Текст книги "Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков"

У Ленских каменных столбов

Века крыло своё пригнули.

И из глубин их как на бой

Добро и горести шагнули.

Добро дыханьем в облаках

Летит над каменной грядою.

Слёз горьких полная река

Под ними плещется водою.

Но не встревожит вечность их

Живых борьба с своей судьбою,

Лишь мы, пришедшие на миг,

Пополним чашу ту собою…

И не всплеснёт волной река

И не вздохнет тревогой небо,

Когда со скал слетят века

В неощутимейшую небыль,

Когда шагнут добро со злом

С окаменевших изваяний,

Чтобы на празднике земном

Не насладился всласть ни я, ни…

Вдруг чья-то рука подняла шляпу с размечтавшейся головы Олега, и сухой трескучий, какой бывает с глубокого похмелья, голос рявкнул:

– А-а-а вот ты где, пёс бородатый! У-у-у! Утопил бы я это «Му-му» в этом болоте, – всё та же рука с озлоблением надвинула на лоб Олега его помятую соломенную шляпу. Батурин же с насмешливо-презрительным интересом посмотрел вслед вчерашним героям-философам, проходящим к перилам и оглядывающимся на него.

– Орлы, не стойте у перил, вы загораживаете панораму. Вы ж не столбы, столбы ж не вы, – проговорил Батурин и уже пожалел. Шедшая за ними девица, тёмные очки которой затемняли синие, опухшие глаза круглоголового крепыша, всей своей женственной красотой дополнила то, что желали сделать первые: колоритной фигурой загородила всю панораму.

– Мы с удовольствием можем помочь тебе оказаться по ту сторону их, – снова зло бросил ему очкастый.

– Нет, уж, спасибочки. Помочитесь там лучше сами, – язвительно парировал Олег, с наслаждением восприняв философский занавес, благодаря которому на фоне первобытной природы, от которой остолбеневали ещё лохматые предки обезъяно-человеки, появилась невозможная по тем временам красота: пышнотелая, хотя и повёрнутая к нему задом красавица. Перегнувшись через перила, она самым соблазнительнейшим образом покручивала, пританцовывала своей обворожительной кормой. Батурин ещё и ещё раз убеждался в том, что зелёные ладные костюмы бойцов ССО особенно хорошо сидят на девушках. Это убеждение, подкрепляемое гипнотизирующими формами и движениями юной философини, только усиливало наслаждение, испытываемое героем от виденного. Кровь юноши разливалась жаром по всему телу, сжигая, перехватывая дыхание, так, что он с силой втягивал разогревающийся солнцем утренний воздух, словно вздыхал от обезумевающей его красоты Ленских столбов.

– А вот прекрасную фило – Софию оставьте здесь! – глядя на девушку, язвил Олег. «О, сэсэошное безумство! Нарываешься!» – подумал Батурин.

– То же мне любитель мудрости нашёлся! Может быть, тебе и губозакатывающую машинку дать? А может быть сразу в зубы хочешь? – ответил Олегу Василий, сжав совсем не философский кулак, прожигая взглядом тёмные линзы очков подруги.

– Кабальеро, вот ты где! – услышал не успевший насладиться зрелищем Батурин заливистый голос Виталия Сергеевича, тут же радостно обнявшего его за плечи. Филисофиня, лукаво скосившая свои голубые бездонные, как небо, глазищи в каком-то невообразимом повороте головы магнитяще, призывно смотрела в ещё пьяные ею глаза Олега и словно завораживала продолжить любование ею. Голова же бойца кипела, шла кругом, хотя он и понимал, что совсем безнадёжно. Но эмоций и чувств было столько, что Олег их уже не мог удержать и, откинувшись, подняв через голову руки, притянул с силой друга и сжал его так, что Виталий даже вскрикнул:

– Кабальеро! Задушишь!

Удивительная, беспричинная дружба, даже братство может рождаться и соседствовать в студенческих походах с не менее удивительной беспричинной враждой, ненавистью и неожиданным всепрощением. Так было и в ту минуту. Батурин, только что топивший холодок волнения и страха перед побитыми им вчера философами в жгучей волне любования их подругой и оттого так остро откликнувшийся на объятия Виталия Сергеевича, вдруг почувствовал вместо страха и злобы к тем, стоящим у перил прошибающее до слёз чувство любви, раскаяния перед ними за вчерашнее. Он готов был брызнуть от охватившей его боли сострадания слезами, но сделать это ему не позволило присутствие Виталия Сергеевича и красавицы философини, да чувство вчерашнего победителя. И хотя Батурин ещё толком не знал, но уже подспудно чувствовал, что всё вчерашнее – вчера ещё бывшее силой и авторитетом – сегодня может быть не примером, не авторитетом. А для сохранения достигнутого достоинства необходимо доказывать свою способность в действии в ежесекундно меняющемся мире и в старом, и во вновь рождающемся, в новой борьбе сил, обстоятельств, старым и новым друзьям и недругам. В отрядах ССО это было необходимо больше, чем где бы то ни было, а в данной ситуации Олег просто и не видел иного выхода. И он решил по-удалому, по-былинному, молодецки испытать свою судьбу.

– Витальеро, – громко, так чтобы слышали философы, пытавшиеся его пусть не оскорбить, но уж точно нагнуть, громко проговорил Олег. – Ты знаешь, тут Герасимы завелись. Из меня «Му-му» хотят сделать. И этакими Сеньками Разиными за борт выбросить.

– Иди ты, – по-Грайчихински изумился Игнатов.

– Так, может быть, прежде чем они возьмутся за это, мне стоит испытать их богатырскую силушку и во второй раз? А то ведь испортят товар: не залаю, не закусаю, да ещё и не утону. Сделают утку, какую-нибудь, хромую, – продолжал Олег нагнетать напряжение.

– Утонешь! Утопим! И зубы и жабры повыдираем, и хвост прижмём, – полуобернувшись презрительно-надменно пробасил, словно сплющил слова, стоявший у борта Василий, приподнимая очки и открывая обсинённые глаза.

– Ну, что ж, ребятки, держите свой хвост пистолетом, – пробасил тоже Батурин. Медленно, красуясь даже, встал, нарочито театрально подошёл к стоящим у перил, деланно облокотился на белые крылья бортов и нехотя, непринуждённо, подражая суперменам-ковбоям из американского боевика-вестерна, прошаманил: – Водичку я пить не стану, а вот от шампанского не откажусь.

– Тоже мне. Гурман сыскался, – ответил ему философ, скосивший презрительные глаза на Олеге, а потом перенёсший их на своего друга, словно призывая и того разделить его мнение.

– Шампанское мы сами выпьем, – подтвердил тот.

– Любите шампанское пить?! – предвосхитил дальнейшее Олег.

– Кто не рискует – не пьёт шампанское, – подтвердил развитие ситуации в нужном Батурину направлении дружок Василия, тряхнув жидковолосой бородёнкой и стрельнув в Олега острым взглядом из-под огромных увеличительных окуляров очков.

– Тем лучше. Любите шампанское пить, так давай на бутылку шампанского! Идёт?! – чувствуя как бешено колотится взявшее аллюром сердце, продолжал разыгрывать готового на всё бойца-героя и Олег, показывая движением руки, борющейся с невидимой рукой противника, как именно он хочет испытать новоявленных батыров, мужей философии или от неё. Радость озарила синюшные, фиолетовые лица бойцов «Дамоклова меча», и оба крикнули разом:

– Идёт! Идём!

На корме нашли стол и два стула. Толпа зевак немедленно окружила спорщиков. Батурин сел на стул и спокойно поставил отдохнувшую от бетонных блоков, цементных мешков руку, сладко нывшую от желания нагрузиться. Между друзьями философами разгорелся спор кто должен вступить в борьбу. Ни тот ни другой не желали уступать это право.

– Ладно, тяните жребий, – предложил Виталий Сергеевич.

– Кому первому бежать за шампанским, – добавил продолжавший смаковать свою роль Батурин.

– Смотри какой шустрый. Язвить будешь потом, – оскалился крепкими зубами разозлённый Пётр Василенко, зовущийся среди философов просто «Вася». Полоснув Олега едва просматривавшимися из-под круглых тёмных очков глазами, он оттолкнул своего друга и сел на противоположной стороне стола. – Когда поймёшь, что второго не будет, потому что сам будешь первым и последним!

– На шампанское!

– На шампанское?

– На бутылку шампанского, – раздавались вокруг голоса подходивших и подходивших бойцов.

– О, это уже интересно. Кто не рискует, – не пьёт шампанское, – кричали одни.

– Сегодня, наоборот, кто пьёт шампанское, – рискует, – отвечали другие.

– О, кто из нас не прочь рискнуть, глоток шампанского глотнуть?! – вопрошал корабельный поэт Левитский, продираясь к бойцовскому столу.

– Не загораживайте там. Дайте посмотреть! – просили с верхней палубы не сумевшие пробиться к столику.

– А деньги-то есть? – спросил второй претендент.

– Найдёте, – ответил Олег.

– Это ты, бородавчик, поскачешь в ресторан, – поддержал друзей кто-то из философов. В отряде философов хорошо знали, боялись и уважали боксёра, мастера спорта Петра Василенко и не сомневались в его победе. А на столе тяжёлые, крепкие руки бойцов, танцуя на остриях локтей, словно две лебединые шеи мягко и ласково соприкасались и обвивали друг друга, ища надёжную точку опоры, готовя атаку.

– Давай, Вася, ломай бороду, – подбадривали Петра Василенко его цветасто выглядевшие товарищи.

– Было бы кого ломать, он и сам дойдёт…

– Бороду не ломают, а выщипывают, – уточнил философ с карикатурной бородкой героя из фильмов, рассказывющих о героях монголо-татарских времён и, встретившись из-за очков быстрыми глазками с глазами Олега, тут же метнул их за стёкла и крючковатыми пальцами схватился за свою жиденькую бородку.

– На своей испытал? – бросил ему улыбаясь Олег, вызвав у многих смех и издёвки над жидкобородым.

– Я и тебе выс-сипаю, – засипел тот в ответ.

– Не трогай щенка, отвечать придётся, – старался успокоить товарища облокотившийся на него сосед. Лёгкий столик и плетёные стулья, изготовленные специально для отдыхающих, усталых, заслуживших отдых работников крайнего Севера, а не для бойцов армрестлинга, стали скрипеть и потрескивать под неожиданной медвежьей тяжестью навалившихся на них студентов. Стальными, узловато-упругими переплетениями тросов натягивались и выпирали из-под загорелой кожи готовые лопнуть сухожилия и мышцы рук поединщиков. Они, словно пружины, то сжимались и закручивались, то разжимались и раскручивались друг на друге, готовые порвать на шеях тонкие ремешки жил, которым были привязаны через плечи к бородатым головам. Наливаясь кровью, вздуваясь буграми бицепсов, руки становились тяжелей и непослушней.

– Кончай эфиопа, Вася! – советовали Василенко уверенные в победе болельщики философского стана.

– Давай, гладиатор! – поддерживал уже и Батурина пробившийся ближе к столу Володя Грайчихин. – За тобой и с тобой Рим.

Олег оторвал на мгновение упёршийся в могучую руку философа взгляд и увидел говорящего теперь уже только глазами и позой патриция Володю Грайчихина. Его длинное спартаковское лицо Кирка Дугласа ещё больше вытянулось, а тонкий, хрястистый, заканчивавшийся небольшой срезанной картофелиной нос тянул за собой перекашивающиеся в напряжении губы и веера шейных жил, подобных тем, что вздувались под бородами борющихся, но с той лишь разницей, что они у него лишь играли, не рискуя порваться. Лица студентов, оригинально подкрашенные синяками и ссадинами, вдруг калейдоскопическими стекляшками брызнули в глаза Олега и горячими, колючими иголками, осколками пронзили, порезали мышцы руки. Василенко резким движением подался вперёд, умело выбрав момент. Неожиданным для Олега рывком сорвал с места его руку, а затем сильным продолжительным нажимом стал ломать его кисть вместе с рукой. Красивые, мощные линии мышц Петра задышали победной дрожью, всё медленнее и медленнее затухавшей на застывшей полунаклонённым вопросом руке Баурина.

– Жми, Пётр! Давай, Вася! К ногтю бороду, кончай его! – кричали философы, смешивая в именах и имя, и фамилию Петра. Но последняя дрожь мышц пробежала от руки к лицу Петра, перекосила его мучительной гримасой и не вернулась обратно. Только что бывшие красивыми, экспрессивными мышцы его руки одутловато обмякли от прилившей крови, аритмично дрогнули и медленно стали ломаться у самого основания задрожавшей от перенапряжении кисти.

– Петя! Петюньчик! – завопил очкарик философ, чуть ли не ложась всем своим жидкобородым, удивительно некрасивым обречённо-преданным лицом под клонящуюся в обратную сторону руку Василенко. Пётр собрал крепкой волей боксёра-борца ещё имевшиеся на оборону силы и на минуту, другую остановил в мёртвой точке падение своей руки, но его противник по опыту прошлых поединков знал, что надо давить и давить через боль, через силу и резь в мышцах, приближаясь к последнему, мощному натиску. Давить даже тогда, когда уже нет больше сил, когда кровь и напряжение разрывает мышцы внутри, обжигает болью и схватывает судорогой их. И тогда, только тогда рука противника будет повержена. И Олег давил. Этот нажим, как последняя вспышка, как взрыв появился в горящих, обжигающих раскалённым, жидким огнём клетках крови, мышц и тела, отданных, брошенных на борьбу. Сломавшаяся рука Петра легла, а точнее, упала на застонавшую крышку стола.

– Нет! – возмутился Василенко.

– Давай я! – заорал, отталкивая его, его спаринг-партнёр.

– Нет! Подожди! – не сдавался ему Пётр. – Ещё раз! Этот не в счёт! Я плохо взялся…

– О, дорогой, собирался топить, а сам за соломинку хватаешься, – вступил в разговор Игнатов.

– Ладно! Пусть бутылка шампанского ваша! Но я прошу, давай на вторую. Ну, ещё раз! – сбросив очки, перебегая глазами с Виталия на Олега, молил, требовал Василенко.

– Так ты иди, принеси первую, – возмущался Виталий Сергеевич. – Видишь у человека горло пересохло.

– Ладно, Витальеро. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих, – припомнил и в точку ввернул одну из заповедей своего тренера по десятиборью Батурин, которую тот сделал одним из самых популярных афоризмов в спортивно-оздоровительном лагере МГУ «Джемете», что был на Чёрном море в Анапе. И второй, и третий раз, несмотря на все старания Петра Василенко, даже на то, что он, сползши со стула и пользуясь, всем своим немалым весом, на коленях пытался противостоять Батурину, ничего у него не получилось. Двадцатисемилетний мастер спорта по боксу Пётр Василенко встал и подал через стол Олегу свою, вконец, измученную руку, набрякшими, дрожащими пальцами пожал руку Олега, а затем гордо, словно и не был побеждённым, продекларировал:

– Приятно пожать руку сильному человеку.

– А ты хотел меня за борт, – отшутился Олег, вставая из-за стола. – В то время как надо шампанским угощать.

– Хотя тебя и надо бы побрить, но ты рано намылился, – вступил в разговор друг Василенко. – А, ну-ка, попробуй меня сломай.

– А вы, друзья, как не садитесь, в цирюльники, всё ж, не годитесь, – смеясь и наблюдая за перестановкой стульев, которой занимался друг Васи, издевался Виталий Сергеевич. Спаринг-партнёр Василенко, бросившийся испытать свою силу, не шёл ни в какое сравнение со своим другом и вынужден был молча ретироваться за спины студентов, даже не объявив себя побеждённым и готовым платить шампанским. Батурин же, празднуя возвышавшую его в глазах многих победу, и не старался проявить мздоимство. Он встал и направился к Виталию и Володе, но в это время, повисая на его руке, остановил его тот самый философ, который грозился «выссипать» бороду. Вытащив из нагрудного кармана куртки семь помятых рублей и бросив их на стол, он предложил положить только кисть. Разминавший усталую, затёкшую руку, масируя вздувшийся бицепс, Олег отказывался. Он знал, что это-то и есть самое трудное в борьбе на локтях.

– Трусишь? Трусишь? – с перекошенный лицом, то наступая, то отступая, бросался жидкобородый очкарик в глаза Батурина. – На шампанское! Бутылку боишься проиграть, богатырь?!

– Бутылку? Да, я тебе уступаю бутылку из тех, что мне должны твои товарищи, Геродот, – скривился в улыбке Олег.

– Геродот, да не тот! Умом не вышел, так давай руками докажи, что не верблюд, – в свою очередь, подцеплял его новый борец.

– Горбатого могила исправит. Давай! – разозлившись, принял условия Олег. Мощным рывком он задавил кисть аспиранта философии. Но ни он, ни его друзья не признали этой победы и потребовали борьбы по всем правилам: с судьёй. Тогда второй раз уже схитрил и Батурин. Он расположил кисть своего противника будто бы для большей объективности над краем стола и придавил костяшки противника и пальцы добровольного судьи, подсовывавшего их для проверки, прямо на острый край стола, и заставил взвыть от боли и того, и другого. Желающих испытать свою силу было ещё много, пошла борьба по парам. Бойцы дивились силам друг друга, в конечном итоге в душе не признавая, не соглашаясь с чьим-то превосходством. Даже Олегу пришлось доказывать свою силу друзьям, не верившим в его феномен непобедимости. Он клал свою руку на стол, предлагая кому-нибудь только удержать её лежащей на столе. Усилия бойцов были тщетными. Рука Батурина неизменно отрывалась от стола, поднимала удерживавшую её руку, а затем и опрокидывала, прижимала её к крышке стола. Наконец, трезвые голоса призвали:

– В ресторан!

– В ресторан

– За шампанским!

Но шампанское пить не пришлось. По приказу капитана ресторан был закрыт. Теплоход приближался к Мамонтовой долине, а в салоне решался вопрос о высадке отрядов на берег.

Глава седьмая

Пока шла борьба на локтях, немногие любовались береговым цитаделями. Они, между тем, становились всё величественней и неприступней. Глаза отказывались верить в реальность фантастических картин, когда бойцам пришлось вернуться на палубы. Целые горы вздымались теперь перед ними, отрезая от них, от реки, от теплохода целой стеной в половину неба правобережные полмира. Казалось, скалам, горам, столбам не будет теперь конца и края. Но уже через несколько минут, за разбойничьим поворотом реки, горы неожиданно провалились и у расступившихся столбов, у причалов – ворот Мамонтовой долины показались теплоходы с белыми бортами. Это они привезли ещё вчера участников «Парада веков» – студентов ССО Якутии.

Голубоглазое небо огромными телескопическими линзами было вставлено в провалы межгорья. Студенты жадно впились в них, веря и не веря в чудеса, красоту, преломлявшуюся через них. Гигантской чашей, миллионы лет назад упавшей на землю, но не проломившей её, а повисшей на столбах и скалах лежала Мамонтова долина. В глубине её красовался Священный холм шаманов. По древней традиции на вершину его могли подниматься только шаманы и мужчины-герои-победители праздников Ысыых. От рассвета и до заката дня, длящегося здесь по полгода, солнце купало в её ручьях, озёрах, болотах, болотцах свои живительные лучи. Первозданным уютом веяло от созданных здесь неизвестным художником отрогов, впадин, лужаек, застывших камнепадов. В уголках Мамонтовой долины вырисовывались ещё подёрнутые ночной полудрёмой, покрытые дымкой очертания сказочного царства, смешавшего времена и героев в лабиринте пещер, домов, фигурок, фигур, тропок, провалов и ям. Сотни сооружений, возведённых отрядами ЯССО специально к праздникам «Парадам веков», украшали долину.

Сердца бойцов-путешественников тревожно бились в предчувствии встречи с этой таинственной красотой, похожей на сказку. Ноги переминались, отплясывая нетерпеливые па схода на берег, в то время как теплоход спокойно вальсировал взад-вперёд на волнах. Он дрейфовал посредине реки челноком, потерявшим управление или лоцмана, который должен был провести его к причалам живописного берега. Время от времени его двигатели набирали полный ход, поднимали его на несколько километров вверх по течению, а затем, умолкнув, оставляли его, как говорится, без руля и без ветрил. «Механик Кулибин» опускался вниз, проходя на почтительном расстоянии от просторного разреза береговых стражей – столбов, у причалов которого белыми лебедями колыхались трёхпалубные его собратья. Так продолжалось полтора-два часа.

Бойцы виновато ждали решения своей экскурсионной судьбы.

Молчание штаба и экипажа теплохода, так и не появившихся перед студентами было тягостным, кричащим и безжалостным. Многие уже понимали, что судьба их отдыха и участия в «Параде веков» решена, можно оказать, их собственными руками, но, как дети, они ещё надеялись на чудо всепрощения. Только тогда, когда просигналивший гудками отчаливания оскорблённый механик повернул назад, так и не дав бойцам ступить на таинственный берег, где другие, более разумные, спокойные и трезвые отряды готовились к празднеству ВССО – у капитанской рубки раздался звонкий, настойчивый голос поэта Вячеслава Левитского, требовавшего высадить его на берег.

Капитану срочно пришлось связаться по рации с берегом по поводу незаменимости в праздничной программе поэта. Удостоверившись в том, что поэт необходим, он выделил новоявленному Ориону моторку с двумя матросами, которые, отпуская матерные словечки по поводу Ориона, Харона и райских кущ, перевезли «великого Ориона» через половинку реки Харона в начавшие пахнуть шашлыками райские кущи Мамонтовой долины. Сгрудившиеся теперь на правом борту студенты отрядов МГУ угрюмо взирали на отнятый рай – этакую Шамбалу (небесный рай на Земле). Хотя многие туристы знают, что в Якутии есть ещё и своя Шамбала: Кисилях – Священные горы каменных людей! Здесь же на экзотических скалах каменных ущелий, на фасадах затейливых павильонов виднелись феерические полотнища с какими-то надписями, цифрами, словами. Кто-то из экипажа теплохода, глядя в бинокль, рассмотрел на двух из них римские цифры XX и ХХI на втором «Бронзовый век», третьем «Железный век», на четвёртом и на пятом – соответственно: «Серебряный», «Золотой», а на седьмой, по хронологии, пожалуй, должной быть первой, у пещер, долго не мог разобрать нарочно коряво и безграмотно нацарапанное «Каменный век». Там-то среди особенно причудливых скал, изорванных пещерами, украшенных ожерельями костров, уже разгорались главные события празднества. Группы полуобнаженных, размалевавших себе лица и тела яркими красками студентов плясали у костров, изображая первобытнообщинное стадо, гиканьем и криками разжигающее охотничий дух своих соплеменников, готовившихся к охоте. Запах жареного мяса, смешанный с аппетитным дымком костров и таганов, распространялся шаловливым ветерком в просторной скалистой долине, в глубине своей за Шаманской горой приютившей маленький посёлок, жители которого с нетерпением и нескрываемым любопытством спешили к берегу. Острое уксусно-шашлычное дыхание долины достигаю бортов теплохода и беспокоило ноздри и независимые от воли секреции путешественников, заставляя ещё болезненнее реагировать на то положение, в котором оказались, как считали они, лучшие из лучших отрядов ВССО. «Неужели нам придётся уйти, несолоно хлебавши?» – спрашивали сами себя бойцы и не находили на этот вопрос положительного ответа. Неизвестные участники первобытного пиршества казались им счастливейшими на свете. Если бы кто-нибудь когда-нибудь из других студентов (не эмгэушных) сказал им, что студентам МГУ им. М.В.Ломоносова придётся завидовать студентам менее престижных по рангу учебных заведений, то многие бы из них рассмеялись бы над этими другими. Но теперь этих «других» это нисколько не удручало, да и никто, пожалуй, из них и не задумался о судьбе пассажиров топтавшегося на месте теплохода, странное маневрирование которого не вызвало ни у кого никакого интереса. Тем более что самое интересное начиналось именно у них на площадках, в пещерах, на скалах и в павильонах городищ. Гулкие удары барабанов, клёкоты инструментов из мамонтовой кости доносились до ушей флибустьеров отверженного корабля интригующей музыкой. Пассажиры теплохода с любопытством всматривались в фигурки охотников, плясавших у костров, в мифических позах вызывавших духов неслышными заклинаниями. Десятки семёрок, кружась, каждая у своего костра, удалялись теперь от них к воротам первого этапа спирального лабиринта – к Каменному веку. Озираясь по сторонам, каждая из команд выбирала свой путь. Нужно было пройти не менее семи спиралей по проходам лабиринта, таящего семь различных загадок, испытаний, на своих тропах, ведущих к стаду мамонтов, где ждали своего часа команды второго этапа. Команда или капитан команды имели право выбора любой из семи дверей, а то и сразу всех: по одному бойцу на каждую дверь. Но только одна из дверей вела прямо к цели. За остальными бойцов ожидали семь испытаний, при успешном решении которых давалось право на выход из лабиринта Каменного века. В противном случае открывались двери, ведущие в тупики или на новые витки спиралей и даже на выход из игры. В пещерах участников ожидали мифические чудеса из древних легенд, сказок, требовавшие от бойцов недюжинной силы, ловкости, ума. Успешное преодоление того или иного лабиринта этого этапа оценивалось по семибальной шкале. Начиная с единицы за преодоление этапа с дверью с номером 1, то есть, ведущей прямо к выходу на второй этап и кончая семёркой за преодоление лабиринта с повышенной трудностью. Боец до последнего момента не знал успешно или не успешно преодолевается этап. Испытание могло начаться в любой момент: и сразу, и уже на последнем отрезке спиральной ветви. Достаточно было одного бойца, успешно прошедшего этап для того, чтобы вторая семёрка отряда смогла приступить к охоте на мамонта. Несколько бойцов уже вырвалось из лабиринтов первых спиралей и устремилось к расщелинам, где их ожидали семёрки второго этапа. Там между скал, в переплетении ущелий таилось новое семикратное испытание физической крепости, смекалки студентов, превратившихся вдруг, словно по мановению волшебной палочки в первобытных охотников, от воли, великодушия которых зависела судьба одного из могущественнейших животных на земле. Как, впрочем, и судьба самого отряда, судьба главного приза, спирального лабиринта «Парада веков» – мамонтова бивня. За семью дверями-воротами последнего этапа седьмого лабиринта раздавались рёвы ещё невидимых животных. Разгорячённые, волнующиеся копьеносцы, ринувшиеся в выбранные двери, уже видели в изломах скал, в просветах расщелин, между каменных глыб, гигантских валунов колышущиеся бесформенные, громадные туши, напоминающие очертаниями исчезнувших существ первобытных времён: динозавров пещерных львов, шерстистых носорогов или мамонтов. Первое испытание заключалось в правильном выборе из семи чудищ именно того, которое не исчезнет до конца лабиринта. Вторым испытанием было правильное и точное метание копья в передвигавшийся силуэт гиганта. Студентам, наблюдавшим охоту с корабля, невозможно было хорошо рассмотреть, увидеть и понять всё, что происходило там. Это было похоже больше на сон.

– Мамонты! – восхищённо кричали одни.

– Пещерные львы! – утверждали другие.

– Динозавры! – добавляли третьи.

– Чучела, голография, – сомневались скептики.

– Где? Где? – пытали невидящие.

– Вон! Вон! У пещер…

Раньше, действительно, мамонты были чучелами. Но теперь они создавались и велись специально привозимой для этого праздника голографической аппаратурой, компьютерными установками Якутского НИИ вычислительной техники.

Команда могла вести успешную охоту на своего мамонта на оставшихся пяти спиралях испытаний, если вовремя правильно, точно и быстро преодолевала ту или иную загадку, дистанцию, препятствие, пещеру или лабиринт. Мамонты же, маяча то среди скал, то среди деревьев, то исчезая в болоте, умело, разумно уходили от своих преследователей.

Звуки барабанной дроби оглашавшей долину, всё больше стали сменяться тревожными рёвами мамонтов. Это означало, что команды отрядов успешно преодолели этап и вышли на следующий.

В какое-то мгновение тишина воцарилась над Мамонтовой долиной.

А ещё через мгновение мощные динамики разорвали полынный настой воздуха. В шашлычно-дымные ароматы, волнами овевавшие борт и палубы корабля, вплелась музыка, и зазвучал голос приплывшего на берег поэта Вячеслава Левитского.

– Охота на мамонта! – многократно повторённое эхо металось по бесчисленным лабиринтам Ленских столбов. И те, кто был на берегу, и те – на дрейфующем, насторожились. Да и сам «Механик Кулибин», будто всё ещё не решивший причалить или уплыть, остановился.

Над всем этим взвилось к небу сказание не сказание, песнь не песнь поэта, оглашённая им как охота на мамонта. Не всегда и не всё долетало до слуха студентов, уплывавших на корабле. Бойцы же – охотники, там, в долине, пробивались сквозь лабиринты, поднимались на скалы, срывались, падали вниз, отыскивая нужный, самый важный для них путь к убийству, – а в их уши вбивались отвлекающие их от охоты слова:

 
Я мамонта не видел никогда, —
Лишь бивня маленький кусок,
Перечеркнувший тлен Земли, года
Ошибкой жизни – линией косой…
В злой холод космоса спираль вонзив,
Спиралью же – не прямиком,
Летит планета, на которой жизнь
Бессмертья ищет тысячи веков.
На ней есть царства, где цветёт имбирь,
Есть мир, где нет его уже.
И есть земля – холодная Сибирь,
Где мамонты блуждают в мираже.
Они приходят сказкой в те дома,
Где детям колыбельную поют,
Судьбой своей историю сломав,
 Спокойно спать мальчишкам не дают.
Дитя качает в колыбели мать,
А он не спит – глаза круглят.
Ведь мальчику так хочется поймать
Вздох мамонтёнка. Нет! Хотя бы взгляд.
И каждый год идёт в Сибирь отряд,
Отряд с эмблемой ВССО.
В его руках в век каменный подряд:
«Поймать мальчишкам мамонта в ЗОО!»
Хотя ещё с доледниковых лет,
Покинув стадо обезьян,
Охотник – первый – человек
Уже их след, робея, взял.
Но в снежный плен ушли следы,
И снег засыпал террикон,
И на Сибирь ползёт ледник,
Ледник со всех материков.
Последний мамонт рвёт снега,
Уходит вдаль, теряет путь…
И вечность ринулась к ногам
И не спастись, не повернуть.
И мамонт падает в снега,
Подругу чуя и весну:
Там, за скалой, в весенние луга
Желанный круп её мелькнул.
Но мамонт, шаг не рассчитав,
Не избежал охотничьих силков…
Желанной встречи ищет та
Напрасно в череде веков.
Не страшен скал и льдов оскал,
Их лабиринтов вой и смех,
Рвёт сердце мамонт, что со скал
С прощальным зовом рухнул в снег.
И рвёт туман не рёв зверей.
Им крепко спать в ледовом сне,
И в вечность не открыть дверей.
Их призрак в газовых огнях
Всё ещё ищет путь земной,
Но он теряется в снегах,
Уже и летом и зимой.
Да и Земля летит в туман
С туманом всех материков.
Вокруг космическая тьма,
И пепел пройденных веков.
Исчезли  мамонты с Земли.
И вот охотникам не жаль,
 Друг друга насмерть разозлив,
Взорвать Земли хрустальный шар.
И превратится всё в туман,
В туман без вод, материков.
Травы исчезнет аромат
И пар, встающий над рекой…
И SOS не позовёт отряд
Под ураган злых непогод…
«Умрём, как мамонты», – острят
Бойцы, но ищут уж который год.
Лишь только б глянул зверя взор
Сквозь панцирь льдов и снежный наст,
Где лишь холодным льдом озёр
Глядит глаз вечности на нас.
И стал обычаем обряд
Студентов всех материков
Охоту брать на мамонтов в подряд,
Потерянных парадами веков.
Так каждый год в Сибирь туман
Идёт со всех материков,
Планету сводят мамонты с ума,
Дороги зов и тяжесть рюкзаков.
И клятва жжёт сердца: «В параде битв
За мамонта мы все, и он
Зовёт в неё вступить
В рядах бойцов – гвардейцев ВСэСэО!»
Сквозь холод космоса в туман
Летит без мамонтов Земля.
И надо всё-таки поймать
Его. А нет! Хотя бы взгляд.
Опять идёт в Сибирь туман,
Туман со всех материков
И бивнем мамонта в дома
Вошла спираль миров витком.
И их парадный лабиринт
 Запрятал мамонтов от нас.
Иди, попробуй, разберись.
Дорога к ним всего одна.
Но за отрядами отряд
Выходит в путь…  И ВСэСэО
Готовы выполнить подряд:
«Вернуть нам мамонта! – ВСЕГО!»
 

– Гу-гу-гу… – донеслось издалека, словно слова поэта расшатали обмякшие скалы, и они одна за другой двинулись войском каменного царства. Скрываясь за деревьями, стада мамонтов появлялись то тут, то там, путая и сбивая с пути охотников. Летели зычные команды егерей, раздавались крики охотников, гонящих клыкастых чудовищ. Голоса кружились в лабиринтах, сплетаясь с блуждающим по ним эхом. Появлялись и исчезали призраки мамонтов. Кряжистые завалы высушенных столетиями корневищ могучих деревьев превращались в преграды, через которые должны были пробираться бойцы-охотники. Выброшенные волнами Лены на берег некоторые из них, обласканные художественными топорами студентов, становились застывшими изваяниями зверей, живших в те времена. И как музейное воспоминание о минувших эпохах красовались среди них стада мамонтов. Охваченные последним безумием, они метались, шарахались, рвались к прорыву в ворота Железного века.