Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Вылетели мы в семь часов утра 15 сентября. Так диктовал вступивший в свои права дипломатический протокол. Ровно в двенадцать на авиабазе Эндрюс близ Вашингтона нас должен встретить президент США Дуайт Эйзенхауэр, а следом пойдет круговерть расписанных по минутам встреч, приемов, интервью. Отец особо отмечал, что для Ту-114 аэропорт Вашингтона оказался тесноват, его взлетно-посадочной полосы не хватало для приземления нашего гиганта. Вывод делался однозначный – и тут мы их обходим, пусть позавидуют. На этот раз я был полностью солидарен с отцом.

Летели долго, полсуток, ели, спали, снова ели. Отец читал свои бумаги, с удовольствием обменивался телеграммами с премьер-министрами проплывающих внизу государств, а их набиралось изрядно, ведь мы облетели полмира.

В середине салона, там, где крылья крепятся к фюзеляжу, в специально выгороженном закутке сидели несколько человек, не имеющих отношения ни к делегации, ни к экипажу. В течение всего полета целая команда двигателистов, откомандированных куйбышевским главным конструктором Николаем Дмитриевичем Кузнецовым, с помощью каких-то трубочек, напоминающих фонендоскоп, вслушивались в равномерный гул моторов. Перед ними россыпью зеленых огней светились замысловатые пульты и стенды. У каждой кнопки, каждого тумблера бугрились две лампочки – зеленая и красная. Красные не горели, маленькие кружочки успокаивали своей чернотой. Рядом ободряюще светил зеленый. И тем не менее само присутствие этих людей, их столь непривычная для пассажирского салона аппаратура вселяли тревогу. Магнитом притягивали взгляд их ящики, не появились ли красные точки. Из головы не шли проклятые микротрещины.

Необычный полет через океан на опытном самолете вызвал тревогу не только у пассажиров. Загодя службы безопасности приняли все доступные меры. Договорились с военными моряками, их корабли в случае аварии немедленно придут на помощь. Но где эти корабли в бескрайнем океане? Одна-две подводные лодки, надводный флот держался у своих берегов. КГБ хотел было направить в Атлантический океан специальную экспедицию, расставить крейсеры и эсминцы редкой цепочкой вдоль трассы полета, но, когда пришли к отцу, – без его разрешения на подобную акцию никто не решался, – он категорически запретил. Это впустую выброшенные деньги, считал отец, в случае аварии никого они не найдут, да и искать, наверное, будет некого, а потратим миллионы, да еще позора не оберемся. Всю эту затею американские журналисты не преминут красочно расписать в газетах. Уговорили его на паллиатив, дали указание нашим грузовым судам, следующим через Атлантику, и рыбакам, ведущим там промысел, на случай аварии держать постоянную связь с самолетом. Летчикам в случае вынужденной посадки предписывалось тянуть к ближайшему судну. Отец не возражал, но предупредил: людей от работы не отрывать, маршруты судов не менять.

В действительности рыбаков сорвали с лова, из них вместе с сухогрузами и танкерами все-таки выстроили цепочку от Исландии до Нью-Йорка.

К счастью, тщательно разработанную на бумаге схему опробовать не пришлось.

Встреча в Вашингтоне развеяла опасения отца. Его ожидал красный ковер, толпы встречающих, сонмища журналистов и даже президентский артиллерийский салют в двадцать один залп. И главное – сам президент США Дуайт Эйзенхауэр приветствовал его у трапа. Я не стану расписывать все приемы и встречи, этому посвящены специальные отчеты. Остановлюсь только на некоторых эпизодах – порой значительных, а порой мелких, но показавшихся мне заслуживающими внимания. На военно-воздушной базе Эндрюс мы расставались с нашим Ту-114. По стране отцу предстояло путешествовать на президентском «Боинге-707». Так договорились заранее, и не без труда. Хозяева держались твердо, советский самолет не должен появляться в небе США. Они до смерти боялись фотоаппаратов, якобы упрятанных в фюзеляжах Ту-114. С их помощью, считали мудрецы из ЦРУ, русские смогут точно привязать цели для своих ракет, даже если они не пролетят впрямую над нужными районами.

Теоретически их правота не вызывает сомнений. Другое дело – практически. Насколько я знаю, подобного оборудования на самолет устанавливать не предполагалось, да и возможности такой не существовало. Самолет-то опытный, а тут предстояло проделать новые дырки в фюзеляже, да еще замаскировать их от цепкого взгляда профессионалов. И не думаю, что отец мог согласиться на такое: если узнают, что Председатель Совета министров занимается шпионажем, не только позора не оберешься, но и все многолетние усилия по наведению мостов пойдут насмарку.

Наши не соглашались с американцами: как они обеспечат безопасность на чужом самолете? А если коварные хозяева решат его взорвать в воздухе? Или придумают еще какую пакость? Переговоры зашли в тупик. Обратились к отцу. Он отрезал: «Не выдумывайте, соглашайтесь. Разве они ненормальные? Кто решится устраивать катастрофу во время визита? – отец на минуту задумался и уже иным тоном добавил: – А впрочем… Но от всего не убережешься. Тогда проще вообще никуда не ездить, дома сидеть, как Сталин, – и снова резко: – Соглашайтесь».

Американцы потребовали, чтобы из Москвы на Ту-114 нас сопровождали их штурманы, вернее, один из США, а другой из Канады, так как маршрут пересекал и ее территорию. В их задачу входило помочь в прокладке маршрута, но главное, приглядеть за советским экипажем, проследить, нет ли на приборной панели каких-то хитрых тумблеров и кнопок. И здесь согласие пришло не сразу. Наши летчики возмутились: «Сами долетим». Они углядели в американском предложении элемент профессионального недоверия. Дипломаты разъясняли: подобная практика не выходит за рамки общепринятого.

Снова обратились к отцу. «Если хотят, пусть летят, – он не раздумывал ни минуты, – заодно полюбуются на наш Ту-114, убедятся, что наши самолеты не хуже их».

В полете отец демонстрировал доброжелательность. Когда пересекли границу Канады, он пошел к пилотам пожать руку канадскому штурману. Потом все повторилось с американцем. Стороны остались довольны друг другом.

С первых шагов на американской земле отец стал рваться в народ. Одно дело – чопорные дипломаты, министры, банкиры, здесь он чужак, а на улице он рассчитывал найти общий язык с простыми людьми, себя показать и на них посмотреть.

Так происходило не только в Америке. Поступал он так и в Москве, и в других городах нашей страны. Не раз производил подобные эксперименты в зарубежных поездках.

Вот и сейчас, по дороге из аэропорта в резиденцию, он пристально вглядывался в толпы собравшихся встречать его, а может, просто поглазеть на заморскую диковину вашингтонцев. Люди вели себя непривычно индифферентно. Не приветствовали, как это происходило в иных странах, но и не выражали своего неудовольствия. Отец удивился. По приезде в Блейр Хауз, отведенную ему резиденцию напротив Белого дома, стал расспрашивать посольских: что, такая манера поведения здесь принята?

Посол поспешил разоблачить «козни» местной администрации: впереди кортежа по маршруту прошла машина с большим транспарантом, призывающим американцев сохранять выдержку, не проявлять своих эмоций – ни положительных, ни отрицательных.

Хозяева потом извинялись: так они старались предотвратить неприятные инциденты, русских здесь не очень жалуют. Через десятилетия, в 1990 году, тогдашний мэр Сан-Франциско, где отец тоже побывал, мистер Кристофер рассказывал мне, как ему пришлось перед приездом делегации несколько раз выступать с призывами к горожанам проявить лояльность к гостям президента США, не омрачать их пребывание на Западном побережье.

Накануне в Лос-Анджелесе отец просто вышел из себя. Маршрут его следования непредсказуемо менялся, кортеж машин то колесил по окраинам, то вообще сворачивал в сторону от города. Посол доложил, что они следуют совсем не по тем улицам, которые заранее объявили в программе и где их, естественно, ждут люди. Отец набросился на сопровождавшего его Генри Кэбота Лоджа, но тот ничего не мог пояснить, только повторял, что местные власти выбирают путь следования, руководствуясь соображениями безопасности. Отец еле сдержался, только прошипел: «В таком случае лучше вообще никуда не ездить, засесть за стенами гостиницы», но быстро совладал с собой и, уже улыбаясь, произнес, что он не из трусливых, если мэр Паулсон и Лодж опасаются за свою жизнь, то он может их высадить в безопасном месте. Шутка получилась не очень удачной, повисла в воздухе. Машины, прокрутившись около двух часов по скоростным дорогам, взяли курс на Диснейленд. Отцу говорили, что там собралось особенно много людей. Вдруг на полдороге хозяева снова занервничали. Оказалось, что и в Диснейленд попасть не удастся. Тамошняя толпа настроена враждебно, в проверявшего трассу начальника местной полиции запустили помидором.

– Надеюсь, свежим? – съязвил отец. Он окончательно взъярился и сказал, что поедет один.

Корректный Лодж отпарировал:

– В этом случае правительство штата не может отвечать за безопасность.

Аргумент прозвучал серьезно, и отец сдался. Вечером на приеме он высказал мэру Паулсону все, что думал.

Эпизод с Диснейлендом по неведомым законам человеческой психики высветился ярким пятном, остался практически единственным, что по сей день помнится о днях визита американцам. Легенда повествует, что отцу до смерти хотелось посмотреть на знаменитые аттракционы. А когда его туда не пустили, он до того рассердился, что не смог сдержать своих чувств. Что ж, версия отвечает доброму американскому чувству юмора. Я бы ее принял, если она хотя бы приближалась к действительности. Но отец имел весьма слабое понятие, что это за диснеевская страна и чем она знаменита.

Информацию об инциденте в Лос-Анджелесе президент Эйзенхауэр получил поздно ночью. Несмотря на разницу в часовых поясах (Лос-Анджелес от Вашингтона на три часа), Лодж ежевечерне по телефону докладывал президенту об итогах дня.

На сей раз он не стеснялся в выражениях этот «сукин сын Поулсон» испортил всю обедню, устроил скандал на пустом месте, целый день дразнил, провоцировал Хрущева и, наконец, добился своего тот публично пригрозил прервать визит и прямо отсюда, из Калифорнии, улететь во Владивосток.

Президент и не подозревал, да и никто не подозревал, что Поулсон действовал не по своей инициативе, а выполнял прямое указание его собственного вице-президента.[50]50
  Peter Carlson A Blow Top New York Public Affairs 2009 P 116


[Закрыть] Но это уже совсем другая история, я ее подробно излагаю в «Пенсионере союзного значения» – третьей книге «Трилогии об отце».

Эйзенхауэр расстроился, ссора с отцом, да еще публичная, никак не входила в его планы. Поздно ночью он позвонил мэру Сан-Франциско, уже упомянутому мною Джорджу Кристоферу, и, посетовав на не в меру ретивого Поулсона, рушащего все внешнеполитические планы Вашингтона, попросил его по возможности выправить положение Кристофер пообещал сделать все возможное.

Он нашел чисто человеческий выход из положения. На вокзале в Сан-Франциско (делегация путешествовала по Калифорнии поездом), немного волнуясь, Кристофер встречал отца Отец вышел из двери вагона на перрон без улыбки, сосредоточенный, мало ли какая неприятность здесь ему уготована Вчера он уже получил впечатляющий урок «американского гостеприимства».

На улыбку протягивавшего ему обе руки Кристофера отец отреагировал кисло Кристофер понял, что выполнять просьбу президента спасти ситуацию будет не так-то просто, и решился на экспромт. Еще не закончив рукопожатие, он стал озираться по сторонам, а потом, наклонившись со своего почти двухметрового роста к отцу, доверительно шепнул «А где же босс?» Отец смотрел на него снизу вверх недоуменно-настороженно «Что еще надумали эти американцы?»

«Мой босс, – Кристофер кивнул на стоящую поблизости женщину с огромным букетом роз, – приготовился к встрече, а ваш босс никак не появится».

Широкой улыбкой Кристофер демонстрировал, что «за пазухой» у него не упрятано ничего, кроме благожелательности Отец тоже заулыбался. Впервые со вчерашнего дня.

«Господин председатель, – Кристофер снова доверительно наклонился к отцу, – мы с вами только притворяемся важными шишками, а сами отлично понимаем, в чьих руках власть».

Отец расплылся в улыбке, он понял, что Кристофер – не Поулсон, и, с удовольствием вступив в игру, тоже заозирался.

Тут в дверях вагона появилась мама. Супруга Кристофера вручила ей букет, о чем-то заговорила. Мама попыталась ответить ей по-английски. Лед окончательно растаял. Дальше шло как по писаному. Кристофер выполнил поручение президента, и, как он мне впоследствии рассказывал, выполнил с охотой, с первой улыбки они с отцом благорасположились друг к другу. Кристофер время от времени посещал Москву, они подолгу беседовали с отцом в Кремле.

В сентябре 1971 года Кристофер в очередной раз приехал в Москву, рассчитывал снова увидеться с отцом, привез сувениры, но опоздал буквально на пару дней 11 сентября отец умер. Из газет Кристофер узнал о постигшем нас горе, неведомыми путями разыскал мой телефон. Мы договорились о встрече на следующий день в его номере в гостинице «Националь».

Последний раз я встретился с 93-летним Джорджем Кристофером в Сан-Франциско, в преддверии празднования наступления третьего тысячелетия. Выглядел он бодро, я бы сказал весело, за ланчем очень подробно, в деталях рассказывал о той памятной встрече с отцом. Именно тогда я узнал о звонке президента Холодная война закончилась, и Кристофер не считал себя обязанным хранить ее тайны.

Маленькая деталь. Едва мы уселись за стол, Кристофер заказал нам обоим по рюмке водки. Я воспринял это как дань моему русскому происхождению. Мы чокнулись за дружбу, ту, что была, и за будущую тоже. Кристофер предложил повторить, я вежливо отказался, посчитав, что он продолжает ублажать мою «русскость». И ошибся.

– Вы как хотите, – сказал хозяин, – а я еще выпью.

И выпил. С удовольствием.

Я еще подивился: все-таки девяносто три года старику.

Через год Кристофера не стало. Его «босс», жена, умерла еще раньше. Жалко, когда уходят такие люди.

В течение всей поездки отец пытался через голову администрации наладить прямой диалог с американцами, чем доставлял обеим сторонам немало хлопот. Отец обижался, подозревал, что между ним и простыми людьми Америки хотят возвести преграду. Порой его опасения имели основания, а иногда он просто не хотел понять, что далеко не все в США готовы ему по-дружески пожать руку. Там же, в Калифорнии, отцу довелось посетить завод компьютеров фирмы IBM в Сан-Хосе. Через тридцать лет Томас Уотсон-младший, в те годы президент компании, рассказал мне: его особенно беспокоило, как бы работавшие на заводе выходцы из Венгрии не устроили гостю «теплый» прием. Пришлось день визита объявить выходным, распустить их по домам. Одновременно ему посоветовали держать себя с отцом поофициальнее и, по возможности, не улыбаться. Мистеру Уотсону не удалось последовать инструкции. «Ваш отец с таким искренним юмором рассказывал разные истории, что удержаться я просто не мог. Губы сами расплылись в улыбке и больше не собрались в предписанную из Вашингтона маску, – вспоминал Том Уотсон и потом добавил: – До встречи с ним я знал только одного человека, который так легко находил нужный тон с любой аудиторией, это был мой отец. Теперь к нему добавился ваш». Из уст Тома Уотсона эти слова прозвучали величайшей похвалой.

Я нашел старую фотографию: с подносами, наполненными нехитрой снедью из кафетерия, бок о бок шествуют низенький, колобком, отец и худой, долговязым журавлем, Уотсон – оба смеющиеся.

Нужно сказать, в то время не только отец, но и специалисты в нашей стране весьма смутно представляли, что такое IBM. На заводе внимание отца привлекли не компьютеры. Он уделил им приличествующее для воспитанного гостя внимание, не более. Не преминул заметить, что и у нас есть вычислительные машины, не хуже. Хозяин не спорил, только усмехнулся.

Отца потряс кафетерий. В 1959 году в нашей стране еще не додумались до самообслуживания. Отец восхищался полочкой, по которой движется поднос, выставленными на всеобщее обозрение тарелками и блюдцами. Поразили его блестящие пластиковые поверхности столов. Оказались ненужными вечно грязные, в пятнах скатерти.

– Смахнул крошки, протер тряпкой, и все чисто, – восхищался он.

Отец с восторгом прокатил свой поднос вдоль витрин. За ним примерился Громыко. Следом шли остальные члены делегации. Они неуверенно брали подносы, с опаской опускали их на направляющие и потихоньку начинали подталкивать их вперед, каждую секунду ожидая подвоха. Мало кому из них в последние годы доводилось доставлять своими руками пищу от плиты к столу. На то существовали официанты, домработницы, на худой конец, референты.

Неожиданности не заставили себя ждать. В полочке почему-то оставили разрыв, небольшой, в размер подноса. Отец, следуя за Уотсоном, благополучно преодолел его, правда, заметил предательскую преграду в последний момент. За ним перепрыгнул через щель Громыко, а тянущийся за ним министр высшего образования СССР Елютин, зазевавшись, грохнул свой поднос наземь. Происшествие вызвало всеобщее оживление. Отец пошутил, что следует министру потренироваться, совсем его руки отвыкли от работы. Елютин в смущении пытался отряхнуть прилипшую к брюкам капусту.

Вернувшись в Москву, отец потребовал и у нас организовать питание по образцу IBM. Без скатертей, без официантов. Уже одно это нововведение сулило немалую экономию в масштабах страны. Вот только продукты… Их ассортимент пока не мог равняться с американским. Но отец твердо верил: наша возьмет, изобилие не за горами.

Не меньше кафетерия отца поразил супермаркет. Туда мы попали на обратном пути из Сан-Хосе. Трудно сказать, остановился кортеж у его дверей в Стоунтауне, на окраине Сан-Франциско, в соответствии с программой или отец все-таки проявил «недисциплинированность». В чудом сохранившейся у меня официальной программе визита я такого пункта не обнаружил. И тут отца поразило не столько обилие и разнообразие товаров, к этому за неделю мы уже стали привыкать, сколько отсутствие продавцов. Мы еще не знали слова «самообслуживание», в Союзе все продавалось исключительно из-за прилавков. Вернувшись домой, отец с энтузиазмом стал внедрять и это приметавшееся ему новшество.

Еще одно заокеанское нововведение – автоматические камеры хранения на вокзале. О них в первые дни визита отцу рассказали советские журналисты. Перед посадкой в поезд, которым делегации предстояло проследовать из Вашингтона в Нью-Йорк, отец попросил показать, что это такое. Оказалось очень просто: вместо того чтобы выстаивать очередь в вокзальное багажное отделение с целью сначала сдать кладовщику чемодан, а затем получить его, достаточно отыскать свободную кабинку, они выстроились в зале ожидания наподобие полок в библиотеке, запихнуть в нишу свои вещи, опустить в специальную прорезь монету – и дальше иди гуляй сколько хочешь, вернее за сколько времени ты заплатил. Отец поразился, как это мы до такого не додумались. После визита в США в нашей стране быстро наладили производство багажных ячеек. Теперь уже никто и не припомнит, откуда они к нам пришли.

Из Сан-Франциско отцу предстояло перелететь в Де-Мойн, столицу штата Айова, кукурузную кладовую Соединенных Штатов. Главы государств и правительств этот город обычно не посещают, он лежит в стороне от маршрутов официальных делегаций. Для отца сделали исключение. Здесь жил его давний знакомый, влюбленный в кукурузу миллионер-фермер Росуэлл Гарст. Познакомились они в первые послесталинские годы, не помню точно, в 1954 или 1955-м. Началось все с публикации в айовской газете «Дэ-Мойн реджистер» статьи, призвавшей Советский Союз, вместо того чтобы тратить миллиарды на гонку вооружений, посоревноваться на фермерских и колхозных полях. Победитель докажет преимущество своей социальной системы, мирно высевая в землю кукурузные и пшеничные зерна, а не корежа ее взрывами сверхмощных бомб. Со своей стороны, редактор газеты обещал теплый прием и заверил, что айовцы без утайки поделятся сельскохозяйственными секретами с советскими гостями. Рассчитывал ли редактор, что его послание дойдет до Хрущева, или это был просто журналистский прием, сейчас сказать невозможно. Отец прочитал перевод статьи, опубликованной в американской глубинке, уже на следующий день. Советское посольство, служившие в нем разведчики выписывали все местные издания, надеясь, и не без оснований, выловить из них крупицы интересующей их информации. Так же поступало и американское посольство в Москве. Правда, не всегда успешно. КГБ прилагал максимум усилий, чтобы не дать им подписаться на местную печать, особенно, на районные газеты, из которых можно было почерпнуть столь ценимые профессионалами подробности.

Отец живо откликнулся на приглашение. Через пару месяцев в Айову отбыла делегация советских ученых во главе с министром сельского хозяйства Владимиром Мацкевичем. По возвращении им предстояло подробно доложить отцу, где кроется секрет американских успехов и как нам обогнать США в производстве продуктов питания.

Американцы встретили Мацкевича и его группу радушно, без устали возили по полям, показывали всё без утайки, снабдили целым ворохом литературы. По возвращении в Москву ученые представили отцу пухлый отчет, при встрече рассказали о невиданных у нас диковинах. Одна из них особенно поразила отца. Хитроумные янки калибруют кукурузные зерна на специальных заводах, высевают в землю только отборные семена, что дает немалую прибавку урожая. Мало того, сеют они не просто кукурузу, а специальные гибридные семена, что еще более повышает урожайность. Правда, рассказывая отцу о гибридах, гости замялись. Эта идея входила в противоречие с утверждениями вновь набиравшего силу и все более поддерживаемого отцом Трофима Лысенко, отдавала «буржуазным идеализмом в биологии», «вейсманизмом-морганизмом». В недавние сталинские времена за подобную «научную ересь» сажали в тюрьму. Теперь дули другие ветры, но докладчик подчеркнул идеологическую невыдержанность гибридизации. Отца мало заинтересовало, противоречат или нет американские гибриды теориям Лысенко. Главное – результат.

Кукуруза, по словам ученых, давала уникальную возможность решить проблему производства мяса в нашей северной заснеженной стране, где выпасать скот на зеленых лугах, в отличие от американского Техаса, Ирландии или Новой Зеландии, можно не десять месяцев, а то и круглый год, а всего три-четыре месяца, по-южнее – до полугода. На остальное время требовалось накопить корм, кормовых единиц, как говорили ученые. Больше всего их содержалось в стеблях, листьях, молодых початках кукурузы, из них получался самый лучший силос, зимняя еда сельскохозяйственной живности. Правда, чтобы вырастить кукурузу, требовалось приложить руки: прорыхлить, прополоть, подкормить. Она требовала внимания весь сезон. Но другого способа преодолеть постоянную нехватку продуктов отец не видел. Купить мясо было не у кого, торговлю с Западом наглухо перекрывал «железный занавес». Гибридная кукуруза представлялась отцу той магической ниточкой, потянув за которую, удастся разрешить продовольственную проблему, вдоволь накормить народ.

В России до сих пор при упоминании имени отца тут же вспоминают о кукурузе, а следом – и об американском штате Айова.

Гарст, как и отец, терпеть не мог протокола. Ему хотелось обстоятельно показать гостю свои поля, ферму, калибровочный завод, позволяющий из океана кукурузных зерен отбирать на семена лучшие из лучших. А тут сплошные ограничения – туда нельзя, сюда не ступи, стаи журналистов вокруг. Фермер предложил отцу сбежать. Он приедет за ним на своей машине на рассвете. Гарст знал, что отец встает рано. Они, пока вся эта свора спит, смогут обстоятельно осмотреть хозяйство.

Отец на секунду представил себе, какой переполох в обеих странах вызовет исчезновение даже на непродолжительное время Председателя Совета министров СССР. Не скрою, его подмывало включиться в игру, принять предложение, но… Выехал он согласно расписанию в девять утра 23 сентября. На своей ферме Гарст весь день боролся с вездесущими репортерами, отбивался от них кукурузными початками, швырял в них навозом и даже грозил выпустить свирепого быка. Чем больше он распалялся, тем больше доставлял удовольствия своим недругам, в газетах информация расцвечивалась сочными деталями, а о фотографиях нечего и говорить. Они обошли весь мир. Возможно, Гарст и подыгрывал, такую рекламу удается сделать не каждый день. Но это неважно, главное – день прошел удачно и Гарст и отец остались довольны. Отец не раз вспоминал об американском фермере. Приводил его в пример нашим сельскохозяйственникам. Он с сыновьями производил продукции больше, чем наш колхоз.

Накануне, вечером 22 сентября, отец посетил в Де-Мойне мясоперерабатывающий завод. Побывал он и в колбасном цехе, на автоматической линии, набивающей сосиски. Отведав, отец похвалил продукцию, правда, пообещал вскоре превзойти хозяев. К слову помянул, что недавно видел, как на одном из заводов у нас вот так же на потоке выпускают ракеты. Слушатели пропустили шпильку мимо ушей, их сферу интересов ракеты не затрагивали. Только переводчик Госдепартамента мистер Акаловский записал слова отца в свою книжку. В его задачу входило скрупулезно фиксировать все, что говорит отец. Для домашнего анализа.

Сейчас эти записи рассекречены и с ними можно ознакомиться. Чего там только нет! И рассказ отца, случайно обратившего внимание в бухте Золотой Рог на авианосец, о том, что мы отказываемся от надводного флота, потому что ему не устоять против запускаемых с подводных лодок ракет. И его замечание об уязвимости современных бомбардировщиков. И упоминание о нашем лайнере Ан-10, способном с сотней пассажиров на борту приземлиться на необорудованных аэродромах. И еще многое, многое другое.

В одном из отчетов есть упоминание и обо мне. Акаловский пишет, что в момент посадки на аэродроме Де-Мойна сын премьера снял кинокамерой реактивные истребители, стоявшие неподалеку от взлетной полосы.

Я вспомнил, был такой грех. Всю поездку я соперничал с профессионалами, снимал на восьмимиллиметровую пленку все, что попадалось на глаза. Получился длинный и скучный фильм, но среди московских знакомых он пользовался успехом, дверь во внешний мир только приоткрывалась, любая информация извне вызывала восторг и удивление.

Правда, на истребители, кроме мистера Акаловского, никто внимания не обратил, хотя я показывал фильм и в челомеевском конструкторском бюро, и еще где-то у авиационщиков. Для специалистов они интереса не представляли, стары.

Я привел этот эпизод не с целью кого-нибудь обидеть или тем более не потому, что обиделся сам. Он просто очень точно отражает ту взаимную настороженность, которая сопутствовала каждому нашему шагу, каждому движению. Нас не оставляли без внимания ни на минуту.

В этой связи вспомнился еще такой эпизод. В первой половине 1959 года первую челомеевскую ракету с раскрывающимся крылом П-5 приняли на вооружение. Делалось это тогда постановлением правительства, в котором подробно расписывалось, где и как ее производить, хранить, кому поставлять. В самом конце следовали «пряники»: ордена, медали, премии. Все это, естественно, «секретно», чаще «совершенно секретно», «особой важности». Владимир Николаевич стал Героем Социалистического Труда и лауреатом Ленинской премии. С ним премию получили еще одиннадцать работников конструкторского бюро. Нам выделили одну Ленинскую премию, а бывало, что, расщедрившись, за удачную разработку их отстегивали две-три и более. Тогда количество лауреатов-ракетчиков доходило до сотни.

Секретные премии вручали, естественно, отдельно от всех. Чтобы не рассекречивать столь важные персоны. Нашим лауреатам довелось получать свои медали в зале заседаний Моссовета. Я тоже попал в число приглашенных. Церемония состоялась где-то в июле или в августе. Листок-приглашение, смахивающий на повестку из военкомата, после получения пропуска я, сложив вчетверо, сунул в нагрудный карман своего единственного черного парадного костюма. И забыл о нем.

В Вашингтоне я зачем-то полез в карман и обнаружил несекретный, но уличающий меня в нарушении порядка документ. Сначала хотел его порвать и выкинуть, но потом не решился, из детективов я знал, что даже сгоревшую бумагу специалисты легко читают. Повертел, повертел я этот листочек в руках и сунул в карман на старое место. И… конечно, в суете снова о нем забыл. Вторично листок-приглашение вспльш в моей памяти в Нью-Йорке. Перед очередным приемом горничная забрала костюм погладить. Получив его обратно, я машинально обшарил карманы. Что-то мне показалось не так. Но что? Карманы, естественно, пусты. Только на следующий день я догадался об источнике своего беспокойства – приглашение исчезло.

Я заволновался, но потом успокоил себя: ничего в нем нет интересного. Ни для кого. Отцу о происшествии я не рассказал, а через пару дней и сам снова забыл о нем. Однако случай в нью-йоркском отеле не остался без последствий. Продолжение последовало следующей зимой. Однажды, придя домой, отец хмуро спросил меня, не болтал ли я в Америке чего лишнего. В частности, не рассказывал ли кому о своей работе?

Я искренне возмутился: как такое можно предположить? Не маленький, и инструктаж по соблюдению секретности проходил.

Отец не углублялся в расспросы. Какое-то время он молчал, а потом с неохотой произнес: «Тут поймали американского агента. На допросе он показал, что одним из заданий ему предписывалось узнать, за какую работу Челомей получил Ленинскую премию и что в его конструкторском бюро делает сын Хрущева Сергей».

Отец снова замолчал, разговор не доставлял ему удовольствия. Видимо, в КГБ не захотели сами задать мне вопросы и решили действовать кружным путем, послав донесение о показаниях шпиона отцу.

Меня как током ударило, вспышкой высветило в голове пропавшее приглашение. Пришлось обо всем рассказать отцу. Он еще больше помрачнел, хотя и не придал особого значения пропавшей бумажке. «Впредь веди себя осторожнее», – пробурчал он и больше к этой теме не возвращался ни в тот день, ни в последующие. Я, чувствуя за собой вину, его тоже не выспрашивал о судьбе чужого разведчика.

Какую роль сыграла пропавшая из моего кармана бумажка, трудно сказать, но мне происшедшее запомнилось на всю жизнь. Сегодня, когда стало известно, как скрупулезно за нами наблюдали, у меня нет сомнения – приглашение, извлеченное горничной из кармана моего пиджака, попало, как говорится, куда следует.

Да что там карманы. Недавно в американских газетах появились еще более пикантные подробности. Канализационную трубу, выходящую из туалета, которым пользовался отец, в соответствии с планом ЦРУ отсоединили от общего коллектора и завернули в расположенный неподалеку строго секретный бункер. В него имели доступ лишь снабженные специальными пропусками сотрудники американской разведки. Там по утрам они тщательно сортировали попадавшие в их руки отходы жизнедеятельности отца и отправляли в строго секретную лабораторию. Результаты анализов засвидетельствовали: отец здоров. Ну, будет об этом. Всякая служба занимается своим делом. Я привел эти детали, желая показать степень напряженности в наших взаимоотношениях во всем, даже в мелочах.