Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

В последующие годы фирма разрослась. С ростом корпусов росли и задачи, которые надлежало решать генеральному конструктору. Свободное время выкроить становилось все труднее, собеседования стали более редкими. А потом традиция угасла совсем. Остались только воспоминания о минувшем и горечь сожаления о «старом доме». Наука не ушла совсем из жизни Челомея, но теперь ею приходилось заниматься урывками.

В первый вечер мы говорили вдвоем. Владимир Николаевич показал мне маятник. С видом заправского фокусника продемонстрировал, как с помощью вибраций он оживает, затем застывает в самых невероятных, казалось, запрещенных законами механики положениях. Я не признался, что уже видел это представление у себя в лаборатории. Не хотел испортить настроение хозяину, любившему театральные эффекты и умевшему их как следует обставить.

К маю завершился период моего обучения в конструкторском бюро, еще не работа, лишь прелюдия к ней. Теперь предстояла тренировка, натаскивание в поле. По мнению Челомея, специалистом не стать, пока не поучаствуешь в испытаниях на полигоне. Первый свой полет в Капустин Яр я совершил вместе с ним.

Действительность мало соответствовала картинам, нарисованным моим воображением, точнее, спроецированным с фотографий американских испытательных баз, которые я видел в иностранных журналах. Летели мы на специальном самолете. Вернее, на обычном, но приписанном не к Аэрофлоту, а к Государственному комитету по авиационной технике. На принадлежащем полигону аэродроме даже неприхотливому Ил-14 сесть не удалось. Посадочная полоса еще не высохла после весенней распутицы. Об этом мы узнали только на подлете. Пришлось срочно решать, куда проситься: в Сталинград или на соседний авиационный полигон. Владимир Николаевич решил садиться у летчиков, так ближе. Из Сталинграда придется добираться поездом, машиной по весенней грязи не проедешь, путешествие займет целый день.

У соседей на авиационном полигоне Владимировка посадочная полоса ровная-ровная, без забоинки, длинная, не видно конца. Оно и понятно: тут выпускали в свет новейшие самолеты – истребители и бомбардировщики. Я просто впился глазами в новинки, выстроившиеся вдоль взлетной полосы. Чуть поодаль громоздились ангары. За их воротами, наверное, скрывалось самое интересное.

Из самолета мы спустились на землю по приставной алюминиевой стремянке. Трапов, в сегодняшнем понимании, в те далекие годы просто не существовало. Чуть поодаль мы увидели два открытых военных газика, рядом – группу людей в форме. От них отделился моложавый, тогда он мне казался в возрасте, подтянутый полковник со звездой Героя на груди. Он представился Челомею: «Начальник штаба полигона». Фамилию я, к сожалению, забыл.

Полковник, как радушный хозяин, предложил осмотреть свое хозяйство, пообедать или просто выпить чаю с дороги. Мне очень хотелось разглядеть поближе самолеты, но в планы Владимира Николаевича не входила задержка у авиаторов. Он поблагодарил и осведомился, нельзя ли получить автомобиль, чтобы добраться до нашей площадки на ракетном полигоне.

– Машину-то, пожалуйста, – замялся полковник, – только не доехать.

– Как так? – удивился Челомей.

– У нас отличная бетонка, у соседей не хуже, но между ними полтора километра такая грязь, никакой вездеход не одолеет, – пожаловался хозяин и тут же нашелся: – Может, доставить вас на вертолете?

Владимир Николаевич после короткой паузы, что-то ему не понравилось в сделанном предложении, согласился. Я же пришел в восторг, еще ни разу мне не доводилось летать на вертолете.

Полковник отдал соответствующее распоряжение. Пока добирались до вертолетной площадки, начальник штаба рассказывал полигонные новости. Челомей молчал, рассеянно, не в такт, кивая головой. Потом неожиданно спросил: «А часто бьются вертолеты?»

– Случается, – бодро начал полковник, однако, видимо, вспомнив, куда мы направляемся, нашелся, – но не в дребезги, парашютируют на винте.

– И что вы с ними делаете? – продолжал допытываться Владимир Николаевич.

– Ремонтируем своими силами. Пока бригаду от Миля дождешься. И снова летаем.

Тут забеспокоился и я. А полковник как ни в чем ни бывало с очаровательной улыбкой добавил:

– Вот и ваш такой же, только из мастерских.

Он показал на ближайший вертолет. За разговором мы незаметно добрались до места. Мне показалось, что Владимир Николаевич предпочел бы добираться на машине, пусть даже через распутицу. Он хотел что-то сказать, но передумал, открыл дверцу, сполз с высокого переднего сиденья газика и решительно направился к раскрытой дверце вертолета. Короткое прощание, и мы уже в воздухе. Перелет оказался коротким. Приземлились мы не на аэродроме, Челомей решил не терять время на переезды и попросил пилота опуститься на перекрестке дорог, поблизости от предназначенного нам жилья. Тот в ответ только кивнул, вертолет стал снижаться: здесь не Москва, слово Главного весомо. От расположенных у дороги одноэтажных деревянных финских домиков к перекрестку спешили фигурки людей. Нас ожидали. В этих домиках нам предстояло жить. Их совсем немного – десятка полтора, от силы два. Само место носит название «Вторая площадка». Тут все строго пронумеровано. «Вторая старая» – откуда королёвцы пускают свои машины: «единички», «двойки», «пятерки». «Четвертую новую» оккупировал Янгель. Он со своей Р-12 на полигоне самый важный. На его площадке выросла даже панельная пятиэтажка с водопроводом и канализацией. Роскошная диковина по тем временам. Летом в ней не продохнуть от жары, зимой никакие ухищрения не позволяют в ней согреться. Испытал на собственной шкуре.

Следующая за янгелевской челомеевская площадка называлась 4-а. Эта буковка как бы подчеркивала, что мы здесь пасынки. Даже вдвойне: из чужого авиационного министерства, к тому же еще работаем на дядю, на моряков. Эти премудрости я постиг позднее, а сейчас, после рукопожатий, первый заместитель Михаил Ильич Лифшиц докладывал шефу, как обстоят дела с подготовкой к пуску очередной ракеты. Как всегда в последний момент что-то не ладилось, не хватало нескольких часов, старт предлагалось отложить на сутки.

Челомей недовольно кивнул: на месте разберемся. После обеда поехали на площадку, дорога оказалась неблизкой, километров пятьдесят по такой же, как и у авиаторов, ровной степи.

И вот мы на месте. Бетонка упирается в ворота, висящие на массивных столбах, увенчанных большими черными металлическими шарами с любовно намалеванными на них якорями. Шары-баллоны из-под азота, все что осталось здесь от 10Х. Влево и вправо от ворот тянется жиденький ряд колючей проволоки, отделяющей волю от прямоугольника объекта. Справа от ворот – то ли цех, то ли ангар из красного кирпича. Рядом с ним – финские домики. В таком же только что разместился Челомей. Одно отличие, здесь удобства во дворе. В домиках жили инженеры конструкторского бюро, принимавшие участие в испытаниях. Назывались они – экспедиция. Такое наименование позволяло выплачивать небольшую надбавку к командировочным. Слева поодаль возвышалось циклопическое сооружение – огромное, чем-то напоминающее вглядывающийся в горизонт телескоп на массивной тумбе-подставке.

Это – пусковая установка, в нее уже засунули ракету, предназначенную для запуска. Перед стартом эта штука с помощью мощных гидравлических механизмов и огромных шестерен начинала раскачиваться из стороны в сторону, имитируя океанскую качку. Каждый поворот сопровождался утробным стоном, напоминающим предсмертный крик раненого гигантского животного. Пока же застывшая установка глыбилась за дощатым забором, отделявшим от остальной территории святая святых – стартовую позицию. При запуске ракеты мощный выдох стартовых пороховых ускорителей регулярно сносил забор, и каждый раз его приходилось восстанавливать.

Пуск крылатой ракеты произвели на следующий день под вечер. Поначалу все шло гладко: стартовики, перекрывающие своим рыком рев турбореактивного двигателя и визгливые вздохи мотавшегося, как кукла-неваляшка после щелчка, стенда, выбросили изящную птичку из трубы. Глаз не уловил, как раскрылись крылышки, и, прижимаясь к траве, ракета помчалась вдаль. Скоро она стала почти неразличимой. Только черноватый дымок на горизонте, свидетельствовавший о форсированной работе двигателя, позволял, скорее, угадать, чем проследить траекторию полета. Старт прошел отлично, но праздновать победу оказалось преждевременным. Через пару минут у самого края степи полезло вверх грибообразное облако. Такое, как в кинофильмах о ядерных взрывах, только поменьше. Авария…

При ударе о землю горючее крылатой ракеты, керосин, вспенивается, взбивается, превращается в туман и от любой искры взрывается, вспыхивает разом, устремляясь к небу черным облаком, разрываемым красными языками пламени. Тут горит все, что может гореть, и то, что обычно не горит. Не составляет исключения и металл. К зрелищу катастрофы невозможно привыкнуть, как ко всякой беде.

Эксперимент завершился, больше Челомею на старте делать было нечего. Он коротко бросил окружающим: «Поехали».

Оставалось ожидать завтрашнего утра, когда привезут из проявочной широкие мутно-прозрачные рулоны фотопленки, испещренной тоненькими штришками, рассказывающие все о поведении каждого органа ракеты – записи телеметрии. С их появлением и начнется настоящая работа: анализ причин аварии.

Я ехал в одной машине с Челомеем. Я бы не сказал, что он выглядел расстроенным, скорее – сосредоточенным. Я же переживал ужасно. Последнее, что зафиксировало мое сознание, – разметанные струей стартовика доски забора и жидкий дымовой столбик на горизонте, все, что осталось от ракеты.

Вскоре Владимир Николаевич уехал в Москву, а я остался набираться опыта, входить, вживаться в непростую жизнь нового для меня коллектива. Мне еще предстояло из сына Хрущева превратиться в человека, занимающего отведенное ему жизнью место в конструкторском бюро.

В Москве я теперь бывал наездами и тем нетерпеливее я ожидал встреч с отцом. Делился с ним полигонными новостями, рассказывал об успехах или постигших нас неудачах.

На полигоне в Тюра-Таме весь год продолжались пуски «семерки». Шли они неровно, успешные полеты перемежались аварийными, но дело близилось к завершению.

29 марта 1958 года головная часть ракеты наконец-то преодолела сопротивление атмосферы и, не разрушившись, достигла Земли. В этот день Р-7 стала оружием. Правда, точность попадания оставляла желать лучшего, ракеты отклонялись от точки прицеливания на целых 50 км и более, но на общем фоне это воспринималось как досадная мелочь.

В начале мая Устинов и Неделин доложили отцу о подготовленном ими плане серийного производства и постановки на боевое дежурство Р-7. Трудности возникли с первого шага, у оборонщиков отсутствовали заводы, способные производить подобную махину. Два года тому назад при посещении конструкторского бюро отец обещал Королеву обдумать возможность передачи необходимых ему авиационных заводов. Теперь пришла пора решать.

Отец предложил для производства ракет приспособить крупнейший Куйбышевский авиационный завод. До последнего времени он выпускал туполевские бомбардировщики. Что тут началось! Протесты посыпались со всех сторон. Отец не внял увещеваниям Дементьева. Тогда на прием попросился Туполев. И эта беседа не принесла желаемого результата. Отец шутил, уходил от серьезного разговора и только в заключение напомнил, что Андрей Николаевич сам подписал приговор бомбардировщикам, когда честно признал, что самолету через ПВО США не прорваться. Теперь же отыскалось средство, для которого все эти противовоздушные ракеты представляют не большую угрозу, чем средневековые арбалеты. «Придется потесниться», – попытался пошутить отец. Но Туполев не поддержал его. Расставание прошло необычно холодно.

В цеха куйбышевского завода пришли новые хозяева и новые заказчики.

Казалось, отец как никогда близок к поставленной цели. Но только казалось. План развертывания новых дивизий ракетных войск проработали тщательно. Военные геодезисты привязали несколько десятков стартовых площадок в различных районах страны. Составили графики строительства, оснащения, постановки ракет на боевое дежурство. Учли все, кроме… стоимости. Во что все это обойдется, следовало задуматься еще в начале разработки, но тогда задача стояла одна – пролететь восемь тысяч километров, а «за ценой не постоим».

Вечером по возвращении из Кремля отец выглядел озабоченно и, я бы сказал, уныло. Казалось, финиш рядом, стоит протянуть руку и… все обернулось миражем. Ничего нового отец не узнал, просто все собралось вместе, соединилось в цельную картину, и тут высветились огрехи, которые одни не видели, а другие старались не замечать. Огромная ракета требовала циклопического старта. Предстояло вынуть многие тысячи кубометров грунта, уложить фантастические объемы бетона, и все это в недоступных, малонаселенных местах. Именно там, вдали от посторонних глаз, по соображениям секретности, планировалось размещение новых ракет.

Не меньшие трудности ожидались и после окончания строительства. Ракету требовалось постоянно держать «на взводе», готовой стартовать немедленно. На подготовку отводились если не минуты, то считанные часы. Сейчас же, с учетом заправки, на все операции уходили сутки, и не одни. Больше всего хлопот доставлял жидкий кислород, используемый в качестве окислителя.

По условиям, предъявляемым Генеральным штабом, ракету следовало держать постоянно заправленной. Справиться с жидким кислородом, охлаждать его внутри баков – об этом не приходилось и мечтать, он испарялся, через специальные клапаны стравливался наружу. Взамен подкачивались новые тонны, десятки тонн. И так непрерывно, день за днем, месяц за месяцем, год за годом.

Еще одна немаловажная деталь. Пункты радиоуправления «ложились» на непролазную тайгу, болотистые топи. К ним предстояло проложить сотни, если не тысячи километров дорог, подвести электричество. Дальность полета ракеты определялась прибором, работающим на манер аккумулятора. Назывался он электролитическим интегратором. Заряженный до определенной величины на земле, он по мере ускорения ракеты разряжался и в заданный момент выдавал сигнал: «Приехали». В рабочем состоянии он мог удержаться на ракете совсем недолго, а затем следовало его снимать, перезаряжать, калибровать.

По подсчетам, представленным отцу, каждый старт с обустройством его вспомогательными службами, обходился в полмиллиарда рублей.

Под конец рассказа отец посетовал, что полмиллиарда – это только начало. На самом деле, любая стройка у нас обходится в несколько раз дороже заявленных первоначально затрат. Отец колебался: столько денег выделять нельзя – страна разорится.

– Им бы втянуть нас, а там все без штанов останемся, – грустно пошутил отец. На мой вопрос: «Что же делать?» – он сказал, что пригласил к себе Королева посоветоваться. У отца теплились определенные надежды. Ведь тот же Королев применил в своей Р-11 вместо кислорода азотную кислоту. Может быть, удастся перенести этот опыт и на Р-7.

Здесь отец натолкнулся на глухую стену. Королев настаивал: в «семерке» принято единственно возможное инженерное решение. Он категорически отверг возможность создания межконтинентальной ракеты на кислоте. Все упиралось в двигатель, способный развивать достаточную тягу. «Такой двигатель просто невозможно создать. Кислота – удел таких фитюлек, как Р-11. Можно поднять дальность еще в десять раз. Этого старается достигнуть Янгель на Р-12, но для межконтинентальной ракеты кислота не пройдет. К тому же с кислотой невозможно работать. Она разъест все: соединения, трубопроводы, превратит в труху баки», – подвел Королев безрадостный для отца итог.

Правда, кое в чем Королев обнадежил, пообещав, что выносные пункты радиоуправления они уберут, а вскоре ракетой можно будет управлять вообще без помощи радио – автономно. Отец ахнул от неожиданности. «Так зачем же мы вбухали такие деньги в строительство нового полигона в Тюра-Таме? Ведь автономную «семерку» можно было бы пускать и из обжитого Капустина Яра», – с укором произнес он. Королев не стал спорить, пояснил, что, когда закладывали новый полигон, он и не помышлял об автономной системе управления. В остальном Королев оставался непреклонным. Отец продолжал допытываться: возможно, существуют иные варианты? Королев сказал, что американцы работают над твердым топливом, специальными порохами. Но нам эту проблему быстро не одолеть, потребуется создание целой отрасли новых химических производств. Придется потратить многие миллиарды, не меньше, чем на оборудование «семерочных» стартов. Да и времени уйдет не один год. Еще неизвестно, что выгоднее.

По его мнению, у правительства не оставалось иного выхода, как раскошелиться и, невзирая на затраты, приступить к реализации планов постановки его Р-7 на боевое дежурство. Отец грустно пошутил: так он страну пустит по миру, империалистам с нами и воевать не придется.

С долей обиды Королев посоветовал, если его слов недостаточно, проконсультироваться у Глушко. В отличие от предыдущих встреч, они разошлись не то чтобы недовольные друг другом, но с чувством неудовлетворенности.

Вечером отец посетовал, что Королев, кажется, больше увлечен рекордами в космосе. Работа на оборону отошла на задний план…

Разговоры разговорами, а принятие решения о постановке ракет на дежурство не допускало отлагательств. Отец перечеркнул представленные грандиозные планы развертывания «семерок», они нам не по карману.

Он не сомневался: как только за океаном осознают нашу реальную возможность нанести ядерный удар по США, в мире создастся качественно иная ситуация. Угроза уничтожения даже нескольких городов заставит Соединенные Штаты задуматься, стоит ли платить такую цену за такое сомнительное удовольствие, как во много крат больше разрушенный Советский Союз. Слова отца пока еще не концепция, только оправдание вынужденного решения. Тем не менее стоит запомнить эту мысль. Отец никогда не поддерживал доктрину достижения стопроцентного ядерного паритета, считал подобное соревнование для нашей страны убийственным.

После всех сокращений и вычеркиваний в планах сохранились только три ракетные базы Р-7, собственно те объекты, к строительству которых уже приступили. Один дополнительный старт предполагалось построить там же, в Тюра-Та-ме – Байконуре, несколько поодаль от экспериментального. Он, естественно, обходился дешевле всех. Второй куст поместили неподалеку от Архангельска, в районе железнодорожной станции Плесецк. Оборудование двух стартов первой очереди закончили в 1959 году. 30 июля произвели первый учебный запуск, а 15 декабря 1959 года ракеты заступили на боевое дежурство. В 1961 году в строй вступило еще два старта. Они прослужили до середины 1964 года, когда базу решили преобразовать в космодром. Он теперь называется «Звездным». Третий куст привязали на востоке, в районе Красноярска. Там требовалось начать с нуля. Впоследствии мне не удалось отыскать информацию об этом объекте. Скорее всего, его строительство так и не начали.

Нацелили ракеты: одну на Нью-Йорк, другую на Вашингтон, в качестве целей для двух других предполагались Чикаго и Лос-Анджелес. Я не видел карт, на которые наносились цели, но разговоров о первых городах-заложниках на территории Соединенных Штатов в то время в околоракетной среде ходило немало. Отец тоже упоминал о них.

На моей памяти в боевое состояние эти ракеты приводились лишь однажды, в заключительные дни Карибского кризиса.

Отец не забыл совета Королева. Буквально на следующий день он позвонил Глушко. Валентин Петрович уже знал, о чем пойдет разговор, – секретные слухи разносятся еще быстрее несекретных. Поэтому на вопрос отца он без колебаний ответил, что берется спроектировать нужный двигатель на кислоте, а что касается самой ракеты, то он советовал бы поговорить с Янгелем. Тут, собственно, и выбирать не приходилось: Королев или Янгель, Янгель или Королев. К Макееву тогда еще всерьез не относились.

Отец пригласил к себе Янгеля. Сначала поговорили о подходивших к концу испытаниях Р-12. Отцу докладывали об обстоятельствах каждого пуска. Независимо от результата. Главный конструктор по ВЧ звонил с полигона Первому секретарю. Так повелось. В ответ выслушивал порцию поздравлений или слова сочувствия. Отец не распекал за неудачи, считал подобный прием недостойным собеседника и вредным для дела.

Мне не раз приходилось наблюдать, как все происходило. В случае удачи сияющий Челомей спешил на полигонный узел связи – походка легкая, почти крылатая. При аварии он не торопился, предпочитал дождаться первых расшифровок телеметрии, подыскать оправдания. Только тогда Главный отправлялся к телефону. Перед тем как взять трубку, выдерживал небольшую паузу, как перед прыжком в холодную воду. Затем трубка снята с рычага, быстрое соединение и печальное сообщение:

– Никита Сергеевич, докладывает Челомей. К сожалению…

Думаю, поведение других главных конструкторов отличалось только мелкими деталями.

Так что отец знал все об испытаниях Р-12. Сейчас подводились итоги. Янгель указывал на технологичность конструкции ракеты. По его словам, возможно наладить конвейер, выстреливать готовые ракеты, как сосиски. Отцу сравнение понравилось, он пообещал при первой возможности заехать на завод. Серийного производства ракет он еще не видел.

Затем заговорили о главном. Михаил Кузьмич сказал, что, как он уже докладывал раньше, межконтинентальную ракету на кислоте он построить берется. В качестве горючего вместо керосина он использует более эффективный несимметричный диметилгидразин, окислитель же остается прежним – уже зарекомендовавшая себя азотная кислота. В отличие от жидкого кислорода она не испарялась при нормальной температуре, и ракета не требовала подпитки, могла довольно долго стоять изготовившейся к старту. Есть, конечно, немалые технические трудности, и не только в двигателе. Королев прав – кислота очень токсична и агрессивна. Стоит чуть ошибиться, и она превратит ракету в труху.

Отец обрадовался. После столь категоричного «нет» Королева он приготовился к худшему.

В общем, Янгель считал – задача ему по плечу. Он рассказал отцу, что подобную ракету задумали и американцы.

Договорились встретиться через пару недель.

Предложения Янгеля базировались на солидном фундаменте. Уже несколько лет, практически со дня обретения независимости от Королева, его коллектив занимался проработкой собственной межконтинентальной ракеты. Как пишет в своей замечательной книге «Ракеты и люди. Горячие дни холодной войны» (М.: Машиностроение, 1997. С. 22) Борис Евсеевич Черток, в самом конце 1956 года Михаилу Кузьмичу даже удалось пробить постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР, санкционировавшее, точнее, разрешавшее работы над новой межконтинентальной ракетой. Р-7 тогда еще не взлетела, и отец считал необходимым подстраховаться. После первых успехов Р-7 о предложении Янгеля практически забыли. Дела у его смежников и на заводе шли ни шатко ни валко, далеко не по первому приоритету.

Выпуск постановления отнюдь не открывал разработке зеленую улицу. Таких бумаг плодилось немало, и, как меня, в то время молодого инженера, учил многоопытный директор НИИ-10 Михаил Павлович Петелин, все правительственные директивы выполнить просто физически невозможно. Директору приходится выбирать, что делать, а что отложить в сторону, сообразуясь с обстоятельствами, решать, за неисполнение какого постановления тебя «убьют», за невыполнение чего «жестоко исколотят», а за что лишь пожурят. Янгелевские межконтинентальные дела проходили по последнему разряду, все силы и ресурсы отдавались Королеву.

До сего времени Янгелю, несмотря на все усилия, никак не удавалось выйти из королёвской тени. Теперь такая возможность представилась.

В следующий раз Янгель пришел к отцу вместе с Глушко. Заключение двух конструкторов было единодушным: ракету сделаем, и достаточно быстро. На испытания предполагалось выйти уже в 1960 году.

Разговор с Королевым все не шел у отца из головы. Он специалист, зарекомендовавший себя и «семеркой», и спутниками, утверждал, что кислотную ракету сделать невозможно. Янгель пока делает первые шаги. Возможно, они с Глушко чего-то не учитывают? Или просто чрезмерно самонадеянны? Отец решил еще раз перепровериться и позвонить Королеву.

Однако Королев опередил отца, он попросился на прием. Разговор складывался непросто. Обычно прямолинейный, Сергей Павлович на сей раз ходил вокруг да около. Он говорил о новой кислородной Р-9, но отец уже знал о его предложениях. Потом речь пошла об испытаниях «семерки», боевых стартах. И здесь повторялось уже известное. Отец начал недоумевать, зачем Королев вообще просился к нему, впустую тратит свое и чужое время?

Но тут Королев решился. Он предложил отцу передать ему заказ на межконтинентальную ракету, работающую на кислоте.

Отец даже задохнулся: «Вот это да!..», однако не произнес ни слова.

Сергей Павлович объяснил, что он не отказывается от своих слов, кислота не идет ни в какое сравнение с кислородом, но раз правительство с ним не согласилось, то он не считает возможным оставаться в стороне. В его конструкторском бюро накоплен больший опыт, чем у Янгеля, поэтому ракету они сделают лучше и раньше.

Отец все еще не мог рта раскрыть. Наконец он немного пришел в себя.

– Но ведь вы говорили, что подобную ракету сделать невозможно, – как-то неуверенно начал он.

– Не невозможно, – перебил отца Королев, – а она выйдет несравненно хуже кислородной.

– Вот и хорошо, – отец уже оправился от шока. – Вы делайте ракету на кислороде, а Янгель пусть с вами соревнуется. Зачем его обижать?

Отец попытался пошутить, но Королев не поддержал его. Он продолжал настаивать на своем.

Отец начал сердиться. Такого он от Королева не ожидал.

– Мы приняли решение, товарищ Королев, – жестким официальным голосом проговорил отец. – Вам записали кислородный вариант, а Янгелю поручили ракету на кислоте. Отменять его правительство не будет. Посмотрим, кто победит.

Как рассказывал вечером отец, ему показалось, что Королев сейчас его ударит, но он только обжег его взглядом и мрачно потупился. Дальше спорить с Председателем Совета министров он счел бесперспективным.

Попрощались они непривычно холодно, официально. Отец мог простить многое: ошибки, заблуждения, но Королев просто всеми средствами пытался сохранить монополию, «топил» конкурента.

Подобного отец не прощал никому, даже тем людям, к кому он относился с искренней симпатией, как к Сергею Павловичу. Правда, внешне он не проявлял своих чувств. В разговорах с Сергеем Павловичем отец никогда не затрагивал больной темы. А вот когда мы гуляли вдвоем, он нет-нет да и возвращался к той, постепенно уходящей в прошлое истории. Не техника, а этика мучила его: как, зная, во что обойдется стране постановка на дежурство «семерки», Сергей Павлович мог тем не менее настаивать на своем варианте, отвергая напрочь значительно более выгодное для страны предложение Янгеля? В голове, а точнее, в сердце отца такое не укладывалось.

Вскоре стало известно, не миновала новость и ушей отца, что после совместного похода Янгеля и Глушко к отцу между последним и Королевым произошла бурная сцена.

Королева и Глушко связывала давняя, скорее, не дружба, не берусь судить, а общая работа. Начинали они в 1930-е годы – Королёв в Москве, Глушко в Ленинграде. Уже тогда Сергей Павлович ставил на кислород. Валентин Петрович в качестве окислителя выбрал азотную кислоту. Потом под патронажем Тухачевского их группы объединились в Ракетном научно-исследовательском институте. Вместе загремели в места не столь отдаленные в 1937-м, вместе вышли и вернулись к главному делу своей жизни – один к ракетам, другой – к двигателям для них.

Теперь Королев считал, что Глушко совершил предательство. Он обязан был отказаться.

Глушко в ответ на обвинения вспылил. Он вообще далеко не был убежден, что именно Королеву по праву принадлежит приоритет в советской ракетной технике и космонавтике. Постоянно второе место в послевоенной команде Королева ему давно надоело. Он рвался к независимости. Предложение Янгеля послужило хорошим выходом из создавшегося положения. Тем более он не видел принципиальных препятствий к созданию заказанного двигателя. Наконец, всем становилось ясно, где телега, а где лошадь. Не двигатели вешают на ракету, а они выталкивают ее в космос, на орбиту, на траекторию. Он – не собственность Королева, а Янгель – не последний ракетный конструктор, который обратится к нему за помощью. Придут и другие, и он будет выбирать, кому отдать предпочтение, чьи заказы достойны внимания, а чьими можно пренебречь.

Разговор окончился полным разрывом. Королев назвал Глушко изменником и поклялся никогда не иметь с ним дела. Впредь ни один его двигатель не попадет на королёвские ракеты. Здесь Сергей Павлович переборщил: пока что Глушко и его двигатели оставались незаменимыми, и работать вместе им предстояло еще долго. Но при первой возможности Королев осуществит свою угрозу.

Я испытываю некоторое неудобство, вторгаясь в личные отношения двух выдающихся конструкторов и искренне симпатичных мне людей. Но так же, как пустяковое столкновение у миргородской лужи Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича привело к трагическим последствиям, так и ссора Королева из Житомира с одесситом Глушко оставила заметный след в истории советской ракетной техники и космонавтики.

Вначале столкновению двух титанов не придали серьезного значения: поссорились – помирятся, деваться некуда, работа-то общая. Когда время не залечило раны, отец поручил заняться примирением враждующих сторон Устинову. Но Королев не стал даже слушать Дмитрия Федоровича. Потерпели неудачи попытки Секретарей ЦК Козлова, а позже Брежнева.

Звезда Королева не закатилась, она все ярче разгоралась, но на небосводе ему пришлось потесниться. С конца 1958 – начала 1959 года Янгель завоевывал все более прочные позиции. Он начал вытеснять Королева из военного ракетостроения. Навсегда. Попытки Сергея Павловича вернуть утраченные позиции оказались тщетными. Ни кислородная, несколько похожая на американский «Атлас» Р-9А, ни твердотопливная РТ так и не получили массового распространения в войсках. Конкуренты оттеснили их на обочину.

А удачливая «семерка» служит верой и правдой, выводит на орбиту спутники, катает космонавтов. Начиная с нее ракетная техника разделилась на космическую и военную.

В том, что ракеты станут стержнем современной войны, отец почти не сомневался. Но уж очень они казались ему уязвимыми, беззащитно торчащие, почти не связанные с землей карандаши и конусы. О том, как защитить ракеты, отец думал постоянно. Эта мысль становилась навязчивой, не давала ему заснуть.