Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Отец доказывал Кастро: президент США сдержит свое слово. Кубе гарантировано шесть лет мирного развития, столько, по убеждению отца, отводилось Кеннеди сидеть в Белом доме. Шесть лет! Почти вечность! За эти годы Куба, с ее благодатным климатом в сочетании с преимуществами социалистической экономики, достигнет небывалых успехов, превратится в богатое процветающее государство. За ней потянется вся Латинская Америка. Пришедшие на смену Кеннеди новые президенты США не решатся на агрессию. Куба им станет не по зубам. Чтобы добиться этого, требуется только одно – приложить руки.

Кастро, с подачи Че Гевары, завел разговор об индустриализации, строительстве на Кубе металлургического комбината. Так учили классики марксизма, так ему насоветовали в Пекине.

«Вы знаете во сколько вам обойдется тонна чугуна? Где вы возьмете коксующийся уголь? В Советском Союзе? Начинать любой проект следует с подсчета будущей прибыли. На какую прибыль вы рассчитываете? Все должно быть экономически обосновано, на субъективных основах строить народное хозяйство невозможно. Я не хочу стать врагом Че Гевары, но его прожектерство не выдерживает критики»,[103]103
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. М.: Росспэн, 2003. С. 720–726.


[Закрыть] – убеждал отец Кастро и, как ему казалось, убедил. Вопрос о строительстве металлургического гиганта кубинцы больше не поднимали, а Че Гевара продолжал считать, что настоящие революционеры сидят в Пекине, а не в Москве.

Отец не был бы самим собой, если бы тут же не стал конструировать, что на самом деле следует предпринять немедленно. С первого дня он убеждал Кастро в необходимости механизировать сбор сахарного тростника. Отец просто мечтал о выпуске сельскохозяйственных машин для уборки сахарного тростника. Проект комбайна по его заданию в одном из наших институтов разработали. Появится комбайн, не придется гнуть спину, рубить стебли мачете, труд превратится в радость. Кастро согласно кивал головой.

Другим коньком отца стало рыболовство. Он не мог понять, почему на Кубе не было своего рыболовного флота. Океан-то рядом, а они всю жизнь возили рыбу из Соединенных Штатов. На Кубе с нашей помощью уже строился рыболовный порт. Тот, который американцы упорно именовали военно-морским. На его базе, считал отец, можно создать целую отрасль хозяйства, способную прокормить не только кубинцев, но и соседей.

Отец рисовал своему гостю тучные стада коров, пасущихся на вечнозеленых лугах, заливающих кубинцев молоком, заваливающих отбивными котлетами.

Кастро внимательно вслушивался в то, что говорит отец. Соглашался. Мотал на ус.

Лишь раз Фидель вспылил. В тот день вместе с отцом и маршалом Малиновским они поехали из Сухуми на озеро Рица. Отец хотел порадовать гостя красотами Кавказских гор. Сам он очень любил этот край. Впервые попав на Кавказ в 1920-е годы, он прошел весь путь до озера пешком по тропе. Тогда шоссе не существовало и в помине. Никогда ранее не виданные горы покорили его на всю жизнь. Сейчас в комфортабельном ЗИЛе дорога не заняла и часа. Погуляли по берегу озера, съели шашлыки, сфотографировались. Трудно сказать, кому поездка доставила большее удовольствие: любующемуся красотами гостю или дарящему ему очарование окружающей природы хозяину.

Природа природой, пейзажи пейзажами, а разговор, как и в предыдущие дни, скатился к войне, десанту, американцам, кризису.

Вот тут-то отец и обидел Фиделя, сказав, что при вторжении на остров регулярных войск США они не выстояли бы и достигнутая с Кеннеди договоренность спасла жизнь кубинской революции.

Кастро взорвался:

– Им нас не сломить никогда.

Отец настаивал, призвал на помощь Малиновского, спросил, сколько, по его мнению, могла бы удержаться организованная оборона острова.

Малиновский задумался, что-то про себя прикидывая, просчитывая.

– Двое суток, – произнес он твердо.

Кастро, горячась, стал доказывать, что в горах они непобедимы. Кстати, здесь с ним оказался солидарен директор ЦРУ Джон Маккоун. На одном из заседаний Исполкома он пессимистически заметил: «…чертовски трудно будет вытравить их из гор, это доказал с очевидностью опыт войны в Корее».

Отец поначалу возражал. Убеждал Кастро, что партизанская война – это подполье, а он говорил о контроле над островом. Потом решил прекратить спор, не обижать гостя. Каждый остался при своем мнении.

На обратном пути произошел забавный случай. На дороге дорогих гостей поджидало местное абхазское начальство. Остановились. Оказалось, рядом село долгожителей, столы накрыты, хозяева обидятся, если столь почтенные люди не заедут к ним, пусть ненадолго.

Отец всегда с опаской относился к подобным «случайным» мероприятиям, особенно здесь, на Кавказе. Местное гостеприимство и более здорового и молодого человека могло в два счета уложить на обе лопатки. Но тут ему хотелось доставить удовольствие Кастро, удивить его превосходящим любую фантазию хлебосольством. Особенно после недавней размолвки.

Описывать стол я не берусь, это не всегда удавалось и профессионалам. Фидель пришел в восторг, пробовал блюда одно за другим. Отец воздерживался. Последние годы, садясь за стол, он первым делом вспоминал о своих камнях в почках и только потом примеривался к блюдам.

К столу подали молодое вино. Гостям поднесли по здоровенному рогу. Кастро заулыбался, воспринимая все как шутку, разве можно столько выпить за один раз. Ему объяснили, что можно и нужно. Он бросился за защитой к отцу, но тот, смеясь, выставил перед собой руки – здесь я не властен, тут царство тамады.

Пришлось подчиниться. Под гул одобрения Фидель осушил рог. За подвиг он тут же получил сосуд в подарок.

Подошла очередь отца. Он-то надеялся, что его пощадят, попробовал отговориться возрастом. Не тут-то было. К нему подвели старика, как отец потом рассказывал, годящегося ему в отцы. Решительным движением тот отобрал у отца рог и, не отрываясь, выпил.

Через минуту сосуд снова полным вернулся к отцу. Отступать было некуда…

Окружающие довольно загалдели, а отец тихо шепнул Кастро: «Теперь быстро в машину, и домой».

Весь следующий день гость вспоминал о забавном приключении. От размолвки не осталось и следа. Так что отец посчитал свою жертву оправданной.

Когда вернулись в Москву, отец предложил Кастро посмотреть боевую межконтинентальную ракету Р-16, познакомиться с ее расчетом. Этим ему оказывали высочайшее доверие. Не то что иностранцев, и наших-то на боевые позиции не пускали. Только особо доверенных.

Фидель пришел в восторг. Поехали они на машинах. От Москвы расстояние было не очень велико. На месте гостей ожидали Малиновский и Бирюзов.

Командир ракетной дивизии показал стартовую позицию, хранилища, командный пункт. Кастро все это уже знал по Кубе. Не удивительно, ведь главный конструктор и тех и этих ракет один, инженерный почерк остается неизменным.

В заключение провели учение. Выбрали самый зрелищный этап подготовки ракеты к старту – установку ее на стартовый стол. Расчет действовал слаженно, ракета выкатилась из ангара на установщике, он развернулся на пристартовом пятачке, сдал назад, стал задирать нос к небу. В считанные минуты операция закончилась – ракета встала вертикально.

Кастро поблагодарил командира. Потом обернулся к отцу и, хитро улыбаясь, спросил, настоящая ли ракета или это только макет. Стоявший рядом Малиновский заверил, что она самая что ни на есть боевая. В прошлом октябре стояла в полной готовности к пуску. Вот только, куда она нацелена, он сказать не может, этого секрета Генеральный штаб не доверяет никому. Известно только одно – цель расположена на территории США.

Кастро вдруг спросил, не повредит ли ракете, если он оставит на ее корпусе свой автограф. Если, не дай бог, придется ее применить, пусть американские империалисты знают, что это привет от Кубы.

Отец кивнул, Кастро подали мелок, и он размашисто расписался на корпусе.

Затем сфотографировались, но так, чтобы ни ракеты, ни старта не было видно. Взоры гостей и хозяев внимательно устремлены в никуда. На груди Фиделя Кастро Золотая Звезда Героя Советского Союза и орден Ленина.

Отец и Кастро расстались друзьями.

Кастро приезжал в нашу страну еще не раз. В январе 1964 года его принимал отец, в последующие годы его преемники. Но такой встречи не могло повториться.

В тот год страна приветствовала не просто лидера дружественной державы, а Героя.

Глава седьмая
Исход

Странно порой выстраиваются события. Только что миновал Карибский кризис, а Москву уже будоражили иные проблемы. В ноябре 1962 года в одиннадцатом номере журнала «Новый мир» появилась повесть никому тогда не известного автора Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

На меня она произвела ошеломляющее впечатление: одно дело знать, другое – почувствовать. В докладе на XX съезде отец объявил о преступлениях Сталина. Цифры и фамилии погибших звучали сухо, абстрактно, за ними не проглядывали конкретные судьбы. Что такое цифры? Подставишь нолик – станет в десять раз больше. Чего больше? Пудов урожая? Или людей, вповалку закопанных во рвах?

«Иван Денисович» высветил весь ужас нечеловеческой жизни, нечеловеческой судьбы. Он предвещал иной кризис. Начиналась борьба не с отдельными проявлениями, недостатками и извращениями, а с системой, порождающей все эти ужасы. Он ознаменовал начало нового, третьего, если считать от XX и XXII съездов партии, раунда борьбы с наследством и наследниками безжалостной сталинской тирании.

Повесть, без сомнения, не имела ни малейшего шанса пробиться. Даже такая безобидная вещь, как «Синяя тетрадь» Казакевича, о хрестоматийном периоде пребывания Ленина в Разливе, не смогла сдвинуться с места из-за одного имени Зиновьева. Уже много лет не упоминалось нигде, что в шалаше Ильич жил не один, а с напарником. Суслов встал насмерть. Только вмешательство отца не позволило рукописи остаться на полке. Он посмеивался, вспоминая, как Суслов протестовал против публикации – не мог позволить автору устами Ленина назвать Зиновьева товарищем.

– А как же ему было его звать? Ведь они скрывались вместе, – прекратил бесплодные пререкания отец. «Синяя тетрадь», минуя цензуру, пошла в печать.

Сейчас дело обстояло посложнее. Автор замахивался на большее. Александр Трифонович Твардовский, главный редактор «Нового мира», еще летом передал рукопись помощнику отца Владимиру Семеновичу Лебедеву. В число многих его обязанностей входил и надзор за литературой. На счастье, он оказался человеком совестливым, чувствующим, тонким.

«Иван Денисович» стал не первым, но одним из самых сложных его протеже. Лебедев пообещал Твардовскому улучить момент, доложить отцу. В положительной реакции он не сомневался, нужно только все правильно рассчитать. Помощники, по возможности, избегают докладывать «провальные» вещи. Каждая неудача – это удар и по их репутации.

Подходящий момент выдался только в сентябре, когда отец отправился в Пицунду догуливать прерванный полетом космонавтов Николаева и Поповича отпуск.

В один из вечеров на вопрос: «Ну, что там у вас еще?» – Лебедев ответил, что Твардовский принес повесть молодого автора, прошедшего сталинские лагеря, просит совета. Лебедев объяснил, что Александр Трифонович в превосходной степени характеризует литературные достоинства произведения, но тема очень сложная, необходима политическая оценка.

– Ну что ж, давайте почитаем, – благодушно отозвался отец.

Лебедев начал читать вслух. Отец любил такие слушания, они позволяли расслабиться, дать отдых натруженным на сотнях и тысячах машинописных страниц глазам. В случае чего, если повествование оказывалось нудным, он позволял себе и вздремнуть. На этот раз отец слушал со все возрастающим вниманием.

Владимир Семенович рассказывал, что у отца не возникло ни малейших сомнений. Он считал, что нужно рассказать правду о лагерях, печатать повесть необходимо. Возможно, и он впервые ощутил, что же происходило в те страшные годы на самом деле.

После XXII съезда партии, выноса тела Сталина из Мавзолея отец настроился решительно. Тем не менее давать окончательное заключение в одиночку он не захотел. Свое отношение надлежало высказать коллективному руководству.

Повесть срочно размножили по количеству членов и кандидатов в члены Президиума ЦК. Пришлепнули на первую страницу красные печати, запрещающие все: снимать копии, выносить, передавать, но обязывающие вернуть материал по истечении надобности в Общий отдел ЦК.

Коллеги уже знали, что отец прочитал рукопись и она ему понравилась. Поэтому даже если у кого и возникали сомнения, их держали при себе, ведь спорить предстояло не с никому не известным Солженицыным инее Твардовским, а с Первым секретарем ЦК. Через несколько дней книга получила единодушное одобрение, ее признали полезной.

Повесть вышла в свет, опережая естественные сроки: в сентябре дали «добро», а в ноябре ее уже читали подписчики. Главный редактор торопился…

С началом работ над тяжелыми носителями и космическими системами Королеву и Челомею становилось все теснее в своих конструкторских бюро. Требовались новые силы, вливание свежей крови.

В военной области отец окончательно сделал ставку на ракеты. Заказы на новые самолеты и пушки сокращались. Создававшиеся десятилетиями коллективы оставались без работы.

В подмосковном Калининграде расположилось конструкторское бюро Василия Гавриловича Грабина. Там делали пушки. Королева после войны приютили по соседству на артиллерийском заводике. Серьезную организацию под ракеты жертвовать пожалели. Теперь на месте бывшего заводишки вырос промышленный гигант, поглотивший все прилегающие пространства. Дальше расти стало некуда: с одной стороны цеха вклинивались в городские кварталы, с другой – вплотную прижались к железной дороге.

Там, за «железкой», и размещался Грабин. О нем ходили легенды, правда только в своих, засекреченных кругах, широкая публика, особенно молодые, его практически не знала. Грабин вытащил на себе здоровенную часть военного бремени: из ста сорока тысяч полевых орудий, прошедших с нашей стороны через фронт, сто двадцать тысяч были изготовлены по проектам Грабина. Теперь он «устарел». Настал час сходить со сцены.

На грабинское наследство нацелились сразу два претендента – Королев и Челомей. Челомей сделал заявку первым, но Королева безоговорочно поддерживал Устинов.

Тяжба длилась около полугода. Челомей не отступался. Его сторону принял заведующий Оборонным отделом ЦК Сербин. Дело грозило вылезти на Президиум ЦК. Устинов не хотел рисковать. Оставалось нейтрализовать Челомея. Он нашел решение за счет авиации. Вызвав к себе Владимира Николаевича, Устинов предложил ему «проглотить» фирму Лавочкина. Два года без главного конструктора она хирела, постепенно теряла тематику. Челомей с радостью согласился. О таком подарке можно было только мечтать: организация с огромной авиационной, а теперь уже и ракетной культурой. Разве могут с ней сравниться пушкари, пусть лучшие в стране.

Сделка состоялась.

Василия Гавриловича Грабина, генерал-половника, Героя Социалистического Труда и четырежды лауреата Сталинских премий, отправили доживать заведующим кафедрой в Московское высшее техническое училище имени Н. Э. Баумана. А у Королева и у Челомея появлялась необходимая дополнительная техническая и научная база.

После завершения противостояния вокруг Кубы мир постепенно приходил в себя. Проблемы, казалось, вчера утерявшие былую актуальность, вновь выходили на передний план. Все как и прежде. Так и не так. Обе стороны как бы повзрослели и помудрели.

Выступая 12 декабря 1962 года на очередной сессии Верховного Совета СССР с докладом о современном международном положении и внешней политике Советского Союза, отец снова вернулся к проблеме Германии.

Он, как и прежде, заявлял, что если Запад откажется, мы подпишем сепаратный мирный договор с ГДР. Однако тональность его речи изменилась. Не отказываясь от мирного договора, отец сказал, что спешить с ним не следует, мы можем подождать, пока созреют условия.

Свою мысль отец развил через месяц, выступая 16 января 1963 года на VI съезде Социалистической единой партии Германии в Берлине. Пригрозив противникам стомегатонной бомбой, которую, по его словам, и бросать-то в Европе не на кого – она накроет и чужих, и своих, – отец объяснил, почему не имеет смысла форсировать подписание мирного договора.

В подтверждение он привел истинный или придуманный им самим (уж больно он подходил к теме) разговор двух журналистов, советского и американского:

«…Американский журналист спросил советского:

– Ну, вы 13 августа как будто получили все, что хотели получить при заключении германского мирного договора?

Советский журналист возразил:

– Нет, мирный договор не подписан и, следовательно, дело обстоит не совсем так.

Тогда американец сказал:

– Верно, мирный договор еще не подписан, но цель, которую вы преследовали, настаивая на его заключении, почти полностью вами достигнута. Вы закрыли границу, закрыли доступ Западу в Германскую Демократическую Республику. Таким образом, еще не подписав мирного договора, вы получили то, к чему стремились и что хотели получить при заключении этого договора.

– И добившись того, чего хотели, – продолжал американский журналист, – вы к тому же получили возможность давить на больную мозоль Запада, которой являются пути доступа в Западный Берлин, пролегающие через территорию Германской Демократической Республики. Пока нет сколько-нибудь твердых международных обязательств, регулирующих доступ, он, в общем, зависит от правительства ГДР, и они всегда могут, если захотят, усилить или ослабить нажим.

Здесь не все точно, однако американский журналист в какой-то степени подходит к истине. Наш союзник и друг Германская Демократическая Республика получила то, что необходимо для каждого суверенного государства – право контролировать свои границы и принимать меры против тех, кто попытался бы ослабить социалистический строй Германской Демократической Республики. Это большое завоевание всех стран социализма – участников Варшавского договора. И теперь, если брать вопрос под углом зрения самых непосредственных интересов социалистических стран, проблема заключения германского мирного договора действительно стоит не так, как до принятия защитных мер на границе Германской Демократической Республики с Западным Берлином.

… Германский мирный договор не принесет прибылей одним и убытков другим».

Так наметился компромисс. Джон Кеннеди обещал не вторгаться на Кубу, отец фактически прекратил нажим в Берлине.

Установление контроля на границах ГДР, стена, по его мнению, стабилизировали положение. С заключением мирного договора следовало повременить. Собирался ли отец давить на больную мозоль Запада? Думаю, что это время ушло в прошлое.

На одиннадцатое февраля отец назначил очередное посвященное целиком ракетам заседание Совета обороны. Он хотел проверить, как мы продвинулись после прошлогоднего сбора в Пицунде. Вопросов накопилось немало.

Что беспокоило отца? Р-36 значительно превосходила по своим возможностям не только старшую сестру Р-16, но и все, что у нас создавалось ранее. Однако становилось все очевиднее: проблему создания ядерного щита она не решает. Ракета получалась большая, тяжелая. Вслед за ней распухали шахта, вспомогательные помещения. Таких стартов можно было построить единицы, от силы десятки, а Генеральный штаб требовал обеспечения поражения сотен целей. Иначе безопасность страны не гарантировалась.

За последние два года техника заметно продвинулась вперед. Прогресс в ядерных испытаниях позволил резко уменьшить вес боевых частей. Создание новых гироскопов обещало существенно повысить точность попадания. Это, в свою очередь, позволяло отказаться от многомегатонных термоядерных зарядов. Все вместе создавало новые возможности для конструкторов.

По предложению отца заседание Совета обороны решили устроить в бывшем мясищевском конструкторском бюро в Филях, преобразованном теперь в одну из площадок Челомея. Его позже так и окрестили: совет в Филях.

Отец хотел не только выслушать доклады, но и своими глазами взглянуть на производство.

Остановлюсь на главном – решении о создании массовой межконтинентальной ракеты, не уступающей по своим параметрам американскому «Минитмену».

Докладывали Янгель и Челомей. Только что оба закончили эскизные проработки. На суд представили расчеты, компоновки и макеты. Требовалось выбрать лучший вариант. Задача не из простых, ракеты чрезвычайно походили одна на другую. Так не раз случалось в технике. Один и тот же уровень знаний, общая технология. Поневоле конструкторам приходят схожие мысли. Внешне изделия получаются почти близнецами, разнятся заключенными внутри оболочки «изюминками».

У каждого из проектов имелись сторонники, свои болельщики как среди военных, так и среди чиновников различного ранга вплоть до самого верха – Совета министров и Центрального комитета.

Первым докладывал Янгель.

Ракета Р-37 получалась изящной. Она могла поражать точечные цели и значительно более длительное время находиться на стартовой позиции в заправленном состоянии. Как и во всех предыдущих разработках, здесь использовались высокотемпературные компоненты топлива и окислителя, основанные на соединениях азота. Но сейчас Янгель, казалось, нашел решение, как укротить все разъедающую кислоту. Сообщение прозвучало убедительно. Вот только потянет ли его КБ сразу два таких трудоемких и важных проекта, от которых зависит безопасность страны, – Р-36 и Р-37?[104]104
  Так написано в документах того времени. Впоследствии в литературе ее почему-то стали именовать Р-38.


[Закрыть] Разумно ли складывать все яйца в одну корзину? Но это уже забота Правительства, а не Главного конструктора.

Ответив на многочисленные вопросы, Янгель сел.

Следующим выступал Челомей. Главная задача, которую он стремился решить в новой разработке, названной УР-100, – долговременная автономность ракеты и полная автоматизация ее запуска. Пока не решены эти проблемы, массовая постановка межконтинентальных ракет на дежурство останется утопией. Если сохранить принятые на сегодня технические решения, то для обслуживания ракет потребуются все технические и людские ресурсы страны. Он привел пример. При предстартовой подготовке оператор должен произвести множество измерений. Подсчитано, что для соединения планируемого Генеральным штабом количества стартов с их командными пунктами не хватит годовой кабельной продукции Советского Союза. Даже если забрать все до последнего проводочка.

Отец с удивлением посмотрел на Челомея. Однако вопреки своей привычке перебивать докладчиков репликами он на этот раз промолчал.

– Еще сложнее дело обстоит с несением боевой службы, – продолжал Владимир Николаевич. – Дело не только в обеспечении практически мгновенного запуска. Это очевидно. Каждый лишний год ресурса ракеты сэкономит государству огромные средства. Пока ракета стоит, она, как говорится, есть не просит. Как только истечет отведенный ей срок, начнутся огромные траты: регламентные работы, ремонт и, наконец, замена. Расходы выливаются во многие миллиарды.

Отец слушал внимательно. Такой хозяйский, государственный подход ему явно пришелся по душе. Он то и дело кивал головой, как бы подбадривая выступающего.

– Что определяет предельный срок службы ракеты? – спрашивал Челомей и тут же отвечал: – В первую очередь агрессивность компонентов.

Он не стал углубляться в проблему, а лишь отметил, что за океаном постоянную готовность и длительность хранения обеспечивают за счет применения твердотопливных ракет. У нас попытки создания твердотопливных межконтинентальных ракет в ближайшие годы обречены на неудачу. Это нужно признать и с этим нельзя не считаться. По его мнению, следует сосредоточить усилия там, где мы сильны, а не там, где слабы.

– За последние годы накопился большой опыт работы с азотными соединениями, – перешел Челомей к главному. – Несмотря на все отрицательные стороны, мы научились с ними работать и, проявив некоторую инженерную смекалку, сможем их себе подчинить. Пусть американцы занимаются порохами, мы сделаем ставку на кислоту.

Специальная обработка внутренности баков, система особо стойких трубопроводов, хитрые мембраны – все это, собранное в многоступенчатую схему, обеспечивало ракете многие годы (до десяти лет) безопасного хранения и мгновенную инициацию в заданный момент.

– Наша ракета, – продолжал Челомей, – чем-то похожа на запаянную ампулу, до срока ее содержимое полностью изолировано от внешнего мира, а в самый последний момент, по команде «старт» прорвутся мембраны, компоненты устремятся в двигатели. В результате принятых мер, несмотря на столь грозное содержимое, в период дежурства она столь же безопасна, как и твердотопливная.

Челомей замолк. Судя по реакции большинства членов Совета обороны, Челомей выигрывал.

И отец ему явно симпатизировал. Дементьев победно улыбался, Устинов мрачно уставился перед собой. За докладом последовали нескончаемые вопросы. Челомей отвечал уверенно, четко. Чувствовалось, что ракету он выстрадал.

Первая часть заседания закончилась. Присутствующие разбились на группки и под руководством специально выделенных экскурсоводов отправились осматривать приготовленную к заседанию экспозицию. На пороге цеха, в котором разместили выставку, отец вдруг вспомнил, как несколько лет тому назад здесь, может быть, именно в этом цехе, он осматривал мясищевский ЗМ (М-4), силился получить положительный ответ на вопрос о возможности дотянуться до Америки.

Тогда Западное полушарие, прикрытое просторами океанов, оставалось недостижимым. Теперь все переменилось.

Программу показа построили, следуя этапам производства УР-200. В опорных точках стояли стенды, демонстрирующие конструктивные находки, новые технологические приемы. Челомей, давая пояснения, горячился, доказывал, насколько благотворно сказывалось перенесение высокой авиационной культуры на производство ракет. «Двухсотка» получалась легче, проще в производстве, чем ее сестры.

Отец, не перебивая, слушал генерального конструктора, когда ему протягивали особо выдающуюся деталь, щупал ее, разглядывал.

В сборочном цехе на ложементах серебрилась готовая ракета. Правда, это пока макет, головные летные образцы находились чуть поодаль, на линейке сборки. По случаю визита высокого начальства работы приостановили, но все свидетельствовало: как только уйдут экскурсанты, длинные сигары облепят механики, электрики, гидравлики.

Отец поздравил Челомея с первыми успехами на новом поприще, шутливо пожелал ни пуха ни пера. И не услышав в ответ традиционного «к черту», ехидно заметил: «Удачи не будет». Челомей только неопределенно повел плечами. Как и все авиационники, в душе он оставался немного суеверным.

Отец заговорил о том, как быстро и далеко за последние годы продвинулась техника. Он не мог остановиться, ракеты стали его коньком. Присутствующие внимательно слушали, многие уже не в первый раз.

Наконец отец остановился, мгновение помолчал и, обращаясь к хозяину, проговорил:

– Пошли дальше.

В залах КБ выстроилось множество экспонатов.

Внимание отца привлек раздел морской космической разведки. Моряки заказали специализированные спутники, способные поставлять разнообразную информацию: УС – обшаривающий радиолокатором акватории океанов милю за милей, УСП – перехватывающий радиосигналы кораблей, не только расшифровывающий их содержание, но и определяющий точку, откуда они пришли. Внимательно выслушав рассказ, отец сказал какие-то одобрительные слова Горшкову и завертел головой, отыскивая кого-то в толпе. Не нашел и обратился к попавшемуся на глаза работнику конструкторского бюро:

– Разыщите вон там, – отец показал рукой в соседний зал, где хозяйничали сухопутные войска, – длинного маршала и ведите его сюда.

Через несколько минут в зал вошел, широко улыбаясь, командующий войсками Варшавского договора маршал Гречко. Отец не был настроен шутить. Он ткнул сначала пальцем в макет спутника радиолокационной разведки и наведения на цель подводных лодок, вооруженных крылатыми ракетами, потом в живот Гречко.

– У тебя ничего нет, – грозно насупился отец на Гречко и, обернувшись к Горшкову, закончил фразу улыбкой: – А у него все есть. Почему?

Гречко молчал. Он уже не улыбался, стоял, склонив голову, с видом провинившегося школьника. По выражению его глаз было видно, что выговор он всерьез не принимает.

– Потому что не работаете, ленитесь, – так и не дождался ответа отец. – Берите пример с моряков.

Гречко охотно закивал головой, всем своим видом демонстрируя готовность брать пример с кого угодно.

– Ну пошли, посмотрим, что у тебя выставлено, – теперь отец уже обращался к Гречко.

В соседнем зале громоздились образцы ядерного и обычного оружия поля боя. Гречко подвел отца к макету усовершенствованной «Луны», тактической ракетной установки. Рядом на стене висел плакат, изображавший длинножерлую пушку. Присутствующие догадывались, о чем пойдет речь. Гречко давно «пробивал» ядерное вооружение армейских соединений на корпусном и даже дивизионном уровне.

Сейчас он привел последние американские данные: в дополнение к тактическим ракетам «Онест Джон» они обильно оснащали свои сухопутные войска дальнобойными пушками, способными стрелять ядерными снарядами. Подразделения пехоты получали в свое распоряжение атомные мины и фугасы. Поговаривали чуть ли не о переносном ядерном снаряде, пускаемом с плеча, как фаустпатрон.

У нас же, по словам Гречко, дела обстояли катастрофически. Кроме «Луны», практически не на что и рассчитывать. Гречко стал горячиться, убеждать отца, что без тактического ядерного оружия армия не сможет противостоять вероятному противнику. Без массового применения на поле боя тактических атомных зарядов, совсем маленьких, – он сближал ладони своих длинных рук, демонстрируя их миниатюрность, – с эквивалентом одна-две килотонны, выиграть современное сражение невозможно.

На сей раз глаза его не смеялись, речь шла о серьезном деле, а не о всяких там космических штучках. В них Гречко не особенно верил – игрушки. Набычившись, он напирал на отца, нависая над ним с высоты своего почти двухметрового роста. Отец отступил назад, он не любил обращаться к собеседнику, высоко задирая голову.

– Да отойди ты на два шага, – отцу надоело пятиться. Обстановка несколько разрядилась.

– И не уговаривай меня, нет у меня денег, – продолжал отец, – на все не напасешься.

Он явно не хотел вступать в пререкания, все давно было говорено-переговорено. Отец не жаловал тактическое ядерное оружие. Ядерное оружие было для него не инструментом войны, а аргументом в политических битвах, средством давления, устрашения, пусть даже шантажа. Но применять его?!

Целям отца отвечали стомегатонные заряды, для которых Европа тесна. Мегатонные боеголовки ракет различной дальности, нацеленные на столицы вероятных противников, эффективно остужали горячие головы.