Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Янош Кадар не находил себе места: он, член правительства, второй день не появляется в столице. Возможно, его уже разыскивают. Но поделать он ничего не мог. На все вопросы сопровождавшие его спортивного вида парни вежливо отвечали: «Ждите». Они и сами не знали, чего ждать и как долго.

2 ноября венгров пригласили в Кремль на заседание Президиума ЦК. Кадар проинформировал членов советского руководства об обстановке в Будапеште, сказал, что «контрреволюционные силы не малы, но если восстановить порядок силой, то пострадает авторитет социалистических стран». Вслед за ним выступил Ференц Мюнних, он держался более определенно: «Путем политической борьбы не удастся справиться с событиями». Еще жестче высказался начальник Генерального штаба венгерской армии Иштван Бата: по его мнению, пришедшее к власти «правительство, сознательно или нет, готовит столкновение венгерских и советских войск. Надо военной диктатурой навести порядок».[33]33
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. М.: Росспэн, 2003. С. 194–199.


[Закрыть]

Все сказанное подтверждало правильность принятого решения о применении силы.

На следующий день заседание продолжилось, уже с участием отца и Маленкова. Начали с обсуждения кандидатур в новое венгерское руководство. Договорились, что революционное правительство возглавит Янош Кадар, перед своим исчезновением из Будапешта провозгласивший создание новой Венгерской социалистической рабочей партии.

Правда, решение далось не безболезненно: против кандидатуры Кадара выступил Молотов. Он не доверял этому венгру – сидел в тюрьме, а теперь еще вошел в правительство Имре Надя… Молотову больше импонировал Ференц Мюнних, человек проверенный, проведший половину своей жизни в Союзе, и вообще ему не нравилось упоминание в проекте декларации нового венгерского правительства «клики Ракоши – Гере», не нравилось переименование партии. Он считал необходимым оставить старое название: «Венгерская партия трудящихся. Это предохранило бы их от перехода на югославские позиции».

К Молотову присоединился Шепилов: «Они (то есть Кадар со товарищи) внесли в текст слова «Клика Ракоши и Гере». Тем самым мы даем печальные возможности опорочить весь двенадцатилетний период работы Венгерской партии трудящихся (под руководством Ракоши). Надо ли порочить кадры?»

– Не понимаю Молотова. Вредные мысли вынашивает, – взорвался отец.

– Одернуть надо, чтобы не командовал, – огрызнулся Вячеслав Михайлович. Однако, кроме Шепилова никто на его сторону не стал.[34]34
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. М.: Росспэн, 2003. С. 201–202.


[Закрыть]

В декларации осталась «Клика Ракоши – Гере».

Не согласился отец с Молотовым и в отношении кандидатуры Ференца Мюнниха. Он хорошо знал Мюнниха еще с 1930 года. Отец возражал именно потому, что знал Мюнниха как человека прямолинейного, а Кадар с первого взгляда понравился отцу: умный, гибкий, умеет говорить. Да и у Ракоши в тюрьме сидел – для отца это звучало совсем иначе, чем для Молотова.

Вечером 2 ноября я поджидал отца с нетерпением. В тот день он возвратился из командировки, но дома еще не появился. Я перестал понимать, что происходит. Казалось, мир покатился в пропасть. По сообщениям газет, в Венгрии началось настоящее побоище: говорилось о бесчинствах контрреволюционных банд, развернувшейся охоте на коммунистов, вынужденных скрываться. С пойманными расправляются прямо на улицах. Из Австрии в Будапешт самолет за самолетом возвращаются бежавшие после войны фашисты, хортисты и бог знает кто еще.

По венгерскому радио объявили: всем бывшим сотрудникам распущенной службы государственной безопасности без промедления сдаться властям, и далее – информация о насилии над коммунистами, снова сопровождаемая в газетах фотодокументами. Сообщалось о прекращении работы предприятий и реорганизации правительства. В него взамен изгнанных коммунистов включили вернувшихся с Запада правых буржуазных деятелей.

«Как можно терпеть такое? – не укладывалось в моей в голове. – Почему мы бездействуем? Это настоящее предательство!» Молчать я не мог, просто не хватало сил. Начал я нейтрально осведомился, как отец съездил и куда. Этого мы пока так и не узнали.

Отец не стал таиться, сказал, что был в Бухаресте, а затем летал к Тито, но о цели вояжа не произнес ни слова.

– А что дальше будет? – с замиранием сердца спросил я.

Отец помолчал, как бы взвешивая, отвечать – не отвечать, и коротко отрезал: «Подожди до послезавтра».

Оставалось гадать, что же произойдет послезавтра?

О доверенной мне тайне я распространяться не стал. Послезавтра что-то должно произойти. И все произошло. В дело вступили военные, события покатились по иным рельсам. Пролилась кровь, много крови. Конев штурмовал Будапешт. Вернее, захватил его. Серьезного сопротивления войска не встретили, все завершилось в течение двух дней, венгры потеряли 2 502 человека убитыми и еще 19 266 ранеными. С советской стороны погибло 720 военнослужащих и 1 540 человек получили ранения. Двести тысяч венгров бежали в соседнюю Австрию. Конев и постоянно находившийся рядом с ним председатель КГБ Серов за эту операцию получили высшие военные ордена. Кажется, Суворова. И не одни они. Всех участников операции приравняли к тем, кто воевал с гитлеровскими фашистами. Впервые… В моих глазах они выглядели героями, спасителями.

Я искренне одобрял вмешательство. Мне представлялось, что правда и справедливость целиком на нашей стороне, наши танки несут Венгрии свободу, мир и процветание, защищают ее от сил зла.

Так считал не один я. Да и рассуждая с позиций исторической объективности, крови не удалось бы избежать, примени Советский Союз силу или нет, и вне зависимости от того, какая из противоборствующих сторон взяла бы верх. Только в одном случае пролились бы реки крови наших сторонников, их в Венгрии насчитывалось немало, и счет пошел бы на многие сотни тысяч, в другом – пострадали наши противники. К сожалению, развенчание кровавых диктаторов и диктатур в истории никогда еще не обходилось без крови. С разных сторон одни и те же события видятся очень по разному: борцы за свободу для одних, для других – кровавые террористы.

Серов прислал отцу очередной альбом с фотографиями пустынных улиц Будапешта: стены домов выщерблены снарядами и пулями, витрины и окна зияют провалами или забиты досками.

Посольство доносило: в своей массе народ поддерживает проведенную акцию. В восстании, судя по шифровкам Андропова, активно участвовала лишь горстка антикоммунистически настроенной интеллигенции. Ей удалось привлечь на свою сторону учащуюся молодежь. Рабочий класс, особенно за пределами Будапешта, не поддерживал контрреволюционных призывов. В одних местах он держал нейтралитет, в других – изготовился к отпору.

По мнению посольства, не удалось вовлечь в вооруженную борьбу и крестьянство, на призывы выхода из колхозов они не отреагировали. Продолжали спокойно работать.

Следовал вывод: восстание не имело поддержки в народе, его разгром получит положительный отклик среди значительной части населения Венгрии.

Кризис в Польше, а особенно венгерская трагедия оказали огромное влияние на демократические процессы не только в этих странах, но и в Советском Союзе. Я не погрешу против истины, если скажу, что при принятии решений вплоть до 1964 года, дальше я просто не знаю, в головах членов Президиума ЦК КПСС постоянно отдавались громыхающие залпы орудий в Будапеште.

Андропов, проведший все эти дни в городе, Суслов и Микоян, ночевавшие в наших войск на военном аэродроме, и не бывавшие там наши руководители оказались травмированными Венгрией.

Я отчетливо помню резкие интонации возражений отцу, когда он высказывался о целесообразности дальнейшей, пусть очень робкой либерализации нашего общества. Наперебой начались увещевания: «Как можно, Никита Сергеевич? Вспомните, в Венгрии тоже все начиналось с "Кружка Петефи", а кончилось чем? Кровопролитием».

Эти аргументы на отца действовали. Он отступался. И при подготовке пресловутых проработок интеллигенции в начале 60-х годов тоже маячило пугало «Кружка Петефи» и ожидаемых трагических последствий. А отсюда естественное требование: удавить крамолу в колыбели. Давили не без успеха, но и без пользы.

Несколько слов об отношении отца к судьбе Имре Надя, искавшего спасения в югославском посольстве, казавшемся ему надежным и единственно приемлемым для него, коммуниста, убежищем. Надь не счел возможным, как кардинал Миндсенти, обратиться за помощью к американцам.

Югославы спасли бывшего премьера, но этот шаг до крайности натянул отношения отца с Тито. Отец считал себя обманутым, преданным, а Тито – ведущим двойную игру. «Ведь он поддержал вмешательство, и не просто поддержал, а подталкивал нас», – негодовал отец. Масла в огонь подлило выступление Карделя с осторожным осуждением наших действий. С тех пор отец относился к нему с плохо скрываемым недоверием и неприязнью.

Пребывание Имре Надя в посольстве тяготило Тито. В его планы не входил разрыв только что наладившихся отношений с Москвой. Поэтому он с облегчением воспринял заверения Яноша Кадара: в случае выхода Имре Надя из здания посольства венгерские власти не арестуют его. Именно не арестуют, а не гарантируют безопасность и неприкосновенность. Советская сторона никаких обязательств на себя не брала, а югославы подобных условий не ставили, хотя знали, что в городе распоряжается советский комендант. Отец, не колеблясь, санкционировал арест Имре Надя. Теперь обманутым оказался Тито.

– На свободе в Будапеште Надь Имре представляет слишком серьезную помеху для деятельности Кадара, – пояснил мне отец свою позицию в ответ на очередной вопрос. – Неизбежно вокруг него начнут собираться недовольные, а у нынешнего руководства и без него забот хватает. Пусть поживет в Румынии, пока положение стабилизируется, правительство укрепится, наберет силы. Живет же у нас Ракоши.

О возможности суда, а тем более физического уничтожения Надя речи не заходило.

– Пройдет время, там видно будет, – неопределенно высказался отец.

Прошло время, положение в Венгрии стабилизировалось. По-разному сложились судьбы вышедших на улицы людей. Одних судили, других простили, кого-то застрелили на улицах под горячую руку. Многие бежали за границу, благо в первые дни выезд никто всерьез не контролировал. Кардинал Миндсенти продолжал укрываться в посольстве США. Имре Надь ожидал своей участи, казалось, о нем на время забыли. Но только казалось. Без суда над бывшим главой правительства, вернее, его осуждения у новой власти не сходились концы с концами. Требовалось подтвердить законность захвата власти и хотя бы задним числом признать незаконность, преступность предшественников – правительства Имре Надя. Кадар обратился к Советскому Союзу, а через его посредство – к Румынии с просьбой выдать Имре Надя.

Отца обескуражила эта просьба. В своем первом телефонном разговоре со своим другом Яношем он попытался его отговорить, ведь венгры взяли на себя обязательство не арестовывать Имре Надя. Но Кадар стоял на своем.

Как политик, отец не мог недооценивать аргументов, приводимых венгерскими руководителями. Да и хорошие отношения с ними перевешивали неизбежную отрицательную реакцию Тито. Все равно отношения с ним натянулись донельзя.

Отец сдался: Имре Надь оказался в венгерской тюрьме. Его давнишний оппонент Матиас Ракоши продолжал жить в Советском Союзе. О возвращении на родину он уже не помышлял.

Вскоре после выдачи Имре Надя венграм, задолго до начала процесса над ним, 5 февраля 1958 года Президиум ЦК (присутствовали Хрущев, Ворошилов, Микоян, Аристов, Кириченко) постановил обратиться к Яношу Кадару с просьбой «проявить твердость и великодушие».[35]35
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. М.: Росспэн, 2003. С. 293.


[Закрыть]

Не подействовало. В июне 1958 года Имре Надя судили. Суд вынес неожиданно жесткий приговор – бывшего Председателя Совета министров решили казнить. После смерти Сталина, если не считать расстрела Берии, это был первый подобный приговор в политическом процессе.

Отец позвонил Кадару, выразил свое сомнение в целесообразности столь тяжелого приговора. Он считал: раз правительство полностью контролирует положение в Венгрии, то Имре Надь не представляет реальной опасности. В крайнем случае, его можно выслать из страны, например обратно в Румынию. Кадар настаивал. С предложением отца помиловать Имре Надя после приговора и выслать из страны он также не мог согласиться.

Отец с тяжелым сердцем опустил трубку. 17 апреля 1958 года Имре Надя расстреляли. Этот акт по справедливости навлек позор не только на голову Яноша Кадара, но и на голову отца.

Когда я расспрашивал отца об этом решении, он задним числом оправдывал, а точнее, объяснял мотивы поведения Яноша Кадара. Он говорил, что живой Имре Надь останется притягательной силой для противников нового правительства. Они будут сплачиваться вокруг него. Казнь Надя, как это ни жестоко, разрубила узел.

В течение всех оставшихся лет призрак Надя стоял между отцом и Тито.

Вернемся в Египет, к Суэцкому кризису. 30 октября радио сообщило о начале наступления израильских войск на Синайском полуострове. Одни источники утверждали, что атакующие продвинулись на 80 км, другие, что до города Суэц им осталось всего 20 км. Отец так гордился нашей помощью Египту оружием. Его армию вооружили танками, бронетранспортерами, не говоря уже обо всем остальном. И такой разгром в первый же день! Мне было до крайности обидно за египтян и еще больше за наше оружие. Я попытался узнать у отца, что же случилось, но куда там, в Венгрии наступил кризис. Он готовился к приезду китайской делегации.

В Египте объявили всеобщую мобилизацию. Советскому Союзу пока было не до Насера. В роли «миротворцев» выступали Великобритания и Франция. Они направили совместный ультиматум и своему союзнику Израилю, и подвергшемуся нападению Египту с требованием отвести войска с той и другой стороны на 10 км от Суэцкого канала. Одновременно они потребовали согласия Насера на оккупацию, конечно временную, Порт-Саида, Исмаилии и Суэца. Условия ставились жесткие, сроки еще жестче, на размышление давалось двенадцать часов. А там пеняйте на себя, союзники применят силу. Срок истекал 31 октября в четыре часа тридцать минут по Гринвичу.

Министерству иностранных дел поручили срочно подготовить заявление советского правительства о вооруженной агрессии против Египта. Писали его по накатанной стандартной схеме, клеймили империализм, возлагали всю ответственность за последствия на агрессоров, оставляли за собой свободу действий. Аналитикам из Форин-офис оно позволяло сделать вывод: Москве не до Суэцкого канала, Советский Союз ограничится словами. И появилось заявление с запозданием. Только 1 ноября. Пока рождалось наше заявление, многое изменилось. Насер категорически отверг ультиматум. Заблаговременно сосредоточенные на близлежащих авиационных базах английские и французские самолеты приступили к бомбардировке египетских портов и столицы страны Каира.

Президент Египта полковник Насер направил президенту США Дуайту Эйзенхауэру, Председателю Совета министров СССР Николаю Булганину, премьер-министру Индии Джавахарлару Неру и президенту Индонезии господину Сукарно послания с призывом о помощи. Первым двум – как руководителям великих держав, способных воздействовать на агрессора, двум другим – как лидерам движения неприсоединения.

Эйзенхауэр выступил с развернутым обращением к конфликтующим сторонам, ко всем государствам и народам с изложением своей позиции. Я позволю себе напомнить лишь основные положения. Американский президент осудил применение силы в решении конфликтов между странами и сказал, что Великобритания и Франция не консультировались с США, принимая решение о вооруженном вмешательстве. Далее он торжественно заявлял, что его страна не примет участия в войне ни на той, ни на другой стороне, но осуждение агрессии Великобритании и Франции ни в коей мере не скажется на узах дружбы, связывающих союзников по Североатлантическому договору. В заключение он провозглашал, что целью политики Соединенных Штатов является локализация вспыхнувших боев и прекращение вооруженного конфликта.

Отец узнал об обращении президента США лишь перед отлетом на встречу с Гомулкой в Брест. Он успел только пробежать текст глазами, времени на внимательное изучение не оставалось. И из беглого ознакомления становилось ясно, что американский президент захватывает инициативу. С одной стороны, он выступает миротворцем, а с другой – кто может сомневаться, что Англия и Франция с их армиями, накопившими опыт боевых действий в недавней войне, и без посторонней помощи справятся с египетскими вооруженными силами, только недавно пересевшими с верблюдов на танки?

Подготовленное нашим МИДом новое заявление конкуренции не выдерживало. Тут требовалось блюдо поперченее, но заниматься еще и этим у отца совершенно не оставалось ни сил, ни времени. Он махнул рукой, свою позицию мы обозначили, а что дальше – посмотрим… Отец вернулся к проблеме Суэца только в ночь со 2 на 3 ноября в беседе с президентом Тито. Они уже обговорили все вопросы, связанные с Венгрией, и отец собрался поспать пару часов перед назначенным на раннее утро отлетом. Тито, видимо нервничая, уговорил его заменить сон беседой.

Средиземноморский конфликт первым затронул отец. Он выразил сомнение: не опасно ли в такое время оставаться Тито на острове. По его словам, над ним сейчас летает слишком много бомбардировщиков, ничего не стоит одному или нескольким из них «по ошибке» сбросить свой груз на резиденцию друга Насера. Разбирайся потом.

Тито уговаривал отца поддержать неокрепшее руководство Египта всеми имеющимися в распоряжении Советского Союза средствами. По его мнению, Венгрия не отвлечет больших сил.

Отец опасался возможности быть втянутым в войну. Об этом он и слышать не хотел. Припугнуть же агрессоров – другое дело, но все зависело от того, как обернется в Венгрии.

Они проговорили до утра, отец ничего не обещал, хотел все как следует взвесить. Но в голове у него уже начал складываться план: неплохо пригрозить Идену и Ги Молле ракетами, о них он много и подробно рассказывал весной в Лондоне, с упоением жонглировал цифрами: сколько ракетных зарядов потребуется для уничтожения Великобритании и на сколько ракет потянет Франция. Отец прекрасно знал, что у нас не только нет развернутых на позициях ракет с ядерными боеголовками, но их вообще не существует в тех количествах, о которых шла речь. Это, по его мнению, не имело значения. Разведки западных стран, зафиксировавшие запуски Р-5 в Капустином Яру, наверняка подтвердят обоснованность наших заявлений. А сколько их у нас, ни англичане, ни французы не знают. По крайней мере, не должны знать. Можно рискнуть. Кто не рискует, тот не побеждает.

Вторая часть плана нацеливалась дальше. Отец надумал предложить президенту Эйзенхауэру осуществить совместную акцию вооруженных сил США и СССР под эгидой ООН по стабилизации положения в районе Суэцкого канала. Он не сомневался, что, несмотря на любые разногласия, Соединенные Штаты никогда не выступят против своих союзников по НАТО. Вот тогда весь мир, а в первую очередь арабские страны, увидят, кто на деле желает им помочь. Если же произойдет невероятное и президент согласится… Такого, по мнению отца, не могло произойти.

Пока же, простившись с Тито, которого так и не удалось уговорить покинуть уютный остров в Адриатическом море, отец летел в завьюженную Москву. Его снова одолели иные заботы: первым делом следует покончить с делами в Венгрии, а уж затем приниматься за Египет.

Мне казалось, что все потеряно. Прочитав заявление Эйзенхауэра, я пришел к выводу: фигуры расставлены, основные ходы сделаны, игра сыграна. Остается только завершить партию. А это дело техники. Профессионалы один на один быстро объяснят строптивому полковнику Насеру, что к чему.

Я искренне переживал. Ведь освобождение африканских стран от колониальной зависимости мы тогда считали своим кровным делом. Может быть, и не все, но я эти события принимал очень близко к сердцу. И вот теперь – поражение!

С отцом на тему Египта я заговорил лишь 4 ноября, когда прояснилось в Венгрии. Он заметно повеселел, стал приезжать домой не так поздно, опять возобновились наши прогулки. На мой вопрос-восклицание: «Что же с Египтом?!» – отец ответил, что мы приложим все усилия, поможем египтянам.

– Но как? – удивился я. – Ведь у нас нет флота, а имеющиеся корабли заперты в Черном море. Через проливы им не пройти.

– Зачем прорываться через проливы, напрямую, с Кавказа значительно ближе, – бросил он.

– Но придется идти через Турцию или Иран, – еще больше удивился я.

– Можно попросить их пропустить наши войска, а можно и перелететь. Не станут же они сбивать наши самолеты. Турки и персы несколько раз подумают, прежде чем решатся отказать соседу, – отпарировал отец, – и вообще, я говорю о возможностях. До войны, надеюсь, дело не дойдет.

Раз он так говорил, значит, у него в голове уже сложились какие-то планы. Я задал мучивший меня в последние дни вопрос: «Почему американцы не вмешались своими вооруженными силами в Венгрии?»

– Все произошло так быстро, что они, возможно, просто не успели. К тому же их и не приглашали. Американцам нельзя, конечно, верить на слово, они уважают только силу, но они неофициально заверили нас, что не полезут в венгерские дела вооруженными силами или прямыми поставками вооружения. Они относят Венгрию к сфере наших интересов, – задумчиво произнес отец.

– Конечно, нельзя им верить на слово, – повторил он, – но они не вмешались. Или просто не успели?…

– Если американцы проявили такое понимание, то вправе ли мы теперь вмешиваться в Египте? – настаивал я.

Отец ответил, что формально мы на одной стороне с США. Они тоже выступают за скорейшую ликвидацию конфликта. «На словах. Вот и будем действовать вместе, – отец уже улыбнулся. – Посмотрим, кто только говорит, а кто готов помочь по-настоящему».

5 ноября газеты сообщили о высадке десантов в Египте: Порт-Саиде, Порт-Фуаде, Габане и на аэродроме Эль-Гамалия. Бодряческая информация пресс-службы египетской армии об уничтожении врага никого не вводила в заблуждение.

Одновременно в Москве опубликовали обращение главы советского правительства Николая Александровича Булганина к руководителям стран-агрессоров: Антони Идену, Ги Молле и Бен Гуриону. В отличие от предыдущего заявления, этот документ целиком написал отец. Звучал он резко, предупреждал, что, казалось бы, локальный конфликт может перерасти в третью мировую войну. Советский Союз предлагал в первую очередь США, а также и другим членам ООН использовать совместно вооруженные силы для прекращения кровопролития. Со своей стороны, мы заявляли, что, независимо от решения других стран, готовы к применению силы.

Отец не любил ультиматумов. Тут нетрудно и ошибиться. На сей раз он демонстрировал жесткость, но главное содержалось в инструкциях советским послам. При передаче обращения адресату им предписали на словах добавить, что шутить в Москве не намерены, ракеты, о которых отец рассказывал Идену, находятся на своих позициях и готовы к делу. Ждать бесконечно мы не станем. Срок для принятия решения определялся, я уж точно не помню, то ли в двадцать четыре, то ли в сорок восемь часов.

Одновременно ушло обращение к президенту США. Мы настойчиво, я бы сказал, назойливо предлагали по примеру Второй мировой войны начать совместные боевые действия против агрессоров. Только теперь – против союзников США. Отец надеялся, что ему удастся загнать Эйзенхауэра в угол. Он ценил его как честного, умного человека и военачальника, но ни во что не ставил как политика.

Не оставил отец без внимания и ООН. Министр иностранных дел Д. Т. Шепилов обратился к Председателю Совета Безопасности Джелалу Абдоху с предложением выдвинуть агрессорам ультиматум, потребовать прекратить военные действия в течение 12 часов. Для наказания агрессора в случае неподчинения Шепилов сообщал о готовности Советского Союза предоставить в распоряжение ООН свои военно-воздушные и военно-морские силы.

Все эти документы родились в голове отца. Под ними лишь расписались министр иностранных дел и Председатель Совета министров. Подпись Шепилова у отца не вызывала особых эмоций, он министр, исполнитель. Да и вообще, они вместе неплохо сработались. А вот то, что под посланиями главам правительств и государств стояла подпись Булганина, у отца вызвало ревность. В мире все обсуждали инициативу Булганина. Это, конечно, мелочь, но она уже не раз давала о себе знать.

Решил отец использовать и способ давления, совсем для нас непривычный, – организовать демонстрации протеста у зданий посольств Великобритании, Франции и Израиля.

В Москве демонстранты скандировали: «Руки прочь от Египта». В районе Суэца продолжались бои.

Отец ожидал ответа на свое послание. Нервничал. Он не исключал, что его угрозы не подействуют. В качестве следующего шага оставалась переброска в район боевых действий воздушно-десантных частей. Лондон и Париж хранили молчание. Позвонил Жуков, сказал, что в Генеральном штабе проработали вариант воздушного десанта. Результаты оказались неутешительными. Даже если Турция и Иран не воспрепятствуют пролету самолетов, перебросить достаточное количество войск и вооружения, наладить их снабжение при наличном парке самолетов не удастся.

Вместительные самолеты у нас отсутствовали. Ил-12 едва набирал два десятка человек, а о переброске по воздуху тяжелой техники не приходилось и мечтать. В столкновении с экспедиционными войсками союзников, обеспечиваемыми всем необходимым господствующим в Средиземном море англо-французским флотом, мы обречены на поражение.

Отец согласился с Жуковым – если он говорит, то проверять нечего. Они хорошо знали друг друга. За плечами остались почти двадцать лет знакомства. За долгие годы войны они встречались не раз. И под Сталинградом, и на Курской дуге. Жуков там представлял Ставку Верховного Главнокомандования, а отец трудился в должности члена Военного совета фронта.

В командование фронтом, где служил отец, переименованным в Первый Украинский, Жуков вступил, когда в 1944 году под автоматными очередями в случайной засаде погиб генерал Ватутин. Вскоре после освобождения Киева.

В 1945-м Жуков, направлявшийся к месту нового назначения на Первый Белорусский фронт, брать Берлин, накоротке повстречался с отцом в Киеве. Тогда-то, в предвкушении победы, он пообещал на обратном пути в Москву завезти к нему в железной клетке плененного Адольфа Гитлера. Фюрер, когда принимал яд, как будто догадывался о приготовленной ему участи.

После войны обоих ждала опала. Маршал попал на Украину, теперь он командовал Одесским военным округом. Отец же, потерявший пост Первого секретаря ЦК, не раз наезжал туда в качестве Председателя Совета министров республики.

После смерти Сталина Жукова по инициативе отца назначили сначала заместителем военного министра, а затем и министром.

Сейчас они оба, Первый секретарь ЦК и глава военного ведомства, бесплодно ломали голову, как помочь не столь уж далекому, но так трудно достижимому Египту. Воздушный десант отпадал.

Оставалось уповать на обращение, направленное в Лондон, Париж и Тель-Авив. Ожидание становилось нестерпимым.

Что в этот момент действительно происходило в западных столицах, судить не мне. Расскажу, как все виделось глазами отца. Вашингтон, как он и ожидал, оставил без внимания его предложение о совместных военных действиях.

А вот в Лондоне и Париже послание произвело эффект разорвавшейся бомбы. Ги Молле, как рассказывал отец, подняли с постели. Прочитав официальный текст, а главное, сопровождавший его комментарий с конкретными подсчетами, сколько ядерных зарядов потребуется для уничтожения Франции, премьер-министр, не одеваясь, в пижаме бросился к телефону звонить в Лондон. В британской столице царила такая же нервозная обстановка. Откуда дошли до отца столь интимные подробности, он не рассказывал, но в их достоверности не сомневался. Возможно, это заслуга Кима Филби или других, пока неизвестных нам, советских разведчиков.

Всю ночь продолжались консультации, и так и сяк прикидывали, насколько реальна угроза вмешательства Советского Союза, применения им атомного оружия. После заявления Вашингтона о своем невмешательстве они остались одни. Иден вспоминал рассказы отца о новых советских ракетах, склонялся к мнению о неоправданности риска. Ги Молле позволил себя уговорить. Решение о прекращении огня договорились объявить одновременно в Лондоне и Париже 6 ноября, до истечения срока, установленного Москвой.

В канун праздника, 6 ноября, отец продолжал мерить шагами кабинет. Наконец пытка неизвестностью сменилась облегчением – пришло сообщение о выступлении премьер-министра Великобритании Антони Идена в Палате общин. Он заявил, что задачи, поставленные перед английскими войсками, высадившимися в зоне Суэцкого канала, в основном выполнены, а посему во избежание дальнейшего кровопролития Королевское правительство приняло решение о прекращении огня с ноля часов 7 ноября 1956 года. С аналогичным заявлением выступил премьер Французской Республики Ги Молле.

Эти сообщения стали лучшими подарками отцу к празднику – 39-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

Прекращение огня в результате нашего послания произвело на отца сильнейшее впечатление. Он чрезвычайно гордился своей победой. В будущем он еще не раз вернется к апробированной им методе. Еще не раз ему придется прибегать к подобной аргументации во время возникающих одно за другим обострениях вокруг Сирии, Ирана, Иордании и опять Сирии и Ирака. К счастью, все эти кризисы не столь крупного масштаба. Большинство из них остались в памяти только историков-профессионалов.

И еще. Отец убедился, сколь сильное воздействие оказывает одно упоминание о ракетах с атомными зарядами. Из этого последовали сразу два вывода: работу над ракетами следует всемерно форсировать и совсем необязательно иметь много ракет. Достаточно заявить о них. Подобный блеф сам по себе оказался эффективным средством давления.

Выбранная им тактика, ибо блеф нельзя считать стратегией, требовала тщательного сокрытия количества и мест расположения ракет. Никакого «открытого неба»! Никакой воздушной разведки над нашей территорией! Именно поэтому отца особенно беспокоили пролеты через нашу территорию пока неопознанного высотного разведчика. Последствия Суэца оказывали свое влияние практически все последующие годы, их отзвук можно услышать даже в дипломатической канонаде, раздававшейся в период Карибского кризиса.

Несмотря на заявление о прекращении огня, бои в Порт-Саиде 7 ноября не прекратились, более того, в них приняли участие даже танки. Экспедиционные войска стремились захватить позиции повыгоднее – кто знает, когда наступит час возвращения домой. Стрельба стихла только на следующий день.