Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Израиль праздновал победу: тут и разгром численно превосходящей египетской армии, и приобретение новых территорий на Синайском полуострове, и огромные трофеи. Они оказались столь велики, что даже советская благовоспитанная пресса не посмела промолчать. Египетская армия потеряла большую часть тяжелого вооружения, поставленного ей из Чехословакии и СССР. В том числе почти все танки и бронетранспортеры. Солдаты их попросту побросали и разбежались.

Американские эксперты оценивали стоимость захваченного израильской армией оружия в пятьдесят миллионов долларов. По тем временам – огромная цифра. Египтяне пытались сделать хорошую мину и в свою очередь, не отрицая потерь, соглашались на тридцать танков Т-34 и пятьдесят бронетранспортеров – неисправных, непригодных к дальнейшей эксплуатации. Так, металлолом.

По Москве пополз слух, что израильтяне после окончания боевых действий обратились к советскому правительству с запросом о заключении соглашения на поставку запасных частей к танкам. А может быть, это и не анекдот: наши отношения в те годы еще окончательно не прервались.

Отец более спокойно, чем я, отнесся к постигшему Насера поражению. Он пояснял, что египтяне только осваивают танки, не знают ни материальной части, ни тактики. Не мудрено, что они поддались панике, бежали при первых ударах хорошо обученной современной израильской армии. В ней служит много офицеров и солдат, накопивших боевой опыт в рядах союзников во время войны с фашистами.

– Их надо учить. Со временем и они научатся владеть новейшим оружием. Тогда Израилю с ними не справиться, ведь арабов пятьдесят миллионов, – продолжал отец. – Сейчас вновь придется помогать, восполнять потери, ничего не поделаешь.

Отец ошибся: ни длительные тренировки, ни современное вооружение не научили арабов современной войне.

Весь ноябрь и начало декабря отец дожимал англичан и французов, пытался выдавить экспедиционные войска из «тюбика» Суэцкого канала.

Ему пришла в голову идея пригрозить посылкой наших «добровольцев», как это происходило во время войны в Испании с Франко. С египетскими войсками оккупанты не считались, они не представляли угрозы, а вот перспектива появления в районе столкновения третьей силы – обученных советских добровольцев – не могла не заставить задуматься. Соответствующее заявление поручили опубликовать ТАСС.

В заявлении говорилось: если агрессоры не выведут свои войска с захваченных территорий, то компетентные органы Советского Союза не станут препятствовать выезду в Египет добровольцев, желающих помочь дружественному народу в борьбе против колонизаторов.

На мой вопрос, как же это люди доберутся до места назначения, отец довольно легкомысленно ответил: «Морем». Он, видимо, об этом всерьез не задумывался и после минутного размышления добавил: «Там много людей не потребуется, нужны специалисты: летчики, танкисты. А потом еще… Я думаю, вообще до этого дело не дойдет».

В нашей стране заявление ТАСС восприняли серьезно, началась запись желающих проучить зарвавшихся империалистов, помочь братьям арабам. Даже в Энергетическом институте, где я учился, отыскались охотники.

Кризис, исчерпав энергию, выдыхался. 22 декабря, незадолго до Рождества, в самый короткий день в году, пришло сообщение о завершении эвакуации английских и французских войск. Египет, празднуя победу, ликовал. В Лондоне подводили итоги. Сразу после наступления нового 1957 года Антони Иден подал в отставку. На посту главы кабинета его сменил Гарольд Макмиллан.

13 ноября министр национальной обороны Польши маршал Войска Польского Константин Рокоссовский подал в отставку со всех постов. Польское правительство на прощание наградило военачальника орденом и, не мешкая, отправило в Советский Союз. На его место назначили лишь недавно вышедшего из тюрьмы Мариана Спихальского. Отца не удивил такой поворот событий, но информацию о новом министре обороны Польши он воспринял настороженно. Конечно, Спихальский – человек Гомулки, но, считал отец, длительное заключение вряд ли укрепило дружеские чувства генерала к Советскому Союзу. Как он поведет себя, заполучив в свои руки власть над многотысячной, хорошо вооруженной армией? Сомнения вскоре рассеялись, дружба с Гомулкой лучше всяких донесений разведки свидетельствовала: беспокоиться не о чем.

Как бы в ответ на незваный октябрьский визит Булганина и отца в Варшаву в Москву в ноябре вылетела представительная делегация: Владислав Гомулка, Юзеф Циранкевич и Александр Завадский. Ее встречали с невообразимой помпой и сердечным радушием. Переговоры, продолжавшиеся три дня, завершились к полному удовлетворению гостей. В совместном заявлении торжественно декларировалось, что Советский Союз соглашается погасить долг (и немалый) Польской Народной Республике по состоянию на 1 ноября 1956 года. Одновременно отмечалось, что отныне ликвидируются все скидки на цену силезского угля. Их в свое время установил Сталин, как бы в компенсацию за кровь, пролитую советскими людьми при освобождении Польши от фашистов.

Не обошлось и без накладок. Отношения СССР и Запада тогда напряглись до предела: они нас поливали грязью за «подавление восстания в Венгрии», мы их обливали помоями за «агрессию Англии, Франции и Израиля против Египта». Ни та, ни другая сторона не стеснялась в подборе выражений, чем хлестче, тем лучше.

17 ноября 1956 года в раззолоченном Георгиевском, самом главном зале Кремля советское правительство давало полякам прощальный прием. Столы ломились от закусок, в торцах каждого из них выстроились шеренги бутылок с коньяком, водкой, грузинскими винами, нарзаном, боржоми. Отец на сей раз приказал кремлевским службам не скупиться. Отношения с Польшей того стоили.

Прием катился по накатанной колее: ели, пили, шутили, отец знакомил Гомулку с советскими знаменитостями: музыкантами, актерами, писателями. Начал его по свойски звать Веслав. Обращение по имени для отца являлось не панибратством, а проявлением высшей степени доверия, обычно, даже к ближайшим коллегам и помощникам он обращался по фамилии, реже по имени и отчеству.

Наступило время обмена заключительными тостами. Все с напряжением ждали, что скажет отец. После поражения мятежа в Венгрии он еще не выступал на публике и, естественно, не мог обойти ни Венгерских событий, ни войну в Египте. Всех интересовало и то, как на его слова отреагируют присутствовавшие в зале западные послы. Их поведением дирижировал посол США Чарльз «Чип» Болен.

По протоколу, на приеме первым выступал Гомулка. Вслед за ним взял слово отец. Он, как полагается, начал с успехов в Народной Польше, отметил укрепление позиций нового польского руководства. Отец говорил монотонно, не отрывая глаз от текста, сегодня он воздерживался от ставших уже привычными импровизаций.

Слова отца о Венгрии прозвучали относительно нейтрально, он вскользь коснулся происшедших там событий и заговорил о «нерушимой польско-советской дружбе». Болен слушал с каменным лицом. Послы Англии, Франции и Израиля то и дело бросали на него быстрые взгляды.

После слов отца: «Разбойничье нападение Англии, Франции и их марионетки Израиля на Египет является отчаянной попыткой колонизаторов возвратить утраченные позиции, запугать силой народы независимых стран. Но теперь уже не те времена, когда можно было захватывать слабые страны»,[36]36
  Цитирую по газете «Известия», 18 ноября 1956.


[Закрыть] Болен еле заметно повел головой и, не оглядываясь по сторонам, демонстративно направился к выходу. За ним потянулись послы Англии, Франции, Израиля, других западных стран.

То, что ушли послы стран, названных поименно агрессорами, естественно и соответствовало всем международным правилам, а вот поведение Болена противоречило заявлениям президента США Эйзенхауэра, осудившего агрессию против Египта.

Пока в Георгиевском зале происходили неприятные перемещения, отец заканчивал читать текст. Он краем глаза следил за происходившим. Наконец он провозгласил тост за дружбу, все начали чокаться. Однако настроение и ему, и гостям Болен со своей командой подпортили изрядно.

На следующий день, 18 ноября, Гомулка давал в посольстве Польши ответный прием. Все шло размеренно, по протоколу, но присутствовавшие напряженно ждали заключительных тостов, то и дело поглядывали на стоявшего особняком Болена и кучковавшихся вокруг него послов трех стран – «героев» Суэцкой эпопеи.

Обмен речами начинался с отца, в посольстве он гость. Подойдя к микрофону, отец покопался в боковом кармане пиджака, вытащил оттуда сложенные вдвое маленькие, в полстранички, белые листочки. Потом из другого кармана достал футляр, вынул из него очки в тонкой золоченой оправе, водрузил их на нос, развернул листочки и обвел взглядом зал. Слушатели прекратили стучать вилками, поставили тарелки и бокалы на столы. Можно начинать.

– Не может быть такого вопроса: «Нужно ли мирное сосуществование различных государств?» – размеренно, без особого выражения читал отец заранее заготовленный текст. – Сосуществование – это признанный факт того, что есть налицо. (Не могу удержаться, эта фраза не делает чести лучшим журналистским перьям страны, собранным в его пресс-группе.) Мы говорим представителям капиталистических стран: если хотите, можете ходить к нам в гости, не хотите, можете не ходить. Нас это особенно не огорчит. Но сосуществовать нам необходимо… Мы, ленинцы, убеждены, что наш общественный строй – социализм – в конечном счете, победит капитализм. Такова логика исторического развития человечества.

– Когда представители буржуазного мира говорят о венгерских событиях, они употребляют различные слова: «о советской агрессии», «о вмешательстве во внутренние дела других стран» и тому подобное, – продолжал отец. – Но когда речь заходит об агрессии колонизаторов против Египта, то это, по их утверждениям, оказывается не война, а всего лишь невинные «полицейские мероприятия» с целью наведения «порядка» в этой стране. Но теперь все видят, что это за «мероприятия» и какие «порядки» там наводятся. Это мероприятия колонизаторов по наведению колониальных порядков в Египте… Теперь не те времена, когда колонизаторы могли навязывать свою волю народам.

Болен и стоявшие рядом послы «стран-колонизаторов» стояли недвижно с непроницаемыми лицами. Покинуть демонстративно зал в этот момент они не могли, отец не назвал ни одной из стран, и их уход означал бы, что они приняли слова отца на свой счет: как говорится, «На воре шапка горит!». Такое в дипломатии недопустимо.

– Поскольку мы живем с капиталистическими государствами на одной планете, нам надо повседневно искать все новые способы развития мирного сосуществования. Мы думаем, что руководители Англии, Франции и Израиля трезво взвесят все обстоятельства и выведут свои войска из Египта. Надо требовать и добиваться немедленного вывода войск агрессоров из Египта.[37]37
  Цитирую по газете «Известия», 20 ноября 1956.


[Закрыть]

Болен встрепенулся, страны названы, пора… Он кивнул, окружавшим его послам, выпрямился и твердыми шагами направился к двери. Его «команда» последовала за ним.

Отец ожидал подобной реакции, но, тем не менее, она его и расстроила, и разозлила. Второй день подряд этот Болен устанавливает здесь свои порядки, а ведь он в «венгерском параграфе» не упомянул США, хотя и мог, они того заслуживали: подстрекали венгров к мятежу, обещали помощь и даже свое военное вмешательство.

На мгновение эмоции возобладали, отец зло бросил в спину Болену: «Не от вас зависит, существуем мы или нет. Если мы вам не нравимся, не принимайте наших приглашений и не приглашайте нас на приемы к себе в посольства. Нравится вам или нет, но история на нашей стороне. Мы вас похороним».

Болен его слов не услышал, в этот момент он уже скрылся за дверью. Отец взял себя в руки и продолжил речь, заговорил о дружбе с Польшей, о единстве социалистического лагеря.

Вслед за отцом выступил Гомулка. Но журналисты их больше не слушали. Они получили более, чем даже ожидали. Болен с союзниками не только покинули прием, это уже стало рутиной, но и спровоцировали отца такую сочную фразу вдогонку. «Сочную фразу» на следующий день растиражировали все мировые агентства, а потом ее «препарировали» специалисты «черной пропаганды». Им и выдумывать почти ничего не пришлось. Отец сам подарил им отличную «страшилку» о самом себе. Специалисты только почти незаметно ее подправили, на место абстрактного «капитализма» поставили конкретных «американцев».

Отредактированное пресс-группой выступление отца на следующий день поместили все советские газеты. «Мы вас похороним» в них отсутствовало. И отец, и его помощники из редакционной группы сочли эти слова недопустимо агрессивными, в чем-то вульгарными, и попросту выбросили их из переданного в газеты окончательного текста. Если бы отец предвидел или ему бы подсказали многоопытные газетчики, какие пропагандистские дивиденды можно извлечь из этих трех произнесенных в запале слов: «Мы вас похороним», наверное, они бы что-либо придумали. К примеру, оставили их в тексте, а дальше добавили бы что-то вроде «народы мира все вместе похоронят капитализм и его порождение – империализм». Не знаю, помогло бы такое редактирование? Не зря говорится: «Слово не воробей, вылетит – не поймаешь». Но они и не пытались его поймать, сделали вид, что «неудобные» слова никогда и не произносились. Профессионалам такое не прощают, но отец простил. Никого не уволил и даже никому не выговорил.

Отец не уникален, подобные «ляпы» можно найти практически у любого мирового политика. В большей части они проходят бесследно, но если за них берутся профессионалы…

Потрясения, даже самые глубокие, не могут длиться бесконечно. Политические бури, всколыхнувшие весь мир, поставившие противостоящие группировки на грань столкновения, постепенно стихали.

В начале 1957 года отец наконец смог вернуться к главным для него проблемам: попытаться стронуть с места глыбу нашей экономики, подтолкнуть, заставить двигаться порезвее колесики и шатуны заржавевшего государственного механизма. Он давно примеривался, как бы перекроить неповоротливую централизованную управляющую структуру, когда за каждой мелочью приходится тащиться в Москву, неделями выбивать, согласовывать, выискивать ведомственных партнеров по всей стране. Помню, в те дни отец всем желающим слушать растолковывал, как для угольных транспортеров, производимых в Донбассе, ленту везут из Владивостока. Так удобнее министерству. Этот сюжет он увидел в киножурнале «Наука и техника», его отец смотрел регулярно, с детским любопытством впитывал новые идеи и нередко после просмотра звонил соответствующему министру. Так произошло и на этот раз. Киноэпизод оказался как соль на рану. Диктор возмущался: куда экономичнее наладить производство ленты тут же, по соседству, в регионе. Но… Москва не позволяет. Отец был солидарен с диктором. Сегодняшние методы управления из центра через множество министерств представлялись ему совершенно не приспособленными к динамично развивающемуся хозяйству. Отец рассуждал просто: чтобы руководить, надо знать, чтобы знать, надо пощупать самому, повариться в котле каждодневных проблем.

Не случайно он считал для себя необходимыми поездки по стране. Через толстый слой лакировки он старался сам разглядеть истинное положение дел. За долгие годы нахождения на самой вершине пирамиды власти отец привык к показухе, как мог, боролся с ней, но сознавал, что искоренить ее ему не по силам. Усвоил он и другое нехитрое правило: показуха приукрашивает действительность, но не в состоянии изменить ее. Требуется только научиться смотреть, делая соответствующую поправку. Тогда кое-что удастся разглядеть. Иногда у него получалось, порой нет.

В том, что из московских кабинетов невозможно хоть как-то представить себе нужды далеких заводов и шахт, разобраться в паутине взаимосвязей в регионах, он не сомневался. И вообще, он не любил бюрократов. Руководителя он стремился пересадить поближе к производителю, заставить его окунуться в реальную жизнь. Так начиналась эпоха перемещений и пересаживаний. Отцу казалось – решение нашлось, им овладела мысль вернуться к старой, еще ленинской системе совнархозов, региональному управлению, оставив за центром лишь дирижерские функции. В тот год «возвращение к ленинским нормам» только начиналось, словосочетание звучало в диковинку.

Всю зиму отец работал над проектом реформы. Обсуждал с учеными и хозяйственниками, директорами заводов и председателями колхозов, облекал еще вчера расплывчатые мысли в формулировки пунктов постановления.

К концу марта работа закончилась, подготовленный документ решили обсудить на Президиуме ЦК. Не все его члены поддерживали идеи отца.

Представители центральных органов, в первую очередь Госплан и министерства, заняли глухую оборону. Одни просто роптали, другие предрекали развал народного хозяйства, наступление хаоса. На местах относились иначе, там и хозяйственные руководители, и партийная власть стояли за нововведение: они получали в свои руки реальную власть.

Отцу удалось добиться своего: 30 марта газеты опубликовали постановление Центрального комитета КПСС и Совета министров СССР, представлявшее на всенародное обсуждение развернутые многостраничные тезисы доклада Н.С. Хрущева «О дальнейшем совершенствовании организации управления промышленностью и строительством». В начале мая на очередной сессии Верховного Совета СССР им предстояло обрести статус закона. О том, насколько бурно происходили обсуждения, говорило освобождение накануне сессии Байбакова от обязанностей председателя Госплана СССР. Он выделялся даже среди самых яростных противников нововведений отца. Вскоре Байбаков, которого, несмотря на противоборство, отец высоко ценил как опытного хозяйственника и знающего нефтяника, уехал председателем одного из крупнейших совнархозов. В 1965 году после отставки отца он отпраздновал свою победу, подписал ликвидационные документы и, сдав совнархоз в архив истории, вернулся в Москву, в старое кресло председателя Госплана СССР. О том, что все вернется на круги своя, в 1957 году никто не подозревал. Казалось, отец победил, щупальца московского спрута обрублены намертво. Началась перестройка. Проходила она болезненно. В этой книге я не буду разбирать всю проблему, она требует отдельного исследования и уведет нас далеко в сторону.

Я же остановлюсь только на одном аспекте начавшейся реорганизации: выживании в случае ядерной войны. Тогда такая проблема рассматривалась всерьез.

Отец считал, что делегирование функций управления на места, децентрализация не только благотворно скажутся на работе народного хозяйства в мирное время, но и сделают нас более устойчивыми в случае атомного нападения.

– Если сегодня разрушить Москву, а это сделать нетрудно, – рассуждал отец, – все рухнет. Ведь каждая мелочь решается в центре, за каждым гвоздем едут в столицу. Если же центров управления несколько, то оставшиеся выживут, оправятся, а там на их базе восстановится и вся инфраструктура.

На эту тему отец задумывался давно, с конца 1953-го – начала 1954 года. Тогда речь еще не шла об управлении всем народным хозяйством, его беспокоила уязвимость наших умов, от которых зависел прогресс. Основные научные и конструкторские организации, связанные с обороной, в те годы располагались в Москве и ее окрестностях. Отец надумал их перешерстить, разогнать по стране. Рассредоточение научных центров по всей территории не только повысит выживаемость в ядерной войне, считал отец, но и поспособствует развитию регионов, куда переедут ученые или целые организации. В качестве примера он приводил города Урала, Сибири, Средней Азии, приютившие в начале войны эвакуированные заводы. Из захолустья они в считанные годы превратились в серьезные индустриальные центры.

В первую очередь отца беспокоили ракеты. За ними будущее, считал он, и самолеты, и танки, и артиллерия постепенно сходят со сцены, превращаются в оружие вчерашнего дня. Возможно, преследовал он и иные цели, намеревался разрушить складывающуюся монополию Королева – единственного крупного конструктора баллистических ракет.

Разработать предложения поручили Устинову. Тот, засучив рукава, взялся за дело. Человек инициативный и энергичный, Дмитрий Федорович видел в задании Первого секретаря возможность значительного расширения и укрепления выпестованной им ракетной промышленности.

В начале 1954 года наметки доложили отцу. Предполагалось в дополнение к московскому создать еще два самостоятельных куста: один на юге, на Украине, другой на востоке, на Урале, с перспективой дальнейшего продвижения в Сибирь. Создавались структуры, способные функционировать автономно – от проектирования всех компонентов ракеты до их изготовления. Выбрали города, наметили площадки под строительство научно-исследовательских институтов, конструкторских бюро, испытательных баз. Для осуществления проекта требовались немалые средства, счет шел на десятки миллиардов рублей и не один год напряженного труда.

Обычно, чтобы выжать из отца дополнительные капиталовложения на военные нужды, Устинову приходилось потрудиться. На сей раз, одобрив представленные проекты, отец не стал требовать иных, урезанных вариантов.

Расставшись с Устиновым, отец позвонил Королеву, пригласил его заехать в удобное время в ЦК посоветоваться по важному вопросу. Королев знал, о чем пойдет речь: подготовка предложений о развитии и рассредоточении ракетной промышленности проходила с его участием. Расширение фронта работ не могло не радовать Сергея Павловича. Однако появились и опасения: любимое дело уходило из рук хозяина, расплывалось, становилось неподконтрольным. Конкуренции Королев не боялся, но и не терпел конкурентов. И теперь его очень заботило, как встанут фигуры на доске. Он не собирался отпускать вожжи. Надо так расставить людей, чтобы потом не жалеть. Эту задачу он считал главной. Именно о кадрах и хотел посоветоваться с ним отец.

Сергей Павлович считал, что для скорейшего создания новых предприятий в качестве материнского ядра следует принять существующие московские организации, а на периферии учредить их филиалы. Послать туда опытных специалистов, с их помощью сократится переходный период, быстрее наладится дело. Вокруг московских корифеев соберутся коллективы, люди подучатся, и работа пойдет. В местных вузах он предлагал открыть специальные факультеты по ракетной технике, чтобы оттуда черпать кадры. Не посылать же молодых специалистов из Москвы, каждому потребуется квартира, и не всякий еще поедет. Он рисовал диспозицию новых КБ и заводов, как главнокомандующий разворачивает свои армии и корпуса перед решительным сражением. Проглядывало в нем что-то от Жукова. И дело не только в небольшом росте, схожей кряжистости фигуры. Главное, наверное, в глазах: в них светилась неодолимая уверенность в себе, решимость и сознание своего предназначения повелевать.

Отец любовался одержимостью Сергея Павловича, но согласился с ним не во всем, возразил против филиалов. Он считал, что вновь создаваемые организации должны стать целиком самостоятельными: и финансово, и тематически.

– Знаю я вас, сбросите туда второстепенную работу, и останутся они на всю жизнь в подсобниках. Мы хотим создать вам конкурентов, чтобы заснуть не давали, – пошутил отец.

Королев не спорил. Мнение отца разузнал заранее, но на всякий случай решил запустить пробный шар.

Руководителем южного комплекса Устинов рекомендовал Михаила Кузьмича Янгеля, опытного конструктора, прошедшего большую школу в авиации. После войны он проработал некоторое время с Королевым, но они не сработались.

Предложение Устинова возглавить новое дело, уехать из Москвы Михаилу Кузьмичу показалось заманчивым, там он станет сам себе хозяином, сможет работать без помех, вести «свою линию». Руки давно чесались по большому делу. Он согласился без колебаний.

Отец поинтересовался мнением Королева о Янгеле, в первую очередь, как о конструкторе и ученом. Да и человеческие качества играли не последнюю роль. Королев, без сомнения, видел в Янгеле будущего конкурента. По своей натуре человек прямой и не просто честный и справедливый, но и щепетильный, он не счел возможным хитрить, сказал, что считает кандидатуру Янгеля подходящей.

На восточный куст Королев посоветовал Виктора Петровича Макеева, человека молодого, но, по его мнению, подающего надежды. Правда, после окончания института он в основном занимался комсомольской работой. Сначала стал секретарем комсомольской организации конструкторского бюро у Королева, затем перешел инструктором в Центральный комитет Всесоюзного комсомола. Там он курировал далекие от ракет металлургические заводы, угольные шахты. Съездил на Олимпийские игры в Хельсинки, где вел политическую работу среди борцов. В 1954 году Макеев вернулся к Королеву. В глазах отца молодость кандидата не служила препятствием, наоборот, он ее считал существенным преимуществом. Когда все впереди, сил невпроворот – любые дела по плечу, считал отец.

Отец попросил Королева проработать предложение с Устиновым. Если договорятся, то с богом. Королев промолчал. Он уже обсудил кандидатуру с Дмитрием Федоровичем. Тот крепко держал в руках кадровые вопросы и не простил бы Сергею Павловичу самодеятельности.

Летом 1955 года Макеев стал главным конструктором нового ракетного предприятия в Миассе на Южном Урале.

Янгелю выделили крупный завод на Украине. Его оборудование вывезли в счет репарации из Германии. Там на нем делали автомобили, знаменитые БМВ и «Хорхи». Поначалу планировалось подобное производство и у нас. Затем решили, что нужнее трактора. А вот теперь к тракторам добавились ракеты. Об автомобилях и не вспоминали.

В июле 1954 года Михаил Кузьмич возглавил новое конструкторское бюро, ему же подчинили и завод. Янгелю поручили сопровождение серийного производства Р-5 и одновременно разработку ракет, по нынешней терминологии, средней дальности. Не один отец считал, что Р-5, способная покрыть расстояние в 1 200 км, хороша, но надо бы увеличить дальность полета, чтобы не тащить старты к самим границам, рассредоточить их по большей территории, сделать менее уязвимыми при нападении с воздуха.

Об этом отец говорил с Янгелем, когда принимал его перед назначением главным конструктором. Раньше они не встречались, и отец захотел познакомиться с кандидатом, посмотреть, чем он дышит.

Янгель сказал, что поставленная задача реализуема, у него есть конструкторские задумки. Можно быстро сделать ракету с дальностью около 2 000 км. Он особо подчеркивал необходимость создания оружия, удобного в эксплуатации в строевых частях. Отцу его подход понравился. Собеседник не гнался за рекордами, что толку в уникальном изделии, если работать с ним могут только сами создатели. Будущее показало: Янгель не бросал слов на ветер, его конструкторское бюро впоследствии прославилось технологичностью конструкций, высокими эксплуатационными характеристиками ракет.

Королев делал свои ракеты на выбранных еще немцами для ФАУ-2 традиционных компонентах – жидком кислороде и спирте. Потом спирт заменили на керосин.

Докладывая отцу, Янгель подчеркнул, что работа с жидким кислородом в войсках вызывает немало осложнений. Он считал, что кислородная ракета никогда не превратится в оружие. Войска ее не освоят.

По мнению Янгеля, солдатское оружие должно заправляться чем-то не столь экзотическим. В своих ракетах он собирался использовать азотную кислоту. Она, правда, агрессивна, ядовита, но при соблюдении мер безопасности работать с ней можно.

Первой разработке молодого коллектива присвоили шифр Р-12. Летные испытания намечались на середину 1957 года. Удержать Янгеля в узде Королеву не удалось. Вновь назначенный главный конструктор с первых шагов дал понять, что не потерпит ничьей опеки. В ближайшие годы им предстояло стать жесткими конкурентами.

С Виктором Петровичем Макеевым обстояло иначе. Молодой человек (коллеги главного конструктора шутливо прозвали его пионером), выросший в конструкторском бюро Королева, естественно, видел в нем своего учителя и наставника. Сергей Павлович пестовал Макеева как мог. Он подарил ему часть своей тематики. Правда, не очень видную – баллистические ракеты малой дальности, до двух-трех сотен километров, так называемые оперативно-тактические. Они только отвлекали Королева от более интересных дел – межконтинентальной ракеты, а главное, от прорыва в космос.

С маленькой ракетой забот не меньше, чем с большой. Непрестижная не означает неважная. Родоначальница этого направления подвижная самоходная установка Р-11, выделенная в приданое молодежному КБ, стала одной из основных ракет этого класса в армии. Многие годы ее модифицировали, улучшали, переделывали, но не снимали с вооружения.

За ней пошли новые комплексы, сначала следующая по проторенному учителем пути Р-13, а потом все более самостоятельные. В том числе Р-17, ставшая известной миру под натовским шифром СКАД. Единственная нашедшая применение советская баллистическая ракета. В войне 1991 года Ирак атаковал ракетами Р-17 Израиль и Саудовскую Аравию. К счастью, не очень успешно.

Но Макеев обрел свое имя не на сухопутье. Славу ему принесли баллистические ракеты для подводных лодок. Вначале подводные корабли находились на положении золушек, их оснащали той же Р-11. Делать специальную флотскую ракету казалось нерациональной тратой усилий. Ни Генеральный штаб, ни Устинов, ни Королев не считали эту ветвь ракетной техники особенно перспективной. К тому же флот предъявлял требования жесткие: там и соленая вода, и качка, и многое другое, о чем на земле и не слыхивали. Сергей Павлович с легким сердцем уступил морское поприще Макееву.

Прошли десятилетия. Из «пионера» Виктор Петрович Макеев превратился в маститого конструктора, стал академиком. В его конструкторском бюро родилось самостоятельное морское, и не только морское, направление в отечественной ракетной технике. Конкуренции своему учителю он при жизни Королева никогда не составлял, выбирал тропки, далекие от сферы интересов Сергея Павловича.

Пока отец готовился к одному из серьезнейших испытаний за всю свою карьеру – созданию совнархозов, Королев заканчивал приготовления к первому старту Р-7. Оба события выпали на май 1957 года. Старт «семерки» не раз откладывался из-за постоянно возникавших неполадок, переползал с одной даты на другую. Наконец установили последний срок. Как-то вечером отец невзначай сказал мне, что испытание межконтинентальной ракеты назначено ориентировочно на первые числа мая. С того дня я с нетерпением ждал: когда же? Волновался, переживал, надоел отцу расспросами.

Как идут дела, отец и сам не очень представлял. Он считал, что излишнее внимание начальства при подготовке к испытаниям ничего, кроме вреда, не принесет. Звонки сверху нервируют, даже если высокий абонент на том конце провода советует не торопиться. В спешке можно что-то упустить, а в таком деле каждая мелочь становится решающей. Любая промашка, небрежность оборачивается катастрофой. Да и чем он может помочь? Дело за инженерами, за специалистами.