Текст книги "Уиронда. Другая темнота"

– Эй, Бальдуцци, – остановил он меня. Мне кажется, раньше мы вообще никогда не разговаривали. – Вы слышали, что случилось с синьорой Ицциа?

– Нет, а что? – растерянно ответил я. – Это та, которая живет на первом этаже, да?

– Ага… – он постучал узловатым пальцем себя по виску и пристально посмотрел на меня желтоватыми глазами в ниточках капилляров. – Она сошла с ума. Несколько часов назад ее увезли на скорой. Отправили в психушку. Муж нашел ее в коридоре у подвалов, она рыдала, как сумасшедшая…

Меня бросило в жар. Только бы не слышать, что он скажет дальше, только бы старик замолчал. Но он не замолчал.

– Я видел, как ее на носилки грузят. У нее было такое лицо! И вопила она так, что оглохнуть можно. Орала какую-то бессмыслицу… Иногда крышу сносит вот так, ни с того ни с сего. Ужас какой…

– Что… что она говорила? – сам того не желая, пробормотал я.

– Пауки… Она сказала, что видела двух пауков размером с сенбернара, черных-пречерных, в глубине коридора, даже не пауков, а их тени; они покачивались на длиннющих ногах, по полметра, как будто пританцовывали. Сказала, что они были похожи на пятна – такие черные. А потом говорила про какого-то Рику, который заперт за зеркалом – мол, он плачет и хочет выбраться… Вот как иногда шарики за ролики заходят, а? Я вас чего спросить-то хотел… Вы же на дверь подвала замок повесили. Зачем? Бальдуцци, у вас все в порядке?

Я ничего не ответил, бросился в квартиру и, задыхаясь, закрыл за собой дверь.

Что все это значит? Неужели темнота может выбраться наружу, приняв другие формы? Может, она ищет нас? И что это еще за Рику, он-то тут при чем?

Гладившая в гостиной Элеонора бросила на меня вопросительный взгляд:

– Что случилось?

– Нам нужно убираться отсюда как можно быстрее.

И мы пытались это сделать.

Но ни от темноты, ни от самих себя сбежать невозможно.

* * *

По дому поползли слухи.

День ото дня все более зловещие.

О черных тенях, неестественно облепивших стены гаражей, о странных отблесках в шахтах лифтов, о пропавших домашних животных, о передвигающихся ковриках перед дверью, о газовых счетчиках, из которых доносится детский смех, о сошедших с ума лампочках, которые начинают светить черным светом, на несколько секунд словно стирая из реальности целые коридоры и лестничные пролеты.

Жильцы кричали во сне.

Много раз мне ужасно хотелось спуститься вниз, сломать замок, войти в подвал, поднять крышку люка и проверить – на месте ли пустота, изменилась ли она, пульсирует ли до сих пор, как черная лава в жерле вулкана, манит ли по-прежнему, пахнет ли шампунькой…

Но я смог не поддаться этому желанию.

И Элеонора тоже.

Мы сосредоточились на работе и поиске новой квартиры: присмотрели подходящую в тихом пригороде, но не очень далеко, и сделали предложение о покупке.

Мы уедем. К черту это все. Пусть кто-нибудь другой выясняет, что за хрень там внизу, пусть кто-нибудь другой поднимает Завесу тайны, если она действительно есть.

Беда пришла в начале июня, когда над городом, как сланцевое надгробие, нависло грязное небо. После обеда мы должны были встретиться с владельцем квартиры в агентстве недвижимости и договориться о цене.

Сидя в офисе, около одиннадцати, я обнаружил, что забыл дома важные документы, которые понадобятся для совещания с представителями конструкторского бюро. Отпросился у шефа и поспешил домой. Ливень хлестал такой, словно небо оплакивало все несчастья на свете.

Дорога шла мимо супермаркета, где потерялась Луна; скоро мы поменяем квартиру и мне не придется больше здесь ездить и смотреть на этот торговый центр, вид которого каждый раз пробуждал в душе самые мрачные воспоминания.

Под ледяным дождем я добежал от машины до подъезда. Перепрыгивая через две ступеньки, поднялся по лестнице и зашел в квартиру. Телевизор был включен, по местному каналу крутили новость о том, как учительница начальных классов умерла на глазах учеников. Упала, ударилась о парту – может, инфаркт или инсульт, бедные дети в шоке.

Я позвал Элеонору.

Она не ответила.

В студии, наверное, подумал я.

– Эле, я папку забыл, давай быстренько выпьем кофе, и я побегу обратно в офис.

Тишина.

– Эле?

Я постучал в дверь студии, но никто не ответил, и я вошел.

Ощущение было такое, что на меня набросилось невидимое злобное чудовище.

Комната, которую когда-то населяли лесные гномы и сказочные существа, превратилась в место поклонения Бездне.

Весь пол устилали полотна, картины стояли на мольбертах и были прислонены к старым коробкам. Когда закончились холсты, Элеонора начала рисовать на бумаге и ткани. С потолка свисала простыня с нашей кровати, измазанная самой черной краской, какая только есть на свете. Десятки маленьких рисунков, как отвратительные вотивные приношения, были прибиты к стенам гвоздями или приклеены коричневым скотчем.

Посреди комнаты на мольберте стояла огромная картина, написанная откровенно плохо – совсем не в той технике, которую раньше использовала жена, но впечатление она производила потрясающее: это был удар под дых, по самому сокровенному.

Когда она успела все это нарисовать? За несколько часов, поддавшись безумному творческому порыву, или ей понадобились долгие недели, в течение которых ее мозг пытался постичь непостижимое?

Больше никаких волшебных лесов, никаких псевдофантастических деревенских сценок, так радующих маленьких беззаботных детей.

Лишь попытки изобразить другую темноту густыми, как патока, мазками, которые закручивались по спирали к центру, где оставался незакрашенным белый круг холста или бумаги.

Глядя на эти картины, я испытывал ощущение, что на меня напали и избили.

И вдруг в углу комнаты я заметил альпинистское снаряжение, которым мы пользовались раньше; оно валялось по полу у шкафчика, где обычно хранилось.

Несколько карабинов, веревки.

– Нет! – закричал я и бросился прочь из квартиры, вниз, к подвалам. – Эле!

Почти не чувствуя ног, я на мгновение остановился перед распахнутыми дверями – замок снят, щеколда сломана – и зашел внутрь.

Лежащий на боку телевизор был отодвинут от люка; от тяжелого железного стеллажа тянулась привязанная к нему нейлоновая веревка. Она пересекала почти весь подвал и немного подрагивала. Конец уходил в колодец под наклоном примерно градусов в тридцать.

Я похолодел от ужаса, лег на живот и заглянул в кирпичную кишку.

Привязанная двойной веревкой, с наспех сделанной страховкой по талии и ягодицам, Элеонора спускалась во тьму. Она едва помещалась в узком проеме колодца. Сначала я подумал, что приехал как раз вовремя, но это неправда. Нельзя так сказать.

Она спускалась медленно, медленно, медленно, только скрипели, натягиваясь, стропы.

Ноги уже почти касались угольной темноты. Из люка расползался запах отрыжки тухлым мясом и ванилью. Я схватил веревку, чтобы не дать жене спуститься ниже.

– Эле, не делай этого, прошу тебя, вылезай наверх, прошутебяпрошутебяпрошутебя… – начал уговаривать я и понял, что вытащить ее не смогу. Сил не хватит. В полутьме вокруг люка глаза на бледном лице Элеоноры казались черными.

Совершено черными.

Ликующая улыбка уродовала правильные черты.

– Не мешай, Андреа. Мне нужно это увидеть. Прежде чем мы уйдем, мне нужно увидеть, что там внизу, черт подери. Там она или нет…

Элеонора снова начала спускаться. Тьма окутала ее ноги до щиколоток. И тут она закричала. Нечеловеческий, истошный крик сразу сменился глухим хрипом. А потом сознание отключилось, и она осталась висеть в темноте, как на виселице, едва касаясь мокрых кирпичей. Не знаю, откуда у меня взялись силы, но я стал яростно тянуть эту чертову веревку, обдирая руки, и в конце концов, тяжело отдуваясь, вытащил Эле наверх и положил на пыльный пол.

Потом наклонился над ней, все еще задыхаясь, и вдруг увидел ее ноги… Сначала решил, что просто свет так падает или оттуда, где я стою, плохо видно. Отодвинулся, чтобы рассмотреть повнимательнее, и когда понял, что все это реальность, в ужасе закричал – или мне показалось, что закричал.

Ступни Элеоноры, до самой щиколотки, исчезли.

Испарились.

Растворились.

Будто их стерли гигантским ластиком.

Я вспомнил о пауках, о пропавших детях, о легендах про бездонные колодцы, которые, как черви, точат плоть Земли.

Закатав ее джинсы до икр, я увидел срезы ног. То есть я мог посмотреть, что находится внутри ее ног, понимаете?

Крови не было, точнее, она не хлестала из ран. Ноги Элеоноры напоминали пластиковую модель в разрезе, по которой можно изучать анатомию: я видел круг разорванной плоти, мышц и капилляров; ярко-красный стейк, в центре которого белели отрубленные берцовые кости, желтел костный мозг – живой, сочный.

Разные слои эпидермиса.

Сгусток жира.

Живые клетки и материя продолжали пульсировать.

Вокруг раны, на коже и нижнем слое подкожного жира, виднелась черная полоса, как будто темнота прижгла это место.

Куда делись ноги? Что с ними произошло?

Проблевавшись в углу, я подполз к люку.

Зачем тебе это нужно? Зачем? Какого хрена ты хочешь?

Ванилью больше не пахло. Остался лишь смрад непоправимых ошибок, чувства вины и гнилых подвалов.

Темнота смеялась, колыхалась, наслаждалась едой.

В этот миг я понял, что у нас нет другого пути, кроме как сюда, в эту кипящую темноту, которая жадно ждет, когда придет наша очередь. Я уселся у люка и несколько часов просидел там, вглядываясь во мрак. Наконец Элеонора пришла в себя, посмотрела на свои ноги (точнее, на то, что от них осталось) и просто сказала: «Странно».

Я засмеялся.

Она подползла ко мне на обрубках, которые не были обрубками, и я спросил, больно ли ей. Нет, ответила жена. Мне бывало куда больнее.

И улыбнулась.

Потом положила голову мне на колени, и мы всю ночь любовались завораживающими творениями темноты, которые еще никогда не были такими пленительными и прекрасными.

* * *

На рассвете я отнес Элеонору в квартиру, нежно прижимая к себе. Она стала легкой, как перышко. Как высохшая мумия. Больше жена никогда не спускалась в подвал. В этом не было необходимости. Обитатель (?) колодца (колодца?) стал ее частью и день за днем, миллиметр за миллиметром, забирал ее себе, одурманивая и постепенно стирая из реальности.

Черный полупрозрачный ободок с лодыжек перебирался все выше, и органическая материя под ним исчезала. За две недели пропало все ниже колен, на бедрах процесс немного замедлился. Но мы не сомневались: он необратим. И ужасен.

Я бросил работу, и мы заперлись дома. Завороженный, я с некоторым отвращением целыми днями вглядывался в исчезающее на глазах тело женщины моей жизни. Плоть дрожала, отрубленные артерии, вены и органы перекачивали кровь, не проливая ни капли; в белой колыбели костей кипела мякоть костного мозга; мышцы, слизистые и сухожилия поражали гибкостью, а Элеонора то впадала в какой-то мистический экстаз, то приходила в себя и начинала мыслить здраво. Тогда мы обсуждали происходящее с ней, говорили о колодце и о том, что нам нужно сделать.

Что нужно сделать мне.

Я начал ходить в подвал. Больше ничего не оставалось, теперь только это, по-моему, имело смысл.

Тем временем пустота продолжала пожирать Эле. Миллиметр за миллиметром, безжалостно и упрямо, как болезнь, от которой не существует лечения.

Пока у нее были руки, Элеонора рисовала. Мертвые вихри тьмы и искаженные воплями лица закручивались спиралями к центральному кругу белоснежного цвета.

Язвы и нарывы тьмы.

Я приносил холсты и кисти ей в кровать, и она писала часами, почти не прикладывая усилий, будто невидимая рука управляла ее движениями.

Однажды вечером, когда ветер срывал листья с деревьев, а по ставням барабанили пыльные капли дождя, мы приняли неизбежное решение. К тому времени пустота уничтожила ноги Эле и принялась за гениталии. Я видел луковичные мешочки яичников, волокна и влажные мембраны, видел непонятные части каких-то органов, которые, наверное, были маточными трубами и розовым каналом влагалища.

Элеонора лежала, уставившись в потолок тусклыми, как матовое стекло, глазами. В тот вечер она взяла меня за руку, которую я чуть было не отдернул, огромным усилием справившись с собой в последний момент. Как всегда, не глядя на меня, она заговорила, и голосовые связки превращали ее слова в отвратительный булькающий звук – мне кажется, с таким плюханьем крысы барахтаются в илистых канавах.

– Нужно идти вниз. Вместе.

– Да, – просто сказал я, будто в этом не было совершенно ничего странного. – Когда?

– Прежде чем я совсем исчезну. Когда от меня останется голова.

– Хорошо… Ты боишься?

– Уже нет.

– Я тоже.

Потом Элеонора заснула, а я спустился в подвал, чтобы помолиться.

* * *

Мы решили, что пойдем послезавтра, в день рождения Луны…

Думаю, дольше Элеонора не протянет.

Скоро она исчезнет совсем. И сейчас уже осталась только голова, одно плечо и часть шеи.

Мы хотели понять и сделали для этого все, что могли, но у нас ничего не вышло. Если, конечно, вообще есть, что понимать.

Изучили бездну, любовались ею, можно сказать, поклонялись ей, но она едва удостоила нас взглядом.

Поначалу он был полон сострадания, но вскоре в нем засверкала наглая ухмылка сошедшего с ума гнусного божества.

Легкие, сеточные лабиринты бронхов, сердце, предсердия и разделенные желудочки, тумп, тумп, тумп, кромка темноты вокруг туловища, на уровне груди, растворенные артерии и желтая трубка трахеи, которая всасывает воздух, отправляя его в пустоту.

Почему все исчезает?

И почему мы уверены, что это плохо?

Куда все девается?

Мы не знаем ответа ни на один вопрос. Мы бессильны. А бессилие в определенном смысле успокаивает и умиротворяет.

Понимаю, что теперь, когда судьбоносный момент приближается, я вряд ли могу сохранить ясность сознания, но я спокоен.

Мне снова снилась Луна. Она шла по бесконечным коридорам картин своей матери, где чернели вихри, колодцы и трубы; ее глаза были полностью белыми, и она улыбалась.

Я смотрю в зеркало, но в нем уже не я. А искаженное, покрытое выпуклостями подобие, как плохо проявленная фотография, испорченная негодными химикатами. Я тоже исчезаю.

Мне кажется, что дом – это гигантский труп. Огромное тело, в котором мы – паразиты. Мучные жуки, ползающие в темных трещинах рассыпающегося фундамента.

А паутина в подвалах – соединительная ткань.

Я открываю глаза и смотрю в темноту долго-долго, и мне начинает казаться, что сквозь ее рыхлое пространство я вижу свет.

Так бывает, когда смотришь на солнце с закрытыми глазами.

Он был там всегда?

Я просто хочу знать, что происходит.

Иногда я плюю в бездну и представляю, как слюна растворяется, исчезает во тьме, будто поток комет в атмосфере. Иногда люк выплевывает наверх запах копченого лосося, «киндер-сюрпризов» и растаявшего на обочинах дорог снега.

Супермаркеты в Рождество.

Черный, как смола, свет.

Мы будем путешествовать налегке.

Голые, как личинки.

С нами произойдет то же самое, что с пауками? Что с Луной? Мы вернемся в свой дом, но будем бродить по нему, как привидения, как симулякры того, кем мы были?

Говорят, нет темноты без света, нет света без темноты.

Надеюсь, это так.

Верю в это всей душой.

О, шампунька.

* * *

Джинглос белл, джинглос белл, джинглос белл, шалалалабелл…

* * *

Я решил оставить это письмо капитану Гандже.

* * *

Через несколько минут мы отправимся вниз.

Я положил Элеонору в пакет из супермаркета.

От нее осталась лишь голова, даже без подбородка.

Снизу я вижу язык и нёбо.

Она кричит. Не знаю как, ведь голосовых связок нет. Сыплет проклятиями, говорит, что мы должны поторопиться.

Она права.

Я тоже этого жду.

Идем.

Идем.

Увидимся в темноте?

Прощайте…

А может, до свидания.

* * *

В этой квартире от всего веяло запустением.

Отчаянием.

Тайной.

Закончив читать последние слова Андреа Бальдуцци, написанные черной ручкой, Гандже несколько секунд неподвижно сидел, уставившись на белый лист, который держал в одной руке; вторая лежала на коленях.

Он чувствовал себя опустошенным.

Хотя нет, не опустошенным, а наоборот – наполненным, напитанным потоком слов с горьким привкусом безумия.

Где вы?

Гандже, как ни старался, мало что понял из прочитанного. По всей видимости, Бальдуцци сошел с ума. Какой еще вывод можно сделать из этих признаний, больше всего походивших на черновик второсортного ужастика?

В голове капитана Гандже одна за другой проносились тысячи гипотез исчезновения супругов: убийство и самоубийство, двойное убийство, побег за границу и даже причастность к исчезновению Луны по неизвестной причине…

Мозг отказывался рассуждать здраво.

Нужно уходить отсюда, возвращаться в отделение и постараться немного отдохнуть…

Складывая листы с шокирующим рассказом в конверт, он услышал звук вибрации.

Бзззззз.

Настойчивый, пронзительный.

Уставился на смартфон на тумбочке.

Это… это тот мобильник, который Бальдуцци…?

Гандже не успел договорить: по экрану мобильника пронеслась пиксельная молния, а потом маленький дисплей словно притянул к себе все солнечные лучи мира.

Белый, ослепительно белый, чудовищный свет озарил спальню вспышкой немыслимой силы.

Гандже прикрыл глаза рукой и сжал зубы – с недоверием, с ужасом, передавшимся ему через сетчатку – и прежде чем экран погас навсегда, в немыслимо белом свете, который выплевывал телефон, он разглядел сквозь пальцы движущиеся силуэты.

Три черные человеческие фигуры, две повыше и одна маленькая, держась за руки, шли к невидимому горизонту, растворяясь в белоснежном пятне света без крапинок и изъянов.

Пальцы выпустили конверт, тот скользнул по паркету и спрятался под тумбочкой. Гандже посмотрел на свои дрожащие руки, на стены, на скомканную простыню в ногах кровати, прислушался к голосам следователей в гостиной, вдохнул спертый воздух, пощупал матрас из пены с эффектом памяти и задумался: все это произошло на самом деле или у него галлюцинации от нервов и усталости?

Телефон выключен.

Белый свет погас, спальня по-прежнему окутана полутьмой, и частички пыли, словно планеты разлагающегося космоса, летают в воздухе.

Кряк! – напомнили о себе колени, когда он поднимался с кровати. Как призрак, Гандже бесшумно проскользнул к входной двери и открыл ее.

Но едва успев выйти на лестничную площадку, услышал за спиной голос.

Пино Бертеа.

– В конверте было что-то интересное?

Гандже не обернулся. Он стоял сгорбившись, как усталый потерянный старик перед стройкой.

– Нет, Пино, ничего…

– Понятно… Капитан, куда вы? С вами точно все в порядке? Нам тут нужно еще немного…

– Надо кое-что проверить. Скоро вернусь, не переживай.

С сигаретой в зубах, держась за перила, Гандже стал спускаться по ступенькам; его сгорбленная тень тащилась за ним по пятам, так же, как обессиленная душа – за уставшим телом.

Он все спускался, спускался и спускался – будто лестницам не было конца. А когда наконец подошел к подвалу, его тень растащили по кусочкам лужи темноты, сумрак подлестничных закутков с клочьями паутины и черная пустота углов.

– Где вы? – спросил он у мрака подвала, стены которого были покрыты плесенью и пятнами сырости. – Куда вы подевались?

Мимо пронесся порыв теплого ветра.

Он пах ванилью и утратой и обещал покой.

В полумраке коридора Эрнесто Гандже отправился на поиски люка и трех тающих силуэтов, безликих форм в ослепительном сиянии другой темноты.

…Об Энрико Бедолисе…

…информация о жизни Энрико Бедолиса обрывочна, противоречива и загадочна; может быть, именно поэтому его фигура нас так привлекает.

Документы из архива муниципалитета свидетельствуют о том, что Энрико Бедолис родился на юге Пьемонта, в сером и дождливом городке Кастеллаццо, 3 ноября 1949 года в крестьянской семье, занимавшейся торговлей кукурузой и удобрениями. Он был младшим ребенком в семье и имел шесть сестер. Его мать, служанка священника, умерла в психиатрической больнице Колленьо в 1973 году, а отец скончался в 1977-м от сердечного приступа.

* * *

…и о детстве Энрико Бедолиса мало что известно. В нескольких письмах, отправленных им в начале семидесятых девушке из Никелине, к которой он питал нежные чувства, Бедолис намекает, что атмосфера в семье достаточно суровая, религиозность доходит до фанатизма, а все решения принимают мать и сестры, которые…

* * *

…примерно в двадцать лет энергичный, любознательный Энрико, устав от гнетущей домашней обстановки и однообразной деревенской жизни, благодаря другу находит работу в компании «Фиат». Он снимает однокомнатную квартиру на юго-западе Турина, в районе Мирафьори Сюд. Если верить утверждениям его знакомых, в Турине Бедолис, кроме работы на заводе, активно общается с непризнанными писателями, музыкантами и художниками, много читает, ходит в музеи и к проституткам, становится завсегдатаем общества под названием «Мрачный чердак», возглавляемого уроженцем пьемонтского городка Джавено Лоренцо Алессандри, с которым Бедолис постоянно встречается в период с 1970 по 1972 год. Именно тогда, вдохновленный литературными вечерами, он впервые задумывается о том, чтобы посвятить себя творчеству…

* * *

…известие о смерти матери приходит к нему в тот момент, когда у Бедолиса обостряется депрессия, а после мучающих его кошмаров он не может оправиться по нескольку дней. Бедолис экспериментирует с психотропными веществами и злоупотребляет алкоголем. Скульптор из «Мрачного чердака» вводит его в масонские круги и знакомит с туринским оккультизмом.

По всей вероятности, в 1974 году, во время одного из спиритических сеансов, Энрико Бедолис погружается в глубокий транс и чувствует «не дух, не призрак родственника или друга, а пузырь смерти. В течение долгих минут я проваливался в Черные Пустоты, слыша, как омертвевшие слои города выкрикивают пророчества о грядущих апокалипсисах, как склепы, трубы и почву наполняют древние сущности, видел, как из зараженных нервных узлов в канализации мегаполиса расходятся лучи, забираясь в мою душу, в пригороды, в сельскую местность и овраги, – это была пролиферация злокачественных клеток в реальность, роковая сеть, которой суждено расти и кормиться до конца Времен».

…испытывая отвращение к конвейерной системе труда (Бедолис работал в отделе больших прессов) и возмущаясь тяжелыми условиями жизни рабочих, Бедолис начинает участвовать в деятельности профсоюза, который позже обвинят в неподтвержденных контактах с террористическими группами крайне левого толка. Так же, как крестьянскую жизнь, он начинает ненавидеть городскую, и становится противником индустриализации. Похоже, что Бедолис не может найти свое место в мире. Он уходит из «Фиата» и ведет нищенское существование.

* * *

…первые литературные опыты. Исследователи жизни Бедолиса считают, что рабочий-писатель начал теоретизировать своим мысли о мертвых средах примерно в середине семидесятых.

* * *

…все измышления были объединены в единственном, спорном труде Бедолиса «Наука о мертвых средах», опубликованном в 1980 году небольшим туринским издательством Edizioni Skerle тиражом 100 экземпляров и…

* * *

… сложно однозначно охарактеризовать такую странную книгу, проиллюстрированную самим автором. В ней чередуются пугающие рассказы и короткие эссе о враждебных психических энергиях, которые живут в определенных географических областях и зданиях, извращая нашу реальность, порождая безумие, паранормальные явления и вызывая возвращение мертвых…

* * *

… некоторые, придавая еще больше таинственности образу Бедолиса и его творению, утверждают, что текст меняется при каждом чтении, а также в зависимости от читателя; что текст исчезает и появляется снова, когда захочет; его невозможно дочитать до конца, добраться до последней страницы. По мнению других, несколько копий (и ксерокопий) книги – это всего лишь качественные подделки…

* * *

…о смерти Бедолиса написано много. Слишком много. Высказаны и догадки, и причудливые, фантастические предположения. Ходят слухи, что он покончил жизнь самоубийством, утопившись в реке По, почти сразу после того, как забрал первый экземпляр «Науки о мертвых средах» из небольшой типографии в Порта Нуова.

Бомжи, обитающие на набережной По, божатся, что Бедолис жил с ними примерно с середины восьмидесятых, совершенно не мог обходиться без героина, который легко было достать в любом месте Турина, и умер от СПИДа в 1989-м.

Кто-то уверен, что Бедолиса никогда не существовало, хотя его память до сих пор хранят прокуренные траттории Турина, масонские круги, оккультисты и сатанисты, которые всегда стремились именно в Турин, в мистическую столицу страны.

* * *

…кем бы ни был Энрико Бедолис (в том, что он существовал на самом деле, нижеподписавшийся не сомневается, потому что поговорил с его знакомыми, побывал в архиве Кастеллаццо и сумел заполучить несколько страниц «Науки о мертвых средах»), его имя стало частью культурного андеграунда Пьемонта и до сих пор служит источником страшных историй и легенд.

Как и теория мертвых сред, которые были идеей фикс Энрико Бедолиса, он оставил шрамы на плоти и земле Пьемонта, населенного тенями и зловещими предзнаменованиями, Пьемонта – региона, который по-прежнему магически притягивает всех, кто исследует территорию сумерек…

Из книги «Тайные реальности Пьемонта»,

Сандро Россетти, глава XI, De Profundis