Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Встреча двух цивилизаций произошла на удивление мирно и буднично. Это потом газеты расписывали гнев и возмущение советских людей. А на самом деле случилось вот что. Взрыв где-то там, в высоте услышал водитель «москвича», по случаю праздника он ехал с приятелями в соседнее село Поварня. Остановил машину, все-таки интересно, что там наверху происходит. Среди кучевых облаков голубыми пятнами проглядывало чистое голубое небо. Они, было, решили, что это хлопок истребителя, перешедшего за звук, к подобным эффектам здесь уже стали привыкать. И тут заметили в просветах какие-то сверкающие точки, затем среди них разглядели парашют. Через несколько минут приятели помогали летчику встать на ноги, выпутаться из строп Кто перед ними, они не поняли, только подивились снаряжению летчика. Да ведь не каждый день катапультируются сверхзвуковики. Окончательно они растерялись, когда на вопрос: «Как дела?» спасенный ответил невразумительно, явно не по-русски.

– Болгарин? – спросил летчика хозяин машины.

Вся округа знала, что по соседству на аэродроме тренируются летчики из стран Варшавского договора. Парашютист отрицательно замотал головой и зачастил на своем языке. Спасители недоуменно вслушивались, потом один из пассажиров пошустрее, отслуживший флотскую службу, написал на пыльном стекле машины USA. Пауэрс закивал головой. Его похлопали по плечу и жестом указали на переднее сидение «москвича». Везти пленного шпиона, а в этом они уже не сомневались, решили в контору совхоза. Там Пауэрса тоже встретили вполне мирно, помогли снять скафандр, он остался в летной кожаной куртке. Усадили за стол, вот только водки по случаю праздника не предложили. Такую, почти идиллическую, картину застала группа захвата, направленная майором Вороновым, и подоспевшие вслед за ней местные сотрудники КГБ Пауэрса увезли в Свердловск.[54]54
  Существуют варианты описания пленения Пауэрса, отличающиеся деталями. В том числе официальный, в котором местные жители ведут себя «правильно», не привечают, а разоружают шпиона и передают его в руки подоспевших вовремя сотрудников КГБ Мне приведенный выше рассказ показался более правдоподобным.


[Закрыть]

Я долго не мог понять, с чего бы это Пауэрса приняли за болгарина, а не, скажем, за чеха или немца, посчитал это сообщение за выдумку. И ошибся. В октябре 1995 года мне пришлось побывать на авиабазе в Бодо в Норвегии. В тот майский день 1960 года Пауэрс до нее не долетел. Теперь, через 35 лет, в местном авиационном музее устроили конференцию, посвященную холодной войне. Пригласили с докладом и меня как одного если не очевидца, то современника событий мая 1960 года. В Бодо я познакомился с сыном пилота У-2 Фрэнсисом Гарри Пауэрсом-младшим – симпатичным улыбчивым молодым человеком. Смуглый, с черными волнистыми волосами – вылитый болгарин. Когда я рассказал о первой встрече его отца со свердловчанами, он поделился со мной историей своей семьи. Оказывается, Пауэрсы происходят из небольшой народности, живущей в Испании, пришедшей туда с севера Африки. Горы, яркое солнце – все там, как в благодатной Болгарии. Немудрено, что и люди похожи.

МиГ-19 упал за деревней Дегтярка, западнее Свердловска. Парашют Сафронова заметили местные жители. Когда подбежали, летчик уже не дышал, из глубокой раны в боку хлестала кровь.

Сначала маршалу Бирюзову доложили ракетчики: «Самолет-нарушитель сбит». У Сергея Семеновича отлегло от сердца. Тут последовала новая информация, местный командующий истребительной авиации генерал-майор Вовк сообщил из Свердловска «Дракону». «Одного летчика задержали, второго ловим». Бирюзов решил дождаться подтверждения о поимке второго шпиона и потом доложить Хрущеву о происшедшем лично.

Не успел маршал решить, заехать домой переодеться или появиться на Красной площади вот так по-боевому, как снова позвонили по ВЧ из Свердловска. Запинаясь, генерал сообщил, что второго парашютиста нашли, к сожалению, им оказался наш, старший лейтенант Сафронов.

– Как наш? – маршал едва сдержался, чтобы не сорваться на крик. – Сколько самолетов сбили? Вы что, чужого от своего отличить не можете?

– У него не работал ответчик, – соврал генерал.

Потом эту ложь повторяли повсеместно, хотя пилоты свидетельствуют об обратном. Ясность внес Игорь Ментюков ответчики работали, но не в новом, майском, а в старом – апрельском коде. В предпраздничной суете аэродромные службы на самолетах его не сменили Не удивительно, что радары ракетчиков воспринимали своих как чужих.

– Сколько ракет выпустили? – понемногу стал успокаиваться Бирюзов.

– Одну, три и еще две, – начал неуверенно считать генерал в Свердловске. И совсем уж убитым голосом подытожил – Всего четырнадцать.

– А какой сбили? – не дослушал его маршал.

– Первой, – убитым голосом произнесли на том конце провода.

– Так какого же вы рожна, – дальнейшие несколько минут обычно спокойный Бирюзов пользовался исключительно непечатными выражениями и в сердцах бросил трубку.

Радужное ощущение победы мгновенно улетучилось, в таком виде доклад не предвещал триумфа.

– Узнай, какой самолет они сбили, Т-3 или МиГ, – бросил маршал Савицкому.

Тот вновь связался со Свердловском.

– МиГ-19, – кратко сообщил он после нескольких минут энергичного разговора. – Первым я послал Т-3, приказал таранить, но летчик промазал, прошел выше цели. Тогда подняли МиГ-19, показалось, что цель снизилась.

– Хорошо, – Бирюзов уже не слушал своего заместителя.

В его мозгу отпечаталось перехватчик пролетел над высотным разведчиком. Это само по себе достижение. Но как доложить? И тут в его голове мелькнула спасительная идея. Маршал подозвал к себе заместителей.

– Дело обстояло так, – начал он уверенным, ровным голосом, – Нарушитель только краем мазнул по зоне досягаемости ракет. Мы это предполагали заранее и послали на перехват Т-3. Нет, лучше пару Т-3, – поправился он – Ведь там стояли два самолета. Они уже настигали цель, когда она вошла в зону поражения ракет. На самом пределе. Решили пускать. Перехватчику передали команду на выход из боя, но он в ответ только крикнул: «Атакую». Стартовали две ракеты, как положено. Оба самолета оказались так близко, что с земли их перестали различать, отметки на радиолокаторе слились. Поэтому одна ракета поразила шпиона, а другая погналась за нашим. К сожалению, тоже не промазала Лейтенант, как там его?

– Старший лейтенант Сафронов, – подсказал Савицкий.

– Да, лейтенант, – повторил маршал, – погиб как герой. Все! И никаких других ракет! Расстрелялись! Помехи им, видите ли, глаза застлали.

Маршал оглядел с головы до ног своих заместителей. На их лицах он прочитал согласие Такая версия устраивала всех, в первую очередь Главнокомандование.

– Ты, – Бирюзов повернулся к Кулешову, – немедленно лети на место. Разберись внимательно, но главное, все должны говорить одинаково. Ясно?

– Есть, – ответил генерал-полковник. Савицкий только кивнул головой.

Эту маршальскую версию и доложили отцу. О том, как на самом деле сбили Пауэрса, все участники событий накрепко и надолго «забыли». Я тоже не знал правды. Заговорили только с наступлением горбачевской гласности, и только отставники рангом пониже. Воронов, Айвазян и некоторые другие. Их рассказы опубликованы в прессе.[55]55
  «Новое время», № 3, январь, 1991, С. 38–40. 2. Корреспонденция полковника А. Докучаева в «Красной звезде», за май 1990. 3 В статье «В тот памятный Первомай». «Правда», 30 апреля, 1990. 4. Интервью Игоря Ментюкова корреспонденту газеты «Труд» Николаю Кулику, октябрь, 1996. 5 Статья А. Докучаева «Ночной звонок Хрущеву Кто и как сбил Пауэрса» в «Красной звезде», 16 ноября, 1996. Все они достоверны в той степени, в какой достоверны воспоминания очевидцев по прошествии десятков лет.


[Закрыть] Мне эта история кажется очень поучительной. Насколько могут быть дезинформированы верхи! А ведь на основе подобных докладов отец, и не только отец, принимал решения, от которых зависели судьбы мира!

Бирюзов пожал руку Кулешову и Савицкому, громко поздравил всех присутствовавших в штабе с победой и твердым шагом направился к машине. Он решил ехать на Красную площадь в полевой форме.

На Красной площади парадные шеренги войск сменились демонстрантами. Отец ждал доклада, но из штаба ПВО всё не звонили. Сам он не хотел зря нервировать людей. Как только собьют, немедленно сообщат, упустят… тоже сообщат.

Появление у кромки трибун деловито шагающего к Мавзолею маршала Бирюзова не осталось незамеченным. Иностранцы недоумевали: что произошло? Осведомленные функционеры сразу сделали правильный вывод: сбили! Полевая форма маршала произвела должное впечатление, ее запомнили все. Бирюзов поднялся на Мавзолей, склонившись к уху отца, прошептал слова победной реляции, выслушал заслуженные поздравления и с достоинством отошел на отведенное военачальникам правое крыло трибуны.

Через несколько минут информация просочилась с Мавзолея вниз и по трибунам пошло гулять сопровождаемое вздохами облегчения и взаимными поздравлениями заветное: «Сбили». Петр Дмитриевич Грушин и Александр Андреевич Расплетин, создатели 75-х, расцвели улыбками и только успевали пожимать тянущиеся к ним руки.

Отец приехал после праздника домой чрезвычайно довольный. Он ощущал себя наконец-то отомстившим давнему обидчику.

От него я узнал, что пилот жив, его пока допрашивают в Свердловске. Он охотно обо всем рассказывает. Отец, смакуя, воспроизвел рассказ Пауэрса о заверениях американских специалистов в невозможности сбить У-2. Рассказал он и о захваченном разведывательном оборудовании, почти целом. В фотоаппарате пленка сохранилась незасвеченной. Сейчас ее проявляют.

Тут же отец поделился своим планом. Он решил поиграть с американцами в прятки, не сообщать поначалу об уничтожении самолета, подождать, что они начнут выдумывать, а уж затем, разоблачив их, отыграться за все годы унижений.

Он считал, что, как и 9 апреля, инициатива сегодняшнего полета принадлежит не президенту, а самовольничающим военным и ЦРУ. О совещании в верхах отец даже не заикнулся. Я специально спросил его об этом. Отец отреагировал спокойно: разведка разведкой, а дипломатия дипломатией.

Не считал отец целесообразным вносить коррективы и в запланированный на 14 мая визит главкома советских Военно-воздушных сил маршала авиации Вершинина в США. Он его совершал в ответ на давний приезд к нам на воздушный парад генерала Туайнинга.

Отец рассчитывал: когда он докажет, что У-2 нарушил нашу границу, президенту придется извиниться за своих подчиненных. В продуманный отцом сценарий в виде заключительного аккорда входил громкий, открытый на весь мир процесс над американским шпионом Фрэнсисом Гарри Пауэрсом.

Парижский кризис – один из примеров того, как ошибка в прогнозе поведения партнера приводит к неадекватным ответным шагам. Неверно расценили ситуацию обе стороны, если только в Лэнгли с самого начала не существовало плана срыва переговоров. Я никак не могу преодолеть в себе это подозрение.

Наиболее дальновидно повел себя президент Французской республики генерал де Голль. Он поручил своему послу в Москве господину Дежану, у которого установились с отцом почти доверительные отношения, неофициально осведомиться, не изменились ли намерения отца в отношении парижской встречи. Отец заверил: его цель – укрепление мирного сосуществования, он с надеждой смотрит на открывающееся совещание. О том же говорил отец и 5 мая в докладе на Пятой сессии Верховного Совета СССР. И хотя доклад назывался «Об отмене налогов с рабочих и служащих и других мероприятиях, направленных на повышение благосостояния советского народа», отец посвятил значительную часть времени вопросам, связанным с парижским совещанием. Он сказал о своих опасениях, но твердо заявил, что мы идем на совещание в Париже с чистым сердцем и не пожалеем сил, чтобы достигнуть взаимоприемлемого соглашения.

Правда, отца серьезно задело предупреждение президента Эйзенхауэра, что он не сможет провести в Париже больше недели. Ссылка на запланированный ранее визит в Португалию воспринималась отцом как оскорбительное, унизительное отношение к переговорам с ним. На одну доску ставились переговоры о разоружении, мире в Европе, судьбе Германии и протокольный визит в страну, чья политика вообще не влияет на состояние дел в мире. К этому еще добавлялась существовавшая в нашем обществе неприязнь к фашистскому диктатору Португалии Салазару.

Между тем события, связанные с таинственным исчезновением У-2, пока разворачивались в соответствии с придуманным отцом сценарием. В своем выступлении перед Верховным Советом он сообщил только о факте нарушения нашей границы и сбитии самолета советскими ПВО. Где это произошло – у самой границы или в глубине территории, о судьбе пилота, захваченных разведывательных приборах и прочих подробностях он умолчал. «Пусть там помучаются, – повторял отец, – посмотрим, что сочинит Госдепартамент. Когда они окончательно запутаются во лжи, мы им предъявим живого пилота. А пока молчок». Сенсационную новость депутаты встретили с возмущением. Информация мгновенно распространилась по миру.

Американцам пришлось вступить в игру, сделать ответный ход. В сообщении Госдепартамента, затем развитом и уточненном НАСА, говорилось, что «один из самолетов типа У-2… предназначенных для научно-исследовательских целей и находящихся в эксплуатации с 1956 года для изучения атмосферных условий и порывов ветра на больших высотах, пропал без вести с 9 часов утра 1 мая (по местному времени) после того, как его пилот сообщил, что он испытывает затруднения с кислородом и находится над озером Ван в районе Турции». Дальше следовали технические подробности, детали.

Я никак не могу понять, почему американцы завели речь о Турции, зная, что самолет вылетел из Пешавара и потерялся совсем в другом месте. Или они опасались возникновения затруднений в отношениях с Пакистаном?

Что бы ни служило причиной, их неуклюжая ложь лила воду на мельницу отца. Он выжидал, что последует дальше, просто наслаждался начавшейся игрой. Трудно сказать, как долго отец смог бы сохранять тайну. Думаю, он и сам не имел четкого плана. Но судьба взяла поводья в свои руки. Вскоре после выступления отца, кажется на следующий день, на одном из приемов встретились дуайен дипломатического корпуса посол Швеции господин Сульман и заместитель министра иностранных дел нашей страны Яков Малик. Задним числом судачили, что Малик позволил себе злоупотребить коньяком, но достоверно никто ничего не знает. Однако повел он себя в высшей степени неосмотрительно. Когда шведский посол как бы невзначай спросил его о судьбе пилота американского разведывательного самолета, Малик простодушно ответил: «Не знаю точно, допрашивают». Через мгновение он спохватился, но слово не воробей. Оставалась надежда, что посол не передаст информацию американцам. Швеция – нейтральная страна. Сульман рассудил иначе. Он поспешил в посольство и тут же набрал номер телефона американского посла.

Через час председатель КГБ Шелепин позвонил отцу и передал содержание разговора двух дипломатов. Отец рассердился и расстроился. Незадачливого чиновника на следующий день вызвали в ЦК, устроили головомойку, выгнали из заместителей министра и даже исключили из партии. Но ненадолго. Через несколько дней его простили.

Молчать о пленении Пауэрса больше не имело смысла, и отец, взяв слово в заключительный день работы сессии Верховного Совета СССР, подробно пересказал американскую версию полета У-2, а затем опроверг ее пункт за пунктом, вдоволь поиздевавшись над неуклюжестью лгунов. Он привел выдержки из допросов Пауэрса, рассказал о маршруте полета, со смаком перечислил все шпионское снаряжение, найденное в обломках самолета. Кульминацией явилась демонстрация проявленных снимков: аэродромов, складов, предприятий. С торжеством отец передал пачку фотографий председательствующему на заседании Лобанову.

Копию снимков отец захватил на дачу. Я их внимательно рассматривал. Качество оказалось отличным: вот истребители, растянувшиеся цепочкой вдоль посадочной полосы, а там керосиновые емкости, штабные здания.

Отец остался доволен, он выиграл первый раунд. А пока распорядился выставить обломки самолета в Парке культуры и отдыха имени Горького, на том самом месте, где во время войны демонстрировалась трофейная немецкая военная техника. Отец стал одним из первых посетителей этой своеобразной выставки. Я поехал с ним. Искореженная груда металла, правда без следов пожара, приборы, шпионская аппаратура впечатляли. Вокруг отца крутились иностранные корреспонденты, сенсация еще только разгоралась. Выйдя из павильона, где размещалась экспозиция, отец с охотой стал отвечать на вопросы, произнес энергичную речь. Из нее следовало, что отныне так поступят с каждым, кто нарушит наши границы. Американцы должны задуматься, если они не хотят развязать мировую войну.

Посещение выставки состоялась 11 мая под вечер. А двумя днями раньше в очередном, четвертом по счету, заявлении Государственного департамента по вопросу У-2 утверждалось, что президент в принципе санкционировал разведывательные полеты над советской территорией в целях предотвращения неожиданного нападения и оставляет за собой это право и впредь, до того момента, пока СССР не откроет свои границы для проведения инспекции.

Прочитав эти слова, отец просто вскипел. Если авторы ставили себе цель вывести отца из себя, то они добились желаемого результата.

8 тот вечер отец сдержался. У Эйзенхауэра еще оставалась возможность достойно выйти из сложившегося положения.

9 мая, в пятнадцатую годовщину победы над фашистской Германией, в газетах опубликовали Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении зенитчиков, сбивших Пауэрса. Начальника штаба ракетного дивизиона майора Воронова наградили орденом Красного Знамени. Таких же орденов были удостоены старший лейтенант С. Н. Сафронов и капитан Шелудько Н. И. Другие участники операции получили кто ордена попроще, кто медали. Ни в указе, ни в последующих многочисленных публикациях не упоминалось, что Сергей Сафронов погиб. Вообще оставалось неясным, кто он такой. Остался нерасшифрованным и капитан Шелудько, обстрелявший своими ракетами уже сбитый У-2. А вот о майоре Воронове и его расчете писали почти все газеты.

Май 1960 года стал месяцем драматических перепадов во взаимоотношениях с Соединенными Штатами. Из оттепели, «духа Кэмп-Дэвида», мы вновь окунулись в студеный омут «холодной войны», еще более «холодной», чем до Кэмп-Дэвида.

Почему накануне встречи в верхах в ЦРУ решили снова послать разведчиков пофотографировать советские секретные военные объекты? Вряд ли они не знали, что к 1960 году у советских ПВО появились У-2, легко достигавшие двадцатикилометровой высоты полета, истребители-перехватчики СУ-9 (Т-3) и противосамолетные ракеты С-75. Американский дипломат и разведчик Раймонд Гартофф в 1959 году сопровождал американского вице-президента Никсона во время его визита в Москву и в последующей поездке по стране. Посетили они и Свердловск. На подлете к городу Гартофф сфотографировал стоявшие на позициях 75-е. По таким снимкам любой специалист легко вычислит высоту поражения цели и дальность полета ракет. Однако все доступные рассекреченные американские документы назойливо убеждают читателей: не знали, проморгали, недоглядели. Можно, конечно, поверить в полную неэффективность американского ЦРУ, но можно и усомниться.

И вообще, зачем затевать накануне столь важной международной встречи столь провокационную миссию? Даже если самолет-разведчик и не удастся сбить, настроение у отца неотвратимо испортится, доверие к президенту Эйзенхауэру как к партнеру рассыплется в прах. В серьезной политике перед серьезными переговорами так не поступают.

Конечно, всем этим событиям уже давно даны объяснения. Мемуаристы из ЦРУ сетуют в них, что потепление во взаимоотношениях двух стран заметно поубавили возможностей для воздушного шпионажа: то и дело президент накладывал вето на очередной разведывательный полет. По мнению разведчиков, запреты серьезно навредили национальной безопасности США. Они знали, что в Плесецке, под Архангельском, строится база аж для четырех межконтинентальных ракет Р-7, но не знали состояния ее готовности на 1960-й год. Они не раз фотографировали советские полигоны в Семипалатинске, Тюра-Таме (Байконуре) и Сары-Шагане на озере Балхаш, атомные закрытые города на Урале, но съемки не возобновлялись ужу более года. В ЦРУ считали такую расхлябанность недопустимой. И они решили поправить дела как раз перед Парижской встречей. Я понимаю профессионалов, специалист подобен флюсу, их создали для сбора информации, и они обязаны ее собирать.

Но политики мыслят иными категориями: если хочешь мира, можно пожертвовать, хотя бы временно, десятком сделанных «через замочную скважину» фотографий.

И тем не менее, самолеты У-2 послали в разведывательные полеты. Сначала в апреле. Тогда один из них облетел Тюра-Там, Семипалатинск, Сары-Шаган, его попытались атаковать СУ-9, но неудачно. Самолет У-2 невредимым вернулся на свою базу. Он сфотографировал не только космические старты и шахты для подземных ядерных испытаний, но и позиции охранявших их ракет ПВО. Ракеты почему-то не задействовали, но их присутствие вокруг секретных объектов не вызывало сомнений. Не в этот, так в следующий раз Советский Союз их обязательно применит. Более того, после первого облета их обязательно приведут в наивысшую готовность.

И тем не менее, выждав пару недель, пилота У-2 Гарри Пауэрса послали с новой, еще более опасной миссией. Маршрут ему проложили через всю страну, с юга на север, вновь над Тюра-Тамом, потом над Свердловском, Плисецком, Северодвинском, Североморском, и оттуда домой, на базу НАТО в Буде, в Норвегии.

Трудно найти более тщательно охраняемые объекты общенационального значения на советской территории. Если мыслить логически (а именно так и мыслят разведчики), охранять их должны самые совершенные средства ПВО и, следовательно, возможность сбить несбиваемый У-2 там наибольшая. Особенно после недавнего, как бы предупредительного полета. «Уж если сейчас его не собьете, то я не знаю, что еще можно для вас сделать», – в моем представлении, именно так рассуждал неизвестный мне чиновник из ЦРУ, планировавший полет. А если опять не собьют, то, все равно, гордость претендующей на «сверхдержавность» страны уязвится в максимальной степени.

Почему я склоняюсь к мысли, что потеря У-2 оказывалась кому-то в США (кому конкретно, я не знаю), на руку?

В каждой находящейся в состоянии конфронтации стране позиции «ястребов» необычайно сильны. И они делают все, чтобы противостояние не сменилось разрядкой, мирным сосуществованием, к которому призывал отец и, по всей видимости, склонялся президент Эйзенхауэр.

Чем встреча в Париже и последующий визит Эйзенхауэра в СССР пугали «ястребов»? О чем отец и американский президент могли там договориться? «Ни о чем», – утверждают американские и пристраивающиеся к ним в кильватер российские историки. Именно эта безысходность якобы и побудила отца взорвать совещание изнутри. Ему просто оказалось не о чем говорить с американцами.

Любопытная позиция, и она требует осмысления.

Скептики не так уж и не правы: о всеобщем разоружении стороны в Париже договориться не могли, – уж очень расплывчатой оставалась вся эта концепция. Не могли они договориться и о Германии. Позиции США и Советского Союза не сближались, каждая из сторон соглашалась на объединение только на своих условиях. К тому же, за каждым шагом президента Эйзенхауэра внимательно следил канцлер Конрад Аденауэр. За отцом так же внимательно наблюдал Вальтер Ульбрихт.

Европейские страны, особенно Франция с Англией, не открыто, а исподтишка противодействовали объединению Германии. О том, что Франция не хотела бы граничить с единой Германией (статус-кво ее устраивает больше), доверительно сказал отцу на переговорах в Рамбуйе в 1960 году президент Шарль де Голль. О том же, еще раньше, не раз заявлял Уинстон Черчилль, намекали в разговорах с глазу на глаз британские премьер-министры – Антони Иден в 1956 году и Гарольд Макмиллан в 1959-м. Они не хотели вновь обрести могущественного «союзника» в центре континента, ни просоветского, ни проамериканского. Конечно, в официальных документах обе страны обозначали свои позиции иначе, дипломатия не оставляет следов.

Казалось бы, у «ястребов» не было ни малейших оснований для беспокойства.

Не верно! Основания для беспокойства имелись, и немалые.

И президент Эйзенхауэр, и отец сходились в одном: они искренне стремились остановить ядерные испытания. Оба они о войне, о ее ужасах знали не понаслышке. Отец, переживший окружение немцами Киева в 1941, поражение под Харьковом в 1942, прошедший сквозь огонь Сталинграда и Курской битвы в 1943, не хотел и не мог допустить повторения беды. Отец, вопреки военным, уже объявлял об односторонних мораториях. Последний из них в мае 1960 года строго соблюдался Советским Союзом. К сожалению, американцы на его призывы реагировали кисло, а свои давили изо всех сил.

Я не берусь столь же категорически судить о генерале-президенте Дуайте Эйзенхауэре. Но то, что я знаю о нем, свидетельствует: войны он не хотел, понимал, что с ядерной войной шутить не стоит.

К тому же, в ноябре 1960 года в США предстояло избрать нового президента, второй срок Дуайта Эйзенхауэра заканчивался. Завершить его хотелось чем-то исторически значительным. Договор с СССР о запрещении ядерных испытаний просто идеально подходил для этой цели.

Встречи в Кэмп-Дэвиде показали, что оба политика куда легче находят общий язык в приватных беседах, чем за столом переговоров.

На подобной неофициальной встрече в Париже, в перерыве между переговорами оба лидера вполне могли наедине, вдали от любознательных ушей, в принципе договориться, что с испытаниями пора кончать, а формальный договор подписать в следующем месяце, во время визита Эйзенхауэра в Советский Союз в июне 1960 года.

Американские «ястребы» наверняка учитывали «слабинки» своего президента, как и советские военные опасались «опасного миролюбия» своего главнокомандующего. И те и другие стремились «в интересах безопасности своих стран» не допустить «предательства национальных интересов».

Послать разведывательные самолеты, а еще лучше сбить один из них, чтобы улики оказались неопровержимее, и сопроводить это соответствующими жестко-бескомпромиссными заявлениями Государственного департамента – вот что не могло не сделать своего дела. И сделало.

К изложенной выше реконструкции разворачивавшейся вокруг Парижской встречи четырех держав интриги меня подтолкнули аналогичные «логически обоснованные» умозаключения западных политологов и историков. Они, естественно, искали отгадку на нашей, советской стороне. Появилась версия о возникновении в те дни серьезных расхождений в советском руководстве, давлении на отца справа, предопределившем срыв совещания. В рассекреченных ныне документах, включая конспективные записи происходившего на заседаниях Президиума ЦК, отсутствуют какие-либо следы разговоров на эту тему. Все они свидетельствуют о единогласной поддержке позиции Хрущева. Но политологи с историками – народ упрямый, уж если что-то вошло им в голову… Подобная точка зрения мне представляется в своей основе ошибочной, уводящей нас в сторону.

Конечно, в советском руководстве имелись люди, которые, мягко выражаясь, с прохладцей относились к курсу отца на улучшение отношений с Соединенными Штатами, но они держали свое мнение при себе. В тот период отец полностью определял линию поведения и во внешней, и во внутренней политике.

Объявленное в начале года новое сокращение вооруженных сил, естественно, не вызывало восторга в армии. Заявление отца о необходимости сворачивания традиционных родов войск и переориентации на ракеты поддерживали далеко не все военачальники. Но это не проявлялось в форме протестов, открытых споров или даже просто возражений. Так, глухое ворчание дома по вечерам.

Руководитель Министерства обороны не входил в Президиум ЦК. Он не мог непосредственно влиять на принятие политических решений. К тому же в 1960 году и у Малиновского, и у Гречко, несмотря на разногласия по поводу крьшатых и баллистических ракет, а также преимуществ колес и гусениц, сохранялись с отцом не то что хорошие, а, я бы сказал, дружеские отношения.

Что же касается высшего политического эшелона, то достаточно напомнить о пленуме ЦК, состоявшемся в первых числах мая, накануне открытия сессии Верховного Совета СССР. Он произвел по инициативе отца заметные кадровые изменения в Президиуме. Отец последнее время высказывал недовольство своим протеже Алексеем Илларионовичем Кириченко.

Отец решил заменить его Фролом Романовичем Козловым. Политические взгляды Козлова не отличались радикальностью, но в тот момент он полностью, даже в мелочах, шаг в шаг следовал линии отца. Да и о каких разногласиях в момент избрания могла идти речь? Его кандидатура просто не рассматривалась бы.

В Президиум ЦК избрали еще трех новых членов, безоговорочно поддерживавших отца: Алексея Николаевича Косыгина, его первого заместителя в Совете министров СССР, Николая Викторовича Подгорного из Киева и Дмитрия Степановича Полянского. Перестановки вызывались не политической борьбой, а некомпетентностью, как считал отец, его членов, пришедших в Секретариат ЦК на волне борьбы с «антипартийной группой». Причины и поводы назывались разные, каждый раз свои, но не имевшие ни малейшей связи с предстоящей встречей в Париже.

Борьба у отца происходила не с оппозицией, а с самим собой, между естественным человеческим стремлением улучшить отношения в мире, отодвинуть опасность войны и столь же естественной настороженностью по отношению к империалистам. К тому же он скрупулезно следил, не проявляется ли где неуважение к нашей стране. Отец попытался прояснить обстановку на приеме в чехословацком посольстве по случаю национального праздника 9 мая.

Выступил там отец чрезвычайно миролюбиво, подчеркивая, что, несмотря на инцидент, дверь остается открытой, он готов совместно искать разумный выход из создавшегося положения. Но только разумный, не ущемляющий национального достоинства ни одной из сторон. Дальше отец обращался непосредственно к американцам, президенту США. Он сказал: «Сегодня я еще раз заявляю, что мы хотим жить в мире и дружбе с американским народом… Я уважаю присутствующего здесь посла США и уверен, что он не имеет ничего общего с этим вторжением… Я убедился в высоких моральных качествах этого человека… Я думаю, что он не одобряет этого инцидента ни как человек, ни как представитель своей страны». Большего, кажется, не скажешь. Но отец сказал больше. Он действительно доверял послу Томпсону, искренне верил в его стремление улучшить отношения между двумя странами.

В те дни я ничего не знал и не мог знать о коротком конфиденциальном разговоре отца с послом Томпсоном. Он состоялся тут же, в посольстве. Отец рассчитывал, что обращение через Томпсона к президенту поможет отыскать взаимоприемлемое решение.

Томпсон заверил отца, что он предпримет все возможное. К сожалению, посол опоздал. В Вашингтоне Государственный департамент успел объявить: Эйзенхауэр лично санкционировал полеты.

Но и тут дверь не захлопнулась. Я уже упоминал, что 11 мая на выставке отец не исключил возможности поиска совместного решения. Конечно, положение усугубилось. Но при обоюдном желании еще сохранялась возможность что-нибудь придумать. Тем более что инициативу проявляла сторона, чье национальное достоинство подверглось оскорблению.