Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Тревога в Белом доме нарастала. В войска ушел приказ о повышении степени готовности стратегической авиации до второй. Впервые в послевоенной истории. Выше было уже некуда. Следующая ступень – начало боевых действий. Примечательно, что решение принял не президент Кеннеди, а командующий стратегической авиацией. Он же дал указание передать приказ по радио не шифром, как положено, а открытым текстом, так, чтобы команда стала известна в Советском Союзе, чуть ли не раньше, чем дойдет до собственных авиационных подразделений. Кеннеди узнал обо всем задним числом, он выговорил генералам за самоуправство, но отменять их распоряжение не стал. Решение не свидетельствовало о намерении сделать еще один шаг, приближающий к ядерной атаке, – они сделали очередной предупреждающий жест, который должны были оценить в Москве. Расчет оказался верным. Но об этом чуть позже.

После бурной среды, 25 октября в четверг, казалось, наступила разрядка. По обе стороны океана как бы сказали: «Уф-ф-ф». Конечно, это только казалось. Дело пока с места не сдвинулось. Но уж и то благо, что четверг не стал для американцев днем действий. Становилось все более очевидным, что в лоб задачу не решить, нужно искать обходные пути, не обойтись без компромиссов. В среду, как только страсти вокруг установления блокады, перехвата или не перехвата «Бухареста» поутихли, Джон Кеннеди решил ответить на последнее письмо отца. Это была его первая акция в четверг. Письмо ушло без четверти два ночи.

В своем послании президент перечислил все события последнего времени, напомнил о сентябрьском заявлении и неприемлемости для США установки наступательного оружия на Кубе. Он выражал искреннюю обиду на то, что его обманули. Он поверил заверениям посланцев отца и «стал обуздывать тех, кто настаивал тогда на принятии срочных мер». В результате теперь они оказались правы. Между строк звучало, что это подорвало престиж президента. Кеннеди призывал приложить усилия к поиску взаимоприемлемого выхода из тупика. Дух послания не был воинственным, но из него становилось ясным, что без удаления ракет соглашения не достигнуть.

Отец получил письмо в четверг еще до полудня. Искренность интонаций его тронула. Краткость и жесткость формулировок не позволила усомниться в твердости и решимости президента. От отца теперь зависело очень многое, вернее, все: ему предстояло найти единственно верное решение.

На собравшемся после обеда заседании Президиума ЦК отец впервые заговорил о возможности вывода ракет. Конечно, при условии, если американский президент обязуется гарантировать неприкосновенность Кубы не только со стороны США, но и поручится за своих латиноамериканских союзников, не говоря уже о кубинских эмигрантах. В Кремле никто не сомневался, что без команды Вашингтона они не то что пальцем не двинут, рта не осмелятся раскрыть.

Но это отцу казалось недостаточным. Наши недоброжелатели постараются позлословить: еще бы, США цыкнули на СССР, и он забрал свои ракеты. А уж гарантии – дело десятое.

Отец предложил в ответное письмо президенту США включить еще одно условие – баш на баш, кубинские ракеты ставились против «Юпитеров», расположенных в Турции и Италии. О «Торах», размещенных в Великобритании, решили не поминать, не пережимать.

Члены Президиума согласились с новым подходом отца так же единодушно, как и пять месяцев назад с отправкой наших ракет на Кубу.[89]89
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. М.: Росспэн, 2003. С. 620–622.


[Закрыть]

Громыко поехал в МИД выполнять поручение. Ответ решили рассмотреть на следующий день с утра. В этом случае послание попадало в Вашингтон тем же утром, разница в восемь часов позволяла выиграть целый рабочий день. Работа велась в обеих столицах как бы по скользящему графику. Заставлял поспешить и доклад КГБ о перехвате команды о приведении в готовность «два», переданной штабом стратегической авиации. На указание о том, что она не кодировалась, отец отреагировал однозначно: «Пугают». Но пугать пугают, а отмахнуться от недвусмысленного предупреждения представлялось крайне легкомысленным.

Теперь отцу предстояло вычислить, что это такое? Блеф? Или честное предупреждение? «Иду на вы»?

Он сам не чурался блефа, и поэтому особенно ясно ощущал, что в нечеловеческом напряжении, когда такие силы пришли в движение, даже простая угроза порой, помимо воли автора, может неожиданно превратиться в неотвратимую реальность. Ведь команда ушла не в воздух! Она задействовала тысячи людей, сотни самолетов и ракет. Сегодня их число не составляет секрета: к первому удару по целям на территории Советского Союза в тот день задействовали сто шестьдесят три межконтинентальные ракеты, около двухсот ракет средней дальности на базах в Великобритании, Италии, Турции и тысячу двести самолетов, несших на себе две тысячи восемьсот пятьдесят восемь ядерных боеголовок и бомб. Еще одно кодированное слово – и вся эта армада устремится на нас.

Решение, которое ему предстояло принять, давило своей ответственностью, но отец не поддался панике. Он решил выждать. Пока Громыко занимается письмом, обстановка прояснится. Вот только в какую сторону? Но утро вечера мудренее.

С такими невеселыми думами отец вернулся из Кремля домой.

Дома его поджидал я. Как обычно, мы пошли подышать свежим воздухом. Конечно, он мне не стал пересказывать все свои сомнения, но, как бы то ни было, в тот вечер я впервые услышал от отца, что ракеты, по всей вероятности, придется вывезти. Конечно, при условии соответствующих обещаний США и международных гарантий о ненападении на Кубу не только самих Соединенных Штатов, но и их союзников, а также расположившихся в соседних странах эмигрантов. О Турции и Италии отец не произнес ни слова.

Я был шокирован, еле сдержал возмущение. Отступление в моем сознании увязывалось с национальным унижением. Отец в ответ на мои слова терпеливо разъяснял, что на президента оказывают давление со всех сторон: военные, пресса, конгрессмены. Все требуют начала военных действий. Такого нажима Кеннеди может не выдержать. А что тогда делать? Они нападут на нас на Кубе, а мы на них в Берлине? Глупо, и ничего не даст. Стоит только начать стрелять, потом не остановишься.

Я никак не мог понять, как отец решался поверить слову президента США? Чувствовалось, что у него просто нет иного выхода. До этого отец придерживался твердой позиции: верить на слово империалистам, особенно американским, нельзя, обманут. И тут же ссылался на свой опыт общения с Эйзенхауэром, историю с У-2. Теперь он смягчился, готов был удовлетвориться заверениями на бумаге. Нарушить их, он считал, президент не решится.

Он убеждал не меня. Отец уговаривал себя, мучительно пересматривая принципы, которым он следовал последние годы. Вот-вот предстояло родиться чему-то новому. Он уже почти согласился. Но хотел, чтобы его попросили, пусть предложения исходят не от нас, а от американцев. Такую идею им следовало подбросить.

Отец ощущал себя в западне. В случае нападения на наши ракеты на Кубе у него не имелось в запасе варианта ответных действий, такую атаку требовалось во что бы то ни стало предотвратить. О ядерном ударе по США он не задумывался ни на минуту, атомная бомба хороша для газетных публикаций. Акцию в Берлине отец считал неоправданно опасной, она могла помимо желания привести к большой войне. Войну же как способ решения споров он исключал. Больше отвечать оказалось нечем и негде. А раз на применение силы невозможно ответить тем же, то такую возможность нужно во что бы то ни стало предотвратить.

Вернувшись с прогулки в дом, отец выпил свой чай с лимоном, лениво перелистал газету, клеймившую позором американских морских пиратов, и тяжело поднялся по лестнице на второй этаж в спальню. Я тоже пошел к себе. На душе скребли кошки, но страха неизбежности столкновения не ощущалось. Я не сомневался, что отец найдет выход из положения.

Поутру 26 октября в пятницу в кремлевском кабинете отца ожидала неприятная новость. Информация пришла еще вчера, поздно вечером, но пока ее принимали, носили по многочисленным кабинетам на Лубянской площади, до утра осталось совсем немного. Будить отца никто не решился, и донесение «источника» положили в привычную серо-голубую папку с другими донесениями того же ведомства.

Прочитав первые строки, отец понял: вот оно, подтверждение, что вчерашнее объявление боевой готовности в стратегической авиации не блеф. Или, вернее, скорее всего не блеф.

Произошло следующее. Один из сотрудников нашего посольства, профессиональный разведчик, накануне, в четверг, как обычно направился в вашингтонский международный пресс-клуб потолкаться, попытаться выудить новости. В тот день в клубе толпились журналисты, во всех углах обсуждали одну тему – советские ракеты на Кубе. Строились предположения, что предпримет Белый дом? Ударит или не ударит? А если ударит, то когда?

Нашему сотруднику повезло. Он сразу напал на след. Корреспондент «Нью-Йорк Геральд Трибюн» Роджерс шумно прощался с друзьями, сегодня он вылетает во Флориду освещать высадку американской морской пехоты на Кубе. Военные действия начнутся на следующий день. Хорошо знакомый с Роджерсом, наш сотрудник, улучив момент, оттащил его от компании за отдельный столик. Тот повторил: «Да, дело на мази, завтра начинаем». Говорил он убедительно, да и получаемая раньше от него информация всегда подтверждалась. А тут он приводил подробности, что-то рассказывал о десантных баржах, самолетах с подвешенными под фюзеляж бомбами. Все они только ожидали завтрашней команды: «Впе-ред!».

Покрутившись еще немного по пресс-клубу, наш разведчик поспешил к себе, следовало не мешкая передать тревожную информацию в центр, в Москву.

Сейчас трудно гадать, что это: не очень качественная информация или тщательно взвешенная в подкрепление вчерашней команде стратегической авиации дезинформация? Второе более вероятно, Белый дом, Лэнгли предпринимали всё, что бы размягчить позицию Кремля, сделать ее поуступчивее.

Не склонный верить донесениям агентурной разведки отец на сей раз заколебался. Сбросить такое со счетов… Отец решил отнестись к донесению разведки из Вашингтона со всей серьезностью.

Перелистал остальные бумаги, в них ничего важного не обнаружилось. Важного по меркам той «черной» пятницы, когда предстояло или отвернуть от пропасти, или свалиться в нее всем вместе, правым и виноватым, ведавшим и неведавшим.

Как и уговаривались, к десяти в его кабинет стали заходить члены Президиума ЦК, пришли и два неизменных участника бдений этой недели Малиновский и Громыко. Все рассаживались вдоль длинного покрытого зеленым «кремлевским» тонким сукном стола заседаний. В папке у министра иностранных дел лежал отпечатанный на специальной бумаге проект ответа Председателя Совета министров СССР президенту США. Андрей Андреевич подошел к стоявшему чуть поодаль письменному столу, за которым сидел отец. Хотел показать ему заготовку, но хозяин кабинета жестом остановил его. «Сейчас все вместе послушаем», – проговорил отец.

Через несколько минут Громыко начал зачитывать послание. Обычно отец не давал оратору покоя, вносил поправки, дополнения, которые тут же записывала сидящая у стены немолодая, черноволосая, похожая на цыганку стенографистка Президиума ЦК. На этот раз он не вмешивался, только, когда Громыко заговорил о ракетных базах США в Турции и Италии, поднял голову, глянул на выступавшего. Громыко закончил, откашлялся в нерешительности, подождал несколько секунд и сел.

Присутствующие молчали, необычная реакция отца, вернее, ее отсутствие их озадачило.

Отец покопался в бумажных папках, рассыпанных по столешнице, наконец нашел нужную серо-голубую и вытащил из нее сцепленные скрепкой пару страниц.

– Нас предупреждают, что война может начаться уже сегодня, – начал отец. Голос у него звучал непривычно глухо. – Конечно, возможно, информацию подбросили, но риск слишком велик. В Америке происходит настоящий шабаш, военные рвутся в бой. Поэтому я предлагаю не ввязываться сейчас в спор об американских ракетах в Европе, никому они не мешают. Надо сосредоточиться на главном: если США, их президент обяжется не нападать на Кубу, мы, как это ни неприятно, заберем свои ракеты. Иначе становится слишком опасно.

Участники совещания не возражали. Громыко загудел: «Правильно». Отец предложил сочинить новый ответ немедленно, тут же всем вместе, время не ждет. И так после получения послания из Вашингтона прошло более суток.

– Надежда Петровна, – обратился отец к стенографистке.

– Я готова, Никита Сергеевич, – откликнулась женщина.

Отец встал, начал диктовать. Он говорил об ответственности за судьбы мира, жизнь людей, лежащей на плечах президента США и его, Председателя Совета министров СССР. Дальше он перешел к обсуждению того, какое оружие можно считать наступательным, а какое оборонительным, призвал к благоразумию и спокойствию. В конце он предлагал соглашение: мы выводим ракеты, а вы гарантируете безопасность Кубы.

Письмо получилось, в отличие от послания президента Кеннеди, длинным, как и многие выступления отца, не везде последовательным и отчасти путаным. Однако главное не вызывало сомнений: автор ищет способ выхода из кризиса, искренне стремится к миру.

Решили, что Надежда Петровна сейчас расшифрует свои закорючки, помощники отца вместе с дипломатами «причешут» текст. Так что окончательно рассмотреть и подписать его удастся после обеда, часа в два-три. Надежда Петровна вышла из комнаты. Место у стены заняла ее напарница. В Вашингтоне еще спали.

Собственно, никаких иных вопросов, кроме письма, в повестке дня не предусматривалось. Отец предложил послушать военных, Малиновского, – его волновало, какие разрушения могут нанести американцы нашей стране и что мы можем им противопоставить. Конечно, все это уже не раз обговаривалось, но сейчас война из призрака превратилась в реальную угрозу. Малиновский угрюмо оглядел всех присутствующих и ответил, что материалы, карты, схемы можно подготовить к завтрашнему утру. В остальном же вооруженные силы приведены в боевую готовность, противник их врасплох не застанет. Отец согласился: завтра так завтра. Все равно за оставшиеся часы ничего радикально изменить не удастся. Главное сейчас, думать не о войне, а о том, как ее предотвратить.

На этом утреннее совещание Президиума ЦК закончилось. Отец задержал направлявшегося к дверям Громыко. Ему пришла мысль продублировать свое письмо, упредить его. Пока расшифруют, пригладят, уберут шероховатости, передадут, примут, доложат, пройдет уйма времени. А никому не известно, сколько еще вообще отмерено миру. Вот отец и хотел прибегнуть к уже испытанному методу, передать через доверенное лицо не послание – намек.

Дальше я пересказываю общепринятую и свою собственную версии этого эпизода Карибского кризиса.

Громыко поддержал идею отца. Тот тут же снял трубку и набрал номер телефона председателя КГБ. Трубку поднял Семичастный, этот телефон на секретарей никогда не переключался. Отец вкратце объяснил задачу Семичастный ответил, что такой человек, конечно, найдется, он без промедления отдаст все необходимые распоряжения. В Вашингтон ушло указание прозондировать американцев.

В Вашингтоне уже упоминавшийся некто Фомин (Феклисов) получил по недипломатическим каналам указание встретиться с кем-нибудь известным своими связями в верхах и выяснить его мнение по некоторым вопросам. Выбор Фомина пал на журналиста Джона Скэйли, вхожего в верха Государственного департамента и, что более важно, близкого к клану Кеннеди.

Такова общепринятая версия, отдающая КГБ пальму первенства в разрешении кризиса. Мне она не очень по душе. Почему какой-то, пусть и очень удачливый, агент предпочтительнее официального письма? Не похоже все это на отца. Скорее всего, не звонил он Семичастному.

Впоследствии Владимир Ефимович признался, что за время кризиса он с Хрущевым вообще не встречался ни разу,[90]90
  Фурсенко А. А. Россия и международные кризисы. Середина XX века. M. Наука, 2006 С. 344, 415–416.


[Закрыть] и разведка КГБ, в отличие от Главного разведывательного управления Генштаба, в его разрешении практически не принимала участия.

Инициатива отца не означала приостановки работ на Кубе, там все шло своим чередом. Отец считал, если американцы заподозрят, что мы даем слабину, проявляем нерешительность, то с ними не совладать. Плиев в своих донесениях был краток: монтаж стартов производится в соответствии с планом. Американские аэрофотосъемки подтверждали его слова, сооружение ракетных стартов продвигалось в чрезвычайно быстром темпе.

С первого дня отец информировал Кастро обо всех предпринимаемых им шагах, сообщал о реакции Вашингтона. Казалось, было от чего занервничать, но, по словам Алексеева, Фидель сохранял завидное хладнокровие. Он занимал жесткую позицию, считал, что если проявить твердость, то американцы не отважатся на осуществление своих угроз. Посол соглашался с ним, считал, что Кастро прекрасно изучил психологию американцев.

Отец придерживался иной точки зрения. Он относил решительность Кастро за счет переоценки им «веса» устанавливаемых ракет. Наконец-то Куба в глазах своего лидера, казалось, если и не сравняется по силе с ненавистным северным соседом, то хотя бы сможет поспорить с ним.

В те дни остров выглядел как осажденная крепость Побережье, сплошь изрытое окопами и ходами сообщения, ощетинилось стволами орудий. Ждали десанта, не сегодня так завтра Кастро объезжал позиции, подбадривал бойцов. Призыв «Родина или смерть!» стал лейтмотивом его выступлений.

Если в среду 24 октября в Белом доме впервые прозвучали слова о возможном обмене кубинских ракет на турецкие, то в четверг подобные предложения посыпались как из рога изобилия. Аналогия напрашивалась сама собой. Известный политический обозреватель Уолт Липман посвятил этому вопросу большую статью. Австрийский министр иностранных дел Бруно Крайский выдвинул туже идею.

На вечернем заседании Исполкома в Белом доме предложение возникло снова. Однако его обсуждение решили отложить до получения ответа из Европы.

Он не заставил себя ждать. Первым откликнулся посол США при штаб-квартире НАТО Томас Фиклеттер. Позицию Турции он охарактеризовал предельно четко: «Юпитеры» рассматриваются «как символ решимости союзников использовать атомное оружие в случае нападения русских как с использованием обычного, так и ядерного вооружения, поэтому турки крайне заинтересованы в присутствии ракет на их территории».

Ну прямо один в один аргументация отца в пользу постановки ракет на Кубе.

Пятница 26 октября принесла новые волнения не только отцу. Краткая передышка, если только можно употребить подобное слово, закончилась. Утром Исполком особо озаботился проблемой блокады. Она действовала уже третий день, шеренга кораблей Атлантического флота перегородила океан, а никого еще не задержали. Редкие корабли, явно следующие на Кубу, пересекали запретную линию беспрепятственно.

Президент продолжал противиться досмотру судов под советским флагом. «Если нет абсолютной уверенности в наличии у них на борту ракет или другого оружия, могущего быть отнесенного к наступательному, то лучше не дразнить гусей», – считал он.

В четверг к вечеру, казалось, появилась возможность продемонстрировать решимость. К рубежу подходил пассажирский теплоход «Фолкер Фройндшафт» под флагом ГДР. И тут президент не захотел связываться. Если дело примет дурной оборот, то стрельбу по безоружному пассажирскому судну будет невозможно оправдать.

Наконец отыскали компромиссное решение. Командованию Атлантического флота пошло указание перехватить первое же непассажирское судно, следующее не под советским флагом. Ранним утром 26 октября под эту категорию подпал зафрахтованный Советским Союзом шведский грузовоз «Коллангатта». И его решили пропустить, не хотелось Белому дому вызывать неудовольствие правительства традиционно нейтрального европейского королевства. Решили выбрать кого-либо попроще, побезответнее.

Жребий пал на грузовоз «Марукла», принадлежащий Панамской компании, зарегистрированный в Ливане и зафрахтованный Советским Союзом для доставки груза из Риги в Гавану. Ни у кого не вызывало сомнения, что на нем нет оружия и конфликта не возникнет. Всю ночь «Маруклу» преследовали два эсминца – «Джон Пирс» и «Джозеф П. Кеннеди». Последний командование флотом выбрало, видимо, чтобы доставить удовольствие президенту.

Как только в пятницу в 6.50 утра судно пересекло запретную линию, ему приказали застопорить машины. С эсминцев спустили вооруженные катера с абордажной командой. Обошлось без инцидентов, оружия на борту не обнаружили, в его трюмах лежали рулоны газетной бумаги, стояли мешки с серой и ящики с запасными частями для тракторов. «Марукле» разрешили следовать дальше своим курсом.

В Белом доме считали, что перехват «наглядно покажет Хрущеву, что мы переходим к усилению блокады». При этом как бы демонстрировалась сдержанность, советские суда пока оставались неприкосновенными.

К тому моменту, как весть о задержании «Маруклы» достигла Москвы, письмо президенту США уже находилось на пути в Вашингтон.

Донесение ЦРУ в пятницу 26-го свидетельствовало, что на советских ракетных базах сделан еще один шаг к завершению работ. Невзирая на блокаду, переписку, угрозы и приглашения к компромиссу, строители продолжали укладывать бетон, монтажники собирали конструкции, электрики прокладывали кабели. Час за часом, день за днем.

Президент приказал увеличить число разведывательных полетов с двух в день до двенадцати. Фактически теперь изменение обстановки фиксировалось каждый час. Началась подготовка к ночному фотографированию. Однако все это позволяло только фиксировать, но не влиять на ситуацию. Военные усилили давление, печать обвинила президента в нерешительности. Кеннеди постепенно сдавал позиции. Все громче в Исполкоме звучали голоса, ратующие за военное решение проблемы.

Утром в пятницу президент Кеннеди дал указание Государственному департаменту приступить к разработке первоочередных мер по созданию новых органов власти на Кубе после ее оккупации американской армией. Комитет начальников штабов начал практическую подготовку вторжения. Войска подтягивались к местам погрузки, гражданским судам было предписано покинуть опасный район. Ракетные установки «Онест Джон» полностью подготовили к действию. Оставалось только подстыковать ядерные боевые части.

На Кубе к встрече десанта изготовились советские «Луны» и фронтовые крылатые ракеты. Оставалась невыполненной последняя операция по установке атомных боеголовок. Сделать это было можно только с согласия Москвы. Если с Москвой сохранится связь. В противном случае вся ответственность ложилась на плечи Плиева.

Приготовления к высадке не остались незамеченными. Поступающие в течение пятницы в Москву донесения разведки сводились к одному – вторжение неминуемо.

В воздухе все ощутимее пахло порохом. МИД и КГБ обратились с просьбой дать разрешение на предупреждение зарубежных представительств, в первую очередь в США, о чрезвычайной ситуации. Это означало подготовку на случай возникновения войны. Согласно инструкции, секретные документы надлежало подготовить к уничтожению немедленно, а шифры – по специальному приказу. Отец санкционировал тревожное послание. Он считал, что от этого вреда не будет. Возможно даже, что подобная суета пойдет на пользу. Ее зафиксирует американская контрразведка. Хотя, если решение об атаке принято, это уже ни на что не повлияет.

После обеда Президиум ЦК собрался снова. Ожидали текст письма к Кеннеди. Как всегда, не хватало последней минуты, допечатывали, считывали. Наконец все готово. Послание получилось сумбурным, это почувствовал и отец, он внес некоторые изменения своей рукой. Времени ни на коренную переделку, ни даже на повторную перепечатку, он считал, не оставалось.

Взявшись за авторучку, отец еще раз поднял голову: «Все согласны?» Члены коллективного руководства дружно закивали головами. Отец размашисто подписал и, протягивая письмо помощнику полуприказал-полупопросил Громыко:

– Пожалуйста, отправьте без задержки.

– Конечно, Никита Сергеевич, – громыхнул бас Громыко. Да его слов и не требовалось. Какие тут задержки?

Но на деле все получилось иначе. Опасения отца оказались не напрасными. В соответствии с педантичными записями американских дипломатов, письмо Председателя Совета министров СССР в посольстве США в Москве получили в 16.43. Его туда доставили фельдсвязью прямо из Кремля. На все процедуры, предшествующие отправке, включая перевод, ушло еще чуть более двух часов, и в семь вечера послание, как и все иные правительственные и дипломатические документы, шифровки и депеши, отправились на Московский международный телеграф. В Вашингтоне наступило 11 часов утра, заседание Исполкома только разгоралось.

Что произошло на телеграфе, я не знаю. Но сообщение не прошло. Просто хоть плачь. О задержке даже доложили отцу. Но что он мог сделать? Только посоветовал не дергать людей, а то от обилия начальства они вообще растеряются. Длинное послание проталкивалось частями…

В пятницу в Вашингтоне решение об атаке так и не приняли. На утреннем заседании Исполкома Макнамара представил заключение экспертов: нужно приготовиться к серьезным потерям. Маккоун предупредил, что вторжение окажется много опаснее, чем присутствующие могут себе представить. Генерал Тейлор не видел иного выхода. Его поддерживали начальники штабов. Президент сомневался: «Не нужно закрывать глаза на то, что если вторжение состоится, то, прежде чем ценой кровавых боев мы доберемся до стартовых установок, ракеты будут нацелены против нас. Более того, мы должны быть готовы к тому, что, как только начнутся военные действия, ракеты будут пущены в ход».

Возникал парадокс: ради обеспечения безопасности своего народа президент обрекал его на гибель.

В 2 часа того же 26 октября произошла еще одна трагедия, правда, в накале страстей тех дней она рассматривалась как рядовая неприятность: направляясь к Кубе для очередного разведывательного полета над Мексиканским заливом, разбился высотный самолет У-2. Его пилот Джо Найд погиб. Никто не подозревал ни кубинцев, ни русских в злом умысле, просто очередная катастрофа. В Карибском кризисе не эта авария открыла счет смертям – тремя днями раньше, во вторник, в спешке перемещений, свойственной подготовке любой крупномасштабной военной операции, на американской базе Гуантанамо при посадке разбился транспортный самолет КС-135. Семь человек погибли.

Пятница, 26 октября. В Москве наступил вечер. На душе у отца скребли кошки. Вроде он сделал все, что в человеческих силах, чтобы предотвратить взрыв, но беспокойство не проходило. Но это внутри, внешне отец вида не подавал, в перерыве между заседаниями Президиума ЦК принял в Кремле министра недр Индии К. Д. Малавия, заместителя министра иностранных дел Ирана Махмуда Форуги, а вечером так и вовсе отправился в Зал имени П. И. Чайковского на концерт кубинского оркестра «Бокукос». Напрасно в тот вечер я поджидал его с очередной порцией вопросов. Позвонил секретарь и передал, что Никита Сергеевич останется ночевать в Кремле.

«Неужели все так серьезно?» – мелькнуло у меня в голове. До этого звонка внутренняя убежденность, что все обойдется, отец найдет решение, подавляла страх. Сейчас он выплеснулся наружу. Но я не стал ни с кем из домашних делиться своими переживаниями. Что они могли изменить? Зачем зря волновать мать, сестер?

Мама позвонила отцу. Он ответил, что ночью могут прийти срочные сообщения, все равно придется подниматься, ехать на работу, вот он и решил остаться там. Ответ успокоил маму, но не меня.

В своих воспоминаниях отец пишет, что он не допускал возможности возникновения войны из-за Кубы, только одна ночь выдалась воистину тревожной, заставила его остаться в совминовском кабинете. Он не говорит, какая именно ночь, это произошло с пятницы на субботу.

Когда в тот вечер отец, готовый к самым неприятным известиям, мерил шагами свой кабинет, Джон Скэйли встретился за ланчем со своим давним знакомым советским дипломатом Александром Фоминым.

За столом Фомин поинтересовался, не может ли Скэйли узнать, как бы отнеслись «шишки» в госдепе к возможности разрешения кризиса на следующих условиях: СССР демонтирует и вывезет с Кубы домой так называемое наступательное вооружение; США смогут удостовериться в этих действиях; Соединенные Штаты и их союзники примут на себя торжественное обязательство никогда и ни под каким видом не вторгаться на Кубу; Советский Союз обяжется не поставлять Кубе в будущем никаких наступательных вооружений.

По мнению Фомина, лучше, если бы с такими предложениями выступил представитель США в ООН Эдлай Стивенсон, а советский посол Зорин его поддержит.

Скэйли ничего не записывал. У профессионалов такое не принято. Своего мнения он тоже не выразил. Они уговорились встретиться вечером, в половине восьмого. К тому времени Скэйли узнает, что думают по поводу инициативы мистера Фомина в Государственном департаменте.

Это продолжение официальной версии. С ней не согласен Александр Фомин, главное действующее лицо. В своих воспоминаниях «Признание разведчика» Александр Феклисов[91]91
  Феклисов Александр Семенович, полковник КГБ, Герой России. Действовал в США под именем Александр Фомин. Написал книгу «Признание разведчика» (М.: Олма-пресс, 1999).


[Закрыть] (так на самом деле зовут Фомина) утверждает, что никаких заданий Центра он, резидент разведки КГБ в США, в тот день не получал, а рутинно пригласил всезнайку Джона Скэйли в пятницу 26-го на ланч в надежде выудить у него что-нибудь любопытное.

Скэйли, человек дисциплинированный, доложил о полученном приглашении Дину Раску, а тот – президенту. Фомина в Вашингтоне хорошо знали и «ценили». Это он стоял во главе советского «атомного» шпионажа в США после Второй мировой войны. Кеннеди потребовал через Фомина надавить на русских, побудить их вывести ракеты с Кубы. Конечно, Фомин – невелика птица, но в те горячие дни использовались все ресурсы.

Во время ланча, по словам Феклисова, Скэйли начал нажимать на него, стал угрожать: «Если Москва не уберет ракеты, Пентагон в 48 часов разнесет на Кубе все в клочья, не останется там ни ракет, ни самого Кастро». Возмущенный Фомин (Феклисов) решил в свою очередь пугнуть Скэйли, как он утверждает, без указания Центра, на свой страх и риск.

– А ты не боишься, Джон, что в ответ лавина советских танков и самолетов-штурмовиков не оставит камня на камне от Западного Берлина? – ехидно полюбопытствовал он.

– Ты думаешь, это возможно? – забеспокоился Скэйли.

– А почему бы и нет? У вас военное преимущество здесь, а у нас там, – парировал, не моргнув глазом, Фомин.

На этом полемика закончилась, партнеры молча допили кофе и разошлись: Фомин на доклад к послу Добрынину, а Скэйли – в Белый дом.

Неподалеку проходил еще один ланч. Как рассказывал через 27 лет Георгий Маркович Корниенко, известный советский дипломат, заместитель министра иностранных дел, а в те годы один из сотрудников посольства СССР в США, им в Вашингтоне переданная Роджерсом информация о высадке десанта на Кубе 26 октября показалась то ли подозрительной, то ли просто по инструкции требовалось перепроверять такие серьезные предупреждения. Так ли, иначе ли, но Корниенко поручили попытаться пригласить Роджерса на ланч. Позвонил ему утром, корреспондент оказался на месте и охотно откликнулся на приглашение. Значит, он никуда не улетел и либо вторжение состоится без представителя «Нью-Йорк Геральд Трибюн», либо, что более вероятно, оно отложено, за сегодня-завтра можно еще попытаться что-то сделать.