Текст книги "Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков"

– Да не нужен мне твой больничный, – отмахнулся Олег, отмечая вскользь слово «главное».

Но, когда Дужной достал папку с огромным количеством оформленных по всем правилам больничных листов, слово «главное» стало, действительно, главным.

– Это что у нас столько больных?

– А ты, что думал, ты один у нас такой стукнутый?

– Огорё… Прости, Игорёк, но ведь, насколько я знаю, в отряде у нас никто не болеет.

– В поте лица тружусь. Потому и не болеют. Я свой хлеб отрабатываю. Клятву Гиппократа «Не навреди!» соблюдаю. А то ведь кричат: «Долой врачей из ССО!» А? Слыхал? А какого – ого мне это слышать? Я тоже хочу подзаработать! Я им: «Знахарей вам захотелось? Или лучше того – ого бабок – знахарок? Так лучше с девками дела имейте, а лучше и их самих имейте, но профилактику тоже имейте! А её мне, мне доверьте! И уж поверьте: доживёте до смерти!» На то я и Профи с большой буквы. Но никто не слушает. Вот и приходится мне вылавливать их, как и тебя, да штамповать эти досье на сукиных сынов, – застрочил как из пулемёта Игорёк.

– Так, а зачем нам бюллетени? – продолжал удивляться Батурин.

– Не для коллекции же, товарищ больной. Ага – ого – ого! Дырень у тебя, дурень. Скрепки не помогут. Шить будем. Терпеть будем. По живому бойцу -то. Люблю, – издевательски приговаривал Дужной, нанизывая на кривую иглу нитку и сшивая – стягивая края рваной раны Олега.

– А для чего? А для зряплаты. Липы, конечно, здесь много, но она ведь лечебная. Слыхал? Только не с тобой! Сейчас и на тебя оформлю. Работать ты без всякого – ого дурака будешь. Да ещё как. Вколю тебе допинжок в жопину ягодичку. Подставляй! Да не жопинжок, а лопатку и будешь вкалывать во все лопатки. Ещё как ого – ого! – ставя ещё и скрепки на ещё пухлые, сочащиеся сукровицей края раны и делая укол в спину Олегу, приговаривал – заговаривал Дужной.

– Бюллетень нам твой оплатит Тяжстрой. Со всей лёгкостью оплатит. Вот тебе и моя липка в нашем общем деле. Уразумел, товарищ Щорс. На липку хочешь лезть, да фес не ободрать. Да – Фес! Фес, он и по – французски – Фес. Это знал даже Наполеон. Кутузов же говорил: «Москву сдадим – Россию сохраним!» А вот Бонапарта – в Фес! В зад отправим! Так и мы бюллетени сдадим – копеечку сохраним. А она рубль сбережёт. Ого – ого голь на выдумки хитра!

«Да, действительно, „голь на выдумки хитра“, – думал Батурин, уйдя от врача и моясь в бане. – Но причём тут Наполеон, да ещё и Кутузов?» Ответить на этот вопрос не смог бы и сам Дужной, ибо он был занят скрупулёзным оформлением очередного бюллетеня.

Чистый и уверенный в себе, после осмотра врача и пара бани, Батурин снова вернулся к сладким мыслям о новой встрече с Анжелой и легко отшагал пять – шесть километров городских улиц, спеша к дому Анжелы. Но, когда он уже около одиннадцати часов вечера нажимал на кнопку звонка в третий, в четвёртый, в десятый раз, и никто не открывал ему, как и вчера, глаза его заметались по дверям и по стенам коридора. Они замечали мельчайшие шероховатости и царапины на них, а уши наполнились, словно слились с шипящими клубками звуков – шипеньем ядовитых змей. Лёгкие же, распираемые непроглатываемыми вдохами взбесившегося второго дыхания, готовы были с хряском разорвать стеснившие их рёбра.

«Она говорила мне, что будет ждать! А что ж теперь?! Её нет дома? Или? Или? Опять, как вчера?» – уже не находя ответа, он поднял с пола спичку, всунул её в трещинку звонка для того, чтобы тот звонил беспрерывно и заставлял думать, как думал Олег, сидящих в квартире, что он здесь, у двери. Сам же Батурин быстро спустился вниз, подтащил снова скамейку под балкон и уже проверенным способом, но гораздо ловчее и быстрее чем в прошлый раз, взобрался наверх. В комнате никого не было.

Звонок надрывался из последних сил, выводя не птичьи трели.

Батурин подбежал к двери, открыл её, и выдернул спичку из кнопки звонка. Пространство, оглушавшиеся неожиданно проснувшейся тишиной, втянуло Олега в жуткое одиночество заброшенного и обманутого маленького человечка. Батурин считал, что такие эксперименты с ним невозможны. В романах – да! Но не в его жизни, не в его романе! Нет!

Разворачиваясь и разворачивая свои тренированные лёгкие для того самого спасительного второго дыхания, Олег вдруг чуть не задохнулся.

В дверном проёме соседней комнаты растрёпанная, с топорщащимися во все стороны обрезанными вчера волосами, озорно, непослушно украсившими во сне лицо Анжелы, появилась она! Поражённая, испуганная, заспанная с вытаращенными глазами и оттопыренными губками, она протянула к нему горячие со сна, спасительные для него руки:

– Олежек! Любимый! Я спала, и мне снился ты! Неужели это не сон?

Они бросились друг к другу в объятья…

И снова погрузились в буйное сладкое море любви и ласки, носившее их в своих жарких волнах до утра.

Глава двадцать четвёртая

– Карим, нужно сегодня вечером не менее пятидесяти бойцов отправить на трассу. Постарайся сделать это сразу же после летучки.

– Это почему?

– Будет лежнёвка.

– Будет? Но вы же, Кузьма Кузьмич, говорили, что её нет и никакой возможности раздобыть её в ближайшую неделю нет и не будет.

– Говорить – не вредно. Вредно – не делать, – отвечал чрезвычайно деловой и уверенный сегодня начальник СМУ Хохлатко. Многозначительно вздёргивая косматые щётки бровей, Кузьма Кузьмич победно, любяще даже посматривал на своего партнёра – соперника, неожиданно поставленного в трудную ситуацию.

– Хорошо, если так. А то ведь надоело целой сотни бойцов сидеть без дела, – выигрывал время для принятия новых решений Гайсанов.

– Ну, так ли уж без дела? Я слышал, так краем уха, у тебя не посидишь.

– У меня – то, да, а вот у вас…

– Это я так, к слову. А теперь ближе к делу. Я своё дело сделал, организовал переброску лежнёвки. Дело за тобой. Я думаю, мы делаем общее дело? Необходимо оперативно провести разгрузку. Давай, покажи своих орлов в деле.

– За мной, за моими орлами не заржавеет, как позволили вы себе однажды позволить сказать, – пытаясь изобразить улыбку, призванную скрыть минутную растерянность непониманием цели игры своего противника. За неожиданным и необычным ходом Хохлатко мог скрываться как лёгкий выигрыш, так и тяжёлый проигрыш. И поэтому Гайсанов вместо слов в ответ подставлял эту загадочную плеть «позволить себе позволить» в сплетении с загадочной улыбкой – ухмылкой как тореодоровскую тряпку, воспринимаемую собеседником за истинную цель и бросавшегося тужиться, как торо, на красный цвет. Но и Хохлатко был не торопливого десятка, тем более, что за его спиной уже стоял опытный в подобных делах Ваганов, и поэтому тоже не спешил сделать следующий ход.

Гайсанов энергично поднялся из – за стола. Он всем своим видом дал понять, что он собирается покинуть контору и приступить к делу.

И вот тогда-то Хохлатко неожиданно для Карима сделал следующий ход, остановив Гайсанова одним взглядом.

– Да, кстати, вчерашний разговор насчёт аванса…

– Я уж и забыл из-за неожиданной радости с хлыстами, – соврал командир «Эфиопа», всё время ожидавший начала его противной стороной.

– Не забудь тогда эту первую радость, когда услышишь вторую, – издевнулся над ним победно Хохлатко, словно понимая, как заставит сейчас ликовать в душе хитрого командира студентов.

– Так вот, я думаю, можно. Можно буде выписать всем, – начальник СМУ остановился, выждал время, необходимое для прессования мыслей и чувств Карима, и затем внимательно, как на охоте или рыбалке, присматриваясь к застывшему, ничем не выдававшему внутреннее состояние Карима выражению глаз. Глаз, непроницаемых для понимания, чуть-чуть раскосых, но сочных и литых, как прячущиеся в пыльно – свинцовой кроне листьев блестящие плоды оливы. – Можно. Правда, с большой опаской выписать всем по двести рублей. Сколько там у нас бойцов? – нажимая на слова «у нас», спросил Хохлатко и в который раз многозначительно – глубокомысленно дёрнул бровями.

– Что? С сотню будет. Я уж забегался. Счёт теряю. Да и отправили уже в Москву несколько лишних. Нет же загрузки…

– Ладно, будет. Цыплят по осени считают. Даже, если будет и больше, то и больше можно. Не всегда меньше – лучше. Только у меня есть небольшая просьба, Карим. Как там тебя по отчеству?

– Султанович.

– Так вот, Карим Султанович, я иду тебе навстречу. Наше СМУ сейчас задыхается от перерасхода фондов заработной платы. Госбанк режет по самые, я бы сказал не просто по самые не балуйся… А чуть ли ни как тому крокодилу отрезали хвост по самые уши.

– Студентов понаехало, денег нет, а платить надо. Сам понимаешь. Поэтому я тебя попрошу оставить у меня некоторую сумму. Для расчёта с некоторыми, особенно нужными нам товарищами.

– Какую?

– Вот такую, – Кузьма Кузьмич написал на листке пятёрку с тремя нолями и протянул Кариму.

– Уг – мэ… – опешив от такого поворота, гмыкнул Гайсанов, – как?

– Сразу как получишь. Ты же получаешь по доверенности. Не приведёшь же сюда целую роту. Как получишь, так и зайдёшь ко мне. Договорились?

– Как вам сказать, – стал тянуть время Карим, собачьим чутьём уловив всю сложность ситуации: ему показывали огромную лакомую кость и тут же, ещё не дав вцепиться в неё зубами, даже понюхать, отнимали. За какие провинности?

«Где – то я дал маху. Нет, из этой организации надо бежать. Взять, что можно и сматывать удочки. А что взять? Аванс? Аванс может уплыть. А вот лежнёвка. Лежнёвка прекрасный строительный материал для Орсовских складов. В Орсе как раз нет леса. Вот и надо переправить пару, другую машин с дороги СМУ „Гордормостостроя“ на горящие гаражи. Рожай, командир, рожай! Ты не имеешь права проигрывать в этом году», – молниеносно соображал Гайсанов.

– Ну, так что, командир? Рожай! Атаманом будешь. Ведь и за лежнёвку надо платить, – будто читая или подсказывая мысли Гайсанову, а на самом деле думая о своей выгоде, продолжал нажимать начальник СМУ.

«Тут и синицу не поймаешь, а не то, что журавля. В этом якутском тёртом небе», – спешил выпутаться из этой обдирочной ситуации Карим.

– Хорошо. Я должен посоветоваться со штабом. Вечером. А ответ я дам завтра утром.

– Долго советоваться не советую. Я ведь тоже могу посоветоваться кое с кем. Ты думаешь, я один Кузьмич?! – закончил многозначительным вопросом и полупрезрительной гримасой Хохлатко.

Как был удивлён, даже поражён Гайсанов, когда спустя час – другой состоялся почти такой же разговор и в конторе СМУ МВД у Ваганова Петра Кузьмича. «Ага! Всё ясно! Кузьмичи вышли на охоту», – Гайсанов понял, что его карта бита, он, как зверь, загнан в ловушку, обложен флажками, если не прижат к стенке. Бывалые охотники начинают драть с него шкуру живьём. От этих мыслей у крепкого и телом и духом бойца – командира мороз пробегал по спине, густела и закипала горячим желанием борьбы кровь в жилах. Коротко стриженая голова подёргивалась влево вперёд, готовая таранить любые стены неведомого. Ему уже представлялся шар его головы с напористо ёжившимися жёсткими азиатскими волосами боевой булавой. Взрывающимся сгустком энергии появился Карим на Орсовском объекте, отдал распоряжение бригадиру гаражной бригады Алику Бражных перебросить необходимые пять машин леса с объекта дорожников на свой объект. А ещё через несколько минут срочно связался по телефону с начальником СМУ «Шахтостроя» «Якутскзолото» Антонюком Геннадием Яковлевичем, который ещё в начале июня, на одной из встреч в обкоме предлагал ему аккордно – премиальный наряд на бетонные работы по возведению шахтных колодцев в одной из копий прииска. Антонюк обещал зелёную улицу и шикарный приём чуть ли не всего его студенческого отряда в СМУ «Шахтостроя».

В ту же ночь шесть бойцов оставили пустыми свои кровати в одной из классов – спален, а командир на утренней линейке стальным, леденящим неопытные сердца голосом объявил, что за нарушение «сухого закона» отправлены в Москву ещё шесть злостных нарушителей. Сточленный отряд мучительно приходил в себя после ослепительно белой, отбирающей сон ночи, и каждые девять из десяти бойцов благословляли судьбу, что они не оказались в эту ночь в числе тех несчастных «нарушителей».

Комиссар же Анатолий Кротич, довольный вчерашним, первым в его комиссарской биографии заседании штаба, на котором он одним махом одержал три победы, торжествовал.

Он выполнил решение группы заговорщиков – юристов обескровливать командирский фронт, получил возможность блестяще отчитаться в районном штабе, а, если надо, то и в областном о выполнении постановления областного штаба «О мерах по пресечению нарушений дисциплины в линейных отрядах». И третье – вырос до признания его авторитета комиссара как в штабе отряда, так и в группе заговорщиков.

Почти каждое слово его обличительной речи ещё перекатывалось в его голове, готовое вновь слететь с языка. Его речь совершенствовалась до бесконечности. Он слышал внутри себя чуть – чуть другую более смелую, пылающую и воспламеняющую музыку слов. Она приводила в восторг его жаждущее властного вмешательства в судьбы других людей эгоистичное сердце. Ему казалось, что он непогрешим в своих доводах и доказательствах, даже в мыслях, и что он исполняет именно ту роль, которая была уготована историей комиссарам всех времён. Но он забывал или не хотел видеть, что он выполняет волю Пройдохи и Сухова, мало заботится об интересах бойцов всего отряда и уже совсем не замечает мягкой уступчивости и соглашательства командира, с необыкновенной ловкостью и логичностью подставившего под удар одних из самых своих – своих бойцов.

И уж комиссар Анатолий Кротич абсолютно не знал, даже не мог предполагать, что делал и что готовился сделать командир.

Спустя два дня Гайсанов снова оказался в кругу Ваганова, Хохлатко и Курочкина на приёме «по случаю» в загородном доме – Дворце пионерлагеря «Солнечный».

Обмывался первый аванс «Эфиопа». Точнее дубль – аванс. Командиру удалось убедить руководящих товарищей, что его рабы – эфиопы на последнем издыхании и перемрут, как мухи, если он «временно» оставит две пятёрки с тремя нолями у хозяев, только что своей щедрой рукой бросившим «милостыню» милостивому Кариму, которая бумерангом, по их твёрдому убеждению, должна была вернуться назад хотя бы в половинном варианте.

Игра шла непринуждённо. Командир эфиопов не боялся проиграть и остаться в дураках. Его тактика заключалась в том, что он сумел убедить себя не считаться с усилиями при подготовке своих ходов, операций, для того, чтобы исключить до минимума нежелательные последствия. «Позволю себе позволить быть крепким не задним умом!» – как мантру повторял он эту фразу день и ночь. Местные боссы были тоже давно уже не мальчики и считали, что практически все ходы и выходы продвижения денег ещё до карманов студентов контролируют и все отступления от предложенных ими правил перекрыты основательно и надёжно. Срыва не предполагалось, ибо серьёзность и основательность развёрнутых Гайсановым дел исключала безответственность и безнаказанность последнего. Тем более, что всё было схвачено и подкреплено присутствием во всём самого прокурора республики, Фёдорова.

Хорошо понимая логику предпринятого дела, Гайсанов не исключал не проигрыша, а скорее не полной победы, он заботился не уступать и не терять даже в мелочах. И потому, чтобы уже сейчас не остаться в дураках, он предварительно перед получением аванса побывал в сберкассе, и пять тысяч рублей уже улетели в Москву. Остальные пять тысяч упали на счёт предъявителя, и могли быть получены кем угодно и где угодно в великом Союзе.

Ни Курочкин, ни Хохлатко, ни, тем более, Ваганов и Фёдоров не были согласны с самодеятельностью подопечного, но нутром понимали, что получить оговорённые десять тысяч из первого, выданого на руки Гайсанову аванса стало проблематично. Многообещающий подрядчик, точнее его предприимчивость на грани закона, втягивали их в ещё не совсем понятные отношения. «Волчара!» – уже говорили они друг другу, ожидая подношение командира эфиопов. Они вышли на охоту, повторяя народную мудрость: «На ловца и зверь бежит!» И, следуя народной мудрости, они стали готовить не только флажки, но и распятие для Карима.

Гайсанов же из опыта своих предыдущих отрядных экспериментов взял немалое и ускорял и ускорял свои ходы, озадачивая ещё и комиссара, и группу юристов – заговорщиков и аналитиков правильности – неправильности действий командира ВССО.

Анатолий Кротич ломал голову, не понимая какую цель преследует командир, выступая на штабе с требованием провести общее отрядное собрание с одним только вопросом в повестке дня:

«О ходе строительных работ на объектах линейного отряда „Эфиоп“ и перспективах». И совсем непонятной, но радостно обнадёживающей юристов была речь командира на этом собрании.

– Позвольте мне себе позволить вам сказать, – начал командир с традиционной своей фразы, которую считал магической, сразу ставящей все точки над «i». Слушающие же это входили в ступор, ибо они начинали искать логику в этом хитросплетении снобизма и предвзятой уверенности в магии этих слов говорящего.

– Стройки ищут своих студентов, ну, а следуя логике дальше, это значит, что и студенты ищут и должны искать свои стройки. Дважды я сам прилетал в Якутск зимой и весной. Дважды здесь клятвенно обещали нам зелёную улицу, зелёный свет. Сотни часов я позволил себе позволить потратить на подготовку документации, договоров. Они только ставили свои подписи да печати под договорами, обещали, грозились даже сделать всё возможное и невозможное, чтобы статьи договоров от первой и до последней выполнялись скрупулёзно и неукоснительно. Обещали подготовить соответствующий фронт работ, эти злосчастные нули, в которых мы сидим уже целых полтора месяца как стадо свиней по самые уши в болоте. Увязли и ни с места. Смешно сказать, но это так: нет работы у такой могущественной организации как «Якутсктяжстрой»! Большая, я бы сказал, тяжёлая организация, но нам от этого не легче! И не будет легче! Легче будет только на карман! А он у нас итак лёгок, ох, как лёгок! Если учесть, что те объекты, которые мы возводим, нам удастся возвести (В чём я уже глубоко сомневаюсь, хотя раньше не сомневался!), то мы получим всего по три рубля в день на бойца. По три рубля на брата?! А? Каково? Бойцы? Я вас спрашиваю: Что это? Разбой! Разгильдяйство! По три рубля на нос, при питании по рубль восемьдесят на рот! Это катастрофа! Я говорил и в районном штабе, и в областном о недопустимости увеличения нашего отряда экономистов целым отрядом юристов, но от меня там отмахнулись. А теперь интересуются, где моя партийная совесть, где ваша комсомольская честь? А уж о политической зрелости и юношеском энтузиазме говорят как о само собой разумеющемся. Это должно у нас быть как руки ноги, как голова! Нас жмут и снизу, и сверху – да и со всех сторон. Но чем? Ультиматумами! Требованиями ничего ни от кого не требовать! Самотёк и бесхозяйственность возвели в ранг закона! Нашими руками хотят обеспечить банковское финансирование плановых объектов, создают непроизводительно – ультимативные простои, благодаря которым они получат гарантированность выплаты нам мизерной зарплаты и свободу рук в использования фондов заработанных нами денег после нашего отъезда. Из нас делают рабов и пешек! Обвиняют в неквалифицированности и некомпетентности. Когда я им говорю: У меня лучшие бойцы университета! Пять – шесть лет ВССО! А, как известно: Рыба с головы гниёт! Они мне с усмешкой – издёвкой отвечают: Но чистят – то её с хвоста! Так неужели мы будем немы как рыбы, когда видим, как нас чистят, точнее обчищают. Нет! Это рабы немы, а мы не рабы!

Мы должны дать свой ответ. И каков он будет, зависит от вас самих, от вашего решения на этом собрании!

– А какой твой ответ? – выкрикнул Щчук.

– Мой? Лично я могу себе позволить сказать вам мой ответ. После целого месяца решения многочисленных головоломок, поиска новых решений, борьбы, я пришёл к выводу, который, на мой взгляд, будет единственно верным и действенным в нашем положении.

– Не тяни! Рожай быстрей, командир! – всё тот же Щчук подталкивал Гайсанова раскрыть карты.

– И скажу. Пусть не покажется никому парадоксальным моё предложение, но поверьте мне, оно выстрадано мной, даже вымучено! Мне, как капитану корабля, проще расстаться с жизнью, чем с кораблём, который из последних сил борется со стихией. Но он обречён! Да, об – ре – чён! И логика сильней эмоций!

Гул пролетел по рядам бойцов, уже обречённо готовившихся быть готовыми отправляться домой.

– Давай! Давай! Предлагай!

– И предложу! – будто ещё боясь, ещё сомневаясь в правомерности своего предложения, ответил на реплику репликой и Карим. Потом повёл в разнобой глазами по внимательным, напряжённым, ждущим глазам студентов. – Моё предложение… Позвольте мне себе позволить вынести на решение общего собрания такое предложение: Расформировать наш отряд и кончить разом издевательства над бойцами.

Гул, уже не немой, а много и разноголосый был ему ответом.

– Я думаю, у нас найдутся руководители групп по пятнадцать – двадцать бойцов, которые смогут найти и организовать достойную работу для этих мобильных групп и не потерять своё достоинство. А с этой станцией водоканала озера Сайсары в любом случае пора завязывать. Мы не в силах поднять такой объект, отданный этой саботажной организации СМУ – 21.

Всем казалось, что хорошо говорит командир, логично, правильно, делово. Но в душе каждый боец, за исключением бойцов командира, знавших что к чему, хотел другого, противного словам командира. Каждый хотел и чтобы заработок был не три рубля в день, а тридцать три, ну, хотя бы не в день, а в два. Да и быть расформированными – это всё равно, что быть дезертирами, предателями, трусами. Нет! Никому не хотелось быть таковым. Воспитанные до конца отдаваться борьбе бойцы ещё не до конца понимали и принимали, что то, что они услышали – это реальность, а не сон. Но слишком неожиданно выбросил белый флаг командир.

– Прошу слова, – раздалось в группе студентов юристов. Поднявшимся был Евгений Пройдоха. Зло и напористо, хотя как – то неуклюже пробирался он, ища ступить не на ноги бойцов, ёжисто сидевших за столами столовой и дальше до самой стены АБКа. Пройдя к столу и став рядом с ещё стоявшим командиром, Пройдоха, словно в упор не хотел видеть его, наведя на него как на призрак свои полыхающие ненавистью и презрением глаза. Потом гордо вздёрнув голову и отведя от Карима взгляд, Евгений мгновение помолчав, дёрнул круто головой в сторону Гайсанова, словно призывая бойцов сравнить его с командиром и для показа своей выигрышности зло и резко сквозь ещё не разомкнувшиеся зубы, сказал:

– В войну таких расстреливали на месте! Бойцы, я не верю ни одному слову Гайсанова. С каких это пор он заговорил о расформировании отряда? Не с тех ли как опустели бутылки с коньяком в ящике, привезённом вами – экономисты, и привезённом нами – юристами из Москвы? Пожалуй, это единственное, в чём видит нашу общность Гайсанов в этом отряде. Но эта общность уже перетекла из коньячных бутылок в горла штабистов Гайсанова. Коньяк, точнее, джин выпущен из бутылок. Не с тех ли пор как по его приказу или с его ведома на местном базаре продана вся наша томатная паста? Даже лук и чеснок, также привезённые бойцами на их деньги из Москвы, проданы нуждающимся. А если не с тех, то можно будет уточнить детальнее и определённее с каких. То же самое касается и вопросов о зарплате и питании. По нашим предварительным данным и в том и в другом деле подручные нашего, так называемого, командира уже заварили такую кашу, что и не расхлебать. Поэтому я предлагаю создать ревизионную комиссию для проверки реальных сумм зарплаты и расходов на питание. Комиссию предлагаю в таком составе: комиссар Кротич Анатолий, куратор Сухов Александр и… Я!

Дружный хохот взорвал напряжённый ступор отряда.

– Да, да. Я не оговорился, – саблезубо сверкнув большими зубами, как – то уж очень мужественно красиво улыбнулся Евгений Пройдоха.

– А кто ты такой? – позлословил один из экономистов.

– Я – Пройдоха Евгений, – также прямо и откровенно, хотя и понимая каверзность своей фамилии в этой ситуации, отпарировал выступавший.

– Хоть и Пройдоха ты, но номер твой не пройдёт, – отрезал Алик Бражных.

– Самозванцев нам не надо, командиром буду – я! – не удержался и Сергей Долгополов, расплываясь в мягкой улыбке и вызывая подхихикивание из лагеря экономистов.

– Пока что я не набивался к вам в командиры, а вот проконтролировать трёхрублёвые заработки, из которых два рубля в день уходили на то, что вы называете питанием – это мне никто не запретит. К вашему сведению я – коммунист в первую очередь и бывший командир камчатского стройотряда, во вторую, и кое – что смыслю в делах, в делишках, которые вы здесь развернули. У меня уже сейчас факты и убедительные аргументы, от которых станет ох как неуютно кое – кому в этой неуютной, столовой, – отрезал более чем убедительно и словами, и выражением лица, и жестикуляцией рук Евгений Пройдоха.

– Поэтому я ещё раз повторяю: бойцы, это в ваших же интересах как можно быстрее покончить с анархией и волюнтаризмом. Кто за то, чтобы была сформирована ревкомиссия в вышеназванном составе, прошу проголосовать. Голосуя за ревкомиссию, бойцы, вы голосуете, прежде всего, за себя, за наш отряд, за свои деньги, за свои желудки, в конце концов.

– Нет! – нисколько не теряя присутствия духа, как будто бы и не было ничего сказано только что бойцом Пройдохой, выдвинулся вперёд спокойный, будто бы считающий, что всё идёт так, как ему и хотелось, Карим Гайсанов, – Первое предложение было моё. Прошу соблюдать очерёдность. Итак, кто за расформирование отряда на мобильные группы, прошу проголосовать.

Десять – пятнадцать рук взметнулись почти мгновенно. Секретарь считал, бойцы пересматривались. Многие не понимали, что же конкретно происходит, к чему всё идёт. Большинство расформировываться не хотело.

– Кто против? – обратился к притихшему многоголовью председательствующий.

Против были все остальные.

– Что съел? – выдохнул Пройдоха и снова спросил. – Кто за создание ревизионной комиссии в перечисленном или в каком ещё другом составе, прошу голосовать.

Медленно всползали вверх руки бойцов, словно поднимали над собой невидимое чудовище, способное лишить их последней надежды, веры в справедливость, в искренность, правду. Они голосовали за ту самую последнюю соломинку, которая могла оказаться спасительной в сложившейся так неожиданно контрфронтальной ситуации. Ибо, несмотря на то, что многие из бойцов воспринимали отрядные дела как нечто игрушечное, романтичное, нестоящее серьёзного внимания и не считали нужным утруждать себя с самого начала отрядной эпопеи излишними заботами, в эти минуты медленно, но верно втягивались в процесс.

Сработал шок. Втягивание в жизнь и нужды отряда произошло. И бойцы уже не могли мириться с бессмысленным разбазариванием своего труда, сил, денег, которых, как оказывалось, не так уж и много оставалось или приходило. И теперь, ещё не совсем всё хорошо понимая, десятки студентов отряда, уже объединённые общим делом, голосовали скорее сердцем, чем разумом, не только за деньги, а против обесценивания своего труда, за себя, за прекрасные мгновения единения вчера ещё совсем незнакомых друг другу, а сегодня волей судьбы и собственной волей ставших близкими, не вычёркиваемыми из памяти, жизни бойцов, друзей, товарищей неповторимого уже никогда отряда под название «Эриоп».

Пройдоха ликовал. Его светлые стальные глаза сверкали, как острые клинки на солнце, готовые в любой момент ринуться на голову врага, а крепкие зубы-клыки, хотя и изобличали в нём матёрого хищника, весёлым смехом высыпались из его улыбчивого большого рта.

– Прошу записать в протокол собрания следующее решение: Организовать ревизионную комиссию в составе, – он перечислил уже названных им студентов и себя. Затем, обратившись к собранию, спросил. – Есть ли ещё какие предложения?

– Да! – медленно, но со значеньем нужности своего предложения встал комиссар. – Да!

Вскинув вверх кудлатую голову, да так, что ему пришлось поправлять стряхнувшиеся с носа огромные очки, в третий раз сказал «Да!» и предложил: Прошу включить в состав ревкомиссии Зульфию Шалаеву, повара кухни.

– Кто за? Кто против? – спросил ведущий.

Те бойцы, которые голосовали за расформирование отряда, здесь проголосовали против.

– Прошу запротоколировать, – снова взял слово Пройдоха, – поручить комиссии выяснить истинное положение в вопросах зарплаты, питания и доложить собранию в недельный срок.

Тем же большинством собрание проголосовало за состав комиссии, предложенный общим списком, и уже ведущий собирался его закрывать, как слово взял комиссар отряда Анатолий Кротич.

– Бойцы, бо-ля, я под рубрикой «Разное». Хотя оно и не стояло в нашей повестке дня, я думаю, и штаб, и собрание не будут против. Тем более, наш отряд не вавилонская башня. Устоял. И есть устав. И его надо исполнять. Я напомню вам о тех делах, которые у нас в загоне, на которые мы не обращали ни малейшего внимания всё это время. Я тоже коммунист. В нашем отряде двенадцать членов партии – это сила. Но кто из нас включился в ту работу, которую обязывает нас вести наше звание? Никто! Видимо, товарищи считают, что они в отпуске от главной работы в университете, а значит в отпуске и по партийной части. Напомню, что мы все бойцы третьего трудового, а это значит, что и комсомольцы и тем более коммунисты обязаны. Обязаны молиться, не покладая рук двуединому богу: работе и воспитанию. Работая, воспитывай, воспитывая, работай! – вот лозунг, который должен красоваться на каждом нашем стенде, над каждой кроватью! А что же у нас? Есть ли у нас хоть что – то, что хотя бы отдалённо напоминало нам о необходимости этой работы? Нет! Ничего нет! Ни работы, ни программы, ни даже намёток плана такой работы. Вы спросите: кто виноват? У нас принято ставить этот вопрос с давних времён, хотя наша юриспруденция исходит из презумпции невиновности. И до тех пор, пока подозреваемый не уличён окончательно, его никто не смеет назвать виновным. Но в данном сегодняшнем случае я нарушу это святое правило и укажу вам пальцем даже на тех, кто виноват! Это… Это… Командир Карим Гайсанов и его группа рвачей и алкоголиков!

– Ого-ого, А-а-а, Гу-гу-гу! – загалдело, заволновалось встряхивающееся от полугипнотического голоса Кротича собрание.

– Полегче на поворотах, Крот-Кротич! Ври да не завирайся! Ты уж если собрался молиться своему двуликому богу, то и молись, других не агитируй! – выкрикивали ребята экономисты.

– Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибёт! – язвительно застрочил Валерий Вошаев, всей своей юркой подсохшей фигурой выказывая столько презрения и уничижения комиссару, что его хватило бы на всех. – А, если не расшибёт, то мы поможем. Поможем, бойцы?! Поможем!