Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Отец не знал, как от них избавиться, югославские эмигранты стали для него подобно больному зубу. За прошедшие годы эмиграция оформилась, создалась обширная пропагандистская сеть. Радио, вещавшее на Югославию, разоблачало кровавые преступления клики Тито – Ранковича, выходившие в Москве газеты призывали к свержению «фашистского режима». Теперь трудившиеся там сотни боевиков идеологического фронта оказались не у дел. Они не собирались сдаваться, требовали продолжения священной борьбы против титоизма. Отец понимал – пока не ликвидируется этот источник напряженности, отношения с Белградом будет постоянно лихорадить. Но что делать?

Ему пришла в голову мысль помирить эмигрантов с Тито, получить для них индульгенцию и отправить их с миром домой. Что и говорить, затея выглядела фантастичной, но отец в нее поверил и принялся за ее реализацию. Однако сразу столкнулся с трудностями. Эмигранты уезжать не хотели, кто боялся, кто из принципа, а кому просто пришлось по душе безбедное существование в Москве. «Отказников» возглавил генерал Михайлов. Лишь малая толика согласилась с отцом, но на условиях полного прощения и обеспечения безопасности дома. Тито тоже совсем не жаждал получить подобный подарок. Он не сомневался, эти люди до конца своих дней останутся верными исполнителями приказов Москвы.

Но отец надеялся на успех. Уже на следующий день по прибытии гостя в Москву он завел речь о Михайлове и его людях. Тито категорически отказался встречаться с ними, – если они хотят вернуться, это их дело. Дома предателей отдадут под суд. Отец попытался его уговорить, но никакие аргументы не действовали. Тито стоял на своем: они совершили государственное преступление и достойны наказания.

Отец попал в безвыходное положение: останься эти люди в СССР, неприятностей не оберешься. Он продолжал добиваться от Тито гарантий, вновь и вновь уговаривал его встретиться с Михайловым. Все напрасно.

Тогда отец решился на последний шаг. Когда они с Тито направлялись в Киев, он приказал привезти туда делегацию югославских эмигрантов. Он буквально столкнул Тито с ними нос к носу. Отступать оказалось некуда, встреча состоялась. Отец вырвал согласие. Тито сквозь зубы обещал, что те, кто не совершил преступлений против своего народа, преследоваться не будут. Вскоре после визита югославская эмиграция потеряла свой юридический статус в нашей стране. Газеты закрыли, радиопередачи запретили уже давно, еще до первой поездки отца в Белград, а теперь прекратило существование и землячество. Оставалось или возвращаться домой, или переходить на положение советских граждан. Такую возможность им предоставили. Большинство уехали, правда, с неохотой, знали, что дома встретят не цветами. Так и вышло. После пересечения границы всех изолировали, не арестовали, но лишили права передвижения и долго и придирчиво допрашивали, кое-кого отпускали, а многим пришлось предстать перед судом. Отец попытался вмешаться, но тщетно. Правда, он не проявлял особой настойчивости, не хотел дополнительных осложнений с Тито.

Тем, кто остался на свободе, тоже пришлось несладко. Предателей нигде не жалуют.

Пока же Тито не спеша двигался поездом от западных границ к Москве. На каждой станции его встречали хлебом-солью. Вчерашний «фашист и убийца» возвращался «верным ленинцем».

В гостях югославы пробыли долго, более трех недель. Тогда вообще визиты наносились обстоятельно. Тито неспешно вел переговоры, объездил всю страну. Отцу хотелось продемонстрировать ему наши достижения. Внешне представлялось: отношения не только двух стран, но и двух партий – на это делался особый нажим – становятся почти идиллическими.

Но только внешне. Меня настораживали отдельные реплики отца, хотя он и продолжал очень тепло отзываться о Тито, видел в восстановлении дружбы с Югославией еще одну свою победу. Я чувствовал, что-то его гнетет, тревожит. На мои расспросы отец реагировал необычно вяло, отвечал неохотно. Мало-помалу я уяснил себе: отец все больше приходил к мысли, что Белград претендует на роль некоторого альтернативного по отношению к Москве центра коммунистического движения.

Сталинисты злорадствовали. Кое-где даже стали звучать, пока еще робкие, намеки на оппортунизм отца. По тем временам обвинение грозное. Было от чего приуныть.

Отец пока и сам еще не созрел к восприятию иных, отличных от выработанных на Старой площади, точек зрения. До плюрализма еще предстояло шагать и шагать. Демократия, гласность едва выбрались из подвалов Лубянки и настороженно озирались, как бы не отправили обратно. Тито же подчеркнуто афишировал свою самостоятельность. Его суждения о событиях, происходивших в странах народной демократии, не только не совпадали во многом с нашими, но порой диаметрально расходились. Обе партии сохраняли единство в одном: будущее мира за социализмом. Но за каким? До сего дня мир знал лишь одну неоспоримую, как говорили, модель – советскую. А тут возникла еще и югославская. Кое-кому она представлялась более привлекательной. Оказавшиеся на перепутье поляки и венгры внимательно приглядывались к опыту еретиков-соседей.

Нарушение единства оставалось самым грозным преступлением мысли. Такой поворот событий отец явно не предвидел. Он пытался откровенно поговорить с Тито. Тот заверял в полной лояльности, но от своего особого пути к социализму отрекаться не намеревался. Это то скрытое, то выплывающее наружу соперничество серьезно влияло на зреющие в Восточной Европе кризисы. Оно не раз подводило наши страны к грани разрыва. Так и останутся в истории Тито и Хрущев друзьями-соперниками.

Одной из острых проблем тех лет стал вопрос о членстве Югославии в Варшавском договоре. Вначале у отца вообще не возникало сомнений: все социалистические страны должны держаться вместе, вместе делить и победы и поражения. Так куда легче отразить врага. Однако, когда он высказал свои соображения Тито, то наткнулся на стену. Отец не стал давить, побоялся перегнуть палку. Он надеялся, что со временем Тито одумается. Пока же сошлись на том, что Югославия не вступит в Варшавский оборонительный договор, но в случае войны выступит на нашей стороне. Осторожность Тито отец воспринимал как естественную реакцию на печальные события недавнего прошлого. Он трезво оценивал: позиция Тито отражает настроения народа. Отец все понимал, но душой принять не мог.

И я не понимал позиции Югославии. В моем сознании мир четко делился на два противостоящих лагеря, выбор казался простым: или с нами, или с ними. На мои вопросы отец не давал четкого ответа, но мне запомнилось одно из его толкований. Он предполагал, что американцы своей помощью, особенно военной, в какой-то мере опутали, подкупили Тито. Теперь он вынужден действовать с оглядкой. Возможно, он и согласился бы с нашими предложениями, но тогда придется порвать с США. Вот Тито и лавирует, пытается наладить дружбу с Советским Союзом и не испортить сложившиеся отношения с Америкой.

Отец всеми силами старался продемонстрировать гостю, где его истинные друзья. Он сопровождал его в поездке по стране, пообещал ознакомить с нашими последними достижениями в военной области. Тем самым отец как бы подчеркивал, что хотя Югославия и не хочет вступать в оборонительный союз, но она все-таки своя. На подмосковном аэродроме в Кубинке Тито и его делегации решили продемонстрировать новые самолеты. До этого их никому не показывали на земле, только в воздухе на авиационных парадах.

На летном поле выставили всё, чем мы могли похвастать в те годы: ЗМ (М-4), Ту-16, Ил-28, истребители и даже последнее достижение – стратегический бомбардировщик Ту-95. Я его видел впервые. Красота форм самолета не могла не вызвать восхищения – поджарый фюзеляж на длинных стройных ногах, вращающиеся навстречу друг другу изящные лопасти винтов.

Праздник открылся воздушным парадом. МиГи демонстрировали воздушную акробатику, вертелись каруселью, пролетали над самой землей и затем свечой взмывали в небо. По завершении программы самолеты, не нарушая строя, приземлились тут же на аэродроме. Через несколько минут пилоты представились высокому гостю.

Затем начали обход. Перед каждым самолетом лежали бомбы, снаряды. Подтянутые офицеры давали пояснения. Тито внимательно слушал, задавал вопросы, переводчик ему не требовался. Он присматривался к товару, как купец, явно сравнивал с тем, что ему предлагали американцы. Выбирал. Прикидывал.

Отец неотступно следовал рядом, но в разговор не вмешивался, только улыбался каким-то своим мыслям.

Особенно надолго Тито задержался у Ту-95. Бомбовая нагрузка, дальность полета – все это впечатляло. Но не поражало… И другие страны могли похвастаться подобными достижениями. Дававший пояснения офицер закончил свой доклад, так и не назвав скорость полета. Тито задал вопрос. Офицер замялся, повисла пауза. Тито вопросительно посмотрел на отца: «Если это, конечно, тайна…» – начал Тито. Отец перебил его: «От друзей у нас нет секретов». Он кивнул вытянувшемуся по стойке смирно капитану: «Докладывайте». Тот вобрал в легкие воздух, но не произнес ни слова. Глаза его впились в стоявшего позади отца невысокого, плотного военного, командующего ВВС маршала Жигарева. «Докладывайте», – эхом отозвался он. Только после этого офицер произнес: «Скорость…», но отец перебил его. Он подтолкнул Тито локтем и со смехом произнес: «Дисциплина, я им тут не указ».

Тито в ответ рассмеялся: «И у нас так же. Мы с вами далеко, а командир под боком». Окружающие вежливо зашелестели смешками. Наконец все успокоились. Вспотевший от напряжения капитан смог продолжить рапорт: «Скорость несколько меньше 900 километров в час, – он на секунду снова запнулся, – но больше 850».

Стоявший рядом с Тито югославский министр обороны что-то зашептал на ухо своему шефу. Тито недоверчиво покачал головой, его не проведешь: у турбовинтовых самолетов скорость не превосходит 650 километров в час.

Офицер молчал. Но тут вмешался отец, недоверие гостя его задело. Призвав в свидетели командующего авиацией, он стал доказывать гостю, что его не обманывают. В ответ на его тираду Тито вежливо кивал головой. Каждый остался при своем мнении.

Вскоре гости покинули нашу страну. Тито и отец распрощались как друзья.

По давней традиции, в день Воздушного флота 18 августа, а вернее в ближайшее к нему воскресенье, в Тушино всегда устраивали грандиозный авиационный праздник. К сожалению, в августе в Москве – то дождь, то солнце. Не раз устроителям приходилось переносить парад на следующий выходной, потом еще на неделю, а порой и вовсе отменять его.

Отец и тут решил все переиначить. День авиации он не тронул, но проведение воздушного парада предложил перенести на июнь. Правда, новый порядок просуществовал недолго. В поисках денег на жилье и другие неотложные нужды отец добрался и до авиационного праздника. Он считал, что расходы на его подготовку, многочисленные тренировочные полеты десятков и сотен самолетов обходятся слишком дорого. Его убеждали, что москвичи привыкли к параду, на Тушинское поле собираются сотни тысяч человек, но отец стоял на своем. «Люди больше обрадуются еще одному жилому кварталу», – парировал он все возражения. В результате в начале 1960-х годов воздушные парады вообще отменили.

В тот, 1956 год, год надежд и духа Женевы, отец предложил пригласить на торжество делегации зарубежных стран, в том числе капиталистических. Позвали в гости и американцев.

Отца поддержали далеко не все. «Конечно, сами высокие гости, – возражали отцу оппоненты, в том числе и министр обороны Жуков, – вряд ли смогут высмотреть секреты, для этого у них не хватит ни знаний, ни навыков, но каждый привезет с собой целую свиту профессиональных и отлично натасканных разведчиков. Они своего не упустят, зафиксируют и разложат по полочкам каждую мелочь. А именно в мелочах и скрыто главное».

С позиций разведки они были, без сомнения, правы. О том же свидетельствуют сами американцы. В Соединенных Штатах в 1988 году в издательстве «Харпер и Роу» вышла книга историка Мишеля Бишлоса «Майский день. Эйзенхауэр, Хрущев и дело У-2». В ней подробно разбирается история эволюции послевоенного воздушного шпионажа США против Советского Союза.

Автор пишет, что генерал Натан Туайнинг, Ле Мэй и девять других офицеров ВВС из состава делегации США рассматривали свой визит в первую очередь как способ получения информации о реальном состоянии нашей военной авиации.

Президент Эйзенхауэр заглядывал дальше. Он усматривал в приглашении первые шаги к установлению взаимного контроля. В частности, он сказал тогда:

– Если они хотят обмениваться военными делегациями и на самом деле видеть, что в других странах предпринимается в военной области, они должны приглашать наших командиров… Мне очень любопытно узнать, как далеко Советы готовы зайти в своих продвижениях по пути к установлению дружеских отношений.

Отец мыслил очень сходно, но в отличие от президента США, желающего посмотреть, приготовился показать.

– Мы воевать не собираемся. Давайте протянем руку и одновременно продемонстрируем свою силу. Покажем, что мы не просители, а равноправные партнеры, – подчеркивал он.

На воздушном параде в Москве в воскресенье 23 июня, кроме генерала Натана Туайнинга со свитой, присутствовали делегации многих стран, в том числе из всех великих держав: из Китая во главе с генерал-полковником Ло Ялоу, из Великобритании приехал маршал авиации Пайк и другие старшие офицеры Королевских военно-воздушных сил, французскую делегацию возглавлял генерал армии Бани.

Так у нас повелось: к параду в конструкторских бюро спешно готовили новинки, порой перед трибунами представал единственный опытный экземпляр истребителя или бомбардировщика. В том году иностранных специалистов решили удивить не только качеством, но и количеством. Особенно, тяжелых бомбардировщиков. Но их можно было пересчитать по пальцам: десяток ЗМ (М-4) да три или четыре Ту-95. Негусто. Тогда решили применить хитрость, известную еще с древности.

Степенно проплывавшие над Тушино тройки мясищевских бомбардировщиков, едва исчезнув из глаз, прибавляли газ и, поспешно облетев Москву, вновь появлялись над трибунами. И так раз за разом. Казалось, этот поток никогда не иссякнет. Не знаю, насколько фокус подействовал на американцев, но отец заразительно смеялся, рассказывая вечером об этой проделке.

Пребывание гостей не ограничилось посещением почетной трибуны в Тушино. Они, как и задумывал отец, осмотрели самолеты на земле, а затем разъехались по аэроклубам, авиационным училищам и заводам. Особых секретов им не раскрывали, но русское радушие и гостеприимство демонстрировали в полной мере. 30 июня главнокомандующий советскими ВВС главный маршал авиации Жигарев в Доме Советской Армии устроил прощальный прием.

Отец сначала не собирался на него, но к вечеру передумал. Очень уж ему хотелось самому убедиться в эффекте, произведенном его затеей. Когда он появился в обширном зале, прием только разгорался, столы ломились от угощений.

В те годы приобщения к мировой цивилизации мы только начинали постигать непростую науку этикета, порой успешно, чаще не очень. В устройстве приемов хозяева не знали удержу, стремились поразить гостей размахом и щедростью, тем более что все оплачивалось не из своего кармана. Иностранцы, отдавая должное напиткам и закускам, посмеивались над русскими. Только после того, как отец заприметил гостей, хозяйственно смахивающих со стола в объемистые сумки целиком тарелки закусок и конфет, он решил прекратить вакханалию. Отец долго жучил протоколистов: на Западе знают счет деньгам, после их приема гости едут домой ужинать, а после нашего – три дня не обедают. Средства, отпускаемые на подобные мероприятия, резко сократили, но предприимчивые чиновники выискивали любые лазейки.

С появлением отца настроение в зале изменилось, присутствующие как бы подтянулись. Отец же вел себя непринужденно, заговаривал то с одними, то с другими, шутил, но от американцев держался на расстоянии.

Когда подошла пора официальных приветствий, он провозгласил тост за президента Эйзенхауэра, за мир и дружбу. Казалось, пора расходиться, но отец все медлил, он ждал удобного момента, ему хотелось поговорить о ракетах. Только они способны поразить заокеанских генералов. Самолетами их не удивишь, хоть целый день кружи в праздничной карусели. Американские самолеты не хуже, а базы их во множестве натыканы сразу за нашим забором. Изменить соотношение сил могли только ракеты. Через полгода, может чуть побольше, предполагалось начать испытания «семерки», но отец не собирался дожидаться первых пусков. Он намеревался ее использовать уже сейчас. Перегнувшись, насколько позволял ему живот, через стол, спросил генерала Туайнинга, не имеет ли тот желания познакомиться с советскими ракетами.

Генерал остолбенел от неожиданности, но, тут же придя в себя, с готовностью кивнул в ответ.

– У нас очень хорошие ракеты, – продолжал отец, – мы их вам покажем, если вы нам покажете свои.

Отец замолчал, ожидая реакции. Но американец не знал, что ответить. Подобного поворота событий в Вашингтоне не предусматривали.

– Только не сейчас, – не дождавшись реакции, снова заговорил отец. – Пока рановато! Но можно условиться о сроке. И сначала вы покажете нам свои. Не одним же нам раскрывать двери. А пока вы держите свои при себе, а мы останемся при своих. Давайте посоревнуемся.

Отец довольно улыбнулся. Пусть теперь гости поломают голову, поспорят. А там последует и подтверждение его слов, залетает «семерка».

Отец ожидал вопросов, рассчитывал продолжить разговор, но генерал Туайнинг не отозвался. Отец немного обиделся. Невнимание со стороны гостя его задело.

Вернувшись домой, отец посетовал на высокомерие американцев, сказал, что они кичатся своей недосягаемостью.

– Но это не надолго, – улыбнулся он. Оптимист по натуре, отец имел в виду не только королёвскую ракету, но вообще преимущества нашей социалистической системы. – Пройдет немного времени, и мы заговорим на равных.

Через несколько дней он подтвердил свою заявку. Выступая в Москве, сказал, что наша страна обладает возможностью запустить ракету на 8 тысяч километров. Его официальное заявление только усилило желание американцев узнать, что же там скрывается за «железным занавесом».

На следующий день после приема делегации разъехались по домам. Хитрость отца с бомбардировщиками удалась лишь отчасти. Американские специалисты достаточно высоко оценили технические характеристики наших самолетов, но в советском бомбардировочном флоте достойного противника не увидели.

Что же касается возможности взаимного ознакомления в неопределенном будущем с ракетными и авиационными базами, то в США имелись иные планы.

В Вашингтоне считали, что вполне можно обойтись и без приглашения отца. Современнейший, высотный, недоступный ни авиации, ни зенитной артиллерии, ни ракетам ПВО самолет-разведчик У-2 ждал разрешения на первый полет над территорией Советского Союза. Что касается пушек и самолетов, тут спору нет, а вот утверждение американцев в отношении зенитных ракет можно принять только с оговорками. Лавочкинская 25-я, несшая службу на кольце ПВО вокруг Москвы, обладала, как записано в формуляре, «рабочим потолком в 23–24 километра». Работы по ней завершились еще в 1952 году. Вся беда в том, что самолету требовалось буквально напороться на ракету. Перемещать их с места на место пока на удавалось, старты жестко привязывались к забетонированным в землю площадкам. К тому же самолет еще следовало вовремя обнаружить. В общем: если, если и если…

У-2 стоял в готовности уже не первый месяц. Полет бы давно состоялся, но приглашение делегации США на авиационный праздник сдвинуло планы на июль. Генерал Туайнинг все знал и, возможно, поэтому отнесся к предложению отца несколько высокомерно. Слова отца расценил как хвастовство и именно так донес их до президента Эйзенхауэра. Протянутая отцом рука повисла в пустоте.

Попытки разведать нашу территорию американцы предпринимали постоянно. На эти цели тратились миллиарды, а методы работы не всегда отличались щепетильностью. Они определялись уверенностью, что территория США, защищенная двумя океанами, находится вне досягаемости. Разве что аккредитованный журналист или дипломат с немалыми звездами на упрятанных под цивильным пиджаком погонах выведает какую-нибудь нью-йоркскую или вашингтонскую сплетню.

Американцы просто не сомневались в своем праве быть в курсе наших дел. Все началось сразу после войны с постоянных полетов разведывательных самолетов вдоль наших прибрежных границ. Они страшно раздражали Сталина, но пока ничего противозаконного американские летчики не совершали. Ничего нельзя было поделать – море открыто для всех. ПВО внимательно отслеживала курс американских самолетов. Стоило пересечь невидимую линию границы, как… в очередном ТАСС-ском протесте сообщалось, что после принятия необходимых мер «самолет удалился в сторону моря». Все понимали, что это двусмысленное выражение означает падение обломков в воду. Опасная игра продолжалась не один год. К ней привыкли обе стороны.

В конце 1940-х годов умами американцев овладела новая идея. В те годы исследования атмосферы заметно продвинулись вперед. Ученые выяснили, что на больших высотах ветры дуют устойчиво с запада на восток. Вновь открытый природный феномен тут же решили приспособить к делу. На бумаге все выглядело до смешного просто: стоит где-то в Европе запустить воздушный шар, и он начнет свое путешествие. Пролетев над Советским Союзом, шар опустится в Японии или другом близлежащем районе. Под аэростаты подвесили фотоаппараты, магнитофоны для записи радиосигналов, приборы для взятия проб воздуха и другие столь же хитроумные устройства. Воздушные шары поплыли над нашей страной. Через заданные промежутки времени срабатывали затворы камер, открывались и закрывались горловины датчиков, переключались диапазоны приемников радиоизлучений. Далеко не все посланцы добирались до места назначения. Прохудившиеся баллоны теряли высоту и приземлялись, одни в тайге, другие в поле. Газеты то и дело объявляли о таинственных находках лесников или трактористов. На их поиски энтузиасты стали отправляться в лес, как по грибы. Часть шаров сбивали самолеты-перехватчики. Но все это – капля в море.

В начале операции Москва реагировала чрезвычайно резко. Что только не предпринималось! Добытую аппаратуру демонстрировали на специальных выставках. Устраивали пресс-конференции. В страны, как-то связанные с запуском шаров, направляли ноты протеста. Апеллировали к проблеме обеспечения безопасности полетов гражданской авиации. Ведь столкновение с увесистым грузом аэростата привело бы к неминуемой гибели самолета и всех в нем находившихся пассажиров. Все впустую.

С течением времени запуски из скандала превратились в рутину. Шары продолжали летать над нашей страной. Мы то протестовали, то замолкали. Американцы запускали их то больше, то меньше. Очередной пик пришелся на начало 1956 года, дни работы XX съезда.

Свою «любознательность» в США оправдывали синдромом Перл-Харбора, реакцией на неожиданное нападение японцев на флот США 7 декабря 1941 года. Можно привести и иные аргументы, давно известно: сила есть, за оправданиями дело не станет.

Отец не придавал особого значения полетам этих баллонов. В его глазах они выглядели дорогостоящим развлечением. Куда занесет ветер дрейфующую гирлянду? Где сработают затворы фотоаппаратов? Что они снимут? Тайгу? Болота? Облака? Или аэродром? Даже фотографии военных объектов в глазах отца значили немного. Подобная информация важна перед войной, когда выбирают цели для удара, а в мирное время?… В близость войны отец не верил.

Однако рассуждения рассуждениями, а нарушения границ больно били по нашему национальному самолюбию.

И по ту сторону океана нервничали. Правда, по другому поводу. Получаемая отрывочная информация никак не оправдывала произведенных затрат. А американская разведка не сомневалась в своем праве «следить через замочную скважину, – повторю любимое выражение отца, – за тем, что происходит в спальне у соседа».

Начиная с 1954 года в США развернулись работы по созданию высотного самолета-разведчика, недоступного никаким средствам противовоздушной обороны. Конструктор самолетов «Локхид» Келли Джонсон предложил вариант. К работам приступили на свой страх и риск, директор ЦРУ Аллен Даллес нашел предложения заслуживающими внимания и подпитывал изыскания из секретных фондов.

В феврале 1955 года опытный образец самолета был готов. Его окрестили У-2.

Однако использовать разведчика по назначению пока побаивались. Пролет вблизи границ, в крайнем случае, пересечение ее всегда можно объяснить навигационной ошибкой. У-2 предназначался для длительных полетов над чужой территорией, запаса горючего ему хватало на десять часов. Об ошибках в определении своего местонахождения говорить не придется. Война, конечно, из-за подобного инцидента не начнется, но скандал мог разразиться грандиозный.

Возникла идея привязаться к проблеме разоружения. В мае 1955 года стороны согласились, что никакое соглашение, связанное с сокращением вооружения, невозможно без эффективного контроля за его осуществлением. Я уже упоминал, что на этом месте запнулись на долгие годы. Сама мысль о допуске иностранцев на секретные объекты нашим генералам казалась чудовищной.

Даже отец не позволял себе заходить так далеко. Он понимал, что контроль необходим. Но как осуществить его, не нарушая военных тайн?

Более всего отец боялся, что с помощью инспекций американцы удостоверятся, насколько мы слабее, и это может подтолкнуть их к нанесению упреждающего удара. Предложения разбомбить нашу страну, пока она еще не набрала сил, не раз звучали со страниц американской печати, о соответствующих планах Пентагона сообщала разведка. Отец считал, что с инспекциями следует повременить до того времени, когда возможности взаимного разрушения если и не сравняются, то станут взаимно неприемлемыми.

Однако ожидание не входило в планы американцев.

Сотрудник ЦРУ Макс Милликан предложил в качестве одного из методов контроля план «открытого неба». В соответствии с ним обе стороны могли летать над территорией соседа и фотографировать если и не все, что вздумается, то многое из того, о чем сегодня нельзя и подумать. План, казалось, предоставлял равные возможности, оставалось неясным одно, как мы долетим до США и как сможем использовать полученную информацию. Американцы хорошо понимали неадекватность своего предложения, их устраивали оба варианта ответа: если русские принимали план, президент Дуайт Эйзенхауэр освобождался от необходимости отдавать приказ У-2 нарушить советские границы, если они отказывались, нелегальный перелет границ выглядел более обоснованным.

План «открытого неба» включили в качестве одного из основных предложений в пакет, который президент взял с собой в Женеву в июле 1955 года. Его решили выложить на стол переговоров не в первый день, сначала хотелось получше познакомиться, примериться друг к другу. Отношения складывались благоприятно, политические разногласия уговорились не выносить за двери зала заседаний. Эйзенхауэр предложил в перерывах всей компанией посещать бар, чтобы снять, как он говорил, неприятный осадок.

В четверг 19 июля на дневном заседании, как всегда по бумажке, президент изложил свои предложения. Склонный к компромиссам Булганин не высказал возражений. Из его слов следовало, что американский план обладает «определенными достоинствами» и пригоден «для дальнейшего изучения». Отец едва сдержался. На заседании он ничего не мог поделать, не затевать же при всех спор с собственным премьер-министром.

Отец решил воспользоваться непринужденной обстановкой, установившейся в баре. Во время коктейля он отыскал президента. Они нередко обменивались шутками. Накануне, в среду, Эйзенхауэр представил ему Дэвида Рокфеллера. Отец со смехом облапил его, восхищаясь тем, что миллиардер выглядит как все люди, а одет даже скромнее других присутствующих. И американцы, и русские всласть посмеялись.

Сегодня отец тоже начал с шутки: «Вы, американцы, считаете, что у нас в советском руководстве нет демократии, все повторяют одно и то же. На самом деле мы далеко не всегда согласны друг с другом, бывает, и спорим». Дальше он принял серьезный тон: «Я не могу согласиться со своим другом Булганиным, хотя он и Председатель Совета министров. Ваше предложение – это узаконенный шпионаж. Не столь важно, чем вы руководствовались, но зачем вы пытаетесь нас одурачить? Такой план очень выгоден для вас, американские военно-воздушные силы получат всю необходимую информацию, а мы – ничего».

Эйзенхауэр попытался переубедить отца, но тот остался непреклонен: шпионить у себя дома мы не позволим никому. Создалась щекотливая ситуация: глава делегации признал план заслуживающим внимания, а отец отвергает его. Поэтому, убедившись, что президент понял серьезность высказанных им слов, отец не стал спорить, когда Эйзенхауэр на прощание попросил «не выкидывать идею за окошко».

Из Женевы отец привез подаренную Эйзенхауэром красочную, выполненную в желтых тонах брошюру, рекламирующую «открытое небо». Дома он дал мне ее проглядеть, сопроводив словами восхищения достижениями современной техники. Действительно, фотографии впечатляли. На сделанном с десятикилометровой высоты снимке сначала проглядывал общий план города, на следующем уже различались дома, затем автомобили. Завершалось все мутноватой фигуркой человека, расположившегося в шезлонге во дворе своего дома с газетой в руках.

Возможности заокеанской фототехники еще более убедили отца, что допускать в наше небо американские самолеты нельзя. До конца года тянули время, а 25 ноября 1955 года Председатель Совета министров Булганин в своем послании президенту США Эйзенхауэру отверг план «открытого неба» как неприемлемый, нарушающий суверенные права Советского Союза.

Если не открывают дверь, можно попытаться пробраться через окно.

Вообще весна 1956 года оказалась богатой на сюрпризы. В день отплытия делегации из Калининграда в Портсмут в Берлине открыли подкоп. Американцы из своей зоны прорыли тоннель к кабелям военной связи советских оккупационных войск и в течение длительного времени подслушивали наши разговоры. Правда, под контролем: КГБ через свою агентуру в Англии знал об этой затее с самого начала. Эта игра продолжалась довольно долго. Но все имеет конец. При очередной проверке кабелей «обнаружили» не зафиксированное на чертежах ответвление. Стали разбираться подробнее, установили место подключения: ближайшая точка к Западному Берлину. Наши планировали захватить американцев с поличным, но в последний момент операция сорвалась. Дежурившие в тоннеле агенты, почуяв неладное, успели убраться восвояси. Группа захвата обнаружила только впопыхах брошенную горячую кофеварку.