Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

– Если будет надо, Королев позвонит сам, мы так условились, – отбивался от меня отец.

Он понимал мое нетерпение, не сердился. Ему и самому не терпелось поскорее получить радостную весть. Но… Оставалось ждать звонка Королева. Я не выдерживал, снова и снова переспрашивал отца. Вдруг Королев уже звонил, а мне об этом отец не сказал. Может же он забыть.

Нет, он не забыл. Вечером 16 мая отец пришел домой мрачный. Отправились на обычную прогулку, отец, казалось, не замечал меня, молчал, задумавшись. Я не рискнул вмешаться, хотя и понял: что-то случилось. Но что? Наконец отец прервал затянувшееся на несколько кругов молчание:

– Королев звонил, пускали вечером «семерку», – произнес он. – К сожалению, неудачно. Загорелся один из боковых блоков, и она взорвалась в воздухе.

Это известие почему-то представилось мне просто трагическим. Сейчас мое отчаяние кажется немного смешным и чрезмерно наивным: что такое неудачный пуск? Неизбежный эпизод в работе конструктора.

Тогда же я от расстройства, не зная, что и сказать, глупо спросил:

– Что же теперь будет?

Отец удивился. Моих переживаний он не заметил.

– Что будет? – переспросил он. – Разберутся в причинах неудачи, устранят дефекты и пустят следующую. У них ведь не одна ракета. Главное – старт цел. Вот если бы его разрушило, задержка растянулась бы надолго.

Отец замолчал, давая понять, что тема исчерпана, дальше обсуждать нечего.

Через шесть лет после памятного старта «семерки» я впервые приехал в Тюра-Там (Байконур) пускать «Полет-1» – спутник-антиспутник, разработанный в конструкторском бюро Челомея. В свободный день сержант-сверхсрочник, водитель закрепленной за нами старенькой «Победы», повез меня показывать местные достопримечательности, в том числе и знаменитый королёвский старт, вторую площадку. Там он мне рассказал:

«Посмотреть на первый старт «семерки» наехало множество московских генералов. О том, чтобы разместить их всех в командном бункере, не приходилось и мечтать. Королев распорядился в километре от старта соорудить для гостей деревянную трибуну с дощатым реечным навесом, защищавшим от припекавшего майского солнца. Поодаль отрыли блиндаж-щель. На всякий случай.

На глазах у генералов ракета завиляла в воздухе, четыре боковушки отцепились от центрального материнского тела и огненным фейерверком разлетелись в разные стороны. Одна ушла в сторону монтажно-испытательного корпуса, в нем собирали следующую ракету. Другая, как показалось наблюдателям, летела прямо на них. С неба на их головы падал огненный шар. От такого и закаленным войной генералам стало не по себе. Отталкивая друг друга, они кинулись в блиндаж. В узком проеме дверей возникла пробка, вспыхнула короткая потасовка. К счастью, все закончилось благополучно, ракета пролетела над трибуной и взорвалась в нескольких сотнях метров. Над степью заколыхался грязно-черный дымный гриб. Увидев, что опасность миновала, генералы обрели приличествующую их чинам степенность и, делая вид, что ничего не произошло, потянулись назад под навес. В последующие за аварией дни солдаты собирали там на сувениры оторванные в давке от мундиров блестящие генеральские пуговицы с гербами».

На самом деле первая авария Р-7 прошла более буднично – ракета развалилась на части не на старте, а почти через сто секунд полета. Ее обломки упали далеко в пустыне. Описанный же сержантом фейерверк случился значительно позднее, в 1960 году, тоже весной, 19 апреля, при запуске очередного «лунника». И генералов там не было, максимум пара полковников, к тому времени старты Р-7 стали рутиной. Тем не менее я решил воспроизвести его рассказ без всяких изменений. Ведь именно так рождаются легенды, которые порой становятся историей.

После разбора причин аварии следующий полет назначили на 11 июня. На сей раз все окончилось до старта, во время подготовки загорелось табло отказа двигателя. В магистрали горючего клапан по ошибке поставили наоборот, вверх дном. Испытания отодвинулись еще на месяц.

Отец терпеливо ждал. С первой удачей он связывал многое. Она означала бы, что ракета наконец пошла, учится летать, а значит, можно начать подготовку к постановке ее на позиции. Пусть впереди еще много работы, с ней специалисты справятся. Главное убедиться, что конструктор в принципе не ошибся, не обманулся сам и не обманул других.

Пока же налицо были только обещания. Конечно, отец верил Королеву, но убежденность изобретателя еще не все. Оставалось ждать.

Майский запуск не остался незамеченным американцами. Радары засекли, что на сей раз ракета взлетела из новой точки. О существовании ракетного полигона в Капустином Яру в США знали практически с самого начала, с 1949 года. Необычный старт зафиксировали много восточнее и значительно южнее.

Американская разведка клещом вцепилась, стремясь узнать все, что возможно, о таинственном объекте. От агентуры многого получить обычно не удается, в лучшем случае – обрывки информации. Вся надежда возлагалась на У-2.

Самолет стартовал с Пешаварского аэродрома в Пакистане и приземлился в Бодо в Норвегии. Точно тот же маршрут попытается повторить в погожий майский день 1960 года Фрэнсис Гарри Пауэрс. В 1957 году все прошло в высшей степени удачно. По фотографиям в ЦРУ даже смогли построить объемную модель полигона со всеми сооружениями. Секрет раскрылся. Я ни разу не слышал ни в тот год, ни позже, ни от отца, ни от его окружения, ни от моих многочисленных друзей-военных о разведывательном полете над Тюра-Тамом.

Не исключено, что его просто проворонили и воздушный разведчик без помех пересек нашу страну «с южных гор до северных морей». Или к нарушениям нашего воздушного пространства просто попривыкли, и подобный полет не вызвал сенсации, а следовательно, и разговоров, которые могли дойти до моих ушей. Нарушителя зафиксировали в журнале происшествий противовоздушной обороны и забыли о нем.

Почему-то о том, откуда производятся запуски ракет, у нас никогда не сообщалось. Держалось под большим секретом. Объяснить причину никто не мог, никого, правда, и не спрашивали. В перечень секретных объектов всегда включали полигоны: стрелковые, танковые, так почему делать исключение для ракетного? Никого это обстоятельство не беспокоило, посетители этих мест к секретам давно привыкли, на несекретную информацию, бумагу без штампа смотрели с некоторым налетом презрительного высокомерия. В конструкторском бюро секретили любую ерунду, часто не от усердия, а для порядка, чтобы документ не потерялся.

До полета человека в космос с полигоном проблем не возникало. А тут потребовалось хоть что-то сказать: наши конкуренты-американцы о месте запуска трубили во всех газетах. Ни Устинов, ни Малиновский на себя ответственность за решение взять не пожелали, обратились к отцу. Он недоумевающе пожал плечами: «Вот и сообщите, что запуск произведен с полигона, как он там у вас называется? Вы же сами докладывали, что американские радары из Ирана и еще откуда-то засекают наши ракеты, ведут их, а по траектории точно вычисляют точку старта». Но такое решение показалось слишком простым. Чтобы запутать противников, нашли на карте Казахстана местечко под названием Байконур, расположенное значительно севернее полигона. С тех пор и пошло гулять по свету наименование космодрома: Байконур. О настоящем его названии в те годы знали только в штабе ракетных войск и в ЦРУ.

Веру отца в будущее ракетной техники не могли поколебать никакие неудачи. Новому оружию (о мирном космосе, точнее, вообще о космосе тогда не задумывались) принадлежит не просто будущее, оно в ближайшее время займет доминирующее положение, потеснит традиционные самолеты и пушки, перевернет подходы стратегов к ведению современной войны. С появлением самонаводящихся и управляемых ракетных систем эффективность авиации становилась сомнительной, считал отец. Не последнюю роль, по крайне мере психологическую, сыграл Суэцкий кризис. Отец на деле убедился, какой вес имеют ракеты, особенно если их вовремя бросить на чашу весов. Никакие бомбардировщики и штурмовики не заставили бы Лондон и Париж действовать столь поспешно.

Я уже не первый раз возвращаюсь к этой теме. Что поделаешь, она неотступно преследовала отца последние годы. Мысли, зародившиеся после просмотра фильма о поражении боевых кораблей «Кометой», развивались, зрели и вот теперь требовали выхода. Отец решил, что он «созрел». В начале 1957 года на одном из заседаний Совета обороны он высказал свои крамольные идеи высшим военачальникам страны. Отец не предлагал закрыть, тут же отменить авиацию: во многих случаях никакая автоматика не заменит человека. Речь шла о выработке нового стратегического подхода. Куда вкладывать ограниченные ресурсы? Где можно получить наибольшую отдачу? Продолжать вслед за американцами вбухивать миллиарды в туполевские и мясищевские бомбардировщики или, оглядевшись, придумать свой, неожиданный для противника маневр? Не гнаться за исчезающим за горизонтом хвостом, а вильнуть в сторону и неожиданно появиться впереди? Тут требовались и смелость, и мудрость. Ведь предлагалось наезженную дорогу сменить на нехоженую тропу. Отец настаивал. Он предложил уже сейчас принять программу постепенной замены дальней бомбардировочной авиации баллистическими ракетами, сместить центр тяжести противовоздушной обороны от самолетов-перехватчиков к зенитным ракетным комплексам. Принятие новой концепции неизбежно влекло за собой перераспределение капиталовложений, перепрофилирование заводов, переучивание офицеров. Отец понимал всю сложность принимаемого решения, но не решить, оставить все как есть означало подвергнуть страну опасности поражения в случае войны, потратить деньги на никому не нужные, устаревшие «игрушки».

Прошлой зимой, когда они встречались с Королевым, отец задал главному конструктору сакраментальный вопрос: за кем будущее, сможет ли ракета заменить бомбардировщик? Нечего говорить, Сергей Павлович поддержал отца. Но он лицо заинтересованное.

На заседании отец предложил не терять времени, как только мы убедимся, что «семерка» летает, не дожидаясь окончания испытаний, начать строительство боевых стартов. Тем самым мы сэкономим время, выиграем годы, даже если придется кое-что переделывать.

Что и говорить, отец предложил непростое решение. Ошибка могла обойтись стране очень дорого. Ему хотелось тщательно взвесить достоинства и недостатки нового оружия, удостовериться в своей правоте. К сожалению, настоящего разговора не получилось. Да, военачальники поддержали отца, но как-то формально, так что отвечать за неудачу, пусть перед совестью, что еще труднее, предстояло ему одному. Даже Жуков, человек прямой и решительный, не занял однозначной позиции, не определился. Не то чтобы он придерживался противоположной точки зрения и промолчал. Нет. Что Хрущев! Жуков и со Сталиным спорил! Но не лежала его душа ко всем этим штучкам. Конечно, «катюши» хорошо дополняли артиллерию во время войны, но только дополняли. А со своими ФАУ немцы ничего не добились, так, поковыряли Лондон. С другой стороны, позиция отца позволяла получить ответ на вопрос, как поразить цели в США. Жуков проголосовал за, но настоящим сторонником, энтузиастом нового направления в военной технике не сделался. Что же говорить об остальных, прославленных прошедшей войной генералах и маршалах. Военачальники жили старым багажом, над ними тяготели апробированные способы ведения операций. К ним обращался отец со своими идеями создания новой, опирающейся на ракетную мощь армии. Они его не слышали, вернее, не хотели и не могли услышать.

В 1930-е годы маршал Тухачевский предрекал большое будущее ракетному оружию, динамореактивной артиллерии. Большинство коллег считало его фантазером. После ареста и гибели его идеи использования ракетного оружия признали вредительскими, занимавшиеся разработкой новых конструкций инженеры последовали за маршалом на Лубянку и в Лефортово.

Армия сделала ставку на ствольную артиллерию и, казалось, не ошиблась – она хорошо зарекомендовала себя во время войны.

Аргументация отца, обосновывающая необходимость перехода на новые виды вооружения, не вызвала открытой дискуссии. Не хотели связываться. Дома же, «за рюмкой чая», как любят выражаться военные, какими только эпитетами не награждали отца. И тут поминали Тухачевского, но уже совсем по-иному: для многих он продолжал оставаться если уж не врагом народа, то субъектом подозрительным. Генералы, получившие свои звания и ордена из рук Сталина, несмотря на доклады, съезды, оставались ему верны. Так что с этой стороны поддержки ракетам ожидать не приходилось.

К тому же привычки ломаются нелегко. Ракеты старым воякам казались чем-то потусторонним, непонятным. Даже непривычность внешнего вида нового оружия настраивала их на скептический лад, вызывала реакцию отторжения.

Среди немногих, кто поддержал отца, всерьез выступал за ракетное перевооружение, выделялся маршал артиллерии Неделин. Он хорошо изучил немецкие ФАУ, досконально разбирался в королёвских изделиях. В будущее ракет он верил беззаветно. Его поддерживал начальник Генерального штаба маршал Василий Данилович Соколовский – как считал отец, единственный наш военный теоретик, обладавший даром аналитического мышления.

Сам отец не унывал. За свою жизнь ему приходилось проталкивать не одно новшество, не одну поначалу представлявшуюся сумасшедшей идею. Он знал, как это трудно проходит, сколько требует усилий. Он предложил не принимать сейчас окончательных решений, дело крайне серьезное, подумать, все взвесить и вернуться к вопросу о ракетах позже, на следующем заседании. Он надеялся, что успешные испытания «семерки» многое изменят в умах военных. Но отец, как это с ним не раз случалось, забежал вперед. Потребовались годы, пока высказанные им мысли стали звучать тривиально, как и полагается всякой истине. На этом заседании Совета обороны он сделал первый шаг. И еще не раз и ему, и нам придется возвращаться к не утихавшему долгие годы спору между ракетчиками и авиаторами, ракетчиками и моряками, ракетчиками и пушкарями. А если посмотреть глубже, то между теми, кто с помощью нацеленных на противоположный континент ракет мечтал сделать войну невозможной, и теми, кто, невзирая ни на что, продолжал считать ее последней инстанцией в отыскании истины, последней ступенью в утверждении своего превосходства, инструментом сильного в подавлении слабого. Из чисто военного спор превращался в политический и даже идеологический.

Пока отец обращался к персонажам уже сыгранной пьесы. Независимо от того что на смену старым высшим командирам, генералам и маршалам постепенно приходили более молодые офицеры, стереотипы мышления менялись крайне медленно.

Совет обороны одобрил инициативу отца, правда с неохотой, сквозь зубы. Устинову и его аппарату поручили подготовить предложения. Теперь предстояло убедиться, что «семерка» летает. Первые неудачи вызвали уныние в одном лагере и ехидные насмешки в другом.

Вопрос о необходимости обновления кадров Министерства обороны поставил Жуков. Заняв пост министра, он провел ревизию командного состава и остался крайне недоволен. Армия катастрофически старела. Генералы, командовавшие фронтами и армиями во время войны, теперь возглавляли военные округа и рода войск вооруженных сил, занимали другие ключевые посты. Возраст большинства из них давно перевалил за пятьдесят. Внимательно изучив личные дела, Жуков пришел к отцу.

– В случае войны мне не нужны командующие фронтами и армиями, рассчитывающие возить за собой лазарет, – со свойственной ему грубоватой прямотой заявил маршал. – Для войны требуются люди, физически и морально сильные и здоровые, которые и ночь могут не поспать, и солдатам пример показать. А эти больше будут думать о теплой перине.

Позже отец не раз подробно пересказывал их беседу, и слова Жукова врезались мне в память. Георгий Константинович положил перед отцом список рекомендуемых им к отставке стариков. На другом листе стояли фамилии молодых генералов, предлагаемых на выдвижение. Надев очки, отец углубился в чтение. Фамилия за фамилией: все хорошо знакомые, со многими пришлось испытать и горечь поражения, и радости побед. Он думал, сколько такое решение вызовет обид, скольким укоротит жизнь. Очень непросто вот так, враз, остановиться на полном скаку, переключиться на хлопоты о внуках.

По существу, без эмоций, отец соглашался с Жуковым. Он тоже считал, что для дела полезнее, если наверх придет побольше молодых. Еще раз внимательно прочитав бумагу, он не внес никаких поправок в список. Только попросил: «Постарайтесь сделать все как можно тактичнее, аккуратнее, не надо обижать людей». Жуков кивнул головой.

Бумага пошла в работу. Через несколько дней состоялось соответствующее решение Секретариата ЦК. Без него никакое перемещение в армии немыслимо. В округа полетели шифрованные телеграммы сходного содержания: «Вы освобождены от должности командующего округом (или армией) в связи с увольнением в отставку. Предлагаю сдать дела такому-то (чаще всего заместителю, до назначения нового командующего) и прибыть в Москву». И короткая подпись: Жуков. На предупреждение отца Георгий Константинович не обратил внимание, не его стиль – разводить антимонии.

Получившие указание адресаты вели себя по-разному. Одни крякали в сердцах и, высказав все, что они думают, шли упаковывать чемоданы. Другие начинали названивать по всем телефонам – в министерство, Совмин, ЦК, выяснять, жаловаться, добиваться правды.

Наиболее резко повел себя командовавший в те годы Прибалтийским военным округом генерал армии Еременко, человек честолюбивый и эмоциональный.

Культуры и образования ему явно недоставало, не мог он тягаться с интеллигентным Рокоссовским, умницей Соколовским, блестящим Черняховским или рассудительным Малиновским. Особенно коробило окружавших его пресмыкание перед власть имущими. Послания Еременко с фронтов Сталину подчас просто неудобно читать. Неужто эти подобострастные обращения, перемежаемые хвастливыми обещаниями, мог написать боевой генерал, один из победителей в Сталинградской битве? Однако, рассказывал отец, в непростых ситуациях, складывавшихся на фронте, в нем вдруг просыпался другой человек, принимавший смелые, нетривиальные и, главное, верные решения.

Получив указание сдать округ, Еременко и не думал этого делать. Заперев дверь кабинета, он передал через адъютанта, что застрелит любого, кто осмелится ворваться силой. Пистолет и запас патронов он хранил в своем личном сейфе. Об этом знали все. Никто не сомневался, что генерал угрозу выполнит. Своей головой рисковать никому не хотелось. Генералы, собравшись в кабинете начальника штаба, обговаривали, как себя повести. Следовало доложить в Москву, но о чем? О военном путче, совершенным лично командующим в своем кабинете? Решили подождать.

Еременко из своего добровольного заточения по телефону приказал отправить в Москву шифровку в адрес Хрущева, Булганина и Жукова. Он сообщал, что отказывается выполнять «предательский» приказ Жукова, будет держать оборону до последнего патрона. В конце соглашался сдать округ взамен на назначение заместителем министра обороны. В этой невообразимой мешанине, как в капле воды, отражался противоречивый характер героя Сталинграда.

Получив телеграмму, в Москве растерялись. Не арестовывать же мятежного генерала. Отцу не решились докладывать, Жуков пошел объясняться с ним лично. Внимательно выслушав маршала, отец неожиданно рассмеялся. Узнал взбалмошный характер Еременко, с которым он съел свой пуд соли на Сталинградском фронте. Веселье длилось недолго, следовало что-то предпринять. Обижать генерала он считал несправедливым, но и оставлять без последствий его выходку нельзя. Тут только дай слабинку, взбунтуются все остальные.

– Что же делать? Создавалась патовая ситуация. Свой приказ Жуков не отменит, не тот человек. Да и прав он, – рассказывал о своих переживаниях отец. – А истерическая телеграмма Еременко, вопль отражали общую обиду увольняемых героев прошедшей войны.

– Что же будем делать? – теперь отец обращался к Жукову. – Не приступом же его брать?

Жуков мрачно отмалчивался. По нему, раз генерал не подчиняется приказу, так можно и приступом, и под трибунал. Отец задумался.

Наконец отцу показалось, что он нашел компромиссное решение: не увольнять в отставку особо заслуженных, отличившихся в войне высших военачальников, а найти им почетную нехлопотную должность, соответствующую их званию. Такую, чтобы они работе не мешали, а по возможности еще бы и пользу приносили. Синекуру, другими словами. Дело не новое.

Жуков не возражал и предложил учредить специальную группу генеральных инспекторов при Министерстве обороны. Отец забеспокоился, как бы дров не наломали? Жуков пояснил: существующий институт инспекторов со своим штатом сохранится, они, как и прежде, будут следить за боевым состоянием армии, а генеральным инспекторам можно поручить парадные функции, и им приятно, и в частях воспримут приезд маршала или генерала армии, героя войны как своеобразное поощрение.

Отец согласился. Только добавил: «В качестве благодарности за ратный труд во время войны в виде дополнительного поощрения давайте повысим в звании генералов, переводимых во вновь создаваемую инспекцию. Не всех, а выборочно, в зависимости от прошлых заслуг».

Жуков не спорил, хотя и проворчал, что звания даются не в благодарность, а вследствие возросшего воинского мастерства. Отец не отреагировал и, вызвав секретаря, попросил его соединить с Еременко.

– Еременко у телефона, – доложил секретарь через минуту.

Отец тепло поздоровался с генералом, сделав вид, что ничего не знает о случившемся. Расспросил, как идут дела, поинтересовался здоровьем. Еременко отвечал подробно, до времени не раскрывая свои карты. Человек тертый, он не сомневался, что отцу доложили о скандале. Теперь следовало выждать, что же ему предложат в обмен на покорность.

Наконец отец перешел к делу. Он сказал, что Центральный комитет придает большое значение укреплению боеспособности Советской Армии и хотел бы с большей пользой использовать богатейший опыт, накопленный военачальниками во время войны. А главное – создается генеральная инспекция, куда переводятся наиболее опытные генералы и маршалы. Подчиняться они будут лично министру обороны, ну и, конечно, ЦК. Последние слова Жукову не понравились, он поморщился. Маршал не терпел ничьего вмешательства в свои дела, а к полит-органам в армии относился с нескрываемой неприязнью.

В заключение отец сказал, что Центральный комитет намечает его, Еременко, на пост одного из генеральных инспекторов. Еременко в ответ пожаловался, что он получил от Жукова уведомление об отставке. «Это недоразумение», – заверил его отец. Жуков опять поморщился, он не терпел также, когда отменяли его приказания. Практичный Еременко, поняв, что на большее ему рассчитывать нечего, стал благодарить, пообещал оправдать доверие партии. Инцидент разрешился миром. В Министерстве обороны генеральных инспекторов прозвали «райской группой».[38]38
  Группу генеральных инспекторов создали только в 1958 году, много времени ушло на утверждение Положения, структуры, а затем и отбор кандидатов. Желающих стать Генеральными инспекторами среди заслуженных генералов оказалось очень много. Маршала А. И. Еременко зачислили туда одним из первых, в том же 1958 году.


[Закрыть]

В повседневных хлопотах отец и не подозревал, что новый кризис, один из серьезнейших за его карьеру, стоит на пороге.

Меня же занимали свои заботы, я готовился к свадьбе. Ее назначили на первые дни июня, сразу после окончания экзаменационной сессии в институте. С моей будущей женой мы учились в одной группе. После свадьбы нам предстояло уехать, правда, не в путешествие, а на практику на один из приборостроительных заводов, расположенных в подмосковном Загорске (Сергиевом Посаде).

Эти, казалось бы, не имеющие отношения к теме повествования обстоятельства тесно переплелись в моей памяти с политической схваткой в Президиуме ЦК между отцом и сталинистами, которых впоследствии стали называть «антипартийной группой Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова».

Причины кризиса очевидны: занятая отцом вопреки воле Молотова, Ворошилова, Кагановича позиция в оценке Сталина, затеянный им крутой поворот во внутренних и внешних делах, оттеснение на вторые роли сначала Маленкова, а за ним и Булганина. Опытные политики, оппоненты отца, они не могли не видеть: при таком раскладе дни их политической карьеры сочтены. Объединившись, они решили ударить первыми. Дать бой.

Давно не осталось камня на камне от былого согласия, достигнутого в преддверии ареста Берии. Постепенный поворот от конфронтации и изоляции к мирному сосуществованию, налаживание торговых и иных связей рассматривались оппонентами отца, в первую очередь Молотовым, как измена, пусть не государственная, но идеологическая. Маленков в этих вопросах среди своих единомышленников стоял особняком, он никогда не слыл ортодоксом, кое в чем мог пойти даже и дальше отца. Но только без него.

Не было единства и во внутренней политике. Молотов не соглашался с грандиозным проектом освоения целины. Он считал, что деньги лучше вложить в крестьянское хозяйство здесь, в Европейской части страны. Отец доказывал, что подъем пришедшего в упадок сельского хозяйства Нечерноземья, средней полосы при почти полном отсутствии производства удобрений – дело не только безумно дорогое, но и длительное. Требовалось же немедленно, буквально в год, от силы два, получить хлеб, чтобы ликвидировать очереди, с рассвета выстраивающиеся у булочных даже в относительно благополучной Москве. Быстрый хлеб можно было вырастить, только распахав новые земли.

Еще больше накалило атмосферу в Президиуме ЦК недавнее решение о переходе к совнархозам. Отцу удалось провести свой проект через Верховный Совет, но снятие Байбакова отнюдь не ликвидировало разногласий. И Первухин, и Сабуров, и другие сталинские наркомы вовсе не намеревались легко выпускать из своих рук власть Они охотно присоединились к коалиции противников отца.

Булганина в лагерь своих недоброжелателей толкнул сам отец. Все последние годы они держались вместе и в момент смерти Сталина, и при подготовке ареста Берии. Перебирая варианты, обдумывая кандидатуры, подходящие для замены Маленкова на посту Председателя Совета министров, отец неслучайно остановился на Булганине. Казалось, он мог доверять последнему во всем. Я уже описывал, как во время визитов в Женеву и Великобританию отец вольно или невольно, в силу своего характера, вытеснял Булганина со сцены, перехватывал инициативу, порой не давал ему рта раскрыть. То же самое продолжалось и в Москве. Сначала Булганин терпел, потом стал обижаться, его недовольство отцом возрастало.

Коллеги по Президиуму ЦК подливали масла в огонь, кто сочувственно, кто язвительно нашептывал:

– Никита тебя ни в грош не ставит!

Наконец Булганин не выдержал, больше с ролью статиста он мириться не желал. Он еще покажет, кто тут первый. Так он и оказался среди противников отца.

20 мая Каганович, Маленков, Молотов, Булганин и Первухин в принципе приходят к согласию, что пришла пора избавиться от отца. Его решили назначить министром сельского хозяйства, Суслова сделать министром культуры, а во главе КГБ вместо Серова, по совместительству, поставить Булганина. Чуть позже к инициативной группе присоединились Ворошилов и Сабуров. Велись осторожные переговоры с Жуковым, но он не ответил ни да ни нет.[39]39
  Р Пихоя Советский Союз История власти 1945–1991 гг Москва изд во РАГС, 1998 С 172 – 183


[Закрыть]

Казалось, судьба отца предрешена. На пост Первого секретаря ЦК планировался Молотов, потом родился вариант вообще упразднения Первого, как это сделал Сталин после XIX съезда.

Отец пока ни о чем не догадывался. Подготовка велась в глубокой тайне.

На мою свадьбу отец сверх моих друзей и родственников неожиданно пригласил массу людей. Человек общительный, он не мог удержаться от того, чтобы в разговоре не похвастаться сын женится. После этого ничего не оставалось, как просить собеседника по русскому обычаю почтить торжество своим присутствием.

Среди приглашенных оказались Булганин, Маленков, Ворошилов, Каганович. Были и другие, не знаю, как их назвать – оппозиционеры или представители большинства в Президиуме ЦК. Пригласил отец Жукова и председателя КГБ Серова.

Мама молча подсчитывала все увеличивающееся количество гостей, прикидывала, как рассадить такую ораву. Торжество решили устроить на даче. Там была большая столовая, но и она всех не вмещала. Дополнительный стол поставили на веранде.

Накануне свадьбы отец, вернувшись домой вечером, виновато сообщил, что он пригласил еще Туполева и Антонова:

– Я их сегодня принимал, разговорились, зашла речь о детях. Я и сказал, что сын женится. Пришлось пригласить. Неудобно – немного по-детски, запинаясь, оправдывался он перед мамой. Она только обреченно вздохнула: куда приткнуть еще и этих, словно с неба свалившихся гостей? А отец от греха подальше, крикнув мне: «Пошли погуляем», перед ужином вознамерился пройтись.

В начале июня вечереет поздно. Солнце еще склонялось к горизонту. На даче не приходилось кружить вдоль забора, как в резиденции, можно по широкой аллее уйти в лес. Не дожидаясь моего вопроса, отец сам рассказал о встрече с авиаконструкторами. Начал с Туполева, доложившего об идущем на смену Ту-16 новом бомбардировщике Ту-22, способном летать быстрее звука. Так его называют сейчас, а тогда это была 105-я машина.

Порадовало отца и сообщение о дальнем тяжелом перехватчике Ту-28-80. Сейчас он имеет индекс Ту-128. Но особенно запомнилась весть о рождении нового сверхбольшого и сверхдальнего пассажирского самолета Ту-114. Через пару месяцев ему предстояло подняться в воздух. Так же, как ранее Андрей Николаевич в короткий срок превратил бомбардировщик Ту-16 в пассажирский Ту-104, так и сейчас он переделывал Ту-95 в Ту-114. После триумфа Ту-104 в Великобритании отцу так хотелось новой сенсации. Туполев заверил: «Не подведем».

У Антонова отец выпытывал, когда же наконец наша армия получит столь необходимый транспортно-десантный самолет. После Суэцкого кризиса этот вопрос стоял особенно остро. Западные страны по воздуху легко перебрасывали войска вместе с танками, пушками, автомашинами и всем необходимым. Мы же не могли сделать ничего.

Подготовленный к запуску в серийное производство двухмоторный Ан-8 (его показали на воздушном параде в июне прошлого года) отец забраковал. Он ему показался мал, не годился для перевозки тяжелой техники, да и два мотора не обеспечивали необходимой надежности.

За неимением лучшего их начали производить, но конструктор получил задание сделать самолет, способный поднимать танк и садиться на неподготовленные аэродромы. Антонов доложил, что четырехмоторный транспортный самолет повышенной грузоподъемности Ан-12 начнет полеты через год. Отец хотел бы иметь самолет уже сегодня, но что поделаешь.