Текст книги "Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков"

Дверь открылась, и в комнату влетела Анжела.

– Ах, лежебока! А, ну – ка, вставай! Быстро вставай! Завтракать и… В путь! – весело и звонко защебетала она, бросаясь к нему. – Ты знаешь, что мы, мы сейчас поедем за город, к озеру у Табагальского мыса?

– На чём? – изумился Олег.

– На велосипедах!

– На велосипедах?! – взъярённо, даже сам, испугавшись, что выдал себя, воскликнул Олег.

– На велосипедах!

– Да. А что? Ты не умеешь ездить? – засмеялась она, юркнув к нему в постель.

– Да нет.

– Что «Да нет»? Да! Или нет? – тормошила и тискала юношу, пахнувшая утренней прохладой и спелостью зорьного ветра, девушка.

– Умею, – отвечал Батурин, думая о той фотографии и велосипедисте «Иване-царевиче», как он мысленно уже прозвал, того русоволосого крепко сбитого красавца с тонким гордым носом и чёрными волевыми усами хвата.

– Вот и прекрасно. Только мы будем не одни.

– ? – заморгал Олег, вопрошая.

– Будет целая компания. Мои старые друзья: сам мой шеф газеты, строители, даже архитектор города и… Кстати, вот у кого ты должен поучиться, как выращивать настоящую бороду, – перечисляла она собирающихся на пикник, щекоча наэлектризовано потрескивавшую бороду Олега. – Правда, я хочу, я хочу, чтобы ты выполнил одно моё условие.

– Какое?

– Обещаешь?

– Обещаю.

– Вот и прекрасно. Оно для тебя не составит большого труда, и ничего тебе не будет стоить.

– ? – снова спросил Олег моргнувшими глазами.

– Постарайся не показать никому наших с тобой истинных отношений. Я тебя очень прошу. Я не хочу никому ничего объяснять. Я ужасно люблю тайну. Да и не хочу, чтобы меня мучили на работе всякими приставаньями, выясненьями, да всякими дурацкими шутками. Понимаешь?

– Да, конечно, – зная, что слово уже дано и отказаться уже неневозможно, согласился Олег.

– А пока, – сказала Анжела, когда они, спустя несколько минут, проведённых в блаженстве объятий, встали и оделись. – Вот тебе новые полотна для ножовки. Дели останки мамонта. А я приготовлю завтрак.

– Откуда они у тебя? – поинтересовался не без домысливания Олег.

– От верблюда! Так ли уж это важно. У знакомой, соседки взяла, – соврала Анжела, но настолько просто и бесхитростно, что Олег уже был готов отбросить свои страхи и подозрения. Ему очень хотелось посчитать всё случившееся если не приснившимся, то придуманным. Тайной позади, пусть неразгаданной, но меньше тревожащей, когда впереди маячила новая тайна, манящая сердце в новую неизвестность, в сладкое ожидание чуда. Впереди был ещё один день и ещё одна ночь с любимой, дарящей и счастье, и чудо, и тайну.

Глава тринадцатая

Бивень пилился с трудом. Оставалось последнее полотно, а Батурин не смог отделить даже первый десятисантиметровый кусок. Ему было не по себе из-за того, что прочный, да ещё к тому же тяжёлый, как чугунная болванка, бивень, отбирая его силы, поддавался медленно. Олегу казалось, что тем самым его физические достоинства ставились под сомнение. И, чтобы не падать в глазах Анжелы и к тому же не раздражать её скрипом кости и металла, он спустился из дома вниз. Приютился на скамейке у подъезда и методично заскрежетал ножовкой.

Чем сильнее он врезался ею в бивень, тем сильнее чувствовал, что он будто бы ею разделяет внутри себя двойственное отношение к тому, что он творил. С одной стороны ему было приятно заполучить редкостный артефакт – след допотопного прошлого, который когда-нибудь в будущем молчаливо напомнит ему, друзьям или недругам о его пытливой романтике юности, а с другой, он чувствовал, что совершает надругательство. Разгрызаемый зубьями пилочки бивень достойно сопротивлялся. Очередное полотно ножовки сломалось и оцарапало руку Олега. «Шабаш! Я не патологоанатом, – сказал себе Батурин и отстранился от бивня. – Но Вячеслав заберёт его весь себе! Украсит свой домашний интерьер поэтических вечеров значением своей особы, сумевшей вынести из романтики ССО не жалкий кусочек духа дел ССО, а кусок артефакта». Эта мысль придала ему силы пилить и пилить, чтобы не допустить ещё более сильные муки, чем муки несправедливого разделения музейного экспоната. И это во имя мига торжества справедливости. Мига, вставшего на пути неудержимого безжалостного бега времён, вплетшегося в его столь бесконечно малый отрезок серпантина жизни. Мига, выпадающего из него как песчинка из распиливаемого бивня, заполненного целыми эпохами появления, эволюции, исчезновения и даже забвения мамонтов.

– Ты всё насилуешь бедное животное? – прозвучал над ним расслабленный голос.

Олег поднял голову и увидел Талу Надеждину. Её мягкие по-кошачьи пульсирующие ладошки опустились ему на плечи и заманчивой прохладой потекли по разгорячённым мышцам.

– Мамонта винить надо. Видишь, каким зубастым оказался. В двадцатом веке не можем укоротить, – ответил Батурин, продолжая вздувать и играть налившимися кровью мышцами. В какой-то момент у него появилось даже желание покрасоваться перед Надеждиной Натальей. Девушка вдруг наклонила взъерошенную головку, словно не удержала гипнотизирующей тяжести своих зелёных глаз и, вытянув капризные губки избалованной девочки, поцеловала Олега в губы и оттолкнула его, прошептав: «Дантист!»

Последняя пилочка виновато и жалобно скрипнула и, не выдержав усилившегося нажима рук Батурина, сломалась.

– Ну, вот теперь и мучить нечем, – вздохнул шокированный, но довольный собой студент.

– Ха-ха! Привет Мамонту! – возник ниоткуда поэт. – Супермен второго тысячелетия новой эры бессилен перед жалкими останками супермамонта сорокового до новой. До сих пор не отпилил?! Ха-ха! О! Нет! Прошу прощения. Моя порция сахарной косточки, кажется, готова, – затараторил подошедший Слава. Он быстро вскрыл только что купленную пачку сигарет, жадно закурил и, выдохнув дым в лицо Олега, схватил бивень и, резко ударив им о столб деревянного забора, разломил, расщепил его как надпиленное бревно.

– Отлично! Я забираю это. А это можете продолжать делить как вам угодно, – добавил он и с бесцеремонной привычкой брать по праву и не по праву ему не принадлежащее, взял осколок бивня, и пошёл в квартиру Анжелы.

– Ну, и друг у тебя, Тала. Как только ты его терпишь?

– Он на всех как на подопытных кроликов смотрит. «Мой материал. Я – ваятель, всё остальное мёртворождённая природа. И только я вдохну в неё бессмертье». Вот и терплю, и жду, когда же он и в меня вдохнет своё бессмертье.

– И долго придётся ждать? – шутливо бросил ей Олег.

– А что делать, если такие как ты увлечены другими? – то ли в шутку, то ли всерьёз заметила и Тала. Из подъезда вновь показался Левитский. Довольный собой. На его влажных даже смачных губах крутилась песенка:

За что же ты, вещий Олег,

Несчастного мамонта мучишь?

За тысячи, тысячи лет

Не стал гомо сапиенс лучше!

Смотри, Талочка, – перед тобою бой гладиатора с мамонтом. Какой же ты гла – ди – а – тор! Только гладишь бивень. Сибирь – это тебе не Италия. Был бы я на месте мамонта, я бы тебя так отгладил – за Везувий рванул бы. А-а-а, Натали. И тот и другой отработанный материал. Идём! – Вячеслав притянул к себе гибкое тело Натальи и вместе с ней скрылся за углом.

Батурин, молча, проводил их взглядом и стал рассматривать срезы и трещины в бивне. На ум пришло сравнение: разрушаемая крепость сорокатысячелетней кости мамонта и неразрушимая твердолобая наглость представителей победившего гомо сапиенс.

Вытаскивая кусочек пилы из второго распила, Олег вдруг почувствовал, как мощный удар тока пробил всё его тело. От неожиданности он даже выронил бивень. В его плечо, травмированное в музее, снова острой иглой вонзилась боль. Олег поднял бивень и стал всматриваться в распил. Ослепительный блеск (потом Олег решил, что это солнечный зайчик, отразившийся от кусочка пилы, оставшегося в запиле), ударил в глаза. В месте последнего распила Батурин вдруг увидел яркие вспышки отражённого света. Потряснный, он снова уронил бивень на землю к ногам подошедшей Анжелы. Алкина, отстранённо как – то, попросила его отнести бивень в дом. И это удивило Олега. Но настоящие удивления были ещё впереди. Несколько минут Анжела и Олег ехали одни. Потом к ним присоединился Валентин Новожилин, представленный Анжелой Олегу: «Мой шеф! Валентин Николаевич – глава срочных новостей «Якутии». Батурин, конечно, узнал велосипедиста на фото с Анжелой. Вскоре они оказались у детского санатория «Солнечный». Но, не заезжая на его территорию, обогнули высокие заборы и, промчавшись ещё несколько километров, остановились у двухэтажного добротно отстроенного особняка. Вокруг него за забором стояло несколько машин различных марок от УАЗ-69 до ГАЗ-31.

Батурин думал, что остановились они случайно и сейчас снова помчатся, но теперь уже по грунтовой дороге, так как асфальтированная часть заканчивалась у подъездов особняка. Однако Валентин Новожилин, тот самый оригинал фотографии, высокий велосипедист, решительно направился к дому. Велосипед в его руках был таким же лёгким и послушным как и во всё время езды по дороге.

– Олежек, идём, идём! – позвала нерешительного Батурина Анжела, взбегая следом за Новожилиным на крыльцо ещё пахнущего свежестью недавно обработанного, не успевшего почернеть дерева роскошного терема. Особенную, чуть ли ни сказочную величественность придавали ему окружавшие со всех сторон старые могучие сосны, казавшиеся былинными богатырями, вставшими на охрану неизвестно от кого неизвестно каких хозяев.

Картина, увиденная вошедшими в дом, была настолько живописной для обыденной жизни, что Батурин даже протёр глаза, пытаясь разобраться: уж не померещилось ему всё это. В большой, просторной комнате, заканчивавшейся в глубине резными перилами лестницы, ведущей на второй этаж, стояло в ряд несколько столов, можно было смело сказать, покрытых скатертью-самобранкой. Чего только на них не было. В конце них, рядом размещались кухонные ножи, вилки, ложки тарелки, хромированные приборы в стиле овальных со сдвигающимися крышками кастрюль. Под некоторыми из них горел огонь.

Бутылки водки различных марок, коньяков, виски, вина различных марок: от сухого до дессертного заполняли пространство между изысканными блюдами. Куры с золотистой кожицей, ножки барашек, говяжьи карбонаты, застывшие в холодцах горбуши, нельмы, стерлядь, тающая льдинками строганина, контрастировали с молочным поросёнком, горделиво вздёрнувшим над салатом свой пяточок.

Источаемый раскрытыми бутылками спиртной дух, смешиваясь с крепкими ароматами копчёностей, ещё дышавшими сладковато-дымным возгоном сгоревших опилок осины, резко ударил в нос Батурина, и обескуражил настолько, что он, остановившись в дверях, не мог сойти с места.

– Чего надо? – отрезвляюще громыхнул низкий бас хмельного мужчины. – А ну вон отсюда! Вон, пока тобой не закусил! Давай! Вали! Чего уставился! Щас перехвачу горлянку. Вон! – угрожающе рычал, со свистом шмыгая красным мясистым носом, грузный мужчина. Его сальные маслянистые губы смешно оттопыривались и подёргивались словно путы, мешавшие клыкастым зубам вцепиться в горло Олега. Батурину показалось уже знакомым это толстогубье и кривоглазье, воинственно пучившееся на красном лице. Но вспомнить: где и когда он уже видел этого здоровяка, Олег не мог.

– Дядя Гриша, дядя Гриша, здравствуй! Это – свой! – звонким колокольчиком влетел голос Анжелы в перехватывающее дыхание амбре выпивки и закуски, ревностно охраняемое цербером – «дядей Гришей».

– А-а, Анжелочка, красавица наша, – тонким голосом вдруг запел дядя Гриша. – Это ты! А мы вот здесь охотимся.

– Хорошо охотитесь, дядя Гриша, – заметил Валентин. – А где же все? Здесь?

– Да, да, конечно. Хорошо, то есть, нет. На тяге ещё. На уток ушли. Да.

– Ну, у вас тут и без уток есть чем поживиться. Вон как по-царски, по-купечески столы нагрузили, – продолжал играть весельчака Новожилин.

– Чем бог послал. Да вы угощайтесь! А я пошёл, я собирался сеточку вытянуть. Вчера ещё на протоке захоронили с вечера. Ушица, ух, ушица будет. Пальчики оближешь. Со стерляжьими головками тройной варки. Ну, что ж вы стоите? Проходите, проходите, подкрепляйтесь. Савелий Прокопович спрашивал ещё вчера. Ух, будет рад, радёшенек, – скользя глазами по Анжеле, бубнил Григорий Михайлович Есик. – А я пошёл, я пошёл.

Прихватив полгорбуши, Григорий Михайлович в высоких болотных сапогах величественно проплыл у столов, вырастая в сказочную фигуру злого, но усмирённого на минуту демона-богатыря. В брезентовых доспехах куртки на фоне полированных квадратов деревоплиты он выглядел неуклюже и инородно. А у ветвистых стволов – толстых сучковатых обзёлистых досок лиственницы, густым, голым лесом надвигавшихся из глубины противоположной входу стены, он разом обрёл черты уродливого, зловещего сказочного существа Ру-ру-ру – властелина таёжных чащоб и дебрей, которым пугали друг друга даже взрослые. Прохрипев: – «Харча всем хватит», – он исчез за дверью.

– Давай, Олег, навались, навались! Действительно, «Харча на всех хватит». Да, и кроме харча, есть ещё кое-что. А, ну-ка, боец, подставляй котелок. Ха-ха, – засмеялся Валентин, видя растерянную нерешительность Батурина, тщетно искавшего глазами нечто похожее хотя бы отдалённо на котелок. – Ха-ха, стакан, стакан, говорю. Вот как измордовали бедных студентов сухим законом.

– Шутник вы, сударь, но я, не пью.

– Ладно, ладно, трезвенник. Где сухой закон – там пить нельзя, а здесь мокрый закон – не пить нельзя! Так что давай держи! – быстро по-хозяйски наполнил стаканы Новожилин. Когда же показалась в дверном проёме Анжела, проводившая дядю Гришу, он, обращаясь уже к ней, запел: Анжела, ты одна, одна на свете, Анжела, в добрый час тебя я встретил… И, словно забыв об Олеге, нежно и сладкоголосо проговорил:

– Милая моя, Анжелочка, лети сюда скорей, птица ты моя белокрылая, укротительница сивоносого дракона. Давай выпьем за тебя. Знаю, знаю твоего любимого сухого… Шампанское, шипя и пенясь, переполнило хрустальный кубок, – продолжал какой – то свой напев, наливая вино в бокал, Валентин, – и поцеловало губы первой красавицы цыганского табора. А где цыгане? Все цыгане спят. Лишь один не спит – пьёт шампанское за любовь свою за цыганскую! Вот так Олег! За Анжелу. За Анжелу – укротительницу драконов, или ты за такую девушку никакого закона не нарушишь? Когда приходят такие женщины, уходят все законы. Ну, давай, Анжела, за тебя! Дай бог тебе такого жениха как я! Или как Олег, если, конечно, он выпьет за тебя.

– А если лучше? Нельзя? – вставила Анжела.

– А разве есть лучше? – подёрнул плечами Новожилин. – Есть, или не есть? Точнее, пить или не пить? – вот в чём вопрос.

Валентин взвинтил руку в потолок и отпусил пробку от шампанского вверх.

– Кто ищет, тот найдёт, – продолжила подыгрывать ему Алкина.

– Спасибо, что успокоила. А если и есть, то всё равно выпить надо! Хотя, конечно, жаль… А ну, да ладно, будем! – Валентин жадным залпом осушил двухсотграммовку.

Олег, уже не удивляясь, и как обещал Анжеле, тщательно скрывая свой особый интерес, тоже выпил стакан водки и яростно набросился на мясо, хрустя свежими крепкими огурцами и упругими шариками редиса. Связав себя словом, он думал, что имеет право на это дармовое застолье. Что значило оно в том счастье любви, которое подарила ему Анжела без всяких претензий и поисков выгод с её стороны? И всё же он искал ответ но болезненный вопрос: «Кто я такой для неё? И как бы не было мне в чужом пиру похмелье?» Батурин пытался бороться с шаткостью своего положения на этом застолье, объясняя себе: «Студент! Счастливчик, к которому соблаговолила снизойти, окружённая и уж, наверняка, не одной дюжиной поклонников, супергёрл. Ну, а что касается застолий и этой обильной поляны, то и это: пять ноль в её пользу». Ошеломительный контраст этого таинственного стола «Дома приёмов» отрядным столам из концентратов, каш на пальмовом масле, изжогой сжигающих внутренности, кислых компотов не поднимал, а добивал бойца.

– Видел фильм «Земля Санникова»? – словно понимая, что творится в душе студента, говорил Валентин и, обводя рукой вокруг себя, показывал. – Так вот она эта земля обетованная. Похожа на твою студенческую землю? Как там вы ее называете? Эфиопия?

– Нет! Отряд называется Эф-и-оп, – растянув слово, пояснил Олег.

– Вот, вот и я говорю отряд «Эх!» и «Оп!» – и никаких тебе поп! Разберёмся и с эфиопами. Даже несмотря на то, что они как чёрные коты в тёмной комнате мышей не ловят. Газетой их осветим. А здесь, дорогой мой «эх-и-оп», чёрта лысого, может быть, только и нет. Да и то, как кому, а то некоторым может и показаться. Ну, а тебе, если крепко наберёшься, придётся увидеть, крестись и не кричи.

– Уже молчу.

– Правильно. Молчанье – золото. Умные люди, даже если и были на нашей земле Санникова, то никому о ней не рассказывали. Выпьем же за нашу землю Санникова!

– Нет, нет! Я – пас. Ещё первый не допил, – отстранил второй стакан Батурин, почувствовав как резко до дрожи в спине и бега мурашек по ней ударил в нос запах водки. Сердце оборвано колотилось в груди, отвлекая на себя внимание. А хотелось, особенно после последних слов Валентина, сосредоточиться и понять происходящее на этой «земле обетованной».

– Не допить – пропасть, перепить – пропасть. А по мне, так это капля в море. А? Анжела? Так ведь! «Пой и пей, моя подружка, на земле живут лишь раз!» Ха-ха-ха! Эх, раз! Ещё раз! Лучше сорок раз по разу… – захохотал Валентин и, долив свой стакан доверху, одним махом опрокинул в себя. Потом, закусив бараньей ногой, в музаппарате, стоявшем у стены, выбрал в меню «Репертуар» песню и свободно и легко красивым не срывающимся с самых высоких нот голосом, стал подпевать певцу:

Призрачно всё

В этом мире бушующем.

Есть только миг

За него и держись.

Есть только миг

Между прошлым и будущим,

Именно он называется жизнь.

Вечный покой сердце вряд ли обрадует.

Вечный покой – для седых пирамид.

Новожилин неожиданно обнял Анжелу и, глядя в её сверкающие отсветами лампочек люстры бездонные глаза, словно видя в ней ту самую звезду, пел, как кричал:

А для звезды, что сорвалась и падает,

Есть только миг, ослепительный миг.

И уже оттолкнув её и снова, подлаживаясь под мягко дышавшие где-то под потоком динамики, пел, обращаясь то к Олегу, то к Анжеле:

Пусть этот мир вдаль летит сквозь столетия.

Но не всегда по дороге мне с ним.

Чем дорожу, чем рискую на свете я?

Мигом одним, только мигом одним.

Счастье дано повстречать…

– Да, да, тысячи раз повстречать счастье, а не беду, друг мой, и ещё, – уже своими словами продолжал Валентин, – и ещё, ещё, – догоняя слова певца песни, отрезюмировал шеф Анжелы, кладя руку на плечи Олега, —

Есть только миг,

За него и держись…

Валентин пел так, как будто бы он – новый герой фильма, которому надо через слова и поступки убедить юношу и девушку разделить с ним сполна его понимание не разделять судьбы героев фильма о несуществующей земле.

Спустя некоторое время за дверями послышались тяжёлые шаги, взвизгивание собаки и голоса:

– Тайга, на место! Твоя работа кончилась! Отдыхай!

Визг собаки выказывал недовольство и сопротивление хозяину.

– Это Савелий Прокопович! – энергично вскрикнула Анжела и выскочила из-за стола. – Пойду его встречу.

Батурин хотел подняться тоже, но голос Валентина остановил его:

– Видел? А?

– Что? – желая отмахнуться от него, бросил Олег.

– Алкина знает своё дело. Супержурналисточка! – многозначительно выдохнул Новожилин.

– «Савелий Проко – попо – попович» – большая птица – «весь сыр мой скушал», – бросая намёк на фигурировавший в то время анекдот, брезгливо скривил губы Новожилин. – Да Алкина – чудо – девушка: «спортсменка, комсомолка, красавица».

– А разве нет? – попытался подыграть ему и Олег.

– А ты давно её знаешь? – вопросом на вопрос ответил Валентин и, не дожидаясь ответа, продолжил. – Ну да, конечно же, недавно. Да и не всё ли равно. Нам что водка, что пулемёт, лишь бы с ног валило, – и он теперь уже засвистел последний куплет только что отзвучавшей песенки. В зал входили вернувшиеся с охоты представители местной власти. В одном из них Батурин узнал председателя Исполкома Паукова, разговаривавшего с ним в первый день его приезда. Удивившие его тогда выкатывающиеся из-под высокого лба глаза и сейчас были светлы и проницательны. Холодный неприятный озноб страха быть узнанным вмиг перенёс его в огромный изысканно отделанный зал Исполкома, где шло какое – то заседание.

– А – а – а, красавица журналисточка моя! Интервью брать будешь? – вздёрнув руки и круглый остренький подбородок к такому же круглому носу, выпалил Савелий Прокопович. Он быстро и ловко повесил ружьё на искусно обработанные кряжистые, похожие на клешни мёртвого краба корни дерева. – Интервью будет, но только если будут написаны «Записки охотника».

– «Записки охотника» будут или нет, не знаю. А вот охотник записок уже есть, – бойко выстрелил Валентин, поднимаясь навстречу Паукову.

– И на том спасибо нашей литературе. Не хлебом единым живём, да и ещё кое-кого кормим. И поим – всласть. На то мы и власть! А вот вы нас не балуете, не жалуете шедеврами. Всё больше норовите под зад уколоть. Негожие средства. Вы нам нас изобразите как мы того хотим, а уж какие мы есть, мы и без вас хорошо знаем. Идею нам дайте! Много идей! Верёвки да интрижки плести у нас и без вас хорошо умеют.

– Ох, ох, не так быстро, Савелий Прокопович! Не успеваю записывать. Эхо мешает, – шутливо кривился Валентин, пожимая руку председателя Исполкома. – Компьютер – эхолов наши инженеры ещё не изобрели, не облегчили нашей тяжкой участи. Приходится всё запоминать собственной головой. А это не конструктивно. Вот и критикуем их, да и руководство заодно. Вы уж потерпите.

– Вот чёрт, хоть и безрогий да башковитый. Вывернется, как ни уложи. Изобретут твой эхолов, куда ж потом эхоловов эх-холопов девать? За стол не пускать. Будут эхом блуждать по задворкам. Так что ли? Ну, да ладно. Здравствуй, Валентин, рад тебя видеть. А это кто? Что за пришелец? С приисков? – Савелий Прокопович, вздёрнув вопросительно брови, подался к Батурину, будто ожидая от него чего-то важного, значительного. – Помощник твой что ли?

– В некотором виде и ваш, – сжульничал Валентин.

Олег загорелся стыдом и унижением. Пауков же, больше не обращая на него внимания, продолжал пикироваться с журналистом. Однако Батурина не покидало чувство, что Пауков ждёт от него какой-то ход.

– Надо тиснуть статью о начале хода подготовки избирательной кампании в округах. Надо подать всё это соответствующе. Вот так как на этом столе! Чтоб любо – дорого было смотреть, да и пищеварению не мешало. Задание простое, ясное. Подумай и смотри не компьютеррорезируй зря. Без меня ни дня без строчки. Вот за эти «Эх – хи!», а за те успехи не зря и выпить. Прошу к столу, друзья. Ух, проголодался я, как зверюга хищный.

Входившие раздевались и усаживались за стол, разгорячено обсуждая перипетии охоты.

– Охота хуже неволи. Но как хороша охота! И с охоты опять охота. Выпьем же за неё! Удачную или неудачную. Выпьем же за неё, волю – неволюшку. Говорят же: «Охота хуже неволи!» – продолжал синтезировать Пауков. – Фёдор Кириллыч, не зазнавайся! Думаешь, пару уток ухлопал и уже – герой? Санитар природы ты, а не герой! Очистил матушку от нерасторопных, освободил место – удальцам, пусть плодятся ярей. А нас обставил, страдать заставил?

– Кого страдать-то заставил, Савелий Прокопович? – грузно усаживаясь за стол, раздвигая перед собой посуду, спросил его Сидорчук, начальник стройуправления республики. В его тяжело взмахнувших веках – крыльях ещё боролось азартное оживление охотой и бессонная ночная усталость, в которую, словно в пузырящуюся речную бездну прятались, юркали робкие, как маленькие рыбки и одновременно страшные, как щуки, стальные зрачки матёрого не зверя – мужчины. – Уж не тебя ли столп советской власти на местах?

– Меня? Положим, и меня. Да и вон, других менее удачных хищников, называющих себя красивым словечком – охотники. Охотников у нас всегда хватало. Да только вот до чего? До общенародного добра? До того, что плохо лежит, летит, бежит, да и мало ли ещё до чего. Мафия это, а не охотники. Впереди нас нужно транспарант нести: «Спасайся, кто может!»

– Эк – куда хватил. Для чего ж революции делали? Кровь пускали? Не для того ж, чтоб самим пескарями пузырьки от страха в лачугах пускать. Нет, братец ты мой, избранник наш дорогой, мы тебя выбирали – назначали нашу жизнь улучшать. А какой она должна быть – мы тебе и показываем. И к ней приобщаем. Конечно, такая жизнь не для всех, да и не будет таковой она никогда. Утопии всегда писались умными людьми для умных людей, а не для нас. Теория – теорией, а практика – практикой. А мы практики, а не мафьёзи, Савелий Прокопович, и не потому стрелять научились хорошо, чтоб заграбастать поболе, а так для души, для тела – отдохновения от дел насущных, которыми полна не у тебя одного голова, – ответсвовал Сидорчук.

– А от кого ж ты отдыхаешь, дорогой мой Фёдор Кириллович, не от человека ль в себе? А?

– Это как понимать?

– А вот так и понимай. Зверем ведь диким становимся: лежим, ползём, хоронимся, только б отщёлкнуть тварь неразумную, только б душу из неё – вон. Стреляем и наслаждаемся метким выстрелом, будто великое благо сотворили. Прыгаем как сумасшедшие от радости, когда видим, как кувыркнулась глупая птаха или споткнулся красавец олень о кусок нашей огнедышащей палки. Сердце вместе с ней кубарем катится с неба, жадной волчьей пастью открывается рот, желудок рычит, в собственном соку захлебываясь – это ли не звериное нутро охотника? Ты жив! Ты живёшь! А тот, кто под твоей мушкой или под твоей волей – уже летит в тартарары, клюв жалкий открыл, язык набок высунул, в глазах мутный восторг твоим жалким могуществом выписал. Нет! Братец, не дело зверем на мир глядеть под видом охотника.

– Ай-да председатель! Ай – да поэт! Филозоф! Да с такой филозофией с голоду дохнуть скоро начнём. Не всю ж жизнь созидать. Да и сама жизнь того требует. Волки вон. Перестали их лет двадцать стрелять, расплодились, мир обложили, на овечьи отары в Казахстане стаями пошли. И что ж – не убей! Не укради! Им десять заповедей не пропишешь. Не попы! А я уж хотел предложение вынести на совет: «Пару таких избушек, как эта, в междуречье Вилюя и Лены поставить – ввилюить. Или где ещё получше место найти. На крайний случай, катеров у Зуса испросить, да на прикол их поглубже в тайгу оттарабарить.

Плохо б было – на вертолёт и через пару часов уж где – нибудь олешку (при этом слове Олег вздрогнул, но никто на него опять не обратил внимания) свежевать, да к костру прилаживать. А здесь поживиться уже нечем. Вон мы с тёзкой, на что мастаки, а и то пару всего пристегнули. Так что думай, голова, картуз куплю! Нехорошо исполкому нужды людей оставлять без внимания. Надо пораскинуть мозгами и изыскать миллиончик – другой на развитие социально – культурной базы республики. А за подряд моё управление с гарантией ответит. Кому бублики, а кому дырки от бубликов… Настоящих охотников нынче раз, два и обчёлся. Я старею, МВД кадры слабо готовит. Промысловики? Рвань несусветная попёрла – природу калечить! Охоту надо под строгий надзор поставить. Хотя и говорят, что в партию легче вступить, чем в союз охотников. Но куда ни взгляни – член на члене сидит членом погоняет.

– Я – то что? Все заказы в ваших руках. Главное через банк и горком провести, а лучше и без «через». Вот если Андрей Васильевич подмахнёт какой-нибудь модерновый проект, то… Андрей Васильевич! Товарищ Застольный! – позвал Пауков вошедшего рослого красавца с чёрной змеившейся энергичными арабскими полуколечками бородой. Волосы её были так ловко уложены – один к одному, что и не верилось в естественную природу этой мужественной красоты. – Застольный? Давай за стол! Без тебя и застолье не застолье.

– А не вопрос! Вопрос, что подмахнуть! Ты слышал, Анжел? – обращаясь почему – то в мужском роде к вошедшей вместе с ним Анжеле, забасил архитектор города.

Олег напрягся при виде джина не джина, но воистину восточного красавца, о котором ему уже говорила Алкина раньше. «Аладдин с отутюженной напомаженной бальзамами бородой», – подумал он.

Застольный же, боднул набито – кудластой головой в сторону стола, словно хотел плеснуть чёрной смолью из чашеподобных глазищ по всем обращённым к нему глазам. Потом сжал бутоном губы так, что и усы и часть волос бороды ощетинились как спина у ярящегося перед собаками кота и так же неожиданно фыркнул «Прф – прф!», пошёл, словно бросился, к столу: – За любую проекцию нашего города в будущее, даже из области фантастики, я «За!» обеими руками так же как за это застолье.

– Застольный – за своё! За застолье! – отчеркнул кто-то.

– Ну, вот, вы слышали? Мы в область, а он «из области». Партия борется за слияние города с деревней, а он всё ратует за город. Это называется: Кто в лес, кто по дрова! Да город твой у нас в горле сидит и даже не комом, а колом – всплеснул руками, а заодно и всем, что в них было Сидорчук. – К тому ж городская жизнь как сухая ложка – горло дерёт. Мы говорим о равномерном слиянии города и деревни: сбалансированном распределении средств по регионам. А воз и ныне там. Наши предложения никто вверху не поддерживает, а внизу нам приходится изворачиваться и так и сяк. Всё на свой страх и риск! Вот мы с Курочкиным треть свай из-под АБК водоперекачивающей станции вбили под наш теремок, и нет худа без добра: вдали от жён, но зато в охоте.

– Как это? Как это треть свай? Вы что ж сваи осваили? И всего только треть? Это Земля на трёх китах стоит! – попытался скаламбурить Застольный.

– Не всему ж на трёх китах стоять! На то он и водоканал. Ему течь, а не стоять надо! Он и «без» – поплывёт! Почему и тебе, Андрей Васильевич, со своей колокольни глядя, не поставить, например, Дворец спорта фасадом к городу, а к лесу задом. А в задике том тирчик один, другой для больших любителей на природе пострелять вмуровать. Ну, для приближения к реально-боевой обстановке спроектировать их так, чтоб в нём бегали живые мишени или хотя бы пока как живые. И в целях безопасности где-нибудь, где Макар олешек пасёт и для нас припасёт – за Вилюем. Исполком – заказчик, я – генподрядчик, Курочкин – субподрядчик. Студентам – цыпляткам поклевать, подразмяться дадим. Ну, а эксплуататорами сами будем. И только держи порох сухим, – развивал идею Сидорчук.

– Идеи, идеи… А идеи становятся реальной силой, когда они овладевают массами, говорил Ленин, – усаживаясь поудобнее за столом, играл басом и бородой Застольный. – Надо обмозговать.

– Мозгуй, мозгуй, Андрей Васильевич. Там, где три Фёдора за дело берутся – это уже и есть масса, и Фёдорову там делать нечего. Как уважающий себя человек, а охотник тем более, не сядет после хорошей охоты за хорошее застолье без кого? Без уважаемого Застольного, – глубокомысленно каламбурил и Сидорчук, подводя к магическому равенству трёх Фёдоров: себя – начальника управления треста «Якутсктяжстрой», своего Главного инженера Тимофеева Фёдора Павловича, и третьего Фёдора – начальника СМУ -21 Курочкина – одному: прокурору республики Фёдорову Осипу Давыдовичу.