Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Известие о новых претензиях Вашингтона пришло в Москву на следующий день. Доложили отцу. На него поползновения американцев не произвели особого впечатления. Он ощущал себя обманутым, но не особенно пострадавшим. Как человек, у которого потребовали бумажник, но без денег. Деньги пришлось отдать раньше.

Позиция отца звучала незамысловато: главным средством защиты Кубы от высадки десанта служили ракеты. Мы достигли договоренности и теперь убираем их. Основной гарантией от агрессии становится слово президента Кеннеди.

Ил-28 и катера в операции играли вспомогательную роль. Все, что они могли, – задержать высадку. Затем их и привезли. Раз высадки десанта не будет, то останутся они или нет, существенной роли не играет. Он не считал устаревшие самолеты и катера наступательным оружием, тем более способным угрожать США.

Тем не менее спор возник немалый. В переписке между Москвой и Вашингтоном вновь возникли угрожающие нотки. Американцы даже намекали на возможность атаки аэродромов, где собирали Ил-28. Отец попал между двух огней: ему очень не хотелось еще больше обижать Кастро, а с другой стороны, ради устаревших бомбардировщиков не стоило дразнить американцев, расшатывать восстанавливающиеся контакты, доверие.

Президент Кеннеди усиливал давление. Отец не считал, что он действительно готов реализовать свои угрозы, нарушить слово и напасть на Кубу. Нет. Отец сохранял спокойствие, но снова именно ему требовалось искать выход.

Я спросил того же Раймонда Гартоффа, почему разгорелся такой сыр-бор вокруг Ил-28? С военной точки зрения самолеты не представляли реальной силы.

Мой собеседник согласился, угрозу бомбардировки никто в Пентагоне всерьез не рассматривал. Ими двигали соображения престижа, кроме того, они опасались, что Кастро воспользуется реактивными бомбардировщиками как инструментом расширения своего влияния в Латинской Америке, экспорта революции. Они хорошо изучили характер своих соседей, логику их поступков. Они знали, что можно ожидать от Кастро так же, как Кастро легко прогнозировал их собственное поведение.

Отец попытался поторговаться, предложил обмен бомбардировщиков на вывод американских войск из Гуантанамо. По его мнению, стратегическое значение этой военно-морской базы в современных условиях стало не большим, чем Ил-28. Трудно сказать, насколько всерьез он рассчитывал добиться успеха. Когда я его спросил об этом, он только усмехнулся: «Конечно, база американцам не нужна, но она очень удобна для давления на кубинцев». Где-то в глубине души отец, возможно, рассчитывал на новые отношения с Кеннеди, но просчитался.

Главной его целью при постановке вопроса о Гуантанамо являлась демонстративная поддержка пяти пунктов Кастро. Даже если ничего не получится…

Белый дом не собирался идти на уступки. Гуантанамо действительно потеряла свою роль, но не в глазах общественности, которая расценила бы ее эвакуацию как серьезную уступку президента. Отцу пришлось отказаться от своей идеи. Переговоры тянулись весь ноябрь.

В результате многодневной нервотрепки вопрос о ракетных катерах отпал.

После шока, вызванного известием о выводе ракет, Фидель впервые встретился с советским послом 1 ноября. На следующий день предстоял прилет Микояна. В тот же день Кастро в телевизионном выступлении публично выразил благодарность нашей стране за поддержку в тяжелый час. «Нужно особенно напомнить о том, что во все трудные моменты, – говорил Фидель, – когда мы встречались с американской агрессией… мы всегда опирались на дружескую руку Советского Союза. За это мы благодарны ему и об этом должны всегда говорить во весь голос.

Советские люди, которых мы видим здесь… сделали для нас очень много. Кроме того, советские военные специалисты, которые были готовы умереть вместе с нами, очень много сделали в обучении и подготовке наших вооруженных сил».

Выдержки из выступления Кастро опубликовали в советских газетах. Отец расценил его как добрый знак: кубинский лидер начал осознавать, кто его истинные друзья, рисковавшие из-за народа, населяющего далекий остров, не только своим благополучием, но и жизнями.

Тем не менее 2 ноября Микояна в Гаване ожидал более чем прохладный прием. Выдерживался обусловленный протоколом ритуал встречи, говорились правильные и хорошие слова, но между хозяевами и гостем как бы выросла холодная прозрачная стена. Микоян расстроился. Во имя неприкосновенности Кубы мы пошли на конфликт с США, в результате мир оказался на грани ядерного уничтожения. Теперь нам демонстрируют свою неприязнь с обеих сторон: и американцы, и Фидель.

На первой встрече, состоявшейся в особняке кубинского правительства, где поселили Анастаса Ивановича, ощущение дискомфорта только усилилось. Казалось, Фидель Кастро с трудом сдерживает себя, чтобы не наговорить резкостей. Микоян как-то сник.

Вечером Анастас Иванович пригласил к себе Плиева и других генералов. Начался демонтаж стартовых позиций, предстояла эвакуация, и, хотя всем этим руководили из Москвы из Министерства обороны, Микоян хотел узнать подробности. Иначе как вести переговоры?

Следующий день начался столь же хмуро. На квартире Фиделя собрались к 9 утра. Состав более чем узкий: с советской стороны, кроме Микояна, переводчик и Алексеев. Фидель вообще появился в одиночестве. Так, он считал, легче высказаться начистоту. Микоян понимал, как складывается обстановка, и приготовился, отстаивая точку зрения Москвы, не дать кораблю напороться на рифы.

Разговор пошел туго. Потом Кастро разговорился, но легче от этого не стало. «Кубинский народ не понимает, как можно совершать сделки, решать судьбу нации за ее спиной, даже не посоветовавшись с ним», – твердил Фидель.

Анастас Иванович повторял изложенные в письме доводы: на консультации времени не оставалось, и, главное, цель достигнута. Куба спасена. Но Кастро его не слушал, и не хотел слушать: с Кубой не посчитались, никто не имеет права распоряжаться ее судьбой! Кастро просто разъярился. Микоян стоял на своем. Он не позволял вывести себя из равновесия, монотонно повторял свои доводы.

Настаивая на командировании Анастаса Ивановича, отец на заседании Президиума ЦК подчеркивал именно это его достоинство – способность противопоставить буре эмоций свое непробиваемое спокойствие. Но чего это стоило Микояну, человеку остро переживающему, да еще с южным темпераментом. И все-таки верх брала сила воли, выдержка.

Разговор продолжался более часа, когда Алексеева позвали к телефону. Звонили из посольства. Шифровальщик принял телеграмму отца, адресованную Микояну. В ней сообщалось о смерти Ашхен Лазаревны.[101]101
  В воспоминаниях А. И. Алексеева допущена неточность, он говорит, что переговоры еще не начались, однако запись беседы А. И. Микояна и Кастро, хранящаяся в архиве МИД СССР, позволяет уточнить хронологию.


[Закрыть]

О факте получения срочного послания посол на ухо сказал Микояну. О содержании он умолчал.

Анастас Иванович обо всем догадался, этой горькой вести он ждал и вчера, и позавчера, и в день отлета из Москвы… Он попросил посла съездить в посольство, привезти телеграмму. Здание посольства было неподалеку, на машине можно обернуться за пять минут. Алексееву не хотелось в такой момент оставлять Микояна один на один с Кастро. Но и не ехать невозможно. Никому другому он не решался довериться.

Из соседней комнаты через секретаря Фиделя Кастро Алексеев передал ему записку, где, сообщив о случившемся несчастье, просил сделать перерыв в деловой беседе.

Через полчаса посол вручил телеграмму Микояну. Отец посылал свои соболезнования, а принятие решения о возвращении в Москву на похороны оставлял на усмотрение Анастаса Ивановича. Переговоры прервались. Запал у Фиделя прошел. Гости, извинившись, уехали. В особняке Анастас Иванович попросил оставить его одного…

Неопределенность продолжалась около часа. Дверь в комнату Микояна оставалась плотно закрытой. Алексеев с переводчиками и немногочисленными сопровождающими лицами вполголоса переговаривались в зале. Наконец появился Микоян. Лицо у него посерело, осунулось. Его и без того некрупная фигура как бы еще больше усохла.

– Я остаюсь, – хрипловато проговорил Анастас Иванович, – там я уже ничем не смогу помочь, а здесь…

Он на минуту замолчал.

– Серго полетит в Москву. Отправьте его ближайшим самолетом, – попросил он посла и повторил: – Здесь я нужнее.

О смерти Ашхен Лазаревны сообщили в газете «Правда». Отец поручил помощнику проследить за подготовкой печальной церемонии, хотя в этом не было особой необходимости. В хозяйственном управлении Совета министров знали, что надо делать.

Ни в зал прощания, ни на кладбище сам отец не поехал. Он не переносил похоронный ритуал. Микоян ни словом, ни намеком не упрекнул своего друга, но не простил ему этого до конца своих дней.

Переговоры на Кубе возобновились на следующий день. Случившееся несчастье, жертвенное решение Микояна остаться смягчили напряженность, заготовленные Фиделем упреки так и остались невысказанными.

Тем не менее договоренность достигалась с огромным трудом. Американские представители проявляли жесткость, вызывавшую острую реакцию кубинцев. Все усугублялось тем, что о прямых переговорах не было и речи, все предложения, аргументы и, в конце концов, пункты соглашения путешествовали по сложному маршруту: из Нью-Йорка, где Кузнецов состоял в контакте с Макклоем и Стивенсоном, в Москву, оттуда в Гавану к Микояну для обсуждения с Фиделем и таким же кружным путем назад.

В Москве о каждом шаге обязательно докладывали отцу. Куба отнимала у отца массу времени, требовала к себе неослабного внимания, но постепенно ее проблемы теснили новые, не менее важные вопросы.

В ноябре на первое место выходила подготовка к пленуму ЦК. Отец возлагал на него особые надежды. Намечалось изменить структуру партийного руководства, разделить обкомы по производственному принципу: на промышленные и сельскохозяйственные. По мысли отца, нововведение обещало сделать руководство народным хозяйством более квалифицированным. В Москве предполагалось учредить специальные бюро ЦК КПСС, координирующие действия народнохозяйственных комплексов, в первую очередь промышленность и сельское хозяйство.

Теперь задумка превращалась в реальность.

К 10 ноября напряженность вокруг Кубы существенно спала. Последним камнем преткновения оставалась инспекция. Проблема все больше из технической превращалась в чисто политическую. Ведь любое изменение на уже бывших ракетных позициях скрупулезно фиксировали У-2. Их полетам над Кубой никто не препятствовал. Они отснимали пленки милю за милей. Фотоснимки свидетельствовали, что демонтаж стартов идет полным ходом: что разбирают, что режут сваркой, а бетонные фундаменты просто взрывают. Таить мы ничего не собирались. Отец строго приказал: никаких хитростей, уходим навсегда.

Наконец, сразу после ноябрьских праздников, Министерство обороны США официально объявило, что «все находившиеся на Кубе баллистические ракеты средней и промежуточной дальности действия, о которых было известно, демонтированы».

На окончательную эвакуацию ракет понадобилось всего четыре дня и восемь судов. Операция началась 5 ноября. Первым загрузился «Дивногорск», за ним «Братск», «Иван Ползунов», «Лабинск», «Михаил Аносов» и «Волголес». А замыкали «Игорь Курчатов» и «Ленинский Комсомол», отплывшие из порта Касильда 9-го.

Американцам оставалось убедиться, что все ракеты покинули остров. У-2 здесь оказывались бессильными.

Кубинцы продолжали упорствовать. Они так и не допустили на свою территорию не только американцев, но и кого бы то ни было еще, даже под эгидой ООН, даже в порты, на борт советских судов. Кастро твердо изложил Микояну свою позицию: «Вы можете соглашаться с США, идти им на уступки, вам, великой державе, легче. Мы страна маленькая и не позволим унижать себя, тем более что с нашей стороны никакие международные нормы не нарушались».

В конце концов договорились с американцами пересчитать ракеты во время их транспортировки на судах. И здесь Фидель остался непреклонен: «Делайте что угодно, но за пределами территориальных вод Кубы. В наших границах – никаких инспекций». Решили организовать встречи транспортов с досматривающими американскими боевыми кораблями в открытом океане. На борт наших судов, суверенную территорию Советского Союза, отец допускать чужих контролеров отказался. Снова нашли компромисс.

Ракеты закрепили на палубе открыто. Американцы, подойдя борт к борту, могли их рассматривать, фотографировать, только руками не трогать. 11 ноября заместитель министра обороны Росуэлл Гилпатрик заявил, что они таким образом насчитали 42 ракеты, столько, сколько, по предположениям ЦРУ, находилось на Кубе. Но тень сомнения осталась: Соединенные Штаты не могут без проведения инспекции на месте «быть уверены, что 42 – это число всех ракет, завезенных на Кубу». Опять инспекция. Американцы напрасно сомневались, ракет действительно было 42. Шесть из них – учебные, они вообще не могли взлететь.

Стратегические ядерные боеголовки возвращались так же, как и прибыли: без шума, без инспекций. Американская разведка так и не выведала, находились ли они на острове.

Тактическое ядерное оружие пока оставили на Кубе, с одной стороны, не хотели привлекать к нему дополнительное внимание, с другой – так, на всякий случай.

Вслед за ракетами потянулись домой суда с наземным оборудованием. Солдаты на корабли грузились налегке. Все, с чем они прибыли на Кубу: танки, орудия, бронетранспортеры, не говоря уже об автоматах и пулеметах и даже сшитых в нашей стране десятках тысяч комплектов кубинской военной формы, в которую в целях конспирации облачались наши военнослужащие, оставалось на острове.

Однако на Кубе осталась не только амуниция. Одной из советских моторизованных бригад предстояло на долгие годы задержаться на острове. В случае высадки вражеских сил ей вменялось, «показав флаг», в первые же часы вступить в бой. Конечно, три тысячи человек, даже хорошо обученных и отлично вооруженных, погоды не делали, но одно присутствие советского регулярного воинского формирования сразу превращало семейное выяснение внутриамериканских отношений, к чему в мире давно привыкли, в конфликт мирового значения.

В Белом доме не возражали, но, как и в случае с турецкими ракетами, категорически отказались от любых публичных заявлений, даже самых осторожных. Просто закрыли глаза. Американской разведке предписали не замечать чего не следует…

После вывода ракет свет клином снова сошелся на Ил-28. Кеннеди давил, настаивал, угрожал. Горячие головы в Исполкоме вновь предлагали атаковать аэродромы. А уж печать, та просто неистовствовала.

Корабли Атлантического флота США, выстроившись в цепь, продолжали держать блокаду. Американские самолеты все так же утюжили остров на малой высоте. По несколько раз в день. Под аккомпанемент рева моторов Кастро становился все упорнее, о выводе Ил-28 не хотел даже слышать. И вообще отношения натягивались все больше. Даже Анастас Иванович сдерживался с трудом. Однако внешне он сохранял невозмутимость и приветливость.

Тем не менее дело чуть не дошло до настоящего разрыва. В самый разгар спора об Ил-28 Кастро как бы мельком проинформировал своих собеседников, что завтра встреча не состоится, он уезжает на несколько дней по неотложным делам: надо посетить сельскохозяйственные районы. Фидель посоветовал и гостям посетить животноводческие хозяйства. Его слова звучали неприкрытым издевательством. Микоян пытался возразить, но тщетно. На следующий день Анастас Иванович, сжав зубы, поехал осматривать молочное стадо. Еще через день в канцелярии премьер-министра вежливо ответили, что Кастро пока не возвращался. Не вернулся он и на третий день.

Микоян нервничал. О том, чтобы вспылить, прервать переговоры, он не думал, привык доводить начатое дело до конца. Но как? Собеседник исчез.

И четвертый день прошел в вынужденном безделье. Тогда Анастас Иванович решился на крайнюю меру. Вечером он гостил у своего старого знакомого, руководителя аграрной реформы Хименеса. Поговорили об урожае, о животноводстве. На прощание Анастас Иванович сказал, что скоро, может быть через пару дней, уезжает. Миссия его, по всей видимости, заканчивается. Хозяин удивился и забеспокоился. Он слышал, что переговоры еще далеки от завершения.

Анастас Иванович посетовал, что вот уже который день ему не удается встретиться с Кастро. Этому существует единственное объяснение: он не тот человек, с которым кубинское руководство считает возможным вести переговоры. Жаль, но ничего не поделаешь. Вот он и надумал возвращаться в Москву, а на его место пришлют другого, более подходящего.

На следующий день «неожиданно» появился Кастро. Он, оказывается, уже закончил инспекцию сельского хозяйства. Начавшийся с обсуждения урожайности бобов и молочности коров разговор затем быстро переметнулся на главную тему.

Кастро огорошил Микояна, сказав, что он послал У Тану письмо по вопросу инспекции. Вернее, о том, что об инспекции на территории Кубы не следует и мечтать. Бесполезно. Микоян слушал, ничего нового. Все это уже давно навязло в зубах. Он только посетовал, что не показали ему послание перед отправкой, лучше, если обе страны станут действовать согласованно.

Кастро отпарировал: ничего нового он не предложил, правда, предупредил ООН и США, что его мораторий на действия ПВО против американской авиации прекращается. Отныне любой нарушитель воздушного пространства Кубы понесет заслуженное наказание. В боевую готовность приведена зенитная артиллерия, истребители барражируют на малой высоте на излюбленных трассах американских разведчиков.

Микоян чуть не подпрыгнул: «Это вызовет новый виток эскалации напряженности». Кастро отреагировал кратко: «Куба не позволит нарушать свой суверенитет. Хватит. Надоело».

Приказ вступал в силу cil часов утра 18 ноября. Об этом объявило радио Гаваны.

Кеннеди проявил благоразумие. Низколетящие разведчики над Кубой больше не появлялись, теперь вся тяжесть легла на крылья У-2.

16 ноября Президиум ЦК обсуждал сложившуюся ситуацию, искал выход из нового кубинского тупика. «Позиция Кастро неразумна и криклива, – с раздражением говорил отец. – Это нам наука. Мы сейчас подошли к развязке: или они будут сотрудничать, или мы уводим своих людей с Кубы» (последнюю остававшуюся там бригаду).

В таком духе составили новые директивы Микояну для переговоров с Кастро. Одновременно дали указание советскому послу в Вашингтоне устно, чтобы пока не оставлять следов, сообщить американцам о согласии на вывод Ил-28.

То ли угроза возымела действие, то ли Микояну удалось убедить Фиделя согласиться на возвращение Ил-28 в Советский Союз, но 19 ноября Кастро сообщил У Тану: он не возражает, СССР может забрать свои Ил-28, если пожелает. Но тут же вновь предупредил: никакой инспекции и никаких полетов над территорией Кубы он не потерпит.

Последние препятствия снялись, и 20 ноября 1962 года президент США Джон Кеннеди объявил о прекращении блокады: «Председатель Совета министров Хрущев сообщил мне сегодня, что все бомбардировщики Ил-28, находящиеся на Кубе, будут вывезены оттуда в тридцатидневный срок. Он так же выразил согласие на то, чтобы отгрузка этих самолетов происходила под нашим наблюдением и чтобы численность их проверялась. Принимая во внимание, что эта мера сильно способствует ослаблению опасности, угрожавшей нашему континенту четыре недели назад, я сегодня проинструктировал министра обороны снять установленный нами морской карантин.

…Данные, которыми мы располагаем на сегодняшний день, указывают на то, что демонтаж всех ракетных сооружений, о существовании которых нам известно, закончен. Ракеты и дополнительное оборудование погружены на советские корабли. Инспекция этих отплывающих кораблей, произведенная нами в море, подтвердила, что все ракеты, число которых было указано Советским правительством и которое точно соответствовало нашим собственным сведениям, с Кубы теперь удалены. Кроме того, советское правительство сообщило, что с Кубы удалено также все термоядерное оружие и что больше оно на Кубу доставляться не будет.

Итог последних недель – несомненно, положительный, и можно надеяться, что положение будет продолжать улучшаться…»

В тот же день, 20 ноября, генерал Плиев получил от «Директора» приказ: «Ракеты «Луна» и ФКР с обычными боевыми частями остаются на Кубе, 6 атомных бомб, 12 специальных боеголовок для «Лун» и 80 для ФКР отправить в Советский Союз на транспорте "Аткарск"».

22 ноября в советских газетах появилось краткое правительственное сообщение: «В связи с распоряжением президента США Джона Кеннеди об отмене карантина (блокады) в отношении Республики Куба… отменить состояние полной боевой готовности в частях и соединениях Советской армии».

Аналогичный приказ отдал маршал Гречко подчиненным ему войскам стран Варшавского договора.

До сих пор помню состояние чисто физического облегчения, которое довелось испытать тогда.

Карибский кризис завершился одновременно с началом работы пленума ЦК, открывшегося 19 ноября. В тот день отец сделал большой доклад о неотложных мерах по совершенствованию структуры управления экономикой.

По странному стечению обстоятельств именно в день отмены боевой готовности, 22 ноября, пленум ЦК принял уже упоминавшиеся решения о реорганизации структуры партийного аппарата, разделении партийных комитетов по производственному принципу.

Их руководители усмотрели в нем покушение на свою власть. В аппарате повсеместно нарастал глухой ропот…

Внешний кризис сменялся внутренним, не столь заметным, но более опасным.

В послеоктябрьские дни, недели, месяцы слева и справа твердили о поражении, отступлении отца, капитуляции его перед империализмом. Наиболее сильными такие настроения оказались в Китае и в США. Правда, сам президент США думал иначе. Роберт Кеннеди свидетельствует: «Он не сделал ни одного заявления с целью приписать себе или своей администрации заслуг в этом деле. Он предписал членам Исполнительного комитета и правительства не давать никаких интервью, не делать никаких заявлений, провозглашающих победу… Если исход кризиса и был чьим-то триумфом, то не триумфом того или иного правительства или народа, а триумфом грядущих поколений».

Отец считал, что, получив обещание не вторгаться на Кубу, он добился поставленной цели: «Правительства капиталистических стран всё оценивают в долларах. Так если рассмотреть в долларах, то это очень выгодная операция. Мы понесли затраты только на транспортировку военной техники и нескольких тысяч наших солдат. Вот стоимость гарантий независимости Кубы. Мы не пролили крови ни своей, ни чужой. Мы не допустили войны. Мы не допустили разрушений, отравления атмосферы. Я горжусь этим».

Карибский кризис преодолели, о чем можно было договориться, стороны договорились. Проблемы, разрешить которые время не пришло, остались в наследство будущим поколениям.

Не возьмусь судить о президенте Кеннеди. Но для отца эти тринадцать дней в октябре значили очень много. Завершалась эпоха. Эпоха американского превосходства в мире. Силе теперь противостояла равная сила. Любой кризис мог привести к взаимной гибели.

Если смотреть на события тех лет сквозь призму прошедших десятилетий, то в результате Карибского кризиса отец получил то, чего он добивался все эти годы: американцы де-юре признали Советский Союз равным себе по разрушительной мощи. В мировой табели о рангах Советский Союз переместился на первую строку, из восточноевропейско-североазиатской страны превратился в одну из двух сверхдержав. И это при том, что США сохраняли ядерное преимущество в соотношении 8,3:1. Но все изменилось за эти тринадцать дней, американцы нутром ощутили дыхание смерти, и их больше не интересовало, кто кого сколько раз может уничтожить. Они хотели жить.

История любит парадоксы. Признание американцами наступившего паритета – в первую очередь заслуга американской прессы. Две недели нагнетания страха, ожидание наступления с минуты на минуту атомного апокалипсиса, драматические подробности, расписывающие смертельную мощь «кубинских» ракет, навсегда врезались в историческую память американской нации.

Возможность и целесообразность нанесения по Советскому Союзу превентивного ядерного удара, за это периодически ратовали наиболее ретивые американские генералы, в первую очередь командующий стратегической авиацией США Лациус Ле Мэй, более не рассматривались никогда.

Тот самый Ле Мэй, который совсем недавно, в 1950-е годы, не раз засылал груженные атомными бомбами Б-47 на территорию Советского Союза. Операция называлась «Дразнить медведя» и преследовала, по словам ее авторов, чисто тренировочные цели. Самолеты пролетали над Северным полюсом и затем вторгались в наше воздушное пространство над Сибирью. Ле Мэй знал, что там нет не только средств ПВО, но и радиолокаторов оповещения. Так что нежелательных встреч не предвиделось. В душе же он хотел оказаться неправым, пусть «красные» собьют один из его бомбардировщиков, и тогда он обрушит на них всю свою ядерную мощь, сотрет с лица земли ненавистных «комми».

Теперь подобные мечтания отошли в прошлое, с Советским Союзом приходилось разговаривать на равных.

Кубинскому апогею конфронтации должно было прийти на смену мирное противостояние сторон, сохранение статус-кво. Еще не признаваясь самому себе, отец внутренне сделал шаг навстречу предложению Джона Кеннеди, сделанному в Вене.

После Карибского кризиса несколько успокоилось и в Берлине. Оба руководителя повели себя осмотрительнее, мудрее.

В столкновении они познали друг друга, прониклись взаимным уважением. Вот какими словами вспоминал отец о президенте Кеннеди: «…конечно, с оговоркой, насколько можно ручаться за человека других политических взглядов, я верю Кеннеди и как человеку, и как президенту… Из всех президентов, которых я знал, Кеннеди – человек с наиболее высоким интеллектом. Он – умница и резко выделяется на фоне своих предшественников. Я никогда не встречал Рузвельта. Может быть, Рузвельт его превосходил.

В моей памяти сохраняются лучшие воспоминания о президенте. Он проявил трезвость ума, не дал запугать себя, но не дал и опьянить себя мощью США. Он не пошел ва-банк. Не требовалось большого ума, чтобы развязать войну, он проявил мудрость, государственную мудрость, не побоялся осуждения правых и выиграл мир».

А вот какими словами рассказывает Роберт Кеннеди о впечатлениях американского президента об отце: «С самого начала президент Кеннеди считал советского премьера человеком рассудительным и умным… Он уважал Хрущева за то, что тот правильно оценил интересы собственной страны и интересы всего человечества».

Несмотря на разницу стилей, слова подобрались очень схожие.

Проведя на Кубе без малого месяц, сделав все, что было в его силах, Микоян собрался домой. Переговоры завершились компромиссом. Именно ради него и направляли «мастера». Хотя он и не убедил Фиделя Кастро по всем пунктам, но пламя, грозившее пожаром, удалось сбить. Остались чадящие дымом угли. Одни загаснут сами, а над иными придется еще потрудиться.

Выступив 25 ноября на прощание по гаванскому телевидению, Микоян отправился в Нью-Йорк. Его прибытие в США совпало с заявлением министра обороны Роберта Макнамары о том, что все вооруженные силы возвратились на места своего базирования.

29 ноября Анастас Иванович в Вашингтоне встретился с Джоном Кеннеди. Это была первая встреча члена советского правительства с американским президентом после кризиса. К сожалению, я не знаю подробностей состоявшейся беседы.

1 декабря Микоян возвратился в заснеженную Москву, третьего он отчитывался на Президиуме ЦК. Выступили, кроме самого Микояна, Хрущев, Косыгин и приглашенные Громыко с Малиновским. Одобрили «проведенную Микояном в трудных условиях работу в интересах нашей страны и Кубы».

Подводя общий итог операции «Анадырь», сошлись на том, что «линию считать правильной, Кубу удалось сохранить», но главное, как подчеркнул отец: «Мы теперь участники мирового клуба. Набрали большую силу».

Поведение Кастро, обозначившийся в последние дни его крен в сторону ультрареволюционной риторики китайцев отца насторожили, по его мнению: «Кубинцы ненадежные союзники. Мы должны помогать Кубе, строго относиться к своим обязательствам, но от договора о взаимопомощи с ними пока воздержаться, ограничиться, да и то через какое-то время, декларацией».

«Кеннеди, думаю, сдержит слово. – Отец перешел к характеристике общей обстановки в мире после кризиса. – Что же касается китайского руководства, то (несмотря на все их обвинения нас в трусости и капитуляции перед американским империализмом, попытки склонить Кастро на свою сторону) – мосты не сжигать».[102]102
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. М.: Росспэн, 2003. С. 663.


[Закрыть]

На мой взгляд, история Карибского кризиса осталась бы неполной без рассказа о первом визите в нашу страну Фиделя Кастро, его встречах с отцом. За «душу» Кастро между СССР и Китаем велась настоящая борьба. Кастро колебался. Отец переживал. Он вложил душу в этого бородача и теперь относился к нему почти как к сыну.

О возможности приезда Кастро в СССР впервые я услышал зимой 1963 года. Слухи то разрастались, становились почти реальными, то сходили на нет. Наконец в начале весны отец сообщил, что окончательно договорились о визите, обстановка вокруг Кубы успокаивается, Кастро может безбоязненно покинуть остров. Решено, что прилетит он на нашем Ту-114 к Первомаю. Отцу хотелось показать гостю праздник, да и погода потеплеет.

В последних числах апреля под покровом секретности Ту-114 вылетел из Москвы в Гавану за Кастро. И «профессионалы», и отец придерживались мнения, что нельзя исключить возможность «случайной» атаки самолета с Фиделем над океаном. Как известно, в ходе проведения операции «Мангуст» не раз ставилась задача его физического устранения. Поэтому о визите Фиделя Кастро решили объявить, когда он окажется вне опасности, приземлится в Мурманске.

В Москве приготовили торжественную встречу с митингом на Красной площади. Как космонавту. Людей туда загонять не пришлось. Отгремел митинг, отмаршировал первомайский парад, отшагала демонстрация. Кастро, казалось, был покорен искренностью дружеских чувств. 2 мая отец привез его к нам на дачу. С порога на Фиделе повисли внуки. Мой сын Никита, ему тогда еще не исполнилось трех лет, завладев гостем, потащил его на поляну слушать, как жужжат первые весенние шмели.

В тот день отец не вел разговоров о делах. Серьезным переговорам предстояло начаться на следующий день. Отец запланировал увезти Кастро из Москвы и там в узком кругу постараться убедить его. Удалось это не сразу, пришлось потрудиться.

Фидель провел в Советском Союзе 35 дней, и не менее половины этого срока – с отцом. Он объехал почти всю страну, побывал в Волгограде и Ташкенте, Братске и Киеве, Тбилиси и Сухуми. У отца с Фиделем установились доверительные отношения.