет и проглотила его, будто была сделана из вантаблэка.

– Значит, мы оба сошли с ума, – пробормотал я, а Элеонора отошла, чтобы поднять кусок штукатурки, отвалившейся от сырой стены.

– Смотри, – она вытянула руку над люком и разжала пальцы. Потом начала считать вслух. – Один, два, три, четыре…

Через секунду осколок исчез во мраке, а голос Элеоноры, хрипловатый от усталости, продолжал отсчитывать у меня в голове.

– Пять, шесть, семь…

Она остановилась на девяноста.

Из люка не донеслось ни одного звука.

Шума удара о дно не было слышно.

Ошарашенный, я замер на месте.

– Это невозможно, – вырвалось у меня. – Твою мать, это невозможно.

Ощущая какую-то зловещую эйфорию, мы сняли металлическую решетку и повторили все по новой.

Бросили в люк монету, стеклянную бутылку, две ржавые сковородки.

Ни «бах», ни «бульк», ни «хрясь».

Эха не было.

Вещи исчезали в люке, но мы ни разу не слышали звука удара о дно. В животе у меня забурлило, во рту почувствовался кислый вкус отрыжки от слишком большого количества кофе, выпитого в офисе.

Как это ни странно, на ум пришел «Золотой ребенок» – старый фильм с Эдди Мерфи: помните эпизод, когда он прыгает с одного ствола на другой, пытаясь перебраться через пропасть в надежде добыть священный кинжал Аджанти? И в какой-то миг вдруг понимает, что под ногами – бездна. «Дна нет… – мрачно говорит Мерфи, стараясь сохранить равновесие. – Нет…»

Я испытывал не только шок, но и возбуждение. Подсознание настойчиво призывало закрыть люк, уйти из подвала и никогда больше сюда не возвращаться. Но я не стал прислушиваться к предостережениям.

Замер на месте, совершенно ошеломленный, и посмотрел на Элеонору. Она продолжала светить фонариком в бездонную темноту, а на лице было написано изумление.

– Должно быть какое-то объяснение, Эле, – справедливо рассудил я. – Обязательно.

– Не у всего на свете есть объяснение, Андреа, – ледяным тоном ответила жена. На ее глазах заблестели слезы. – Это еще не все… – добавила она. И заплакала.

– В смысле?

– Подойди поближе… наклонись над люком. Как можно ниже. И закрой глаза.

– Зачем?

– Просто сделай так. Сделай ради меня, прошу тебя… Мне нужно… Нужно узнать, чувствуешь ли ты то же самое.

Я подчинился. Уже ничего не соображая. Схватил кусок полиэтиленовой пленки, положил на пол и растянулся на животе; лицо – в нескольких сантиметрах от люка. В проеме качались грязные лохмотья паутины, которые колыхал непонятно откуда взявшийся ветерок. Потом закрыл глаза, – так сказала Элеонора, к тому же я не хотел снова смотреть на переливающуюся тьму.

Задержал дыхание: из люка поднялся легкий теплый ветерок. Он чуть-чуть потрепал волосы, свисавшие мне на лоб.

И на несколько секунд, всего на несколько секунд, обдал меня сладковатым пряным запахом.

Хорошо мне знакомым.

Руки и шея покрылись мурашками; я снова вспомнил тот день – вот Луна сидит позади меня в машине, напевая «Джингл Беллс», а потом я целую ее в лобик в супермаркете…

Вцепившись в край люка, я разрыдался.

Слезами отчаяния, радости, грусти. Открыл глаза и стал смотреть вниз – в свете фонарика мои слезы капали в пропасть, как падающие звезды, разбиваясь об ослепительное свинцовое нечто, которое затаилось под нашим домом.

Элеонора схватила меня за подмышки и оттащила от люка; я упирался, шлепнулся на задницу, обхватил колени, потом закрыл лицо руками.

– Ты почувствовал?

Я всхлипнул, проглатывая комок слез и соплей.

– Черт возьми, что происходит? Что все это значит?

В носу по-прежнему оставался хорошо знакомый запах, который исцелял, как бальзам, и отравлял, как яд.

Запах ванили.

Шампуня с ароматом ванили.

Ее шампуньки.

* * *

Было почти десять вечера, когда мы, едва держась на ногах, вернулись домой. Что мы делали столько часов в подвале? Не могу вспомнить. Время пролетело поразительно быстро.

Как будто его кусок просто исчез.

Наверное, шок и адреналин сделали свое дело.

Я думаю, стоя на краю темноты, мы весь вечер проговорили – о том, что у люка нет дна, по крайней мере, его невозможно обнаружить подручными средствами, бросая туда побрякушки, монеты и куски штукатурки; о необходимости сообщить о происходящем куда следует – управляющему, ученым, в ЦЕРН; о запахе ванили; обсудили, не стоит ли вместе сходить на прием к психиатру, чтобы он вправил нам мозги.

Не помню точно, какие слова мы говорили, что именно делали, – будто воспоминания обо всем сказанном и сделанном нами засосало в пропасть, вниз, вниз, в темноту…

О, это я помню хорошо.

Эту другую темноту.

Дома мы молча забрались под одеяло и, несмотря на усталость, несмотря на абсурдность того, что нам довелось пережить в этот вечер, я с изумлением понял: мне стало намного легче. Как будто с плеч свалился тяжелый груз. Элеоноре – тоже: она почти сразу уснула спокойным сном, лишь изредка бормоча какие-то слова, и несколько раз повторила имя нашей дочери, с нежностью, от которой сжималось сердце.

Ко мне сон пришел не сразу. Колокола на церкви пробили полночь, когда в полудреме я вдруг понял, что завтра начинаются рождественские каникулы.

Мне снились гигантские залы и подземные коридоры, снились необъятные просторы ночи, по которым я бежал с невероятной быстротой, а порой проваливался в бездну, отчаявшись найти ориентир; но кроме страданий от ощущения потерянности в этих необозримых далях я чувствовал утешение от того, что страх навсегда затеряться в лабиринте не будет вечным. Рано или поздно забвение заключит меня в свои теплые, пахнущие ванилью объятия. Рано или поздно я доберусь до дна.

Утром Элеонора приготовила мне завтрак. Когда такое было в последний раз?

Переглянувшись, мы поняли друг друга без слов: допили кофе, переоделись и пошли в подвал.

Надеясь понять, не привиделось ли нам все это; может, мы оба сразу оказались во власти галлюцинаций, когда фантазии вторгаются в нашу реальность – как в том старом сериале с элегантным мужчиной с неизменной сигаретой в руке.

Но сняв крышку люка, мы увидели, что ничего не изменилось.

Только лучи света из окошка, параллельными полосками ложащиеся на пол, извивались и ползли к черному провалу.

В те рождественские каникулы мы с Элеонорой превратились в исследователей, совершенно увлеченных собственным открытием. Мы спускались в подвал, как в древний храм, где на каждом шагу нас ждали тайны и чудеса. Ходили туда по два-три раза в день – могли прийти на пару минут, могли задержаться на несколько часов. Мне кажется, за нас это решал кто-то другой.

Мы поднимали крышку люка и замирали, наблюдая за ленивыми и светящимися волнами мрака.

Чтобы защититься от сияния темноты, мы попробовали надевать очки от солнца, но быстро поняли, что смотреть на тьму в них и без них – это разные вещи. В очках мы не чувствовали такого удовлетворения от созерцаемого, хотя я вряд ли смогу объяснить вам, в чем именно оно заключалось… Дыхание пропасти, когда ей заблагорассудится, приносило нам запах Луны, аромат ванильного шампуня, и тогда начиналась дрожь где-то у основания черепа, от которой всего на несколько мгновений нас захлестывала волна блаженства. Наверное, это можно сравнить с оргазмом или с эйфорией от экстази, который я пробовал единственный раз в жизни, поддавшись безумию ночного клуба в Сестриере.

– Андреа? – шептала мне в такие моменты Элеонора с выражением экстаза на лице, наклонившись над люком и шумно вдыхая – Это ее запах, ее шампунь, ты чувствуешь?

Мы продолжали изучать колодец, бросая в него разные предметы. Сначала безделушки, банки, монетки, пустые банки от пива. Из пропасти никогда не доносилось ни звука.

Пока однажды днем я не схватил с полки и не бросил в бездну старую пластмассовую куклу Луны, которая закрывала глаза, когда ее укачивали. Элеонора посмотрела на меня с одобрением. Кукла ударилась о стенку колодца, полетела вниз и исчезла.

Мы стали считать.

Как всегда.

И, как всегда, не услышали звука удара.

Но кое-какой ответ мы получили.

При счете девяносто девять из тьмы вылетел порыв ветра, от которого задрожало оконное стекло, а потом раздался далекий звук – очень тихий, и я сначала решил, будто слышу то, что хочу слышать.

Эле прикрыла рот рукой – значит, мне не показалось.

Что-то похожее на веселый смех.

Смех пятилетней девочки.

– Лу, солнышко, ты там? – спросил я.

– Луна? – повторила Элеонора, низко нагнувшись над люком.

Темнота не ответила.

Но задрожала, как живая, вселяя в нас надежду, что потерянное рано или поздно вернется.

* * *

В одну из таких ночей, после того, как мы несколько часов простояли на коленях у пропасти, наши с Элеонорой руки встретились; и на крышке люка, в пыли, между старыми мягкими игрушками, мы занялись каким-то животным сексом, в конце которого я испытал самый сильный оргазм в своей жизни. Все эти несколько минут, пока мы делали то, о чем давно забыли, меня не покидало чувство, что кто-то подглядывает за нами и хихикает.

В движениях, прикосновениях и слиянии наших тел не было любви. Только искры жизненной силы, пытавшиеся сохранить хрупкие стены нашего мирка.

После этого мы ни разу не были близки.

* * *

Дни рождественских каникул пролетели в одно мгновение, словно окутанные густой темной дымкой, сквозь которую я мог разглядеть лишь проблески открывшейся нам тьмы. Второго января мне пришлось идти на работу.

Я завидовал Элеоноре.

Она могла спуститься в подвал, когда хотела, и насладиться утешением, подаренным тьмой. Уходя в офис, я умолял ее быть осторожной, никому не рассказывать о том, что мы обнаружили.

– Не переживай… – отвечала она. – Я же все понимаю.

Я доверял ей. И чувствовал, что за последние несколько дней мы стали зависимы от темноты и ее секретов. Подтверждение не заставило себя ждать. По дороге на работу, на полпути, меня бросило в дрожь и накрыло волной холодного липкого пота, как наркомана. Пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы не развернуться и не поехать обратно.

На работе поинтересовались моим самочувствием и спросили, не стоит ли мне еще пару дней провести дома? Только посмотревшись в зеркало, я понял, откуда такие вопросы: лицо худое, бледное, а глаза красные, как после солнечного удара. Мы вообще ели в течение этих дней? Я не помнил, да и какая разница.

Ближе к обеду я позвонил Элеоноре, но она не ответила. Наверное, пошла в подвал.

Несколько часов я тупо пялился в монитор, ничего не соображая, а все мои мысли были об одном. Но перекусив на скорую руку в столовой, я вдруг почувствовал, как в голове словно пронеслась буря, которая немного прочистила мне мозги. Я понял, что должен постараться осознать и проанализировать происходящее.

Тут я поймал себя на том, что пытаюсь найти в Интернете хоть что-нибудь на эту немыслимую тему.

В ответ на мой запрос «бездонный колодец» Google выдал не одну сотню результатов; остаток дня я читал странные городские легенды, библейские повествования и опусы из желтой прессы.

Оказалось, в Откровении Иоанна Богослова есть упоминание бесконечной пропасти:

«Затрубил пятый ангел, и я увидел звезду, упавшую с неба на землю. Звезде был дан ключ от колодца бездны. Когда звезда открыла колодец бездны, оттуда поднялся дым, как из огромной печи. От дыма из колодца потемнели даже солнце и небо»[35]35
  Откровение 9:1–2.


[Закрыть].

В другой статье на американском сайте о городских легендах я прочитал рассказ о «дыре Мела». В 1997 году на ночную радиопередачу «От побережья до побережья» позвонил фермер из Элленсберга, заявивший о найденной на своих землях странной дыре. Он подумал, что ее появление как-то связано с инопланетянами, о которых часто говорят в этих местах. И попытался изучить ее с помощью грузика, привязанного к леске. Но пропасть оказалась бездонной. По словам фермера, он провел большое количество экспериментов и даже спустил в яму живого ягненка на лебедке. Когда же он достал его обратно, то обнаружил, что барашек изуродован, весь в крови, но каким-то чудом жив, хотя все его «внутренние органы словно вывернуты наружу, как перчатка».

Редактор статьи называл историю про дыру Мела «современным деревенским мифом». Рассказ фермера привлек внимание американских СМИ, фанатов НЛО и оккультизма – они даже организовали экспедиции, чтобы обнаружить этот загадочный колодец, но так ничего и не нашли.

Я переходил по ссылкам, пока не наткнулся на жуткую легенду о Кольской сверхглубокой скважине, которую прозвали «колодцем в ад». В 1970-е на Кольском полуострове геологи пробурили скважину для изучения геохимии и геофизики самых глубоких слоев земной коры. Дальше авторы статьи приводили рассказы участников экспедиции, в частности руководителя проекта Дмитрия Азакова[36]36
  Одна из легенд, окружающих историю о Кольской сверхглубокой. Многие подробности об этом случае приводятся по интервью некоего Дмитрия Азакова, хотя такой человек никогда не работал на скважине, его имени нет в списке сотрудников.


[Закрыть], бесследно исчезнувшего в восьмидесятые. Азаков говорил, что бурение скважины такой глубины было невероятным достижением, однако на отметке в двенадцать тысяч метров буровая установка начала вращаться в вакууме.

Видимо, попала в каверну.

С помощью устройства с водяным охлаждением в канал ствола спустили приборы обнаружения, в том числе сверхчувствительный микрофон. Температура в полости колебалась от тысячи до тысячи двухсот градусов, но не это заставило геологов законсервировать скважину и свернуть работы. А крики.

Пронзительные крики и жуткие человеческие вопли, всхлипывания и рыдания, будто в чреве земли была заперта огромная толпа отчаявшихся, измученных людей.

Не обращая внимания на коллег вокруг (мы работали в опенспейсе), я читал эту статью взахлеб, – то ужасаясь, то ухмыляясь, когда находил подтверждение своим мыслям. Представил, как мы с Элеонорой трахаемся перед люком, и подумал – должна же быть в этих статьях хоть капля правды; потом в сотый раз спросил себя о том, не сошел ли я с ума и не попал ли в психушку, где лежу в обосранном памперсе, обколотый лекарствами, а через секунду стал разрабатывать теории и задавать вопросы.

Колодец в подвале образовался, когда выкапывали котлован под фундамент дома? Кто-то еще знает о нем или только мы с женой? Он действительно существует, появившись в нашей жизни с непонятной целью, или это плод нашего воображения, рожденный невероятным потрясением от утраты на осколках разрушенного внутреннего мира? Сколько бездонных колодцев, спрятанных от чужих глаз, таится в подвалах или заросших сорняками дворах тех людей, для которых жизнь превратилась в сплошное мучение, скитание в черной пустоте, жаждущей полного краха личности?

Авторы большинства статей в интернете, склонные к фантазерству и мистификации, были согласны со мной: бездонный колодец – это дверь в альтернативное измерение, расположенное вне нашего пространства и времени, или, проще говоря, вход в Ад, которого нас научили бояться с детства – во вместилище всех страданий и мучений, где души должны искупить земные грехи.

И в то же время в статье противников псевдонауки все это называли абсурдом, бессмыслицей. Автор текста, уважаемый профессор-геофизик, анализируя феномен с точки зрения науки, писал: «существование бездонного колодца или колодца такой глубины, которая не позволяет услышать эхо падающих в него предметов, невозможно: стенки такого колодца не выдержат гигантского давления земной коры и высокой температуры».

* * *

После работы я чуть ли не бегом бросился к машине и рванул по объездной дороге, подгоняемый безотчетной тревогой. Уже почти стемнело. Языки мрака лизали черепицу и дымоходы, окрашивая их в цвета ночи. Я заехал в магазин и купил несколько катушек стометрового шпагата и свинцовых грузиков.

Припарковал машину и бросился в подвал. Свет там не горел, и я решил, что Элеонора в квартире.

Но я ошибался.

Еще не успев нажать на выключатель, я разглядел ее силуэт в полутьме, и по спине побежали мурашки. На включенный свет она никак не отреагировала. Продолжала стоять на коленях перед люком, склонив голову, как соляная статуя.

– Эле, – позвал я, подходя поближе. Но когда увидел лицо жены, непроизвольно попятился. Кожа отливала зеленью, из широко открытого рта по подбородку стекала струйка слюны, а пристальный взгляд был устремлен во тьму. Потом она закатила глаза, и стало видно только белки, похожие на мраморные шарики, в ярко-красном окаймлении воспаленных век.

Из горла вырывался глухой хриплый булькающий звук.

Гггггбрррххххххх…

Я наклонился над проемом, и мне показалось, что никогда еще темнота в нем не была такой мрачной и привлекательной, как сейчас. Может, бросить все и усесться тут, на краю люка, наблюдая за ослепительным мраком. Мне бы очень этого хотелось. Нечеловеческим усилием воли я смог оторвать взгляд от бездны и выйти из оцепенения, только когда услышал вопль жены. Повернулся к ней и почувствовал, как темнота зашевелилась и позвала меня, а по подвалу разнесся аромат ванильного шампуня. Но в этот раз воздух наполнился и другим запахом – противной сладковатой вонью гниющих в лесу туш, испорченной еды, грязной воды с деревенских скотобоен, которую сливают в канавы и в землю. Я открывал люк много раз, но сейчас впервые почувствовал загадочную и неоспоримую силу, обреченную разрушать.

Ггггггбррраахххххх…

– Эле!

Я схватил жену за плечи и обнаружил, что ее тело совершенно одеревенело, как у окоченевшего покойника. Это было отвратительно, и когда она расслабила мышцы, я вздохнул с облегчением. Минут пять мне пришлось растирать ее лицо и руки, прежде чем Эле пришла в себя, а ее кожа порозовела. Потом она уставилась на меня, словно видела впервые в жизни, и начала ерзать на месте. Я понял, что она описалась.

– Андреа… Что случилось?

– Это я тебя должен спросить…

– Я… хотела просто посмотреть, – хихикнула Элеонора, подняла руку и погладила мой подбородок. Как пьяная. – Там, внизу, так прекрасно… Так… спокойно…

– Сколько… сколько ты уже тут сидишь?

– Я… да всего пару минут, я спустилась через полчаса после того, как ты ушел на работу… кстати, а почему ты уже вернулся?

– Боже праведный.

Я поднял ее с пола, – она стала совсем легкой, кожа да кости. Отвел домой и заставил лечь; Элеонора то впадала в оцепенение и глупо улыбалась, то начинала хныкать, как будто ей было дурно от ужасного похмелья. Когда я укрывал ее одеялом, она схватила меня за руку и крепко ее сжала.

– Я так устала… Она со мной поговорила, представляешь?

– Кто?

– Луна. Из колодца. Сказала, что у нее все хорошо, что если мы снова хотим быть вместе, как настоящая семья…

Я ничего не ответил. Просто погладил по щеке, сходил за снотворным и дал ей большую дозу. Она безропотно выпила. Я сидел на кровати и смотрел на засыпающую жену, и за мгновение до того, как ее глаза закрылись, мне показалось, что они стали совершенно черными.

– Элеонора, не надо… не надо больше ходить в подвал… Нельзя… Посмотри, до чего это тебя довело. Посмотри…

Но она уже спала и не слышала меня. Я поцеловал ее в лоб, взял мобильник, флакончик Vicks Vaporub, вату и выскользнул из квартиры бесшумно, как вор.

Из-за абсурдной оптической иллюзии, создаваемой расположением лестничных пролетов здания, которые, как картину Эшера, невозможно увидеть все сразу, целиком, мне показалось, что их количество увеличилось, и продолжает увеличиваться прямо у меня на глазах, поэтому я все никак не могу прийти туда, куда нужно.

Но в конце концов это мне удалось.

– Теперь моя очередь, – пробормотал я, стоя на пороге и разглядывая деревянную крышку люка, возле ухмыляющейся пасти которого неоновый свет словно тускнел.

Потом закрыл дверь и принялся за работу.

Мы с Элеонорой ограничивались тем, что бросали в пропасть различные предметы, как верующие, чувствующие свое ничтожество перед колодцем Святого Патрика, который не мог исполнить все их желания.

Блуждания в интернете и время, проведенное вдали от подвала, вне дома, смазали шестеренки моего мозга. Вспомнив Мела Уотерса с его загадочным колодцем, затерянным среди полей Вашингтона, я решил повторить четыре его «эксперимента»; при этом приказал себе проводить в подвале минимум времени и не поддаваться манящему обаянию темноты.

Перед дверью я обильно намазал Vicks под носом, как делают патологоанатомы, чтобы не мучить обоняние отвратительным запахом гниения. И заткнул уши ватой. Хорошо зная – если почувствую запах ванильного шампуня или услышу голосок, кажущийся таким знакомым, то не смогу противостоять их чарам.

Я довольно долго связывал концы веревок, купленных в стройматериалах, но в конце концов у меня получился трос длиной шестьсот метров, к концу которого я прикрепил кусочек свинца; потом надел очки для сварки, чтобы не ослепнуть от сияния тьмы, и начал медленно-медленно опускать веревку в колодец, крепко держа ее обеими руками. Это был самый простой способ определить глубину ямы, но, как я и думал, несмотря на всю длину троса, грузик так и не коснулся дна. Если оно и существовало, то на глубине больше шестисот метров, что казалось невозможным, немыслимым.

Я смотал веревку и достал болванку; она покрылась инеем. А когда сжал ее в руке, почти приклеилась к коже – такой была ледяной. Потом я снял кусочек свинца и двумя прочными узлами закрепил на веревке фонарик. Включил его и начал опускать, вглядываясь в колодец. В нос бил запах мяты, от которого текли слезы. Мощный луч света задрожал, а через пару метров превратился в маленькую яркую точку, как подводная лодка, ушедшая на немыслимую глубину.

И исчез.

Я снова подождал, пока трос размотается полностью, и только потом вытащил его наверх. Фонарик погас, лампочка перегорела.

В третий раз я повторил то же самое, только теперь опустил мобильник с включенной камерой. Интересно, что ей удастся заснять – просто темноту, мрак, или электронный глаз сумеет разглядеть и зафиксировать какие-нибудь изображения? Изображения чего? Обезумевших душ, обреченных на вечные страдания? Альтернативных измерений, населенных невероятными существами, которые настолько не вписываются в привычную нам картину мира, что остаются непостижимыми для нашего ограниченного ума?

Но ответа на свои вопросы я не получил: вернувшийся из бездны телефон оказался выключен и упорно не подавал никаких признаков жизни, как будто у него сел аккумулятор или испортилась материнская плата.

Колодец не хотел, чтобы его кто-то исследовал. Все мои попытки сделать это провалились. В сотый раз спросив себя, обладает ли мрак разумом, я ответил «да», хотя и не смог бы объяснить, откуда взялась такая уверенность.

Я отошел от люка и взял с полки две маленькие стеклянные баночки; выходя из подвала, услышал за своей спиной что-то вроде злобного зова и не мог отделаться от ощущения, что кто-то наблюдает за мной хищными глазами.

Потом закрыл дверь, задыхаясь от спертого воздуха окутанных полумраком коридоров, и направился к широкой лестнице, ведущей наверх.

В царство пауков.

Так окрестила его Элеонора, которая с детства панически их боялась. Каждый раз, проходя мимо, она старалась держаться как можно дальше от полутемного угла, оплетенного паутиной.

Пауки были жирными, сероватыми, в белую крапинку, и, как опытные воздушные акробаты, покачивались на густых сетях своей паутины, висящей под лестницей.

Несколько лет назад я увидел, как мой сосед Ренцо Натале ловил их простым и совершенно гениальным способом: держа банку под пауком, он зажигалкой поджигал паутину. Когда последние ниточки догорали, паук с остатками своей сети шлепался в банку и ждал своей участи, хотя цель поимки была неясной для всех, кроме Ренцо и его друзей-подростков.

Одного я поймал точно так же. Второго сшиб на пол свернутой газетой и придавил ботинком – убил, но не размазал. Труп с ножками, подвернутыми в последней отчаянной попытке защититься, положил во вторую баночку.

Потом вернулся в подвал.

Размышляя о Меле Уотерсе и его экспериментах.

О ягненке, которого в колодце изуродовало, вывернуло, как перчатку. Что увидело там бедное существо? Мне в общем-то было безразлично – выдумал фермер все это или в его рассказе, прозвучавшем в эфире заокеанской программы, есть доля правды.

Для изучения своей собственной пропасти я решил попробовать и этот способ. Попытаться.

Привязал баночку с живым пауком и бросил во тьму: «Счастливого пути, дружок».

На несколько мгновений баночка замерла в воздухе в том месте, где свет ламп встречался с темнотой, а потом исчезла. Разматывая веревку, я постарался представить себя на месте паука.

Что он чувствовал?

Какие невообразимые вещи увидели его сегментированные глаза, изуродовало ли паука пребывание в пропасти, как ягненка Мела?

Когда трос был размотан до конца, я оставил его болтаться во мраке, не знаю, надолго или нет, и не могу сказать, сколько времени вытаскивал его на поверхность. А когда баночка оказалась у меня в руках, холодная, как мрамор, мне оставалось только констатировать факт, который порадовал меня своей простотой.

Паук исчез.

Просто исчез, его не было внутри баночки, его высосало оттуда, стерло из реальности.

Борясь с тошнотой, я опустил в люк мертвого паука.

Произошло то же самое.

Неужели темнота не различает жизнь и смерть, а просто переваривает органическое вещество, ничего от него не оставляя? Это, конечно, ужасно, но физическая сторона вопроса беспокоила меня в последнюю очередь… Намного важнее было понять, что стало с сознанием паука, с его способностями, с жизненной энергией?

Он умер? Или жив, но существует в какой-то другой реальности?

Мне вспомнилась Луна, стоящая у кровати, мрак в ее глазах, немыслимо черная тьма, вытекающая из «киндер-сюрприза», избавиться от которой можно только проснувшись.

Через стекла сварочных очков я разрешил себе внимательно вглядеться в темноту люка. Казалось, пустота обрела анатомические формы, обозначила лица и рты, но разве отсутствие форм может выражаться в какой-то форме?

Я захлопнул крышку, положил сверху тяжелый старый телевизор и вышел, два раза повернув ключ в замке.

Тогда я пообещал себе, что больше никогда не вернусь в подвал, и сделаю все возможное, чтобы Элеонора держалась подальше от этого колодца, где решило проявиться нечто, лишенное всякой логики.

Чем бы оно ни было.

* * *

Сдержать обещание, противостоять желанию спуститься в подвал оказалось непросто. Всеми возможными способами я старался убедить Элеонору в том, что темнота, как бы она нас ни манила, на самом деле – аномалия, которая способна уничтожить то немногое, очень немногое хорошее, что осталось у нас в жизни.

Я рассказал ей, в каком состоянии нашел ее накануне.

Рассказал об экспериментах, о телефоне, о пауках.

Объяснил, что там, внизу, нет Луны.

Разве что некое ее подобие, ядовитая пустота, от которой нужно держаться подальше, если мы не хотим разделить участь пауков.

Если мы не хотим раствориться, исчезнуть. Или Бог знает, что еще.

На следующий день после проведенных мной экспериментов Элеонора четыре раза пыталась спуститься в подвал. Я силой уводил ее обратно в квартиру, чувствуя себя матерью, которая любыми путями пытается помешать сыну-наркоману пойти за дозой.

Я и сам несколько раз был на грани того, чтобы сдаться… Откуда все-таки шел этот зов, которому так хотелось уступить, – из бездны или из моей собственной головы, переставшей соображать здраво от нервного напряжения последних месяцев?

Этот зов пустоты…

* * *

В сервисном центре, куда я отнес мобильник, сказали, что некоторые микросхемы окислились, и починить их невозможно. Я сходил в магазин, купил щеколду и массивный замок и навесил их на дверь в подвал с внешней стороны. Пока возился с инструментами, слышал доносящийся изнутри глухой, безнадежный, тягостный стон, рожденный бесконечным одиночеством.

Закончив работу, я выбросил ключ в мусорный контейнер.

Взял две недели отпуска.

Провел их с женой.

Мне кажется, постепенно ей становилось лучше, хотя иногда Эле по-прежнему замирала на месте, уставившись в стену с отрешенным видом. В такие минуты ее мысли витали где-то далеко – я не осмеливался спрашивать, где именно.

На несколько дней мы съездили на ферму в Ланге, подальше от дома и от города, который отнял у нас дочь. Все было неплохо, и в тот выходной мы решили, что нужно переехать. Мы и раньше хотели это сделать, а сейчас появилась еще тысяча причин.

Мы пробовали заняться любовью, но ничего не получилось. И все же я чувствовал, что во мраке нашего существования наконец-то замелькали слабые вспышки.

Порой я думал о колодце (чаще, намного чаще, чем хотелось бы), и спрашивал себя – он все еще там или это был сон? В такие моменты мне приходилось призывать на помощь всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению спуститься в подвал и проверить.

Несколько недель все было хорошо.

Капитан Гандже не раз звонил нам, выражал поддержку и уверял, что они продолжат искать Луну.

Элеонора снова почувствовала вдохновение и начала рисовать, я вернулся на работу в офис, а в обед мы ходили по агентствам недвижимости в поисках новой квартиры.

Так прошел месяц с того дня, как я запер дверь в подвал. Однажды, поднимаясь по лестнице, я вдруг встретил Фолкини – нелюдимого старика, живущего на последнем этаже. Увидеть герпес на лице и то приятнее, чем его вечно недовольную рожу.