Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Вопрос откуда же взялась легенда, что он стучал по пюпитру?

Ответ: так описало происшествие Ассошиэйтед Пресс и эту информацию напечатала "Нью-Йорк Таймс"».[64]64
  Интервью журналиста «Нью-Йорк Таймс» Доры Грин с Джеймсом Фероном // The New York Times Sunday, Late Edition Final, 5 октября 1997, Westchester Weekly desk, Section 13 WC, p. 3, Column 1. Копирайт Нью-Йорк Таймс. 1997.


[Закрыть]

Вот, собственно, что мне удалось разыскать.[65]65
  Поисками свидетельств ставшего знаменитым инцидента с полуботинком занимался не только я, но и несколько крупных западных телекомпаний, в том числе Эн-би-си и «Исторический канал». Начинали с оптимизмом, всем казалось, что они «это» видели, а раскопать удалось только то, что приведено выше.


[Закрыть] В интервью Джеймса Ферона тоже просматриваются неувязки: кулаками стучали и отец, и другие, но позже, возможно, даже и не в тот день. Такие кадры существуют, их часто показывают по телевизору. Далее мистер Ферон утверждает, что отец снял свой полуботинок. Это естественное предположение, где же полуботинку находиться, как не на ноге. Предыдущего эпизода с потерей отцом полуботинка и его водворением на пюпитр, Ферон не видел.

И последний, сакраментальный вопрос: стучал все же отец или не стучал?

Мистер Ферон утверждает, что нет. Это соответствует логике событий: поднятая отцом рука, председательствующий намеренно ее не замечает, отец хватает первый попавшийся под руку предмет (им оказывается полуботинок) и начинает им размахивать. Но генерал Захаров говорит: «Стучал, но не в запале, а размеренно».

Не знаю и, наверное, уже не узнаю. Вряд ли появятся новые свидетельства.

Так я написал в 2003 году.

Однако они появились, и очень неожиданно. Осенью 2005 года российский телевизионный канал НТВ затеял свое расследование «ботиночного» инцидента. Они пригласили меня поучаствовать в распутывании этого дела. Мы встретились в Нью-Йорке в здании ООН. Там меня представили некоему Жану Газаряну, хорошо говорящему по-русски армянину французского происхождения, с 1946 года он работал заведующим канцелярией в зале заседаний ООН. Что входило в его обязанности, мы не расспрашивали, важно другое – все эти годы он находился в зале, в том числе и в интересующий нас день октября 1960 года. Его рабочий стол светлого дерева, немного похожий на обеденный персон на десять, располагался и располагается, если смотреть из зала, справа от трибуны, внизу, на уровне пола.

Несмотря на возраст, Газарян оказался человеком бодрым, энергичным и с отличной памятью. По его мнению, наиболее соответствовал реальности рассказ служащей ООН. Никита Сергеевич (он называл отца по имени и отчеству), стараясь привлечь к себе внимание председателя, сначала поднял одну руку, затем обе, когда это не помогло, схватил ботинок и начал им размахивать, а потом постучал по крышке пюпитра, как обычно в таких случаях стучат костяшками пальцев. Вот и вся история.

Газарян уточнил еще кое-какие детали: филиппинец назвал «концлагерем» не Советский Союз, а восточно-европейские государства – союзников СССР. Первым отреагировал не отец, а министр иностранных дел Румынии. Он, не обращая внимания на председателя, буквально вскочил на трибуну, оттеснил оратора и гневно парировал, что сегодня обсуждается будущее колоний, а он, представитель Филиппин, оскорбил государства, ставшие членами ООН, когда его островная Филиппинская республика еще жила под протекторатом США. Боланду с трудом удалось утихомирить румына, поэтому когда отец стал демонстрировать желание занять трибуну и, в свою очередь, высказать, что он думает по этому поводу, председатель решил его не замечать.

Имела продолжение и история с «холуем» американского империализма (так отец обозвал филиппинского представителя). Тот запротестовал – это слово «непарламентское» и его нельзя вносить в документы ООН. Они заспорили с Хрущевым, последний попросту задавил филиппинца, и тот согласился заменить «холуя» на «лакея американского империализма». После этого удовлетворенный отец возвратился на место.

«В другой раз, – рассказывал Газарян, – с трибуны согнали уже Хрущева. Что-то в его выступлении не понравилось Макмиллану, тот произнес магическое: "В порядке ведения", председательствующий прервал Хрущева и предоставил слово британскому премьеру. Никита Сергеевич безропотно подчинился, по-мальчишески легко сбежал по ступенькам, однако на свое место не пошел, а демонстративно, но без вызова, уселся рядом со мной спиной к трибуне, которой завладел Макмиллан. Тут Хрущев обнаружил, что я понимаю по-русски, приятно удивился, мы немного поговорили, а когда Макмиллан закончил свои возражения, Хрущев вернулся на трибуну и продолжил выступление с того места, где его прервали. После этого он облюбовал мой стол и подсаживался ко мне каждый раз, когда его прерывали словами "Point of order"», – закончил рассказ Газарян.

Вот, собственно, и все. По крайней мере на сегодняшний день.

Так или иначе, этот, в общем-то, незначительный инцидент сослужил хорошую службу нашим противникам по холодной войне. Пропагандисты объединили ботинок с предложением отца филиппинцу взять заступ и вместе навечно похоронить колониализм. В переложении знавших свое дело «специалистов» получилась хорошо запоминающаяся страшилка: разъяренный Хрущев молотит ботинком по трибуне Генеральной Ассамблеи ООН и в исступлении орет: «Мы вас похороним!»

Теперь для многих, особенно для американцев, Хрущев – тот, кто стучал ботинком в ООН. Странны превратности судьбы. Бессмысленно сегодня, по прошествии стольких лет, оправдывать, осуждать или даже объяснять. Что произошло, то произошло. Приятное и неприятное приходится принимать таким, как оно есть.

По окончании заседания члены нашей делегации наперебой поздравляли отца.

Отец вспоминал на пенсии, что единственным человеком, неодобрительно отозвавшимся о его поступке в те дни, оказался премьер-министр Индии Джавахарлал Неру. Он считал, что не следовало так поступать, американцы обязательно этим воспользуются. За некорректное поведение советскую делегацию оштрафовали. Мне об этом не раз рассказывали, конечно, уже после отставки отца. Всех интересовала, естественно, сумма. Называли миллион, даже больше. Я попытался докопаться до истины. Достоверные источники из аппарата ООН назвали: десять тысяч. Тоже сумма немалая.

Отец вернулся в Москву 14 октября самолетом. Ощущал он себя победителем, считая, что беспрецедентно высокий уровень представительства государств на заседании Генеральной Ассамблеи, важность поставленных там вопросов компенсировали провал совещания в Париже.

1960 год складывался для Янгеля чрезвычайно удачно. Принесшая признание его конструкторскому бюро Р-12 пошла в войска. Один за другим разворачивались боевые старты на Украине, в Белоруссии, Прибалтике.

Военные докладывали, что по сравнению с Р-5 она много удобнее в обращении. Конструкторы так расположили люки и лючки, что приборы и агрегаты сами просились в руки, до них не приходилось дотягиваться, проявляя цирковую ловкость и русскую смекалку.

Без недостатков не обходится ни одна конструкция. Они разделяют заказчика и конструктора порой трудно преодолимым барьером. За прошедшие годы военные притерпелись к Королеву. Он не любил замечаний, как правило, встречал в штыки любые претензии, требовал не мешать работать. Порой в сердцах закрывал совещание, выгоняя присутствующих из кабинета. По главному конструктору равнялись и подчиненные. Янгель избрал иной стиль. Претензии, даже самые пустяковые придирки внимательно изучались. И всегда находилось согласованное решение. Малиновский и Неделин не скрывали своего удовлетворения.

В глазах отца, я не говорю уж о Брежневе[66]66
  До избрания на пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР Брежнев в ЦК отвечал за деятельность оборонной промышленности, в первую очередь за программу ракетного перевооружения. На новом посту он, не имея формальных обязательств, сохранил за собой определенные функции куратора престижного направления.


[Закрыть] и Устинове, новая организация постепенно обретала вес, сравнимый с авторитетом королевского конструкторского бюро. Особенно, после успешного пуска Р-14. Ракета, что называется, пошла с ходу, дебютировав в Капустином Яру в июле на глазах многочисленных зрителей.

Теперь пришла очередь Р-16. На полигоне в Тюра-Таме заканчивались последние приготовления к пуску, намеченному на конец октября.

В соревновании с Королевым и Челомеем Янгель вырвался вперед. Королеву для выхода на испытания требовалось еще не менее полугода, а Челомей вообще только приступил к проектированию своей «двухсотки».

Отец поминал Янгеля на каждом углу, ставил его в пример другим конструкторам, даже Королеву. Он по-детски радовался удачному выбору, сделанному несколько лет назад. Новый главный конструктор превзошел все ожидания. До окончательного триумфа оставался последний шаг – пуск межконтинентальной ракеты.

Привыкший за последние годы к первенству Королев люто ревновал соперника. То, что Янгелю удалось первым выйти на испытания, он объяснял приоритетностью работ по кислотному двигателю в КБ Глушко.

По возвращении из Нью-Йорка отец поинтересовался, как идут дела. Неделин доложил: пуск наметили на 23 октября. Как председатель государственной комиссии он намеревался в ближайшие дни лететь на полигон.

23-го никакой информации с полигона не поступало. В конструкторских бюро об очередных пусках, даже у соседей, узнают мгновенно. На сей раз стояла полная тишина. Особых волнений не возникло, видимо, пуск отложили, подобное случалось не раз. Вечером отец подтвердил наши догадки, звонил Неделин, сообщил о возникших неполадках, их устраняют на месте. Отец советовал не торопиться, лишний день погоды не сделает.

На следующий день по нашему конструкторскому бюро поползли слухи об аварии в Тюра-Таме. Никто ничего толком не мог узнать. Даже Челомей. Происшедшее держалось в строжайшей тайне. Просочилась самая малость: старт разрушен, есть жертвы.

Вечером отец приехал домой мрачнее тучи. Выйдя из машины, он пошел по узкой асфальтированной дорожке вдоль высокого каменного забора, окружавшего резиденцию. Я пристроился рядом. Очень хотелось задать вопрос, но насупленное лицо отца удерживало меня. Пусть он начнет сам.

Уже совсем стемнело, фонари отбрасывали на асфальт неяркие круги света. Под ногами шуршали опавшие листья.

Наконец отец прервал тягостное молчание.

– «Шестнадцатая» взорвалась на старте, – глухим голосом выдохнул он. – Люди погибли. Много. Неделина не могут найти. Наверное, тоже…

Отец не договорил и снова замолчал. Я просто похолодел от ужаса. За прошедшие два года я вдоволь насмотрелся аварийных пусков. Привыкнуть к ним невозможно. Грибовидное черное облако, быстро уходящее в высоту, увлекающее своей раскаленной сердцевиной подхваченный с земли мусор, и огромный костер в образовавшейся на месте взрыва воронке. В жарком пламени горит даже металл, вспыхивают стекающие с плавящейся обшивки алюминиевые капли, так похожие на слезы. Пожарные в таких случаях терпеливо ожидают поодаль, их задача – не тушить, а удержать огонь на месте. От этого зрелища меня каждый раз начинал колотить озноб, даже в летнюю жару коченели руки и ноги. В голове вспыхивала на мгновение мысль: «Хорошо, что мы работаем с беспилотными объектами, не приходится за ошибки расплачиваться жизнями. Насколько труднее авиаторам!..»

До сих пор при испытании ракет катастроф с жертвами, да еще многочисленными, в нашей стране не случалось. Бог миловал. При недавней аварии «семерки», происшедшей в момент запуска двигателей, разрушился старт, превратились в искореженные обломки сооружения и конструкции, но никто не пострадал. Всех людей, не задействованных в непосредственной подготовке пуска, согласно инструкции заблаговременно эвакуировали в безопасное место, а стартовая команда и члены государственной комиссии укрылись в глубоком и надежно забетонированном бункере.

За последнее время аварии вообще стали редкостью, особенно у Янгеля. Что же могло случиться? Я наконец не выдержал и спросил:

– А что с Михаилом Кузьмичом?

– Трудно сказать, там что-то невообразимое творится, – не смог успокоить меня отец. – Разберутся – доложат. Мы решили послать на полигон Брежнева со специалистами. Пока остается ждать. Такое несчастье…

На следующий день отец уточнил: погибло около 80 человек,[67]67
  Погибло 74 человека, ранено 49.


[Закрыть] в том числе и Неделин. От него не осталось даже горстки пепла. Нашли только половину обгоревшего маршальского погона и оплавившиеся ключи от служебного сейфа. Их потом и похоронили в урне на Красной площади в Кремлевской стене. Янгель по случайности остался жив, в момент катастрофы он отошел в курилку.

Что же произошло на полигоне? Как случилась эта чудовищная катастрофа, унесшая десятки жизней? Кто виноват? На последний вопрос ответить труднее всего.

Попробую рассказать, что мне удалось узнать от отца, Брежнева, оставшихся в живых участников тех трагических событий.

Как я уже упоминал, пуск ракеты назначили на 23 октября, в воскресенье. На полигонах в те годы считалось дурным тоном отдыхать в выходные дни. Предстартовая подготовка шла своим чередом. Не обходилось и без привычных на испытаниях неполадок. Решение об их устранении, по докладам специалистов, принимал главный конструктор Янгель и утверждал председатель государственной комиссии Неделин.

Неделин и Янгель знали друг друга очень давно. Особенно они сблизились за последние годы. Ведь практически единственным серьезным оружием нового вида вооруженных сил – Ракетных войск стратегического назначения оставались Р-12. Р-5 устаревали на глазах, а Р-7 ограничивались четырьмя стартами.

Маршал и главный конструктор стали если не друзьями, то добрыми товарищами.

Для испытания Р-16 на 37-й площадке приготовили два старта, чтобы не возникало задержки в случае каких-либо неожиданностей. Под этим словом суеверно скрывалось ожидание аварии. Для простоты и удобства старты различали как правый и левый.

Подготовка к первому пуску началась ранним утром 21 октября. Работа шла по графику: ракету установили на левый стартовый стол, начали предусмотренные инструкцией проверки. Они продолжались до 23 октября. После их завершения решили приступить к заправке, самой ответственной и опасной операции. Предстояло залить почти полторы сотни тонн горючего и окислителя, не только смертельно ядовитых, но и вспыхивающих при малейшем соприкосновении друг с другом.

По инструкции при заправке на площадке остается минимум людей, остальные обязаны покинуть старт. Одних увозят подальше, другие прячутся под землю. Но и Неделин, и Янгель не сомневались в надежности новой ракеты и пренебрегли инструкцией. Ракета им представлялась своей, родной, где-то даже ручной и домашней.

Нет ничего опасней, когда со сложной техникой начинают держаться запанибрата, теряют чувство дистанции. Техника требует к себе обращения на «Вы» и жестоко мстит за любые вольности. Тогда, в первые годы ракетного бума, многие уверовали, что ракеты более не таят в себе неожиданностей. Все исследовано, изучено, понято – пуски превратились в рутину. Конечно, нельзя исключить неполадки, не без этого, но о них старались не думать. Жизнь, казалось, давала тому подтверждение. Серия неудач с «семерками» отошла в прошлое. Р-12 и Р-14 стартовали одна за другой, подтверждая правильность заложенных инженерных решений. Возникла иллюзия вседозволенности.

Когда у Неделина запросили разрешение приступить к заправке ракеты, он только кивнул головой и потянулся в карман за ручкой. Требовалась его подпись. Топтавшийся рядом начальник стартовой позиции засуетился, поблизости не оказалось ни стола, ни стула. Тогда он подставил свой объемистый дерматиновый секретный портфель с коричневой блямбой пластилиновой печати у замка. Неделин не глядя подписал протокол.

Начальник стартовой позиции не уходил, мялся. Наконец он решился пригласить маршала в бункер. В его обязанности входило следить за соблюдением установленного порядка. Неделин сделал шаг в направлении тяжелой окрашенной зеленой краской металлической двери, скрывавшей круто уходящие вниз узкие ступени, но в последний момент передумал. Он махнул рукой: «Начинайте» – и отошел шагов на десять от ракеты. Его примеру последовали члены комиссии. За ними потянулись промышленники – представители многочисленных конструкторских бюро и заводов, принимавших участие в создании ракеты.

Тут же присутствовал и начальник полигона Константин Васильевич Герчик. Он знал, что обязан удалить со старта всех посторонних, независимо от их ранга. Но рядом находился маршал, его главнокомандующий. А он всего лишь генерал-майор… Герчик приказал принести из штаба стулья и легкий столик.

Комиссия расположилась под заправляемой ракетой. Вокруг толпилось еще не менее полутора сотни любопытных: больших, средних и совсем мелких начальников. Заправка окончилась без происшествий. Обошлось… Пока… Дальше дело не заладилось. В последний момент, в 6 часов вечера того же 23-го октября в результате не замеченной ранее ошибки в электрической схеме управления двигателем при проверке цепей подрыва пиромембран магистралей окислителя второй ступени вместо ожидаемой команды выдался сигнал на подрыв пиропатронов магистралей горючего первой ступени. Причем если на второй ступени, согласно инструкции, пиропатроны отсоединили от цепи, заменили имитаторами, то на первой ступени их оставили на месте. В результате турбонасосный агрегат первой ступени заполнился смертельно ядовитой агрессивной жидкостью. Кроме того, по неизвестной причине самопроизвольно подорвались пиропатроны отсечных клапанов газогенератора первого блока маршевого двигателя первой ступени. На этом несчастья не закончились. Электрики доложили, что вышел из строя главный программный токораспределитель бортовой кабельной сети. Требовалось устранить неполадки. Инструкция и здравый смысл категорически возбраняют любые эксперименты с электричеством на заправленной ракете. Полагается сливать компоненты, дезактивировать баки и только тогда лезть во внутренности приборов с паяльником. Но это по инструкции… Слив – крайне неприятная и длительная процедура. Испытатели ее ненавидят и любыми путями стараются избежать. Вот и сейчас ведущий по машине предложил в целях экономии времени отступить от правил. Иначе пуск придется ждать неделями. Главный конструктор взял ответственность на себя, разрешил электрикам начать работу. Маршал не возражал. Он молча сидел на табурете под заправленной машиной и наблюдал, как суетятся на многометровой высоте башни обслуживания фигурки механиков.

Время поджимало. Вторая непредвиденная напасть: после заполнения компонентами топлива и окислителя турбонасосный агрегат мог выдержать не более суток. Дальше его полагалось менять. Кислота безжалостно не только разъедала прокладки, но и растворяла металл. По правилам клапаны открываются перед самым стартом, качать кислоту по артериям трубопроводов предстоит несколько десятков минут. А тут необходимо выдержать многие часы. Следовало торопиться. Спешка добавляла нервозности. Здесь уж до ошибки рукой подать.

Пока все обошлось. Схему перепаяли. Заменили главный программный токораспределитель. Люки закрывали уже глубокой ночью. На своем заседании, происходившем тут же под ракетой, государственная комиссия отложила пуск до следующего дня. Люди измотаны. Решили дать им отдохнуть, выспаться. С утра 24 октября начали с проверок, проведение которых допускается только на незаправленной ракете. Сейчас мерами безопасности пришлось пренебречь. Только отстыковали разъемы у пиропатронов, взрывавших мембраны, открывавшие путь компонентам в двигатель. Встретившись в камере сгорания, компоненты вспыхивают без посторонней помощи.

Снова обошлось. Цепи поджига двигателей проверили, раздались резкие хлопки, похожие на пистолетные выстрелы, – это сработали имитирующие запуск пиропатроны, подвешенные на кронштейнах башни обслуживания. Начальник стартовой позиции вздохнул с облегчением и разрешил вновь соединить разъемы.

Времени оставалось в обрез. По сложившимся за десятилетие испытаний традициям и действующим инструкциям проверки полагается производить строго последовательно, одна за другой, и с разрешения «дирижера» – начальника стартовой команды. Только убедившись, что все соответствует пункту инструкции, он может разрешить сделать следующий шаг. Инструкция – все равно что партитура концерта, лежащая перед дирижером. В ней отмечено, что можно сделать и что делать категорически воспрещается. Любая взятая фальшивая нота означает катастрофу. Каждый исполнитель внимательно следит за ведущим, без его разрешения не делается ни шагу. Тот же, как и дирижер, помахивающий палочкой, казалось, занимается ерундой: нудно читает пункт за пунктом: «Переключатель четыре поставить в положение шесть, – и после доклада, исключающего ошибку: – Переключатель четыре установлен в положение шесть, – двигается дальше: – Открыть вентиль двадцать два». И так пункт за пунктом, с раздражающей непосвященного нудностью.

А попробуйте обойтись без дирижера… Или на ходу переписать партитуру…

Но именно с таким предложением спешил к главному конструктору ведущий инженер. Время подстегивало. Поэтому, считал он, следует разрешить проводить проверки на различных системах одновременно, параллельно, а не последовательно, как указано в талмуде у начальника стартовой команды. Государственная комиссия дала «добро». Партитуру переписали на ходу, вернее выдрали из нее страницы и перемешали их. Дальше дирижировать приходилось по наитию. Люди облепили ракету, как муравьи. Под ними внизу на стульях сидели ожидавшие доклада о готовности к пуску члены государственной комиссии и их свита. Других дел у них пока не было.

Видимо, столь грубое нарушение правил не оставило равнодушным начальника полигона, но применить власть в отношении маршала он так и не решился. Не исключено, что Герчик предложил Неделину перейти в безопасное место, но, что ему ответил председатель комиссии, мы не знаем. Один из офицеров полигона впоследствии рассказывал, как Герчик совсем не по-генеральски попросил его: «Может быть, хоть ты меня будешь слушаться? Бери своих офицеров и немедленно эвакуируйся с площадки. Вам здесь больше делать нечего». Приказ выполнили. Эти люди остались живы.

А время уходило… И чем меньше оставался запас времени, тем большая суета нарастала на старте. Каждая служба думала только о своем, о «дирижере» почти не вспоминали, оркестр распался. Несчастье стало неотвратимым, но об этом еще не подозревали.

Официальные документы свидетельствуют, что объявили часовую готовность. По ней на поверхности земли у старта не должно было оставаться никого, ни начальников, ни исполнителей. Но существует система задержек, как бы остнавливающих время, растягивающих для проведения непредусмотренных регламентом работ секунды в часы. «Часовая задержка минутной готовности» – одна из любимых шуток испытателей. Только этим можно объяснить многолюдье на старте. И еще, конечно, полной потерей управления.

На ракете установлен уже упоминавшийся ранее программный токораспределитель. С момента нажатия кнопки «Старт» он в соответствии с заложенным в него заданием на полет последовательно выдает команды на включение тех или иных систем. В том числе и на включение двигателей, сначала первой ступени, а по истечении срока ее работы и отделения замыкаются новые контакты, начинает работать вторая ступень.

Пока программный токораспределитель не установится по окончании всех проверок в нуль, провода к пиропатронам, поджигающим двигатели, не присоединяют. Иначе катастрофа неминуема. За этим обязан следить «дирижер».

Первыми завладели пультом управления электрики и управленцы, они проверяли циклограмму полета, «погнали» токораспределитель вперед. Все оказалось исправным, все команды, от запуска двигателей первой ступени до завершающей на отделение головной части, проходили исправно. Здесь их, видимо, что-то отвлекло, или еще по какой причине, но они бросили программник в «хвосте», не вернули его в исходное положение. «Дирижеру» ничего не доложили. Тем временем двигателисты, тоже не спросив «дирижера», подключили свои разъемы к пиропатронам двигателя, задействовали ампульные электрические батареи, подающие электрический сигнал на их подрыв, и изготовились к запуску.

Затем вмешалась третья служба. У телеметристов возникли некие сомнения, мы теперь никогда не узнаем какие. Они потребовали дополнительной проверки, а для этого надо было запустить программу с нуля. Вот тут-то и обнаружилось, что программный токораспределитель не в том положении, в котором ему надлежит быть. Никто в неразберихе не вспомнил о двигателях, их обслуживает иная служба.

Один из немногих оставшихся в живых очевидцев рассказывал мне в те годы, как, направляясь в курилку, он услышал: «Так я гоню программный токораспределитель (на жаргоне просто – ПТР) в нуль?» – и неизвестно чей ответ: «Гони».

Этот момент решил все. Обреченные услышали где-то наверху хлопок пиропатронов и увидели ослепительную вспышку вырвавшегося из сопел двигателя второй ступени пламени. Большего узнать им не пришлось.

Огненная струя мгновенно прожгла баки первой ступени, вниз на головы ничего не успевших понять людей хлынули потоки горючего и окислителя, вместе более ста пятидесяти тонн. Там, где они соприкасались, вспыхивало пламя. Первая ступень развалилась на куски. Сверху, довершая разрушение, обрушилась вторая ступень.

Те, кто находились рядом с Неделиным, непосредственно под ракетой, погибли мгновенно. Те, кто держались в стороне, попытались спастись, рванулись к правому старту в укрытие. Оказалось, этот путь вел к мучительной смерти. К приезду высокого начальства пространство между двумя позициями заровняли гудроном. Он расплавился, люди застревали в нем, как мухи в липкой бумаге. Через несколько мгновений гудрон вспыхнул. От беглецов остались только очертания человеческих фигур на земле.

Те, кто работал на верхних этажах башни обслуживания, рухнули с многометровой высоты в бушующее пламя, но не достигли его. Они вспыхивали в воздухе, ведь температура костра превышала три тысячи градусов.

Бежавших влево от старта остановил высокий забор из колючей проволоки, отделявший сверхсекретный старт от менее секретного ангара, где подготавливали ракету к пуску. В отчаянии люди бросались на колючую проволоку, пытались взобраться по ней и повисали, зажаренные заживо.

Главному конструктору повезло. За несколько минут до катастрофы Янгель отошел в курилку. Единственное, что еще не дозволялось в тот день – это курить под заправленной ракетой.

Янгель только успел прикурить, как вслед за ослепительной вспышкой раздался не взрыв, а оглушительный рокот, со стороны старта пахнуло жаром. В легкие ворвался удушающий, разрывающий их кашлем смрад. В воздухе танцевали коричневые струйки паров кислоты. Михаил Кузьмич застыл, глядя на картину, напоминающую конец света. Так продолжалось несколько секунд. Затем он рванулся к старту.

– Там люди. Я должен… – почти бессвязно выкрикивал он.

Его пытались удержать, схватили за руки. Янгель вырывался. Он почти потерял рассудок. Там остались, корчились, горели в тысячеградусном пламени его друзья, его сотрудники, его заместители Берлин и Концевой. Янгель стремился к ним, туда, в огонь. Не ясно, надеялся ли он спасти гибнущих людей или хотел разделить их участь.

Всего в тот день погибло 57 военных и 17 гражданских.

Совершенно секретное эхо совершенно секретного взрыва прокатилось по всем московским кабинетам, до самых верхов. Для выяснения причин катастрофы назначили государственную комиссию. Напутствуя эмиссаров перед отправкой на полигон, отец предостерегал их от излишнего рвения в поиске виновных, он не жаждал ненужной крови, склонялся к тому, что произошло несчастье и зачем понапрасну искать злой умысел. Он знал: только дай волю – найдут виновных, добьются признаний.

Сколько таких признаний слышал он в 1930-е годы, в войну и после нее. Особенно запомнилось отцу следствие по поводу «вредительского отравления» лошадей на Украине. Случилось это перед самой войной. В западных областях республики начался массовый падеж лошадей. То в одном хозяйстве, то в другом. На лошадей тогда смотрели как на стратегический резерв. Сталин дал указание: «Разобраться». НКВД сработал оперативно, за неделю нашли преступников, профессоров-ветеринаров, которые «подсыпали» в корм скоту яд собственного изготовления. Обвиняемые немедленно признались, но лошади продолжали дохнуть. Отец, не поверив следствию, занялся дознанием сам. Он приказал изготовить порцию яда по формуле и технологии, выбитым из ученых на допросах. Скормили «яд» лошадям, те даже ухом не повели. Тогда он вызвал обвиняемых к себе. Долго расспрашивал об обстоятельствах дела, но «преступники» стояли на своем: «Травили, просто теперь при изготовлении яда допустили ошибку».

Отец снова не поверил, но дальше упорствовать и для него становилось опасным. Он решил заручиться поддержкой Сталина. С высочайшего согласия создали новые комиссии. Им отец поставил задачу по-иному: найти не виновных, а причину падежа. Нашли. Оказалось: лошади гибнут от грибка, заводившегося в прелом сене, которое им скармливали. Перешли на доброкачественный корм, и во «врагах» надобность отпала.

Комиссию по расследованию причин аварии Р-16 возглавил Брежнев. В нее вошли представители наиглавнейших ведомств: от ЦК КПСС – заведующий отделом оборонной промышленности Иван Дмитриевич Сербин, от Министерства обороны – первый заместитель министра Андрей Антонович Гречко, председатель Государственного комитета по оборонной технике министр Константин Николаевич Руднев.

В Тюра-Там они прилетели, если не ошибаюсь, утром 26 октября. На аэродроме московских эмиссаров встречал заместитель начальника полигона, сам Герчик лежал в госпитале. Он остался жив, но чудовищно обгорел, потерял зрение. Брежнев отказался от отдыха, сразу же направились на площадку. Походили, посмотрели, картина производила удручающее впечатление даже на немало повидавших в войну Гречко и Брежнева. Тут же, не сходя с места, приступили к расследованию. Разбирались тщательно, вызывали военных и гражданских, расспрашивали, кто что видел, листали документы, вчитывались в формуляры, глубокомысленно разглядывали собранные на старте остатки ракеты. Дефектов конструкции, послуживших причиной катастрофы, не обнаружили, не нашли и непосредственного виновника. Правда, Янгель настаивал на признании его вины, но, помня полученные в Москве наставления, Брежнев не спешил с выводами.

По возвращении в Москву Брежнев доложил отцу: случилось непреднамеренное несчастье из-за трагического стечения обстоятельств.[68]68
  В 1995 году заключение комиссии опубликовали. Прочитав его, я с удовлетворением убедился, что ее выводы один в один совпадают с приведенным выше рассказом, основывавшемся на показаниях выживших свидетелей катастрофы.


[Закрыть]

Погибших похоронили. Одних в братской могиле на полигоне, останки других отправили родным в различные города Советского Союза. Какие там останки, горсти пепла, перемешанные с горелой землей.

На встрече с отцом, происшедшей вскоре после трагедии, Янгель требовал себе наказания, он считал себя единственным виновным. Отец пытался его успокоить, но тщетно. Михаил Кузьмич знал лучше кого бы то ни было: что он не сделал, что разрешил, а что вовремя не запретил.

Чувство вины, чувство ответственности не определяется ни приговором суда, ни постановлением правительства. Оно рождается и умирает вместе с человеком. Эта неразделимая ни с кем боль от непоправимости несчастья, которое он мог не допустить, если бы… и толкало Янгеля в огонь.