Текст книги "Мамонтов бивень. Книга первая. Сайсары – счастье озеро. Книга вторая. Парад веков"

– Ты, наверное, уже успел меня забыть? Идём же скорее.

Они приехали на такси в отдалённый район Москвы, поднялись на четвёртый этаж. В окна смотрели пылающие золотом кроны клёнов.

– Арс стал настоящим детективом. С какой-то комиссией улетел снова в Мирный. Чёртовы алмазы! Столько из-за них волнений и проблем. История. Сдал он на миллионы рублей в фонд. И ему предъявили недостачу. Но не органы, а те, что там. Ну, ты знаешь где. Арс ушёл с приисков с партией криминальных алмазов, которые переваливаются через секретные точки на притоках Лены, на вмёрзших в лёд катерах. Охотники забирают их и… Помнишь Дом приёмов?

– Сгорел твой Дом приёмов.

– Как?

– А вот так. Меня там в последний день убить хотели.

– Иди ты, как говорил твой друг. Как там его кликали? Грач. Грачик. И почему ж?

– Если б я знал. Но за мной там была настоящая охота. Боюсь, что и не окончена ещё.

– Да. С этими шутить не стоит.

Спустя три часа Анжела проговорила: – Как хорошо, что я тебя повидала. Арс мучается.

– Он женится на тебе?

– Нет! В перспективе. А ведь я беременна. И это ты.

– Но как? Почему же ты с ним? Анжела просто и гордо взглянула на Олега.

– Хочешь сына? – Батурин не знал, что ответить. – Да, ты не волнуйся, глупый. Мне от тебя ничего не надо. Это моя прихоть. Плод нашей любви. Эллэй Боотур мой. Ты будешь мучиться всю жизнь. Арс – тоже. А я – нет! Я люблю вас обоих. Скажут – безнравственно. Плевать! Главное: у меня будет сын от тебя.

– Но это – легенда?

– Нет! А что?

– А то, что я верю в легенды. Ты знаешь, что озеро Сай…

– Что озеро Сай?

– Оно исчезло…

– И что?

– А то, что, где теперь мы встретимся с тобой через год, как тот бог олень с охотницей Сай!

– Нет! Мы больше никогда не встретимся. Ни искать, ни преследовать ты меня не будешь. Я запрещаю. Со мной остаётся память, плод нашей любви – мой, наш сын.

– Анжела, как легко ты играешь судьбами. Я не могу смириться с такой игрой ни сейчас, ни потом. Никогда.

– А я и не нуждаюсь в твоём смирении. Скоро, скоро я буду любить только его, – она гладила совсем ещё плоский живот, срезая ножницам своих острых глаз робкие взгляды Олега. – Я буду его безумно любить! Ни тебя, ни Арса, – его! И ничего не говори мне. Представь, что я тебе приснилась сегодня, как в то летнее утро – первое утро нашей чудной любви. Сон сейчас кончается. Всё! Он кончился. Ты проснулся. Одевайся и – уходи! Скоро придёт Тала. Она тебе не простила твоего бегства с того берега. Так что, давай, снова беги! Не запоминай сюда дороги. Я тоже отсюда уйду навсегда. Прощай, Олежек, милый мой бог! Бог с тобой. Помнишь? Мы не достойны рая! Скоро придёт другой!

– Не скоро придёт другая! – пытался противиться ей Батурин.

– Ты помнишь эту бредятину? Ладно, можешь помнить и не забывать! Прощай! Прощай! Хотя нет! Я ещё позвоню тебе. Мне нужен бивень. Наш бивень. Тала хочет свой кусочек. Пожалуйста, принеси мне его завтра. Я позвоню куда.

Анжела выпроводила Батурина в коридор, затем притянула его к себе сильными руками, поцеловала прямо в губы и оттолкнув, скрылась за дверью.

Московскими домами, словно игральными костями, сыпал налево и направо сентябрьский вечер. Как ни пытался запомнить дом, где он был с Анжелой, Батурин не смог. Никаких заметных ориентиров в рулеточной круговерти стандартных домов стандартного района современной Москвы Батурину не определилось. Спустя несколько дней, в которые он ожидал звонок от Анжелы, он отправился на поиски дома – не приёмов, а единственного неповторимого свидания, но безрезультатно. Как ни колесил он и около Сокольников, и дальше – дальше, чем около Сокольников, даже звонил в чужие квартиры, но всё впустую.

Дальнейшая жизнь, учёба, тренировки (занятия десятиборьем начались с полной нагрузкой) закружили им безжалостно, неостановимо. Так что от той встречи осталось одно горько-сладкое воспоминание, как от удивительного, несбыточного сна о вечной любви и жизни на земле, в котором он шептал ревнивыми губами слова любви к Анжеле: «Через год мы встретимся с тобой, моя любимая Сай. Ты родишь мне сына, и я перестану бессмысленно блуждать по тёмному свету. Мы встретимся, как встретился тот бог, Эллэй Боотур, в трудную минуту для Сай и сына. Так и мы». На что её голос убийственно возражал: «0, глупец! Верить легендам, сказкам о богах?! Пустое! Всё проходит. Всё минуло и у нас с тобой! Сгинуло во мрак бесконечной ночи! И никогда ничем не вернётся в твою жизнь. Забудь и успокойся. Тысячи лет религий, тысячи лет всечеловеческого обмана надеждами на бессмертие, на послесмертное рабство служить всесильным своим несуществованием богам! Хо-хо-хо! Мы лишь кусочки кусочка жизни на готовом рухнуть в мёртвую бездну краю вселенной, – и стать пылью и мраком вечного пространства. Ты меня не поймал, не удержал, а жизнь и подавно. Это не озеро Сайсары, которому легендой дано бессмертие. Это нечто ничто. Не определённое ни земными, ни небесными законами. Это само беззаконие. И его не заставить течь так, как тебе хочется. Жизнь – это ничто, подарившее тебе, как я, щедро мгновение ощущения любви и страдания. И единственное, что ты можешь просить и получать от неё – это мигом пролетевшее в тебе, в нас счастье страдать. Это почти тот сплошной Психодром, о котором рассказывал ты мне!»

Глава двенадцатая

Конец сентября. Москва начинала полыхать золотыми фейерверками крон деревьев под неумирающим золотом своих храмов.

Мягкое, прощальное солнце года, тщетно пытаясь расстопить золото шпилей, соборных куполов и церквей, дробилось на кронах деревьев и медленно капля по капле – листьями стекало по стволам на асфальт улочек, переулков. Лёгкий ветерок и колёса машин разносили их во все концы Москвы, забрасывая в самые недоступные дыры и щели. Шаловливые они играли, шуршали весёлыми стайками золотоспинных птичек под ногами прохожих. Счастивое время. Тучные земли окрестностей Москвы и дальних окраин плодоносными ветками наклонились над городом, проникали в город до самых желающих рук и губ. Море плодов, овощей, вин, ароматов земли кружило даже самые трезвые головы. Никто не был в силах собрать глаза, которые разбегались по Москве, по прилавкам магазинов, лотков, базаров, и жадные ни на чём не останавливались. Время сбывшихся надежд, осуществившихся планов, новых балов и новых желаний.

Институские клубы, актовые залы, университеские фойе, дворцы, афиши объявлений, обременённые плакатами годовых мероприятий, встреч, знакомств, готовились к главному осеннему студенческому торжеству «Осеннему балу ВССО», соединённому с балом «Дня первокурсника». Красочные ленты плакатов, призывов, огромные стенды отрядных газет с неисчерпаемым красноречием фотографий, рисунков, экспрессивных головоломок студенческого сэсэошного юмора, рассказов по секрету, стихов, изречений, рождённых в глубинах отрядных стихий, всё было вывешено на стенах, колоннах, дверях, окнах. Всё дышало ожиданием бала.

И грянул бал. Точнее, балы. По всей Москве. Всему своё время. Вот и теперь наступило такое время, когда уже занятые другими делами, обременённые новыми учебными проблемами бойцы, став просто студентами, вдруг вновь окунулись в боевую стихию ушедшего лета третьего трудового. Закружились группы и группки. Объятия, возгласы, выкрики, эхи и ахи вплетались в каллейдоскоп зелёных курток отрядов ВССО – выставку реликвий, картин географии страны, даже голографическими демонстрациями представляя загадочные образы университетского Вавилона, Вавилона ВССО. Многоязыкая речь, многоцветная вязь глаз, шевелюр, улыбок, тостов, учащённое биение сердец и вихри, вихри чувств и острот – бушевали рекой океана детей многих народов земли, пославших своих чад на интернациональный Олимп знаний – в Москву.

В тщательно отутюженном старом костюме (куртка ССО износилась в отряде, брюки изорвались при бегстве из Дома приёмов), Батурин торопился на праздник. Он спешил не потому, что надо было спешить, а потому что не мог не спешить. Только так он заглушал праздничное возбуждение. Он прошёл по парадным лестничным маршам, по гулким, наполняющимся студентами коридорам и в который раз по чёрной лестнице, где долгие годы до запрета курить собирались студенты и студентки на перекур, для многих затягивавшийся на часы. Безделье завораживало, отнимало волю и смелость действия. На лестнице никого не было. Вихри, отголоски многозального шума блуждали по притихшим углам чёрных лестниц. Батурин чувствовал, как вползает в его сердце тревожный трепет ожидаемого грандиозного торжества, в вихрях которого непременно будет кружиться Она, одна из новых избранниц Олега.

«Она никогда не бывала на чёрной лестнице. Её ноги не касались железных, в сварочных пятнах ступеней, вытертых студенческой братией до стального блеска. Она не создана для чёрных лестниц, – мудрствовал Батурин, наделяя свою избранницу неземным восторгом. – Истина и красота не ходят по чёрным лестницам., а по Парадным – беломраморным! А что же я? Я прячусь сам от себя! Страх загоняет меня на эти ступени. Скорее туда, на бал, на Парад!» Парад первокурсников – не веков, в Мамонтовой долине!»

С тех пор как Батурин расстался с Анжелой и в Якутске, и во второй раз, здесь в Москве, его не покидало чувство неполноценности. Он не находил в себе сил объясниться с выбранной им из четырёх факультетских красавиц – Натали Королёвой. Олег ещё не мог посмотреть на якутскую лав стори, как на романтическое приключение, и страдал раздвоенностью. Победитель и побеждённый. И это не поддавалось никакой логике. Батурин чувствовал себя как больной, которому жизнь-хирург сделала сложную операцию с сердцем, и теперь он также как и оперированный с тревогой ждёт результата. Ни суетой, ни прилежной учёбой ему не удавалось заглушить муки воспоминаний. А тут появились требовательные жаркие всплески крови, требующей новой любви. Оказавшийся между двух не его согревавших костров, Батурин не знал, как оторваться от первого и перейти ко второму: шагнуть навстречу красавице Натали, открыться ей в своём чувстве. Тяжёлая махина инерции первобытного страха быть отверженным девушкой увлекала его в пучину беспомощности и немоты. В перерывах между лекциями, после занятий, на вечерах Королёва проплывала мимо Олега, мимо его застывших взглядов, полных страха и любви. Она милосердно освещала его своим бездонным небом гипнотизирующих глаз, молчаливо улыбалась, не спрашивала, не осуждала, не звала и не ждала ничего от обезумевавшего под её взглядом юноши. Ему казалось, что перед ним проплывала не девушка, не женщина, а женщина-символ, женщина – идеал, знающая и никогда не теряющая свою недоступность. Такие девушки приходят к влюблённым только во сне.

От Актового зала Батурин спустился к гардеробу Главного входа. Здесь шумно приводили себя в бальный вид студентки и молоденькие преподавательницы, рукотворно вызывая магию метаморфоз, с повторяющимися зрительным эхом в бесконечности зеркал своих двойников. Десятки, сотни девушек переобувались в туфли Золушки, причёсывались, украшались, совершали извечный акт волшебства – вызова первобытных чар красоты. Красоты, уносящейся от них в зазеркальное царство и вновь возвращавшейся из-за его невидимых границ и вселявшейся в них многократно усиленной бесчисленными отражениями их самих. Но той, кого искал Батурин, не было ни у зеркал ни за зеркальем. Увидев бесконечные шеренги самого себя у всевидящих параллельных стен, Олег поспешил протиснуться мимо снующих у столов и киосков девиц, умышленно выставлявших красивые, отбирающие взгляды студентов колени, а то и оголённые на три четверти бёдра, животы и даже поясницы. От их красоты ни у одного эмгэушника головокружительно галлюцинировала голова и жаром взрывалась и без того горячая кровь, сжигая молодецкое тело и наполняя электрическим шоком его до кончиков пальцев и волос.

Но как ни жарко было Олегу от обилия девичьих ножек и глаз, сердце его, вдруг почувствовавшее Натали за мгновение до того как он увидел её, разорвалось и вновь собралось в раскалённый комок, продолжающий с каждым ударом таять и растекаться по жилам пьянящим дурманом. Казалось, что всё его существо превратилось в шаровую молнию – таинственную силу неразгаданной природы, появляющуюся во время грозы. Она заполняла его плечи и руки, как на стадионе перед броском копья. Неуловимое и незаметное для других напряжение внутренних сил Олега достигло такого высокого заряда, что кровь уже не текла по жилам, а проносилась молнией, сквозь мембраны клеток, проникая до самых глубин их ядер, растекаясь по мириадам их всесильным огнём, преобразовывая его охваченный гибелью мир. И уже на пределе разбега она вместе с шаровой молнией устремлялась в остриё копья и улетала беспунктирной молнией к небу. Так во время грозы, отдаваясь во всех уголках тысячекратным эхом гудящего барабана неба, разрывается конденсатор небесных стихий огня и воды и выплёскивает живительную лавину дождя. Так и у Олега сердце, забившись сильнее в груди, наполняло оплодотворящей силой возбуждения мышцы и мысли, растекалось по телу истомой чувств, мечтаний, надежд. Эстрадные группы виртуозно управляли музыкальными центрами, компьютерами, перемешивая в один невообразимый винегрет инструменты, певцов и танцующих. Среди этого поющего, говорящего, движущегося, пляшущего Вавилона лёгкой бабочкой мелькнула виновница головокружения Олега. Он бросился отловить её, но…

Перед ним выросли, будто из-под гранитного пола парни однокурсники и их девицы с соблазняющими глазами и соблазнительными формами. Фантазия Батурина в течение этих двух лет рисовала самые невероятные сцены и отношения, царившие в таких группах. Таинственные силы общения притягивали юношу с первых дней университетской жизни к студентам и студенткам, как притягивает железную песчинку магнитное поле к тому или другому концу. А сейчас они притянулись к нему и закружили его в вихре танца, отрезая от той, к которой он так стремился.

– Салют алмазодобытчик, – пропыхтел Игорь Серкин, как только закончился танец. Серко и Хрулёв пожимали руку Олега, представляя его своим спутницам, хотя в их взглядах и словах бесились зверьки превосходства и ханжества. Объяснялось это тем, что несколько дней назад они были приглашены к замдекану факультета, где им предложилось уехать уже в этом семестре учиться в Варшавский университет по обмену. Близкие и знакомые жарко поздравляли счастливчиков, на них смотрели теперь как на нечто определённое устоявшееся, имеющее неоспоримую ценность. Этот стремительный взлёт повлёк за собой естественные изменения в их отношениях к товарищам середнячкам и тем более к Олегу Батурину, шагнувшему за границу отвергаемого ими мужества – в отряд ВССО.

– Нехорошо, стройбатовец, выпадать из строя. И в Сибирь без нас, и на балу не с нами. А ведь слабо друзей пивком угостить, – без розыгрыша в голосе кривился львиной улыбкой высокий, сутуловатый с выдвинутыми вперёд тазом и подбородком Игорь Серкин. На Батурина (Он это уже знал), в разных группах настраивались по-разному: в тех, где он чаще всего острил, мечтали срезать его не худшей остротой, в тех, где иронизировал – иронией, где насмешкой – тем же ядом, если не издёвкой. Соответственно и Олег был вынужден принимать заданный стиль. Хотя сейчас в словах Игоря и не было никакого подвоха, тем не менее, уверенно-нагловатые глаза дружков и подружек Серко сияли ожидаемым торжеством удовлетворения розыгрыша.

– Друзей слабо, – вдруг смирился Олег, – А вот подружек… Пошли, подружки, осушим по кружке..

– Прямо король саудитов, – презрительно скривился Серко.

– Погоди, олень, рожки обломаешь. Не обольщайся королевской ролью. Мы тебе гарем вышлем бандеролью, – поддержал друга Серёжа Хрулёв стишком приколом.

– Так ему, Серый. Ишь, какой ушлый. Обрежь ему хвостик по самые уши, – захохотал довольный Володя Кругленький. – Пусть поживёт, помучится мусульманином.

Девчонки прыснули, косясь лукавыми глазами на брошенного в партер юношу. Мозг Батурина был явно не готов к борьбе с остряками, стремившимися почесать на нём свои языки в присутствии обворожительных зрительниц.

– Смотрите-ка спецы по обрезанью – православные мусульмане. Ну, и мусульманьте дальше сами. А я атеистом как-нибудь проживу, – издевнулся и Олег над ними, вырываясь из весёлого круга.

– Да, с ним пивка не попьёшь, – заметил толстощёкий Володя Круглов, прозванный друзьями Кругленький за свою фигуру.

– Как и не сваришь, – добавил уже не однажды пикировавшийся с Олегом Серёжа Хрулев.

– И снова Батурин блуждал по залам и коридорам гремевшего гигантским динамиком университета. Сотни красавиц порхало на площадках у эстрадных групп и между ними. Сокурсники напомнили Олегу, что он всё ещё боец «Эфиопа». И Батурин подумал о встрече отрядных друзей, но никого не повстречал. Старшекурсники эфиопы, видимо, уже не спускались со своих высот до балов и развлечений. Олег танцевал, менял площадки, не находил себе места и не находил Натали. Она исчезла. Уже отчаявшийся встретить её Батурин спускался по одной из лестниц у Актового зала, когда неожиданно увидел, как по противоположной стороне величественно поднималась с подругой золотокудрая пропажа. Её голубые глаза лишь на мгновение скользнули по бородатому лицу Батурина, но и в этом мгновенном взгляде влюблённый прочитал столько загадок и тайн, адресованных ему, что, как казалось ему, хватило бы целой жизни, чтобы их разгадать. Сердце забилось трусливым зайцем, готовое выпрыгнуть из груди и удрать, куда глаза глядят. А в верхнем просвете уже потух золотой огонь волос Натали, и растаял зелёный цвет её бального платья. Он и сам вдруг исчез среди сказочного зачарованного беломраморного царства ступеней, перил лестниц, по которым спускались и поднимались, как в банном пару, юноши и девушки в суетливой неразберихе праздника. Только по подруге, спешащей за ней, он понял, куда прошла Королёва. Олег ринулся вверх по лестнице, по которой он только что спускался, но сбитый встречным потоком, не смог дойти и до середины. Тогда отказавшись от этой попытки, он поднялся по противоположной, старательно ища глазами Натали. И как только он увидел, что девушки вошли в зал, где, как и в мае, закипало торжество сэсэошников, ринулся туда, но тут же был остановлен крепкими руками.

– Боец Батурин! Здорово чертяка! – горячо тиская Олега в объятиях, рассыпался уже чистыми словами, да и не менее такими же глазами и зубами Дастан Давранов.

– Здоров борода! – трепали за бороду Олега студенты последней группы, группы подливщиков свай: Валентин Луцков, Виктор Неимущий, Мишель Станиславович.

– А ну-ка, пойдём с нами, – потянули они Батурина за обе руки. Батурин не мог отказаться, тем более что весь вечер сам искал встречи с бойцами «Эфиопа».

– Куда это ты летел? – пожимая руку Батурину, спросил Неимущий. – Уж, не за той ли белокурой Афродитой?

– За Афродитой древние греки летали, – с сожалением в голосе ответил Батурин. – Да амурчики со стрелами.

– Значить и у них стрелочник был виноват, – подыграл Олегу Мишель Станиславович.

– У них, может быть, стрелочники со стрелами, а у нас боец Батурин в Якутске таких копий наломал, что греческие амурчики отдыхают, – хохотал Дастан.

– Дон Жуан. Недаром его Виталий Сергеевич кабальером звал. Хотя по-русски переводится это как кабельеро. Нам сваи не давали откапывать сахалярочки. Искали тебя. Требовали сатисфакции, фак их туда, – продолжал нагнетать и Мишель.

– Ну, а я-то тут причём? – смеялся и Батурин. – Я сваи не забивал, не откапывал. Не описывал. Это ваша работа.

– Сваи ты забивать не забивал, а вот девушек, невидимо, портил, подчеркнул Мишель. – Теперь их там некому исправлять. Не хорошо. Поблудил и гуд, гуд бай. Парни даже какие-то приходили, тебя спрашивали. Бандюки настоящие.

– Батурин вспомнил слова Алкиной, что его ищут большие люди. Да и баталии на озере Сайсары всплыли нереальными картинами в его голове.

– Идём по пивку врежем, – предложил Неимущий.

– Бойцы оккупировали два столика в углу у буфета и продолжили разговор.

– Это правда, – продолжил Неимущий. – Просили помочь найти тебя.

– Как пить дать, и сюда прилетят. Натворил ты делов, – интриговал и Станиславович.

– Что ж это получается? Сваю плохо забить – подкапываться, девицу соблазнить, – подкопаются, – отшучивался Батурин.

– Ну, это по твоей части. Ночи пропадал. Кроватка твоя плакала. Теперь и девушки там в слезах, – втягивая пиво вместе с пеной в себя, раззадоривался Дастан.

– Мучительное состояние одиночества исчезало у Олега, но на его смену вползало чувство тревоги. Батурину нужно было больше узнать от ребят, что к чему.

– Окей, окей. Расскажите, когда прилетели, что успели и вы натворить, – отводил внимание от себя Батурин.

– Долго рассказывать. Не будем праздник портить. Праздник не сахолярочка, уйдёт, не вернётся. А рассказать есть что, – проговорил Валя Луцков.

– Так в чём же дело? Я весь внимание, – настаивал Олег.

– Валентин, послушай, а ведь Олег мог бы нам пригодиться в нашем деле, – заметил Неимущий.

– Газобетон варить? – оскалился обнадёженный загадочной ловушкой Олег Батурин.

– Нет! Эта работёнка сродни той, что мы на корабле делали во время экскурсии, – полоснул Олега прямо по глазам своими глазами саблями Валя Луцков. – Только без кулаков, и без дураков,

– Что же это за работёнка? Вязать кого? – заинтригованно интересовался Олег, вспоминая сцену на теплоходе, где разъярённый Валентин Луцков, оседлав неуспокаивавшегося философа, вязал ему руки за спиной.

– Кто ищет, тот всегда найдёт, хотя этих и искать не надо, – загадочно произнёс Виктор Неимущий.

– Заинтриговать заинтриговали. Теперь давай выкладывай… – настаивал Батурин.

– Командиров наших будем вязать, командиров, – непримиримо заключил Луцков.

– За что?! – поразился Олег.

– О-го-го! «За что?». Есть за что! Ты знаешь, сколько прилипло к их рукам? Нахапали. На пол-отряда хватит, – заговорил, горячась, Дастан. – Наши с тобой денежки в их карманах осели! Пока ты газобетон варил, они такую кашу заварили, что хватит целый год рахлёбывать, а то и больше! Думают – с рук всё сойдёт. Нет, субчики. Раньше ворам руки обрубали, мы головы оторвём!

– Каким командирам? – всё ещё не определился Батурин о ком идёт речь.

– Нашим! Обоим! И Кариму милостивому, и гению переворотов – Пройдохе пройдошному! – отрезал крутившийся на стуле юлой Давранов.

– Но Карим не получал денег. Он, ведь, уехал из отряда уже в начале августа, – усомнился Олег.

– Он потому и уехал, что уже всё, что надо получил, – пояснил Валя Луцков. – Ты думаешь, мы остались только сваи подкапывать? Ха-ха! Командиры приходят, командиры уходят. Мы их не выбирали. Оба спустились к нам на головы сверху. Потому нам и надо было так глубоко зарыться, чтобы истину откопать. Недаром в народе говорят: не было бы счастья, да несчастье помогло! Так и у нас. Крысы бегут с тонущего корабля. Мы ещё раз убедились в этом. Наша ревкомиссия обнаружила такие махинации, что некоторых надо за них из университета гнать, а некоторых, может быть, и под суд отдавать. Они нам дали курс старых командиров, мы дадим им курс молодого бойца. Будет и на нашей улице праздник.

– Есть предложение разговоры о делах, как и дела, оставить на будни, а сейчас – на праздник. На праздник, бойцы, – предложил вдруг приумолкший Неимущий.

До часу ночи университет (тысячи студентов и студенток, юных бойцов и ветеранов ВССО), танцевал, пел, тянул лотереи, разгадывал шарады, заставлял кого-то влюбляться, кого-то ревновать, а кого-то не по – детски страдать и от того, и от другого.

Батурин, оставив попытки найти Натали, вернулся в блок поздно усталым и недовольным. Чувство тревоги, какое бывает от неготовности к сдаче экзамена, поселилось в груди и не покидало его, пока он окончательно не провалился в постельную праведность сна.