Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Такое дело, каким руководил он, можно было вести только с характером Королева – характером полководца».[119]119
  Раушенбах Б. Праздные мысли. М.: Аграф, 2003. С. 17, 20.


[Закрыть]

Как и всякий гений, в своей менеджерской вотчине Королев конкурентов не терпел. Михаила Кузьмича Янгеля, в начале пути начальника «королевского» научного института (Королев там всего лишь заведовал отделом), Королев быстро подмял под себя, сначала сжевал, а потом и вовсе «сослал» на серийный завод в Днепропетровск, осваивать в производстве его, королевские, ракеты.

Но не на того нарвался. Янгель, сам управляющий от Бога, не сдался и вне досягаемости Королева создал свое конструкторское бюро, стал проектировать свои ракеты, вырос в достойного конкурента Королева, а затем и перерос его. Перерос потому, что, в отличие от Королева, всем своим весом вынуждавшего заводских технологов подстраивать производство под «его» чертежи, военных – приспосабливаться к «его» ракетам, Янгель постоянно настраивался на потребителя, на технологов и эксплуатационников, разрабатывал свои ракеты под них и для них. Именно за это Янгеля вполне заслуженно любили и на заводах, и в боевых частях. Он стал выдающимся конструктором, технологом и эксплуатационником в одном лице. Такое сочетание инженерных достоинств гарантирует успех любому техническому проекту, будь то ракета, автомобиль, компьютер или кухонный комбайн.

Владимир Николаевич Челомей и по повадкам, и по сути отличался и от Королева, и от Янгеля. Он в первую очередь ученый, его влекло неизведанное, новое, а уж как его фантазии воплотятся в железо, пусть думают конструкторы с технологами. От эксплуатационников он, по возможности, старался отмахнуться, их претензии казались ему докукой, мешающей заниматься «делом», как и финансово-организационные хлопоты. Его дело – думать, творить, а «они» обязаны обеспечить ему все условия.

И он творил, как в области теории колебаний, столь важной в ракетостроении, где все непрерывно трясется, вибрирует, резонирует, так и в поиске новых, казалось бы немыслимых, конструкций.

Я уже рассказал о многих из них. Напомню лишь о «выстреле» крылатой ракетой из контейнера, ставшем основой современного мирового ракетостроения. Все в мире теперь стартуют из контейнеров. Все раскрывают крылья не до, а после старта. Или «ампулизация» межконтинентальной ракеты УР-100, открывшей эру неприхотливого, истинно солдатского стратегического вооружения. Эти новации Челомея с годами стали такими же тривиальными, как колесо, как Архимедов рычаг, как вилка за столом… Их тоже кто-то когда-то изобрел. И их изобретателям тоже, как и Челомею, когда-то объясняли «разумные» соотечественники, что глупо катить то, что можно тащить, или насаживать на острие кусок мяса, который проще схватить рукой.

На испытаниях все трое тоже вели себя по-разному. В случае аварии ракеты поиск причин – самая интересная и важная составляющая в создании новой конструкции. Королев и даже Янгель отдавали приказ аналитикам: разобраться и доложить.

Челомей же, вместе со своими инженерами, сам садился за расшифровки записей телеметрии. Нередко именно он через день, два, неделю, зайдя в общую комнату, сообщал: «Я знаю, что произошло». Свои догадки Владимир Николаевич неизменно сопровождал исписанными от руки страницами формул и расчетов.

Я не берусь судить, кто из великой троицы заслуживает первого места. Все трое и никто в отдельности. Все трое создали нашу космическую славу, каждый по-своему, борясь друг с другом и одновременно дополняя друг друга.

Да, они боролись друг с другом не на жизнь, а на смерть. Каждый из них делал все для того, чтобы избавиться от конкурентов и конкуренции, единолично утвердиться и на земле, и в космосе. Такое поведение естественно. Конкуренция стимулирует и мысль, и бойцовские качества. В тот или иной период времени то один, то другой вырывался вперед и тут же стремился, воспользовавшись моментом, подмять под себя конкурентов. Потом конкурент брал реванш, и все начиналось сызнова.

Стало модным изображать наших прославленных конструкторов противостоящими власти одиночками. Это не так. Очень важно не забывать, что конструкторы, в том числе Королев, Янгель, Челомей, – не кабинетные ученые, а создатели реальных конструкций, заказываемых правительством для конкретного применения. Уже в силу этого они были обязаны постоянно взаимодействовать и с властями, и с военачальниками. Они всегда оставались частью «системы», ибо без системы, без заказчика они оказались бы, как оторванный от Земли Антей, лишенными всего: и ресурсов, и потребителей.

Естественно, порой то один, то другой входил в противоречие и с самой «системой», и с отдельными ее частями, боролся с ее отдельными представителями. Особенно когда «система» отдавала предпочтение конкуренту. Без борьбы ничего никогда не достигнешь. Выигрывал только тот из них, кому удавалось привлечь «систему» на свою сторону.

Так что нам, моему поколению, несказанно повезло, что мы жили и работали с Челомеем, Янгелем, Королевым и многими другими, кого я не назвал.

Еще одна «скользкая» тема. В последнее время то и дело слышится, что Челомей добился успехов, государственной поддержки только благодаря тому, что мне довелось у него работать. Будь это правдой, мне оставалось бы только гордиться. Помочь реализоваться гению – что может быть почетнее? К сожалению, все это досужие вымыслы. Я уже не говорю об абсурдности самого утверждения, что гением, создателем невиданных ранее ракет, спутников, космических станций можно стать по протекции, по блату. По блату можно только растранжирить неправедно полученные ресурсы.

И тем не менее, слухи живучи, их распускают и в чем-то не очень преуспевшие конкуренты Челомея, и просто охочие до «жареных» сенсаций посторонние. К сожалению, со временем сплетни обретают статус исторического факта. Поэтому попытаюсь объяснить.

Начну с якобы перекоса капиталовложений в пользу Челомея. Казалось бы, тут и доказывать нечего. Сравнив конструкторские бюро всей троицы: Королева, Янгеля, Челомея, легко увидеть, что они соразмерны. Очень различны по своему внутреннему содержанию, что отражает сущность каждого из них, но соразмерны. Таким образом отец, правительство сохраняли баланс, не позволяли ни одному из них пересилить конкурента.

О первом знакомстве отца с Челомеем я рассказывал. Оно произошло, когда я еще учился в институте и вообще не подозревал о существовании такого очень засекреченного ракетного конструктора.

В чем же дело?

Бывшим конкурентам таким не очень достойным способом хочется бросить тень на достижения Челомея и оправдать свои провалы. Однако в технике содеянное говорит само за себя.

Бывшие политики, ищущие любые оправдания своему участию в заговоре против отца, тоже разыгрывают «челомеевскую» карту. Один из таких «воспоминателей» – бывший московский партийный секретарь Николай Егорычев. К ракетным делам он касательства никакого не имел, но теперь охотно о них рассуждает. В его интерпретации оказывается, что отец создавал челомеевскую фирму исключительно под меня. Глупость несусветная. Хотя бы потому, что в ОКБ-52 у Челомея я дослужился до должности заместителя начальника отделения конструкторского бюро, с маленькой буквы, по терминологии Авиапрома. Запутавшись в созвучии с ОКБ (Особое конструкторское бюро), «специалист» Егорычев возводит меня в ранг заместителя Челомея и на этом строит свои домыслы. Но Челомей был Генеральным конструктором ОКБ-52, а я – заместитель начальника КБ-4 в ОКБ-52. Между мною и Челомеем выстраивались: начальник КБ-4 Валерий Ефимович Самойлов, заместитель Главного конструктора (это такой титул) по оборудованию Владимир Владимирович Скачков, заместитель Генерального конструктора Аркадий Ионович Эйдис. А уже там, в вышине, над Эйдисом сидел сам Челомей. Сидел, кстати, даже в другом здании, в главном. Наше КБ располагалось в отдельном лабораторном корпусе, объединившем управленцев, радистов и электриков.

Финансировать только ради меня организацию, где я, управленец, а не ракетчик, даже теоретически не мог подняться выше не очень высокой должности заместителя по оборудованию, лишено какого-либо смысла. Захоти отец, он мог бы создать под меня конструкторское бюро или исследовательский институт, как Берия организовал КБ-1 под своего сына Серго или Устинов – лазерный НИИ для своего Коли, или вспомним, наконец, ОКБ Артема Ивановича Микояна.

В отношении Артема Ивановича счет особый, какова бы ни была история организации его КБ, но славу конструктора великолепных МИГов он завоевал сам. Теперь даже не скажешь, кто из братьев более славен старший, Анастас Иванович – политик, или младший, Артем Иванович – конструктор.

Отец ничего подобного под меня и не собирался создавать. Я работал у Челомея потому, что мне, не отцу, было интересно там работать, а отец патронировал Челомею не больше, но и не меньше, чем Королеву или Янгелю. И по тем же чисто деловым соображениям.

Посмотрим теперь под другим углом.

Влияло ли само мое присутствие на отношение чиновников к ОКБ Челомея? Без сомнения, да. Многие дела в связи с этим решались легче, и даже неразрешимые проблемы рано или поздно разрешались. Но главное, я служил как бы щитом, оберегавшим Челомея от ненависти его главного врага, Председателя Военно-промышленной комиссии Совета Министров СССР, заместителя главы правительства, всесильного Дмитрия Федоровича Устинова.

Сказать, что Устинов не любил Челомея – значит не сказать ничего, он его ненавидел. За что конкретно Устинов ненавидел Челомея, не знает никто, а может быть, этого не знал и сам Устинов. Но ненавидел он Челомея люто.

Кое-кто, в основном люди далекие и от ракет, и от того времени, объясняет, что сталинист Устинов на самом деле ненавидел не Челомея, а отца. Через отца он ненавидел меня. А уж от меня ненависть отсвечивала на Челомея Занятная, почти фрейдистская история. Не знаю, что чувствовал сталинист Устинов, – тогда каждый второй чиновник мог считаться сталинистом, – но зампред Совета министров Устинов до поры до времени относился к Председателю, к отцу, вполне лояльно.

Гуляет еще одна, совсем уж несостоятельная версия причины устиновской ненависти к Челомею. Согласно ей, зарвавшийся Челомей как-то продержал Устинова более часа в своей приемной и тем самым вызвал ответную реакцию. В такое могут поверить лишь абсолютно несведущие в бюрократическом этикете люди. Не только заместитель главы правительства Устинов, но и министр, заместитель министра, начальник главка никогда не спрашивали у секретаря разрешения войти в кабинет Генерального конструктора, не важно, Челомея, Туполева или Королева. Максимум на ходу бросят «У себя?» – и тут же откроют дверь.

Челомей, как и все остальные. Генеральные и Главные, согласно этикету, встречал гостей устиновского ранга у порога не кабинета, а здания. Однажды он замешкался, и главнокомандующий ПВО страны маршал Владимир Александрович Судец оказался у парадного подъезда ОКБ первым. Не обнаружив Челомея, маршал развернулся и укатил восвояси Челомей с большим трудом и только через год заполучил его обратно.

Или другой вариант (его приводит в своей книге Поляченко), что якобы Устинов 11 февраля 1963 года опоздал на Совет обороны в Филях, и ему преградили дорогу бдительные охранники из Девятого управления КГБ.[120]120
  Поляченко В. А. На море и в космосе. СПб. Морсар AB, 2008 С. 86.


[Закрыть]

Это предположение столь же нелепо, как и предыдущее Удостоверение Устинова, Заместителя Председателя Совета министров СССР не только открывало перед ним все двери, включая беспрепятственный, в любое время, доступ к самому Хрущеву, но офицеру КГБ при виде его предписывалось только одно – взять под козырек.

Ненависть Устинова к Челомею не лежит на поверхности, она коренится где-то глубоко, возможно в подсознании. У меня есть собственное, бюрократическое и, тем самым, логическое объяснение. Челомей для Устинова чужак, представитель «враждебной» ему структуры – авиационной промышленности. Я уже писал, как министр-пушкарь Устинов после войны взял под свое крыло отвергнутую авиаторами ракетную технику, выпестовал ее в своем министерстве, запустил межконтинентальную ракету, потом спутник, затем человека в космос. И тут, в апогее славы, как чертик из шкатулки, выскакивает Челомей и заявляет, что он, авиатор, может делать ракеты лучше пушкарей. Устинов, обладавший тонким инженерным чутьем, понимал, что Челомей прав и тем самым очень опасен. Если его не придушить в зародыше, он действительно сделает ракеты лучше Королева и Янгеля. Самое простое и бюрократически логичное решение – не допустить Челомея ни к баллистике, ни к космосу, пусть клепает свои самолетики, крылатые ракеты для моряков.

В таком раскладе я Устинову портил всю игру, сидел в челомеевском ОКБ занозой, которую никак не выковыряешь. Никаких постановлений правительства я в частном порядке, через отца, не проталкивал. Мне подобное в голову не приходило, да и отец бы не позволил. «Семейственности» в делах он не терпел. Все шло своим порядком, через министерство, Военно-промышленную комиссию, Оборонный отдел ЦК. Другое дело, что на прогулках я рассказывал отцу о своих делах, когда-то о школьных, потом об институтских, а теперь о ракетных: чем занят на работе, что у нас придумали новенького. «Принять меры» против Челомея Устинову было затруднительно: начнешь его «приводить в чувство», и все через меня тут же выйдет наружу. Это бессилие, невозможность раздавить чужака постоянно раздражали Устинова, ярили его.

Со временем раздражение переросло у Устинова в манию. Но это уже из области психиатрии.

Устинов не раз осторожно пытался убрать меня от Челомея, дважды походя предлагал мне организовать свою «фирму». Я отказался. Собственных требующих выхода идей у меня не возникало. Честолюбием я тоже страдал в меру. Работа у Челомея меня более чем устраивала. Так Устинову и не удалось спровадить меня от Челомея.

Сразу после отставки отца Устинов организовал массированное наступление на Челомея, вплоть до прокурорской проверки расходов на строительство дачи. Казалось, Челомею пришел конец, но Устинову снова не повезло. За Челомея горой встал министр обороны, сначала маршал Малиновский, а после его смерти – сменивший его Гречко. Челомей тогда заканчивал разработку боевой межконтинентальной ракеты УР-100, «сотки». Малиновский с Гречко понимали: позволят они Устинову «съесть» Челомея и останутся с носом. Маршалы пошли к Брежневу и Челомея отстояли. Он продолжал работать, а ненависть к нему Устинова становилась уже чисто патологической. Развязка наступила, когда после смерти маршала Гречко Устинов пересел в кресло министра обороны. Он немедленно, под угрозой увольнения из армии запретил своим генералам-баллистикам из Ракетных войск не то что иметь дело с Челомеем – просто появляться в его ОКБ в Реутове.

Однако Устинов не покусился на флотскую тематику, крылатые ракеты. Отношения Челомея с адмиралами его не беспокоили. Крылатые ракеты, самолетики, как он их называл, Устинов своими не ощущал. Здесь он терпел Челомея, тем более что без его «самолетиков» флот остался бы безоружным. Но только терпел. Через силу.

Челомей умер в декабре 1984 года, всего на несколько дней раньше Устинова. Когда прикованному к постели, еле дышащему «дяде Диме» сообщили о смерти Владимира Николаевича, он улыбнулся и еле слышно прошептал: «Хорошо».

Порой бюрократические страсти оказываются сродни шекспировским.

И еще один, уж совсем деликатный аспект – мои награды. Кстати, я их получал и после вынужденного ухода от Челомея. Мне придется разочаровать недоброжелателей отца, он к награждениям касательства, даже косвенного, не имел. Свои медали и ордена я получал за сдачу на вооружение тех или иных ракет, вкупе со многими сотнями моих коллег. Последний раз меня включили в списки более чем шести тысяч награжденных за ракетное перевооружение флота. Звание Героя Социалистического Труда получила тогда не одна сотня ракетчиков, приборостроителей, кораблестроителей, атомщиков. Согласно действовавшим правилам, награждали не только главных, но по всей служебной иерархии, сверху вниз, вплоть до рабочих. Каждой организации выделялось определенное количество «знаков» (так в обиходе называют награды) различного достоинства, а уж там сами решали, кого включить в список. Представления шли бюрократическим чередом: из ОКБ в Министерство, из Министерства в Оборонный отдел ЦК, из ЦК в Президиум Верховного Совета. Визы отца на проектах Указа не требовалось, и ему об их прохождении вообще не докладывали.

О награждении отец узнал задним числом, когда Брежнев уже вручил нам всем в Кремле звезды Героев. Отец дома поздравил меня, даже выпил по этому случаю рюмку коньяку. Однако при очередной встрече с Челомеем в моем присутствии он резко выговорил ему за мою звезду, сказал, что тем самым его поставили в неудобное положение. И Владимир Николаевич, и я пережили несколько неприятных минут.

Обсуждать, заслуженно или незаслуженно меня наградили, достоин или недостоин я, бессмысленно. Всякий раз, когда выделенных организации «знаков» на всех не хватает, субъективно находятся обиженные, считающие себя более достойными. Такова жизнь. Не скрою, своими наградами я гордился и горжусь. У меня набрался целый «иконостас». Ордена и медали я не надеваю, повесил их в рамочке под стеклом на стену, показываю гостям.

Идеи отца о коренной реорганизации армии в последующие годы не поминались ни словом. Их даже не критиковали. Срочно наращивались мощности по выпуску самолетов, восстанавливалась авиация. На верфях возобновили строительство военных надводных кораблей: крейсеров, эсминцев. Подобрались и к авианосцам. Флоту становилось тесно в прибрежных морях, и он, по примеру заокеанских партнеров, устремился к иным берегам. Сначала в Средиземное море, а затем дальше. Во сколько миллиардов нам обошлась демонстрация флага, на который никто ни разу всерьез не обратил внимания, теперь не скажет никто. В миллиарды? Десятки миллиардов? Сотни?

Танки стали считать десятками тысяч. Самолеты тоже. Ракеты – тысячами. О боеголовках я уже писал. Их хватит на всех нас… Один умный человек, которому по долгу службы приходилось заниматься планированием вооружений, как-то с горечью заметил: «Мы вооружаем армию так, как будто собираемся завтра воевать». И действительно, какой здравомыслящий человек может вообразить, зачем производится такое огромное количество вооружения, если его не намереваются вскоре пустить в ход. Подобное противоречило всякой логике. В том-то и штука, что не всякой. Искаженная логика вышедших из-под контроля ведомств способна и не на такое.

Август 1989 – февраль 2010