Текст книги "Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков"

В президиуме собрания среди неизвестных Кротичу представителей местных органов управления сидели развёрнутым трилистником и руководители армии студентов. С ними уже пришлось познакомиться Анатолию в связи с разоблачениями Гайсанова. Высокий и плотный курчавоволосый был начальник штаба Якутского областного строительного студенческого отряда Рамзин. По правую руку от него сидел такой же высокий, но тоньше в теле с ёжиком волос над узким лицом и с антиподом ёжика под кустиком бородки тёзка Анатолия – Сабботин, командир ВССО МГУ. Он – то первым вник в проблемы «Эфиопа» и непримиримо обозначил вешки дальнейших действий его как комиссара. Это с его подачи подключился к действиям Кротича, комиссар всеякутского ВССО, Переверзин Степан. Он поддержал и продолжал курировать Анатолия. Круглолицый смешливый, но быстрый на ногу и слово, Степан суетливо склонялся сейчас к сидящим от него справа начальнику и командиру.

Председательствующий депутат Орджоникидзевского района Якутска Топорков Иван Павлович поднёс ко рту микрофон. Тот сипнул, охнул, затрещал. Топорков покачал головой, отнёс его от себя, но в динамиках жалобно и нудно свистело. Топоркову пришлось вернуть его на своё место и, когда тот успокоился, председательствующий обратился к командирам и комиссарам линейных отрядов:

– Товарищи командиры и комиссары! Мы сочли необходимым пригласить вас по важному не терпящему отлагательств вопросу. Ваши отряды заняты непосредственным строительством отдельных, иные даже важнейших объектов нашей большой стройки города, предполагающей создание единого многоцелевого организма жизнеобеспечения, развития Якутска. Работы ведутся большие. Во многом не имеющие аналогов в практике их осуществления ни у нас, ни в других странах. В регионально-климатических районах земли, подобных нашему, требующих серьёзных разработок обоснований в научно-производственном и технико-природном аспектах. Наши институты, КБ, СМУ управлений и трестов долгие годы готовились к ответственному этапу этой работы. И вот такой момент наступил. Мы поняли, что нам не обойтись только своими силами в этом деле, и потому мы попросили ЦК ВЛКСМ прислать к нам на помощь вас.

Наше руководство отдаёт вам символические ключи от города, от города будущего. И мы надеемся, что ваши отряды сделают всё для создания уникального комплекса жизнеобеспечения города, его развития в замкнутом экологическом равновесии, не имеющего в практике ещё ни одного мирового образца. Мы с вами ещё будем встречаться по массе самых разнообразных вопросов. Сегодня с предварительным изложением сути строительства и отдельных наиважнейших её аспектов перед вами выступит член горкома главный инженер «Якутсктяжстроя», автор и руководитель этого проекта, товарищ Тимофеев Фёдор Павлович.

Тимофеев был среднего роста. В энергичной фигуре чувствовалась тренированная сила. Властный быстрый взгляд тонкими острыми клинками прищуренных глаз отсекал любопытные взгляды от его якутско-русского лица. И, тем более, от мыслей, отражающихся на нём. Прямые пряди волос нависали над квадратным лбом, иногда отправлялись мускулисто-костистыми пальцами инженера назад и непослушно сползали на старое место вновь. Это была борьба, которую не замечал и не адресовал её никому из окружающих сам хозяин.

– Иван Павлович замахнулся на многое. Я же не стану отнимать время у вас. Детали проблемы, проекта вам станут известны по мере необходимости. А сегодня мы остановимся на одном из острейших вопросов, решением которого, зная или не зная, заняты ваши отряды.

Мы давно не удивляемся парадоксам. Не удивляйтесь и теперь, когда я скажу, что наш город стоит на берегу одной из величайших рек земли, то есть на воде. Но задыхается от нехватки её. Городу нужна здоровая, лечебная вода, остающаяся и после здоровой и чистой. А для человека Севера, для природы этого экстремального района этот вопрос должен стать вопросом вопросов. Мы можем взять сколько угодно воды в Лене, но мы должны ей её отдать такой же, как и взяли. Это дело дорогостоящее. Это дело будущего. Мы начинаем это будущее уже сегодня, уже сейчас. С одного наиинтереснейшего момента. Опыт народа, легенды и наши наблюдения обнаруживают сложнейший феномен одного из близлежащих озёр города – озера Сайсары. Предсказания о связях подземными реками Байкала с океанами, имеют глубокий философский смысл. Природа завязана в единый клубок своих жизненных сил и, идя сложными ходами её лабиринтов, мы отыскиваем законы и правила её жизни. Жизни, которая дарует жизнь и нам. Озеро Сайсары – это один из узлов в сложнейшем клубке земного организма. И развязать его предстоит нам людям. Может быть, я не совсем правильно выразился, скорее не развязать, а самим ввязаться в него. Городом, жизнью города, Жизнью, здоровой жизнью каждого жителя. Жителя полного жажды мыслей, чувств, действий, даже, если хотите – жаждой.

И его надо обеспечить главным – водой! Напоить город! Дать каждому человеку драгоценную каплю ключевой, родниковой воды, вобравшей в себя многовековое могущество земных, подземных сил – вот наша задача номер один! Что может быть величественнее, значительнее этого?!

Много у нас таких целительных вод. Но много ли они используются разумно, с прицелом на вечность? Народные легенды, сказки, сказания мудростью своей донесли к нам святую древнюю истину: «Не плюй в колодец, пригодится воды напиться!» Это в колодец, где вода создаётся землёй. Но далеко не секрет, что изумительная чистота ключа, родника, озера не возникает только там, где он вырывается на поверхность. Она не создаётся сама собой, а по крупинке, по капельке, по дождинке собирается на обширнейших территориях, так называемых водных бассейнов, имеющих свою фильтроструктуру в виде степей, пустынь, лесов кедровых, сосновых таёжников, как у нас вокруг озера Сайсары. В этих глухих, тёмных уголках совершается священнейшее чудо очищения.

Наше Табагалье, к сожалению, в последнее время перестаёт быть хранилищем тайного зачатия живой воды. Сотни организаций бездумно стали хозяйничать там, тысячи людей теряют покой в природных покоях. Кто рубит лес, кто вспахивает и удобряет землю не всегда правильно и не всегда тем, чем надо. Кто строит базы отдыха, превращая их в базы ремонта машин, свалки мусора и нечистот, кладбища отходов химии и даже радиоактивов.

Что это, товарищи?

Лес рубят – щепки летят! Скажите вы. Но кто рубит? Кто позволяет рубить? Почему наши местные советы не вникают в дела своих подопечных должным, законным образом? А щепки летят! Целыми брёвнами! И будут лететь! И будут бить всё больней и больней. И не в бровь, а в глаз! И не только нас. Это щепки машин времени. Они ударят по здоровью детей наших детей, которые не смогут нам ничего сказать. Три с половиной сотни лет движется наш город к своему совершенству. Движется во времени, движется в пространстве: на север, на юг, на запад и скоро шагнёт на восток, на правый берег Лены. Движется ввысь и вглубь, движется в развитии своих обитателей, в их поколенном перевоплощении. И это движение безостановочно!

И здесь не работают никакие теории пределов роста! Ибо это движение – это сама жизнь в своём движении на пути к совершенству. Но на каждом участке этого движения нас ожидает беда – болезнь, последствия которой непредсказуемы. И болезнь эта – наше неумение правильно, разумно организовать нашу жизнь, нашу деятельность в своей колыбели, в своём, если хотите, заповеднике, одном во всей Вселенной. Знаем. И многие скажут: объявлены миллионы квадратных километров заповедными – в нашем Байкало-Сибирском озёрно-речном разрезе – это и Байкал и Большое Того и даже дельта Лены. Это надежда! Но не будем далеко ходить! Нам надо объявить и соблюдать все нормы заповедника у озера Сайсары и ещё больше – объявить само озеро заповедным! Там уже сегодня экологическая ситуация вышла из-под контроля. Если не принять срочных мер по вписыванию всего, начиная от ретрансляторных станций и кончая удочкой рыбака в окружающий спектр ландшафта, погибнет эта сказочная красота.

Нельзя говорить о чистоте озёрной воды и забывать о чистоте её окружения, её зелёного ожерелья. Озеро Сайсары – её прекрасное ожерелье – вот наше будущее! А в ожерелье озера Сайсары жемчужиной должен сверкать и днём и ночью и летом и зимой наш чистый экологически замкнутый в эту чистоту город, питаемый и омываемый – очищаемый драгоценной водой Сайсары. А в итоге и очищающий её сам. Вот это тот оптимум, на пути к которому нам предстоит шлифовать то одну, то другую грань нашего хозяйства. Многое предстоит сделать в решении этой проблемы. Кроме разработки и воплощения в жизнь Единого комплексного плана сохранения и развития природы региона, преобразования экономического, социального, технологического процесса. Процесса развития, включения его в единый, связанный с каждым человеком с каждой травинкой организм, нам необходимо уже сейчас освободиться от узковедомственного подхода к хозяйствованию, как в городе, так и за городом, как в озере, так и за озером. Всё – едино, едино – всё! И это должно стать законом. Уже сейчас! И во имя этого единства, предполагающего в своей голове человека, необходимо все усилия направить на совершенствование механизма экологического равновесия. А там, где оно нарушается, немедленно принимать соответствующие меры.

И это забытое старое, вечное: проводить субботники, воскресники по очистке территории от мусора, неплановых застроек, как государственных, ведомственных, так и частнособсвеннических; строго спрашивать с тех, кто загрязняет, заражает воду, землю, в итоге жизнь растительно-животного мира озера и окрестных лесов.

Наши экологические расчёты на ЭВМ по всем параметрам математических моделей, взятые из картин далёкого и не так уж далёкого будущего, вопиют трагическим SOSом будущих поколений. Наши потомки, пока языком машин, молят нас: «Спасите!» И никто из нас не имеет ни малейшего права не услышать этот крик и не ответить соответствующим действием во имя спасения самих себя в лицах, в душах наших детей. Во имя этого благородного дела и от имени взывающих к нам наших потомков я обращаюсь к нашим строителям, ребятам из ВССО. Может быть, и созвучье, которое я слышу в SOSе и в ВССО, СПАСИТЕ НАШИ ДУШИ, не случайно. Вы спасители современного сообщества, вы провозвестники новых времён, в которых чудодейственным образом должен соединиться разум и чувства человека, труд ума и рук, забота о личном благе и благе справедливости, рождённого для общества и рождённого обществом. Справедливо быть равными. И первые среди равных – это вы – командиры и комиссары. Через вас я обращаюсь к тысячам бойцов. Бойцы, пока не пришли к нам на смену в цеха, на строительные площадки, в болота, в мёрзлые кубометры траншей роботы, умные машины – начнём! Уже сегодня, уже сейчас! Точнее: продолжим дела наших лучших предков, пришедших сюда добровольно или сосланных в эту глухомань и осветивших своим разумом, подвигом, жизнью и делом нам дальнейший путь! Продолжим его на другом витке спирали нашего вечного, неистребимого движения!

Ну, а так как моя сегодняшняя речь посвящалась воде, боюсь, что даже слишком воде, вы, видимо, тоже заметили, что в ней много воды, то я бросаю последние капли её к непосредственным строителям станции водоканала, самого водоканала, студентам отряда «Эфиоп». Есть ли здесь кто-нибудь из этого отряда?

Зелёноплечье тревожно зашевелилось головами, руками, глазами, губами, ломано проползло по рядам, но не издало ни единого звука.

– Да! Есть! Кротич?! Что ж ты молчишь, комиссар? – ответ-окрик Паромова отрезвляюще холодно взрезал мозг Анатолия, напрягавшийся гаданием: «Где, когда я уже читал, слышал слова о боли, страданиях, борющегося за своё выживание города?» Прозрачно-призрачное предглазие нередко помещало Анатолия в особенный мир, который окружал его со всех сторон, так как то, что находилось впереди, перед ним, легко пропускалось стёклами очков, а то, что находилось сзади, отражалось живо, реально на обратной внутренней стороне стекла – зеркале очков. То и другое диковинным образом смешивалось, образуя только его, Анатолия, мир, которым он мог без конца забавляться: сталкивать, разъединять и снова соединять, сводить, даже в смысле сводничества, друг с другом. И для него это были реальные образы – не тени отражённой реальности. Это был тот самый путь к виртуальности. Так и теперь, Кротич, лишь слегка поворачивая влево и вправо голову, соединял, смешивал бесплотные головы, лица сзади сидящих со спинами тех, кого видел впереди. Он наслаждался могуществом первородного творца, превращая свои замыслы то в реальность, то в её тени, нереально плывущие в густом цвете зелёно-сизого сиропа зала-аквариума.

Острое воспоминание, словно крылатый скат, выплыло из верхнего правого угла аквариума, где сидел Паромов, больно кольнуло страхом чудо-юдо-рыбы-птицы, никогда раньше не виденной Толиком диковины и вдруг ярко и чётко представило картину далёкого детства. Он худоплечий одесский мальчонка, ласково называемый своей бабушкой «Тюленька – Тюленёночек», влип, вплюснулся своим широким личиком и носом в прохладно-прозрачные толстостенные стены городского аквариума. Удивительно бесстрашно было чувствовать себя на границе миров, одномоментно разъединяющих стеклом и соединяющим отражением реальный мир Тюленьки. Там в зелёнотинном стекольном зазеркалье летали, скользили, падали и взмывали причудливые таинственные незнакомцы, обитатели царства Нептуна. Бесшумными ртами вбирали в себя тягучесть стекольного сиропа, совсем не замечая вместившегося, впитавшегося в него беспредельного, чистого, только что умытого летним лёгким дождиком города.

Ласково омываемый тёплой волной вечернего розово-небесного успокоения город стлался перед рыбами изумительным свежескошенным ковром лужайки, на которой разбежались в суматохе скамейки, лужицы, озерца с отражёнными в них кудрявоголовыми берёзкам, многоглазыми башнями высоток города-замка. И люди, и рыбы скользили в невесомом пространстве, подлетая, подплывая друг к другу, молчаливо переговариваясь, чему-то удивляясь, что-то не понимая, с чем-то соглашаясь и не соглашаясь, отходя, отплывая, отлетая, исчезая в мягкой мятной тине зелья.

Всё менялось вокруг Толяна сказочным образом, как в фильме о Старике Хоттабыче, полном, как восточный базар, диковинных разностей. Не изменялся лишь он, опущенный магической рукой в центр мироздания. Даже его бабушка Аида, единственная, неповторимая на земле, которая сейчас читала на скамейке неинтересную книгу, двоилась, стоило Толяну развести глаза, а то и троилась, искажаемая застывшей зыбью стекла. Или, наоборот, утолщалась во много раз, только что будучи тонкой как спичка. Всё сущее, приближённое к этой границе теряло свою реальность, срезаясь, дробясь, искажалось, оставляло только его, Толяна, всякий раз в центре смешения плотных, бесплотных миров как судью или бога, как художника-созидателя или разрушителя, силящегося и тогда, и теперь вспомнить, сравнить, объяснить, назвать происходящее видимое, сотворяющееся им или самим собой.

– А! Да! – произнёс-вспомнил Анатолий Кротич: «Это же „Опрокинутый мир“ Кристофера Приста, английского фантаста, который поразил меня искажённо-аквариумным отражением жизни города. Города, находящегося в центре трансформирующегося пространства. Уходящее в прошлое пространство сжималось губкой к горизонту. Разновеликие волны его вынуждали его обитателей подчинять свою жизнь, всю свою деятельность погоне. Погоне за необходимым оптимумом выживания, постоянно ускользающим и ускользающим от них».

Оптиум-аквариум города, в центре которого, как и сейчас в центре внимания собрания, оказался Анатолий, прорвал картинки его, теряющейся к горизонтам памяти прошлой жизни. Слова и идеи говорившего сфокусировались опять на стекольной границе очков Анатолия, где как в аквариуме комиссар увидел, с одной стороны фантастическое отражение преображающегося города, его будущего, предполагаемого движения, а с другой стороны ломающей эти гипертрофированные куски картин будущего его организовывающегося нового и уже не его старого отряда.

– Так вот. Я обращаюсь к командиру и к комиссару этого отряда, – продолжал главный инженер Тимофеев, в то время как Кротич спрашивал уже себя сам: «А где здесь командир?» Никакого командира не было. – Судьба города в ваших руках! Вам, вашему отряду суждена первая скрипка в этом оркестре. Энергию замыслов сотен учёных многих институтов, академии наук страны, её сибирского отделения предстоит перелить в конкретные дела – первые кирпичики строительства нового АБКа – автоматического, саморегулирующегося наноцентра водоснабжения города – вашему отряду! Об ответственности, важности этой задачи вы должны говорить каждому бойцу вашего отряда. Наступил такой момент в нашем развитии, который решит, может решить судьбу города, судьбу наших потомков. Или утолится жажда города хрустальной водой озера Сайсары, и он сможет обеспечить совершенство жизни своих жителей или, или. Но я думаю, мы не допустим никакого другого «Или»!

Это в обкоме Анатолий думал, что он в аквариуме. Когда же он вышел из бетонно-стекольного здания, проливной дождь, которого не было в городе, будто тысячу лет, стоял стеной. Молнии мучительно и бессильно силились расколоть, разметать пространство. Но только с жутким воем и рычанием, ослабевая и остывая, шипели в кромешной тьме-воде. Словно целое озеро, то самое озеро Сайсары пролилось на город и хозяйничало в нём, превратив его в настоящий аквариум. Очки Анатолия тут же забрызгало, залило, лишив его зрения, преимущества центрового мира. И было бесполезно снимать и протирать их. Кротич потерял зрение, потерял себя, потерял реальный мир. Природа в ответном слове высказалась холоднее, ослепительнее ораторов-мечтателей.

Полынно таёжный запах, пришедший с дождём, смешивался с ароматом разогретой русской печки, взбрызнутой водой. Веяло от невидимого Анатолием мира тревогой и наваждением неустроенной предпещерной жизни древнего человека, мечущегося между горящим под ливнем лесом и озябшим застывшим слепоглазием пещер.

«Хорошее начинается в дождь! Ага! Что тогда, что теперь, как в слепом аквариуме мира, ничего не видишь, не знаешь дороги. А ещё и должен вести бойцов! – думал шлёпающий по сплошному потоку Кротич. – А ещё комиссар! Горький, а не горьковский Данко!»

– Ай! Комиссйяр! Сйюда! Сйюда! – вдруг услышал он голос Дастана, и тут же ощутил тёплую толстую, как пышка, руку, втаскивающую его с необыкновенной лёгкостью в кабину. Дожде-печные запахи сменились сладковатым бензино-масляным дыханием Дастановской ССушки, как со смехом стали называть её бойцы – юристы. Уркнул мотор и, словно подпевая тёплому, спасительному урчанию стального кота, хохотал всем своим толстогрудьем Дастан. Давранов хохотал дождю, хохотал комиссару, хохотал себе, хохотал исполинскому истукану-памятнику мамонту, мимо которого громыхал древний его грузовичок.

Кротич прочистил очки и сквозь них, сквозь боковое и лобовое стекло, со скрежетом прочищаемое ржавыми щётками, смотрел на рвущегося из потока ливня мамонта, переводил взгляд на лихо вёдшего машину Дастана, и выходил из злого оцепенения потери Приставского пространства.

– Ну что, комиссальщик, рад, что живым выбрался? Ты ж не мамонт. Живым будешь, не помрёшь! Хотя, если сто, памятник тебе поставим. Рядом с ним! Жарко было в райю обкомском? В чистилище жахнул, думал сухим выйти! Что у райских, что за райскими вратами – один хьер – дальше грехов не попрьёшь! Что ж теперь? Может, спиртику заскочим восьмём? С Сампанским такое северное сияние заззом! – сия, как узбекская дыня, жжоная восточным солнцем, дребезжал Давранов в унисон своей развалюхе. – Помирьять так с музсычкой!

– На твоём вездеходе и музыка не нужна. Так сыграем в какую-нибудь дыру, что только через десятки тысяч лет вылезем, как тот вон динозавр, – кивнул Кротич на огромную тушу мамонта, словно действительно силящегося вырваться из проваливающегося под ним мутного потока дождя и времени.

– Пусть только нам такой же памйятник слепят. Не возражаю, – продолжал заразительно хохотать Дастан.

– Тебя хоть сейчас можно ставить рядом. Не уступишь ему ни в толщине, ни в значении, – согревался и отходил, от только что прессинговавшей его действительности, Кротич.

– Я не мамонт. Козйлы отпущенья сейсяс это вы – комиссальщики. Хьи – хьи – хьи…, – довольный толстощёко трясся Дастан Давранов, лихо управляя, захлёбывающейся в бурливых потоках улиц, согревающей мокрые ноги комиссара, своей дастано-емелиной печкой. – Ты вон обделался так, что не выссуссыть тебя даже моей Ссушкой. И ещё через минуту он сурово как-то произнёс:

– А что, что ждёт нас в насьем аде – отряде?

– Не в аде, а в аду! – поправил его, начиная комиссарить, Анатолий Кротич.