Текст книги "Политология"

Речь идет о массовой социальной психологии, если и не совсем рабской, то сугубо подданнической. Когда люди изначально (что называется, на «генном уровне») убеждены в том, что от них в этой жизни ничего не зависит. А посему воспринимают окружающий мир, в том числе и государство с его политикой силы, как предопределяемую кем-то свыше данность, изменить которую они не в состоянии. Если еще вчера (при социализме) простому советскому человеку был свойствен социальный оптимизм – наивная вера, что «сказку можно сделать былью», то для нынешнего поколения россиян характерен социальный пессимизм. Они чувствуют себя абсолютно бесправными и ничего от власти не ждут. И в своем преобладающем большинстве не верят, что могут жить иначе. Как показали результаты проведенного в сентябре 2008 г. Институтом социологии РАН исследования, 84 % россиян с разной степенью частоты испытывают чувство собственной беспомощности и невозможность повлиять на происходящее вокруг.

Эта массовая психология «непротивления злу и насилию», проявляющаяся в таких формах «неконвенционального» поведения, как политическая пассивность и абсолютная индифферентность (полное безразличие) людей ко всему тому, что происходит в политической сфере, представляет собой вполне закономерный результат многовековой истории авторитаризма и тотального поглощения общества государством. «В русском народе, – писал П. А. Чаадаев, – есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно ненарушимое, а именно – его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет… И что бы ни совершалось в слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия: скрестив руки на груди – любимая поза чисто русского человека, – он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо – к чему тут обманывать самих себя – ему снова “понадобятся” владыки, всякий другой порядок он с презрением или гневом “отвергнет”»[34]34
  Чаадаев П. Я. Статьи и письма. М.: Современник, 1989. С. 204.


[Закрыть].

В России действительно «зрительское» общество, которое предпочитает смотреть, а не участвовать в том, что происходит в политическом «театре». И то, что русский народ был и остается одним из самых аполитичных народов мира, особо наглядно подтвердили события августа 1991 г. и октября 1993 г. В оценках тех и других очень много говорилось о пролившейся на улицах столицы крови как о самой трагичной их странице. Однако самая страшная правда состояла в том, что в эти тревожные для страны дни и часы громадное число россиян оставалось совершенно равнодушными и к законно избранному президенту, и к заговорщикам, и к конституции (август 1991 г.). Равно как и к тем, кто защищал, а кто штурмовал Белый дом (октябрь 1993 г.).

Еще одна «антирыночная» черта политической ментальности россиян – харизматический тип общественного сознания, преобладание вождистских ориентаций, того, что психологи называют «вождистским синдромом».

В отличие от легитимности власти в западных странах, которая носит деперсонифицированный (структурный) характер, т. е. основана на доверии граждан к устройству государства и его институтам, в России эта легитимность всегда была и остается поныне личностной (персональной). И «политический интерес» основной массы россиян концентрируется не на государственных и партийно-политических учреждениях и структурах, которым народ традиционно не доверяет. А всецело на конкретном лидере-вожде, его харизме как волевой и сильной личности, способной, если нужно, и «власть употребить». И «железной рукой навести порядок», и поставить на место, и наказать «зарвавшихся» чиновников, казнокрадов и т. д.

Феномен популярности В. Путина (и как Президента РФ, и как Председателя Правительства РФ) – и есть отражение этой всенародной востребованности сильного лидера. Лидера, который, придя к власти, «купировал» интенсивно развивавшиеся при Б. Ельцине центробежные тенденции суверенизации бывших автономий в составе РСФСР, восстановил и укрепил властную вертикаль, прямые связи и обратные связи между институтом президентской власти и большинством общества. И тем самым обеспечил политическую и социальную стабильность, некоторые подвижки в материальном благополучии россиян.

С ориентацией на «сильную руку» соседствует и опосредованная ею поразительная способность большинства россиян поддаваться внушению, покупаться на обман. А затем, когда обман обнаружен, воспламеняться лютой ненавистью к объектам былой «всенародной любви». «Долой» – этот предельно краткий и лаконичный призыв следует отнести к числу самых любимых массами на Руси, которые в предбунтарском или бунтующем состоянии, самым иррациональным образом (через погромы и обильное пролитие «барской крови») чаще всего выражают, будучи «доведенными до ручки», свой активный социальный протест.

Еще одним результатом тотального отчуждения народа от политики и общественной деятельности, непризнания за ним права на групповую организацию и защиту своих интересов является отсутствие сколько-нибудь развитой способности к самоорганизации и гражданской самодеятельности. И хотя такое право сегодня декларируется конституцией, подавляющее большинство простых россиян по-прежнему образуют аморфную массу неорганизованных «государству послушных (государство терпящих) подданных», стоящих вне общественных объединений, движений, партий и т. д. Абсолютно не приученных предыдущим развитием к тому, чтобы, когда «обижают», не опускать руки, а активно протестовать и ставить «обидчиков» на место.

Не секрет, что при формальной защите прав работников новым Трудовым кодексом РФ, во многих учреждениях и фирмах, фактически процветает беспредел. Однако в отличие от дореволюционных малограмотных рабочих, которые, как отмечает социолог Константин Кудряшов, «не боялись реально вставать под пули, защищая свои насущные права», их потомки «горазды либо тихо бухтеть на кухне или в Интернете, либо выходить на дурацкие марши с истерическими лозунгами. Когда же дело доходит до ущемления их законных прав, люди предпочитают не бороться за себя, а жаловаться направо и налево президенту, чиновникам, депутатам, газетам, телевидению и друг другу»[35]35
  Аргументы и факты. 2007. № 18.


[Закрыть].

В этой повальной неспособности к организованному социальному протесту, несомненно, сказываются последствия осуществленной социалистическим режимом «атомизации» общества и его превращения в «муравейник, где кишат одиночки». А также последствия беспощадного уничтожения в течение первых 40 лет большевистской власти всех думающих, активных, способных протестовать людей, в силу чего возглавлять активные социальные протесты в России сегодня просто некому – говоря словами В. Высоцкого, «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков».

И хотя в стране нет недостатка во всякого рода партийных и околопартийных общественных структурах и организациях, их деятельность (за редким исключением) воспринимается общественным мнением как бессмысленный, запутывающий и усложняющий действительность фактор. Когда «шуму много, а толку мало».

Данное восприятие в немалой степени связано с тем, что большинство партий и движений представляют собой сугубо персонифицированные верхушечные образования. Своего рода армии с генералами, у которых практически нет «унтер-офицеров» и «солдат», т. е. массы рядовых членов. А в деятельности «партийных штабов» на первом месте стоят личная выгода и притязания на самую высокую власть в системе их амбициозных лидеров, но никак не общественная польза и забота о народном благе.

Даже КПРФ, как хорошо организованная «левая» политическая партия, несмотря на радикальную фразеологию ее руководства и причисление себя к «непримиримой оппозиции», давно уже стала системной партией, склонной скорее договариваться с режимом, идти на компромиссы, чем последовательно отстаивать и защищать интересы народа.

Сказанное в равной мере относится и к постсоциалистическим профсоюзам в лице, прежде всего, созданной в марте 1990 г. правопреемницы ВЦСПС Федерации независимых профсоюзов России. Примечательным здесь является тот факт, что за двадцатилетний период своего существования этот профсоюзный центр так и не смог заставить своих социальных партнеров, т. е. государство и работодателей не то, что выплачивать наемным работникам достойную заработную плату, но хотя бы своевременно платить ту, которую иначе как нищенской назвать нельзя.

Не такуж далек от истины бывший депутат Госдумы, а ныне оппозиционный политик В. Рыжков, когда называет входящие в ФНРП профсоюзы «снотворным для трудящихся или антивиагрой». Подчеркивая, что «более беспомощных, слабых, малоинициативных и формальных профсоюзов нет нигде больше в мире»[36]36
  Независимая газета. 2006. 20 нояб.


[Закрыть].

Следствием этой неорганизованности (или формальной организованности наподобие профсоюзной) и является, если воспользоваться словами А. Солженицына, массовая среди россиян беспомощность и покорность судьбе, превосходящая все мыслимые и немыслимые границы.

Не так уж далека от истины профессор МГУ Е. Шестопал, которая, говоря о социальном протесте как своеобразном признаке «некоего здоровья социума: люди протестуют, потому что не хотят так жить», подчеркивает, что в России «ситуация такая, что сил для протеста нет. Нет и культуры протеста, которая давно была порушена и не возникла на новой почве. Нас скорее ждет вымирание от пассивности, чем от излишней активности… И само это отношение пофигизма мне кажется более опасным, чем анемия или иммунодефицит»[37]37
  Независимая газета – Политика. 2007. 18 сент.


[Закрыть].

Абсолютно не отвечает требованиям процесса демократизации и низкий уровень правовой культуры россиян, в которой в качестве полярных полюсов выступают, с одной стороны, правовой фетишизм, т. е. восприятие законов как панацеи от всех бед. (Примем хорошие законы, и все станет на свои места.) С другой – правовой нигилизм, т. е. игнорирование законов, которые для того только и существуют, чтобы их обходить.

Уже упоминавшийся П. Чаадаев писал: «Идея законности, идея права для русского народа бессмыслица»[38]38
  Чаадаев П. Я. Указ. соч. С. 204.


[Закрыть]. С тех пор мало что изменилось. Страна живет как бы в двух параллельных мирах. С одной стороны, мир фантомной (призрачной) легитимности, где вроде существуют, но не действуют ни закон, ни суд, ни прокуратура. С другой – мир «кулачного (пещерного) права». Права сильного – «кто смел, тот и съел».

А ведь демократии без массового (на уровне правового убеждения) законопослушания не бывает. Ибо демократия (как экономическая, так и политическая) – это не абсолютная, ничем не ограниченная свобода, а свобода, упорядоченная рамками закона. Если же закон не действует, то демократия выливается во вседозволенность, в то, что прочно вошло в обыденный повседневный лексикон россиян как БЕСПРЕДЕЛ. Причем не только криминальный (бандитский), но и «круто замешенный» на коррупции во всех эшелонах власти беспредел чиновничий, административный и т. д.

Как признавал незадолго до смерти один из инициаторов и идеологов демократизации России А. Яковлев, «теперь уже всем ясно, что овладеть тоталитаризмом легче, чем овладеть свободой, преодолеть себя…»[39]39
  Мир новостей. 2005. № 44.


[Закрыть].

Не соответствует демократическому укладу и образу жизни и такая черта российской политической культуры и ментальности, как конфронтационный тип общественного взаимодействия, нетерпимость к инакомыслию и «инакодействию», отсутствие установки на компромисс и поиск консенсуса. Подавляющее большинство россиян вне зависимости от их социального статуса не различают полутонов и видят мир исключительно в черно-белом изображении – через дихотомию «свой – чужой», «друг-враг», живя по принципу «кто не с нами, тот против нас».

Не случайно вся история советской власти – это история ее перманентной (непрерывной) борьбы. С кем только эта власть не боролась? С врагом внутренним и внешним, с блоками, фракциями, уклонами в собственных рядах. С «родимыми пятнами» капитализма, «диссидентами», «отказниками», «подписантами». Даже труд и тот принимал у нас форму неустанной «битвы за металл», за «хлеб», за «план» и пр. По степени варварства и мстительности выпестованное большевиками советское общество смотрелось едва ли не самым социально древним из всех живущих на земле.

Преимущественно через призму этого черно-белого восприятия мира (своего рода «социальный дальтонизм») подходят в России и к политике, сводя ее суть только и исключительно к борьбе за власть и обладание властными ресурсами.

На самом деле «политика, – как справедливо подчеркивает английский профессор-политолог Э. Хейвуд, – есть деятельность, в рамках которой люди создают, сохраняют и обогащают общие правила, по которым они живут. Как таковая, это общественная деятельность, неразрывно связанная с одной стороны, с наличием разнообразия и конфликта, а с другой – со стремлением сотрудничать и действовать совместно»[40]40
  Хейвуд Э. Политология: учеб. для студентов вузов / пер. с англ.; под ред. Г. Г. Водолазова, В. Ю. Бельского. М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2005. С. 26.


[Закрыть].

И чем больше в политике этого стремления к сотрудничеству и взаимодействию, тем она эффективней. И наоборот. Чрезмерно политизированная политика, пронизанная перманентной борьбой за власть, не столько созидает, сколько разрушает.

«Социальный дальтонизм» обусловливает также острый дефицит рационально осознанного понимания того, что помимо различных слоевых, групповых и корпоративных интересов в обществе есть «нечто», возвышающееся над ними. Это «нечто» порождается общей для всех россиян средой обитания и охватывается понятием общенациональный, общегосударственный, общенародный интерес, который включает обеспечение таких непреходящих общих ценностей, как национальная безопасность и независимость (реальный суверенитет), экономическое благосостояние и развитие, свобода и конституционный порядок. «Если демократия открывает широкий простор свободной игре сил, то необходимо, чтобы эти силы подчинили себя некоторому высшему… началу, – писал русский правовед и философ П. Новгородцев. – Свобода, отрицающая начала общей связи и солидарности всех членов общения, приходит к самоуничтожению и разрушению основ государственной жизни»[41]41
  Новгородцев П. И. Сочинения. М.: РАРИТЕТ, 1995. С. 396.


[Закрыть].

Это предостережение П. Новгородцева, высказанное им более 85 лет тому назад, сегодня более чем актуально. Если в России в ближайшее время не будет достигнуто общественное согласие по базовым ценностям развития. Если три основных субъекта общественной жизнедеятельности: государство, бизнес и народ – не перестанут враждовать друг с другом, то стране грозит политический апокалипсис, т. е. исчезновение с политической карты мира в качестве великой и процветающей державы.

Можно было бы и дальше продолжать этот анализ далеких от западной демократии черт российской политической культуры и ментальности, но и изложенного выше достаточно, чтобы заключить: построить цивилизованный рынок и демократию в России в сто (в тысячу) раз сложнее, чем установить диктатуру. Ибо диктатура, которую в Октябре 1917 г. установили большевики, еслии была инородным для традиционного уклада народной жизни «телом», то только в смысле западного происхождения марксизма. В остальном же практически нет. Как это более чем убедительно доказал в своих работах Н. Бердяев, она в целом обладала ментальной идентичностью и опиралась на многовековые устои и формы организации народной жизни.

В этой связи следует особо подчеркнуть его слова о том, что для своей победы большевизм умело «воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху, и вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру, более схожую со старым царизмом. Он воспользовался свойствами русской души, во всем противоположной секуляризированному буржуазному обществу, ее религиозностью, ее догматизмом и максимализмом, ее исканием социальной правды и царства Божьего на земле, ее способностью к жертвам и терпеливому несению страданий… Он соответствовал отсутствию в русском народе римских понятий о собственности и буржуазных добродетелях, соответствовал русскому коллективизму, имевшему религиозные корни»[42]42
  Бердяев Н. А. Философия свободы. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: ЗАО «Сварог и К», 1997. С. 369.


[Закрыть].

Как раз этого-то «ментального соответствия» (ментальной идентичности) не достает нынешним реформам. И укоренение на российской почве западной (импортной) модели рынка с неизбежностью ставит вопрос о коренной ломке традиционного уклада народной жизни и необходимости выработки миллионами россиян новых ценностных ориентаций, новой психологической и мировоззренческой оснастки. А это – дело не одного и даже не «500 дней». Для этого потребуются поколения.

В. Ключевский в качестве обычных явлений «в жизни народов, отсталых и почему-то ускоренно бросившихся вдогонку», особо подчеркивал, что «разрушение старых идеалов и устоев жизни вследствие невозможности сформировать из наскоро схваченных понятий новое мировоззрение, из не связанных с вековыми преданиями и привычками новых занятий сложить новые бытовые условия», – неизбежно потребует долгой и «трудной работы». И пока она не закончится, «несколько поколений будут прозябать и метаться в этом межеумочном, сумрачном состоянии, когда миросозерцание подменяется настроением, а нравственность разменивается на приличие и эстетику»[43]43
  Ключевский В. О. Указ. соч. С. 404.


[Закрыть].

В то же время, говоря о неизбежности и, более того, благостности рыночной модернизации России, следует особо подчеркнуть, что данный процесс никоим образом не означает, что россияне (в итоге) должны стать похожими на американцев или французов. То есть превратиться в стандартизированных по их образу и подобию «космополитов», лишенных национального естества.

Как показывает опыт азиатских стран (тех, кого принято называть «азиатскими тиграми»), такая модернизация вполне осуществима без «вестернизации». Те же японцы или южные корейцы, органически вписавшись в рыночную экономику и процессы демократизации традиционных политических систем, при этом не потеряли своей самобытности и прекрасно сохранили свою национальную культуру.

Точно такие же процессы (при всем своем своеобразии) происходят и в современном Китае, где на вооружение взят лозунг «технологии западные – ментальность наша».

Между тем именно такими «не помнящими родства Иванами» представляют себе в качестве логического итога рыночных реформ граждан России некоторые исследователи. Так, социолог Б. Грушин пишет по этому поводу: «Главное конкретное содержание этого “тектонического” сдвига (перехода России от одного типа цивилизации к другому типу. – О. М.) заключается в замене традиционно российских форм жизни, на протяжении многих столетий (а не только 70 послеоктябрьских лет) базировавшихся на феодальном холопстве и рабстве, некими качественно новыми формами, фундамент которых – свободная личность, и которые в современном мире связываются с понятием евро-американской цивилизации. Это означает, что, имея в виду данные процессы, мы должны говорить о разрыве России не только с идеологией и практикой коммунизма (тоталитаризма), но и с русизмом вообще, русизмом как таковым. То есть не только о смене политических и экономических одежек, но и о коренных изменениях в самой натуре народа, в привычных практиках его жизнедеятельности, менталитете и психологии» (курсив наш. – О. М.)[44]44
  Грушин Б. На пути к самосознанию. Злоключения социологии времен постперестройки / Независимая газета. 2000. 28 сент.


[Закрыть].

Такая «космополитическая», внешне созвучная нынешним процессам глобализации, постановка вопроса не может не вызвать активного протеста. Коренные изменения действительно необходимы и неизбежны. Но меньше всего эти изменения должны означать, что русские (россияне) должны при этом отказаться от «русизма», т. е., отречься от своего прошлого и «вымести старый мир так основательно, чтобы не осталось ни корня, ни пылинки», чтобы исчезла национальная самость, национальная аутентичность, и Россия полностью «обезрусилась».

Если вкладывать в понятие русизма все то, что персонифицирует русских (россиян) среди других народов и выражает их самобытную природу, многовековые традиции и опыт социальной организации жизни, то далеко не все в русизме отмечено печатью холопства и рабства, и однозначно подлежит отрицанию и разрушению. Здесь много чего такого, что в положительном смысле противостоит «гиперпрагматичной» евро-американской цивилизации, прежде всего с точки зрения социальной природы человека, его духовных начал, социально ориентированных норм и правил человеческого общежития. Люди в России хотят жить не только в материальном достатке (зажиточно), но и по совести. Здесь душа, если не каждого, то очень и очень многих жаждет справедливости.

Это, кстати, признает и сам Б. Грушин, подчеркивая в одном из интервью «НГ», что «мы все же отличаемся от западного человека более высокой озабоченностью вещами метафизическими, которые не связаны с хлебом насущным…». И в целом «духовность россиян выше, чем представителей евро-американской цивилизации». Противореча тому, что было сказано выше, Б. Грушин заключает, что «если в этом пункте мы покончим с русизмом, это будет большим минусом»[45]45
  Грушин Б. Социотрясения по-российски / Независимая газета [Фигуры и лица]. 2001. 8 февр.


[Закрыть].

В то же время нельзя не заметить, что в результате бездумной «разнузданной капитализации» России человек как существо духовное у нас сегодня потеснен человеком биологическим – существом, сугубо «пустотелым», у которого там, где должна быть душа, вакуум. Неуемное желание урвать и ухватить, где только можно, и любой ценой «напилить бабла немерено». И который с презрением относится к тем, кто не умеет жить, кто бедный, но честный. Ибо в его глазах честность – это порок, а не достоинство. Быть честным – удел «лохов».

Однако такие «умельцы жить», хотя и выдвинулись на первый план, составляют меньшинство, представляя собой не зерна рыночных реформ, а их плевела. Они – мутная пена, которая рано или поздно сойдет на нет. Большинство же простых россиян, несмотря на все тяготы «рыночной жизни», глубоко в душе остаются носителями таких, издревле присущих нашему народу качеств, как гуманизм и человеколюбие, добродушие и отзывчивость, сострадательность и милосердие, граничащая со святой простотой доверчивость и честность.

Если бы это было не так, то и не было бы в России столь широкомасштабного мошенничества – массового преднамеренного обмана «пустотелыми» тех, кто, будучи по натуре честным и порядочным, считает, что другие точно такие же. А посему становится их легкой жертвой.

В общем и целом, занимаясь рыночным обустройством страны и перенимая все то, что есть ценного в евро-американской цивилизации, русские (россияне) в России не должны разрушать «до основания старый мир» своих обычаев и традиций, своей самобытной «евразийской» ментальности. Не обрезать своих корней. А творить ни на что не похожую, конкретную русскую (российскую) жизнь. Такую модель этой жизни, которая не только внутренне, но и внешне не была бы слепком (простой копией) американской (или какой-либо другой западной) модели.

«Демократия, – отмечает Т. Алексеева, зав. кафедрой политической теории МГИМО, – жива до тех пор, пока допускает разнообразие интерпретаций и многоцветье национальных особенностей. Она всегда будет японской или американской, либеральной или социалистической, развитой или не очень. Превратившись в застывшую «истинную» идеологию или даже религию, демократия уничтожает саму себя, даже если скрупулезно придерживаться выверенных веками демократических процедур»[46]46
  Алексеева Т. Многообразие, а не демагогия. Как определиться с критериями // НГ-Сценарии. 2007. 30 янв.


[Закрыть].

И для того, чтобы этого не произошло, России требуются не «красногвардейские атаки» на старое посредством шоковых имплантаций и терапий, а умело поощряемая и подталкиваемая государством и высшими политическим руководителями в этом демократическом направлении «спокойная» эволюция. Постепенные общественные преобразования, в ходе которых социум имел бы возможность без спешки переработать на свой лад чужое и «выблевать» из него лишнее, все то, что претит ему антропологически – по происхождению, по природе, по духу, по корневым основаниям.

Именно об этом говорит Д. Медведев в своей статье «Россия, вперед!», подчеркивая, что «российская демократия не будет механически копировать зарубежные образцы. Гражданское общество не купить за иностранные гранты. Политическую культуру не переделать простым подражанием политическим обычаям передовых обществ. Эффективную судебную систему нельзя импортировать. Свободу невозможно выписать из книжки, даже если это очень умная книжка. Мы, безусловно, обязательно будем учиться у других народов. Будем перенимать их опыт, учитывать их успехи и просчеты в развитии демократических институтов. Но никто не проживет нашу жизнь за нас. Никто не станет за нас свободными, успешными, ответственными. Только наш собственный опыт демократического строительства даст нам право утверждать: мы свободны, мы ответственны, мы успешны»[47]47
  http://www.kremlin.ru/news/5413


[Закрыть].