Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Попросили союзников попытаться придраться к чему-нибудь и провести досмотр. Но и тут ничего не вышло, капитаны не давали повода для принятия решительных мер, поверхностный осмотр подтверждал – на борту сельскохозяйственные машины, именно то, что указано в судовых документах. Дотошные цэрэушники произвели подсчет. Оказалось: в июле того года на Кубу пришло тридцать судов под советским флагом против пятнадцати в прошлом. Дальше – больше, в августе их уже стало пятьдесят пять, против двенадцати в том же месяце 1961 года, в сентябре – шестьдесят шесть, а только за первую половину октября насчитывали их около сорока. По нашим данным, в июле десять кораблей, доставивших военные грузы, отшвартовались в кубинских портах, первой 26 июля пришла «Мария Ульянова». Всего же в операции принимали участие восемьдесят пять кораблей, совершивших за два с половиной месяца двести сорок три рейса.

Так что ЦРУ ошиблось не намного.

Кубинцы ощутили силу. На митинге, состоявшемся по случаю празднования годовщины штурма казарм Монкада, Фидель выступил с многочасовой эмоциональной речью. В ней он пригрозил США, что любое нападение на Кубу будет означать начало новой мировой войны, сослался на поддержку и помощь, оказываемую социалистическими странами и особенно Советским Союзом. Он проболтался, любой намек в те дни таил в себе опасность.

Алексеев, назначенный послом СССР на Кубу 12 июня, смог выбраться туда лишь 13 августа. Сначала на него навалились переговоры с Раулем Кастро. Затем оказалось, что без него не может обойтись никто: ни Центральный комитет, ни Министерство обороны, ни КГБ, – всем требовалась информация о Кубе, советы, справки.

Прибыв в Гавану, Алексеев передал Фиделю привезенный с собой еще один вариант текста соглашения о размещении ракет. Он несколько отличался от того, который парафировал в Москве Рауль. Изменения не затрагивали интересов Кубы, они только усиливали ее способность противостоять нападению за счет поставки дополнительных современных видов вооружения. Фидель оставил документ у себя. Вскоре возникли новые изменения. В результате потребовался еще один тур согласования.

Американцы не оставались в бездействии. Директор ЦРУ Джон Маккоун 10 августа предупредил президента Кеннеди о возможности появления советских ракет средней дальности на Кубе. С того момента Куба оказалась под микроскопом. Фиксировалось каждое изменение, каждый шаг. В августе отметили появление в районе порта Мариэль двенадцати советских ракетных катеров. Информация оказалась точной. В то же время зафиксировали и появление на острове зенитных ракет.

Но главного, баллистических ракет, обнаружить не удалось. Их еще на Кубе просто не было.

Директора ЦРУ Джона Маккоуна мучили мрачные предчувствия. С чего это вдруг на Кубу доставляются современнейшие средства противовоздушной и береговой обороны? Логика подсказывала: следом должны последовать главные силы, очень возможно, баллистические ракеты. Ведь именно в такой последовательности сами американцы оборудовали позиции «Торов» в Великобритании и «Юпитеров» в Турции и Италии.

Маккоун 22 августа поделился своими подозрениями с президентом. Но на прямой вопрос Джона Кеннеди о наличии ракет ему пришлось ответить отрицательно. Их пока никто не видел. На пресс-конференции в тот же день президент Кеннеди сказал, что ему ничего не известно о высадке войск государств Варшавского договора на Кубе. Однако сообщения о таинственных событиях, происходящих на острове, возбудили у него подозрения, и на следующий день он дал Совету национальной безопасности указание № 181 продумать возможную реакцию на возросшую активность «советского блока на Кубе». Было поручено изучить потенциальные военные, политические и психологические последствия размещения на Кубе ракет, способных достичь территории США, проработать военные альтернативные акции, позволяющие США уничтожить эти ракеты.

В своих рассуждениях Кеннеди исходил из глобальной стратегии, оценивал возможную инициативу отца только в свете стремления сократить разрыв в ракетно-ядерном потенциале. О том, что у Хрущева могут иметься иные, не менее мощные побудительные причины к такому шагу, ему и в голову не приходило. Кеннеди совершил ошибку в оценке нашей позиции. То, что подобные рискованные действия могут совершаться лишь для защиты от агрессии маленького народа, расположенного от Советского Союза за океаном и тремя морями, он просто не мог себе представить.

На Кубе обстановка тем временем накалялась. Операция «Мангуст» набирала силу. По всем признакам представлялось, что вторжение не за горами.

В ночь с 24 на 25 августа два неопознанных суденышка под покровом темноты подобрались к Гаване и открыли по расположенным на набережной жилым домам и отелям огонь из двадцатимиллиметровой пушки. Особого вреда подобная мухобойка принести не могла, но сам факт настораживал, просто так никто палить в соседа не станет.

Сенатор Кейпхарт призвал Кеннеди отдать приказ о вторжении на Кубу.

Президент на пресс-конференции успокаивал: «Было бы ошибкой вторгнуться на Кубу, – говорил он. – Действия подобного рода, которые могли бы явиться следствием весьма непродуманного предложения, могут привести к очень серьезным последствиям для многих людей».

Слова президента США опубликовали в Советском Союзе, но особого доверия у отца не вызвали. Разведка докладывала, что петля вокруг Кубы затягивается, американцы не успокоятся, следует ожидать решительных действий. Вот только где и когда? Отец нервничал, боялся опоздать. Он считал, что, не разрубив кубинский узел, невозможно ни сдвинуться с мертвой точки в переговорах о разоружении, ни вообще рассчитывать на ослабление напряженности в мире.

Отец, не стремившийся к обострению и без того не идеальных отношений с США, сейчас, в разгар операции, избегал любых действий, способных спровоцировать непредвиденные осложнения в любом регионе. Пожар мог вспыхнуть от малейшей искры. Поэтому, когда 31 августа американский разведчик У-2 пролетел над Сахалином, не предпринималось попыток сбить его. Сегодня трудно сказать, имелась ли такая техническая возможность. Ведь он пребывал в нашем воздушном пространстве всего девять минут.

Советское правительство ограничилось нотой протеста и удовлетворилось стандартным объяснением: из-за сильного ветра пилот сбился с курса.

Ядерные испытания, нарушение моратория, контроль и инспекции, полное и всеобщее разоружение занимали в переписке правительств двух держав и на страницах газет значительно больше места, чем Куба.

Возобновление испытаний Советским Союзом, а за ним и США сдвинуло глыбу с места, и она, постепенно разгоняясь, покатилась под гору. Если ее вовремя не придержать, то она грозила снести, расплющить любую преграду, вставшую на ее пути. Становилось все более очевидным, что зыбкие односторонние обещания, моратории не приведут к решению проблемы – необходим договор, и как можно скорее.

Отцу очень хотелось остановить испытания одним махом, заморозить развитие этой технологии, не дать возможности даже мечтать об обходных маневрах. Он продолжал скептически смотреть на предложение США загнать испытания под землю. Это позволяло продолжать гонку, но более дорогими средствами.

Пока мы только приступили к очередной серии испытаний. Она предусматривала несколько десятков взрывов, включая сверхмощные многомегатонные. Правда, в целесообразности последних отец засомневался, слишком трудно предвидеть их последствия. Эхо от прошлогоднего пятидесятисемимегатонного взрыва на Новой Земле обошло всю планету, вызвало бурю протестов, особенно в Скандинавии.

Американцы устойчиво сохраняли качественное преимущество, в их интересах было как можно раньше приостановить наши испытания.

Мы, наоборот, спешили набрать очки к моменту возобновления диалога. Догнать соперников не представлялось возможным, тут у отца иллюзий не оставалось, но он стремился получить все, что могла дать наша технология.

О возможности контроля тогда у нас всерьез не задумывались, его продолжали воспринимать как узаконенную разведку, позволяющую США удостовериться в своем многократном превосходстве. По мнению отца, такой контроль не отдалял бы нас от войны, а подталкивал к ней. Пока же американцы, примериваясь к ядерному удару по СССР, могли только догадываться, с каким ответом им придется столкнуться. В расчетах они исходили из собственных возможностей, вольно или невольно преувеличивали потенциал противника.

Убедившись в нашей слабости, они могли не удержаться от соблазна разделаться с Советским Союзом, пока он не набрал силу. По мнению отца, контроль станет эффективным только в условиях разоружения, когда возможности сторон сравняются.

25 февраля 1962 года президент Кеннеди призвал Советский Союз прекратить испытания.

В своем ответе 7 марта отец согласился только на встречу трех министров иностранных дел: США, СССР и Великобритании. До ее начала оставалось меньше недели, ни о какой серьезной подготовке, выработке новых позиций и думать не приходилось. В Женеву министры съезжались, лишь слегка освежив многократно использованные документы. Громыко привез с собой проект договора о полном и всеобщем разоружении под эффективным международным контролем. В возможность его принятия не верил никто, включая самого автора.

В ответ американцы предъявили ультиматум: или мы принимаем условия контроля, или они в последней декаде апреля приступят к испытаниям в атмосфере на островах Тихого океана. Бескомпромиссный тон послания свидетельствовал об одном – испытания начнутся.

Они возобновились 26 апреля. Все свидетельствовало о тщательной подготовке. Взрыв следовал за взрывом с перерывом в два-три дня. За полтора месяца к 10 июня их насчитали семнадцать.

17 июня их количество возросло до двадцати.

Гвоздем этой серии стали высотные взрывы. В прошедшие годы ядерные бомбы взрывали над землей и под землей, на поверхности океана и под водой. Теперь пришла очередь космоса.

О возможности взрывов за пределами атмосферы поговаривали уже давно. Сейчас американцы оправдывались необходимостью поиска способов борьбы с глобальными ракетами, которыми пригрозил отец. Правда, глобальных ракет еще никто не запускал, оставалось только догадываться, что они собой представляют. Взрыв в космосе, по предположениям специалистов, преследовал цель нарушить радиосвязь, ослепить радиолокаторы, лишить противника и себя возможности передавать команды вращающимся на орбите боевым устройствам, и не только им.

19 июля отец прибыл в Мурманск. До начала запланированных учений Военно-морского флота он хотел посетить рыбаков, осмотреть город, поинтересоваться жизнью северян. Встреча прошла пышно. К тому времени уже выработался определенный ритуал, который в значительной степени превращал деловую поездку в торжественное шествие. Отец морщился, но не находил в себе сил стукнуть кулаком по столу.

Пока в Мурманске говорились торжественные речи, в Североморске срочно заканчивались приготовления. Боевые корабли занимали предписанные позиции.

Моряки намеревались показать всё, чего они достигли за семь лет, истекшие с момента объявления подводного флота основной ударной силой.

Встречал отца новый командующий Северным флотом адмирал Касатонов, по случайному стечению обстоятельств он же демонстрировал достижения моряков и в 1959 году в Севастополе.

Расписание показа за прошедшие годы успело обрести свои традиции – сначала демонстрация образцов оружия на земле, а затем показ его возможностей в деле.

Чего только не было в хранилищах флотского арсенала, приспособленных временно под выставочные залы.

В одном размещались баллистические ракеты, от первой со скромной дальностью стрельбы в 150 километров до современной, стартующей из-под воды на сотни миль. Тут царил Виктор Петрович Макеев.

В соседнем ангаре-хранилище, где были собраны крылатые ракеты, первенствовал Челомей. Его ракеты, стреляющие по берегу и предназначенные для поражения кораблей, устанавливались на подводных лодках и крейсерах, на береговых батареях. Последнее время он примеривался и к катерам.

Рядом пристроились микояновские «Кометы», березняковские П-15. И тем и другим вскоре предстояло освоить акватории, прилегающие к Кубе.

Дальше шли торпеды, глубинные бомбы и множество других орудий, приспособленных для уничтожения людей. Во всех, точнее, почти во всех предусматривалась возможность оснащения ядерным зарядом. Практически каждый докладчик (тексты сообщений были не однажды прорепетированы и утверждены главнокомандующим), по заведенной традиции, сравнивал степень разрушительного воздействия «своего» вида вооружения со старым зарядом и новой, предполагаемой к испытаниям ядерной боевой частью. Решение о проведении еще одной серии взрывов завизировали все, оставалась только подпись отца. Он ее поставил без обсуждений. Документ вечером ушел в Москву, а 22 июля решение советского правительства опубликовали все газеты. Американцы проводили свои испытания в ответ на советские. Мы – в ответ на американские.

Здесь, на Севере, отец впервые своими глазами увидел атомные подводные лодки. Самые первые, вооруженные торпедами и только начавшие осваивать еще совсем недавно практически недоступные рубежи у берегов США. Пришли на флот и первые ракетные подводные корабли. Правда, пока не такие, как предмет нашей зависти американский «Патрик Генри». Против их шестнадцати «Поларисов» Макееву удалось втиснуть в рубку всего три ракеты. Но это только начало. На стапелях уже закладывались корабли по образцу заморских, и дальность стрельбы Макеев обещал увеличить.

В конце первого дня предстояла особо приятная процедура. Экипаж атомной подводной лодки, совершившей первый в истории нашего флота дальний поход подо льдами Северного океана без всплытия на поверхность, принимал правительственные награды. Командующему флотилией подводных лодок контр-адмиралу Александру Ивановичу Петелину и герою дня командиру атомной подводной лодки проекта 627 «Ленинский комсомол», капитану второго ранга Льву Михайловичу Жильцову отец вручил звезды Героев Советского Союза.

Утром 21 июля под звуки оркестра отец, Козлов, Брежнев, Кириленко, Устинов в сопровождении министра обороны маршала Малиновского и главнокомандующего Военно-морским флотом адмирала флота Горшкова поднялись на борт флагмана Северного флота крейсера «Адмирал Ушаков». Выждав, когда закончится церемония торжественной встречи, за ними гуськом последовали остальные участники показа, как штатские, так и военные. Обширная палуба крейсера заполнилась разноликой толпой, и он стал чем-то напоминать круизный теплоход. Вот только погода стояла по-северному суровая. Несмотря на июль, воздух по-осеннему бодрил. Когда же солнце пряталось за тучу, было откровенно холодно. Военные запахнулись в шинели, штатские, кто попредусмотрительнее, натянули демисезонные пальто. Более легкомысленным пассажирам, понадеявшимся на календарь, выделили из флотских запасов бушлаты.

Прошло восемь лет после тихоокеанского похода отца на крейсере «Михаил Калинин». Флот разительно переменился. Не было ни атак торпедных катеров, подбирающихся к самому борту флагмана под прикрытием дымовой завесы, ни беглого огня отгоняющих их эсминцев.

Демонстрировалась иная война, предстояло поразить противника, расположенного где-то необозримо далеко за горизонтом. После выхода в открытое море вдоль борта крейсера прошла и погрузилась одна из первых советских атомных подводных лодок. Поодаль, слева по курсу крейсера, готовилась к стрельбе подводная лодка с тремя баллистическими ракетами на борту. Ей предстояло продемонстрировать последнее достижение – подводный старт баллистической ракеты. Присутствовавшие сгрудились на борту крейсера: одни с равнодушием зрителей, другие – в напряжении сопереживания.

Наконец, совсем не там, куда все вглядывались, а значительно правее по курсу, из-под воды выскочила кажущаяся на расстоянии миниатюрной ракета. Вначале она чуть накренилась, все замерли. Тут взревел двигатель, ракета выровнялась, и через несколько десятков секунд в вышине виднелась только яркая звездочка.

Виктор Петрович Макеев принимал поздравления. Еще недавно казавшийся фантастикой старт из-под воды обрел реальность. Подводные лодки стали на самом деле подводными.

…Я не стану описывать многочисленные торпеды с обычными и ядерными зарядами, средства борьбы с подводными лодками, вертолеты и самолеты. День прошел насыщенно, одна учебная атака сменяла другую.

Так в хлопотах учений, постепенно огибая Кольский полуостров, крейсер продвигался к горлу Белого моря. Попутно он ненадолго заходил на рассыпанные по побережью военно-морские базы и стоянки. Их посещение гостями входило в план показа.

Наступила очередь крылатых ракет. На полном ходу стал обходить флагманский крейсер его младший собрат эскадренный миноносец «Грозный». На носу и на корме вместо традиционных пушек возвышались громоздкие четырехтрубные сооружения, отдаленно напоминающие торпедные аппараты. Только глядели они не в воду, а вверх, в небо.

«Грозный» представлял серию новых ударных кораблей, на которых традиционную артиллерию главного калибра заменили челомеевские крылатые ракеты П-35, способные поражать корабли противника на немыслимой раньше дальности в 250 километров.

«Грозный» сбавил ход, дал догнать себя тяжеловесному флагману. Трубы плавно развернулись поперек борта, в безлюдье открылись выпуклые крышки пусковых контейнеров. Послышался негромкий пронзительный свист, начал раскручиваться двигатель ракеты. Его быстро сменил уверенный рев. Казалось, звук приблизился к пределу восприятия. Но нет! Стократ усиленный грохот пороховых ускорителей вытолкнул изящную ракету из трубы. Незаметно для глаз хлопнули раскрывшиеся в момент крылышки. Через несколько секунд все кончилось, ракета унеслась за горизонт. Торжествующий голос диктора разнес по палубе: «Цель поражена».

Отец поздравил Владимира Николаевича. Тот решил воспользоваться благоприятной обстановкой. Дело в том, что первоначально планировалась большая серия подобных кораблей. Но… поменялась точка зрения, крейсера и эсминцы «вышли из моды». Вместо запланированных десятков кораблей решили достроить уже заложенные на верфях четыре головных и этим ограничиться.

Обращаясь к одному отцу, Челомей стал расписывать достоинства ракеты, указывая на то, что с ее появлением надводный флот качественно изменился. Увеличилась дальность стрельбы, промахи стали исключением. Новые эсминцы представляют собой грозную силу, и нерационально ее искусственно ограничивать.

Ракета отцу понравилась. Тем не менее он не спешил согласиться с доводами генерального конструктора.

– А на подводную лодку эту ракету разве нельзя поставить? – задал он вопрос.

По тону я понял, что решение будет не в пользу эсминцев.

Челомей ответил, что там к оружию предъявляются специфические требования, подобные изделия существуют, их продемонстрируют в действии примерно через час.

Отец удовлетворенно кивнул.

– А как ваш «Грозный» защищен с воздуха? Его, что, невозможно потопить? – поинтересовался отец.

Теперь уже всем присутствующим стало ясно, куда он клонит. Челомей сообщил, что на эсминце установлены зенитные ракеты и зенитные пушки-автоматы, но, конечно, абсолютной неуязвимости они не гарантируют.

– Не будем зря расходовать деньги, – подвел итог отец, – для нас такие надводные корабли недопустимая роскошь. Давайте, как и решили, держаться подводных лодок.

Отец сел на своего конька, стал долго и подробно обосновывать преимущества для нашей сухопутной державы подводного флота над надводным. Эти споры уже давно отгремели. Присутствующие наизусть знали все аргументы, но перебить отца никто не осмеливался. Наконец отец иссяк и отрезал:

– Ограничимся четырьмя эсминцами, по одному на каждый из четырех флотов.

В одном отец пошел навстречу морякам: согласился повысить ранг боевых кораблей, перевести их из эсминцев в крейсера, тому соответствовала мощь их вооружений. Одновременно увеличивались и оклады офицеров, количество звездочек на их погонах. Крейсер – не эсминец.

Тем временем подошла очередь следующего старта. Челомей пригласил отца к борту крейсера, через считанные минуты подводная лодка произведет пуск крылатой ракеты «Аметист» из-под воды. Такого не умели даже американцы. Все прошло гладко. Почти не нарушив поверхности моря, из глубины выскочила похожая на баклана короткокрылая ракета и с утробным рокотом унеслась вдаль.

К вечеру 22 июля крейсер пришвартовался у причала Архангельского порта. На следующий день, после беседы в обкоме, отец продолжил знакомство с новым вооружением. Речь шла о перспективе. Крылатые баллистические ракеты разных назначений и конструкций в виде рисунков моделей заполнили столы и специально сделанные к торжественному случаю стенды, размещенные в помещениях штаба одной из военно-морских частей.

Отдельный раздел был посвящен военному использованию космоса: разведка, навигация, связь. Тогда это выглядело экзотическими новинками.

У макета челомеевского спутника УС, оснащенного мощным радаром для наблюдения за кораблями в океанских просторах, вышла заминка. В силу специфики его использования на борту требовалась необычно большая электрическая мощность. Солнечные батареи не тянули. Решили установить портативный ядерный реактор. До той поры подобные устройства Земли не покидали.

Особо всех беспокоила проблема безопасности, после окончания срока службы спутнику предстояло сгореть в атмосфере. Специалисты утверждали, что ничего трагичного произойти не может, но Челомей не хотел рисковать. Отработавший свое реактор он решил отделять от остальной конструкции и с помощью пороховика уводить на высокую орбиту. Там на космической свалке ему предстояло болтаться, пока наши потомки не придумают, что же им делать с неприятным наследством.

Решение устроило всех. Однако оказалось, что успокаиваться преждевременно. Склонная к отказам аппаратура сыграла злую шутку. Через много лет после описываемых событий, во время испытаний одной из модификаций спутника команда не прошла, реактор не отделился. Не сработал и запасной аварийный канал, а вскоре спутник вообще перестал отзываться на истерические запросы с Земли. В Москве возникла паника, совещания следовали непрерывной чередой – одни искали виновных, другие выколачивали из разработчиков бумагу, гарантирующую безопасность. Как будто она могла кого-нибудь прикрыть. Особую нервозность вызвала необходимость оповестить мир о происшедшем, специалисты не могли предсказать, где упадет непрошенный гость и что повлечет за собой его падение.

Главный конструктор реактора Бондарюк хранил молчание. В конце концов под давлением из ЦК он написал в заключении, что ядерный взрыв исключается, а другие последствия он предсказать не берется. В самом конце документа стыдливо признался, что если не разрушится защита, то не исключен тепловой взрыв мизерной мощности, не более пяти килотонн. Дальше говорилось, что его вероятность исчезающе мала.

В ЦК схватились за голову, потребовали убрать приписку, но Главный стоял на своем: вы просили заключение, я написал обо всех теоретических возможностях. А публиковать или умолчать – решайте сами. Решили умолчать.

Потекли дни настороженного ожидания. С каждым оборотом спутник приближался к Земле, вот-вот он зацепится за атмосферу и рухнет вниз. Теплилась надежда, что произойдет все над океаном, обломки скроются под водой. Не повезло. Спутник развалился над Канадой, остатки конструкции дождем рассыпались по тундре. К счастью, обошлось, взрыва не произошло. Никто не пострадал.

Но это все было впереди. Пока страсти разгорелись вокруг типа реактора, он должен сочетать надежность с минимальным весом.

Академик Александров стоял за тепловой – он надежнее, член-корреспондент Лейпунский считал аргументы Александрова смехотворными, по его мнению, ставить на спутник необходимо реактор на быстрых нейтронах. Ни у себя в министерстве, ни у заказчика они договориться не смогли.

Многоопытный Александров в качестве арбитра выбрал отца. В конце доклада офицера-стендиста, когда отец уже собрался идти дальше, он вмешался и стал излагать преимущества теплового варианта. Отец в легком недоумении слушал, но академика не прервал. К нему он относился с огромным уважением как к родоначальнику атомных кораблей – подводных и надводных.

Говорил Александров сбивчиво, то и дело скатывался на понятные только специалисту технические подробности.

– Товарищ Александров, вы хотите, чтобы я за вас решал, какой реактор ставить? А вы за что деньги получаете? – сказал отец с благодушной улыбкой. – Вы мне лишнего не рассказывайте. Сами выбирайте, сами и отвечайте, а меня к себе в компанию не тащите.

Отец, потянувшись, похлопал рослого академика чуть пониже плеча, куда удалось достать, и увлек его к макету следующего спутника.

В музеях и на выставках ноги всегда устают быстрее. Обходя экспонаты, отец изрядно утомился. Сначала он не подавал виду, бодрился, но в конце концов не выдержал. О построении системы глобальной разведки докладывал один из идеологов стратегии флота в космический век капитан первого ранга Константин Константинович Франтц. Отец внимательно слушал, в этом зале экспонат оказался последним. Когда сообщение окончилось, он не двинулся дальше, а, оглянувшись по сторонам, то ли спросил, то ли попросил:

– Стула у вас не найдется?

Кто-то притащил из соседней комнаты стул и поставил перед отцом. Он собрался было уже сесть, но глянул на толпящуюся сзади свиту, на вытянувшихся перед экспонатами специалистов и усовестился. Как бы очерчивая круг, отец повел рукой:

– Всем, всем.

И совсем по-домашнему добавил:

– Давайте посидим, отдохнем. Совсем ноги не держат.

Принесли стулья, обычная в таких случаях сумятица быстро улеглась. В комнате повисло молчание. Никто не считал себя вправе нарушить тишину в присутствии отца.

Немного отдышавшись, отец взял инициативу на себя.

– Понаделали вы множество всяких необыкновенных вещей, – произнес он, поочередно перебрасывая взгляд с одного лица на другое, – просто чудо. Вот только дай бог, чтобы не пришлось все это применить.

Отец замолчал, задумавшись. Потом встрепенулся и стал рассказывать о своей встрече с Кеннеди в Вене в прошлом году.

У отца было несколько таких рассказов о событиях, произведших на него особо сильное впечатление, врезавшихся навсегда ему в память.

К ним относились обстоятельства, предшествовавшие окружению наших войск под Харьковом весной 1942 года. Отец там был членом Военного совета фронта.

Тогда в эйфории от победы в Московской битве в декабре 1941 года Сталин приказал наступать на всех фронтах: на ленинградском направлении, в Центре и на Юге в сторону Харькова. Ничего путного из этого не получилось, прорывавшаяся к Ленинграду Вторая ударная армия завязла в болотах, немцы ее окружили, раздробили на части и уничтожили, а командовавшего ею генерала Власова пленили. В Центре попытки прорвать оборону противника обернулись большой и практически напрасной кровью. «Первая наступательная Харьковская операция – Бурвенково-Лозовская проводилась в январе 1942 года и потерпела фиаско. О втором наступлении, в марте мало кто помнит. 12 мая 1942 года началась третья наступательная операция», – пишет Константин Быков в подробном историческом исследовании «Харьковский котел. 1942».

Юго-Западному фронту противостояли основные силы немцев, изготовившись к броску на Волгу и Кавказ. Ставка концентрацию войск противника проворонила, Сталин считал, что Гитлер ударит на Москву, и требовал идти вперед, загонял войска, в расставленную немцами ловушку. Они рассчитывали заманить нас в узкий коридор, а затем ударами с флангов взять в клещи. Так и получилось. Штаб фронта разгадал замысел противника слишком поздно, но все же попытался спасти положение, выскользнуть из западни, но ставка приказывала наступать.

Безысходность, чувство собственного бессилия, невозможность повлиять на стремительное движение раскручивавшейся пружины событий запечатлелись в голове отца в мельчайших подробностях. Он раз за разом возвращался к телефонным звонкам Сталину, не желавшему выслушать ни его, ни маршала Тимошенко. Они умоляли разрешить остановить ставшее гибельным наступление войск, отвести войска из-под нависшего удара на исходные рубежи. Наверное, они бы не успели, но хотя бы попытаться… Немцы начали окружение советских армий на следующее утро. Чувство вины за загубленные жизни осталось в сердце отца навсегда.

Постоянно возвращался отец к теме смерти Сталина. Никто в те дни не ведал, по какому пути дальше пойдет страна. Как сложатся судьбы стоявших вокруг умирающего тирана членов узкого круга. Одно не вызывало сомнений – без борьбы не обойтись.

История ареста Берии служила еще одной постоянной темой.

Теперь добавилась новая глава – встреча с президентом Кеннеди в Вене.

Рассказ отца в Архангельске не отложился у меня в памяти, стерся массой похожих, слышанных в других местах. О его содержании мне недавно напомнил приставленный в те дни к макету одного из разведывательных спутников ведущий конструктор из нашего конструкторского бюро Марк Бендетович Гуревич.

Человек в высшей степени тонкий и внимательный, он запомнил не только слова, но и интонации и настроение рассказчика. Свои рассуждения отец начал с оценки подхода различных мировых лидеров к проблемам войны и мира. У каждого из них: Эйзенхауэра и де Голля, Идена и Ги Молле, Насера и Мао Цзэдуна – были свои позиции, свои особенности, но, по мнению отца, все они вышли из «холодной войны» и теперь не могли отрешиться от закостенелых стереотипов. «Чтобы поверить в реальность жизни без войны, нужно на мир взглянуть в другой плоскости, по-новому, – вещал отец. – Это очень трудно».

Отец на минуту замолчал. Снова повисла тишина. Он продолжал: «Тем приятнее мне было разговаривать с новым президентом США. Кеннеди смотрит на мир по-иному, он, чувствуется, на самом деле хочет найти выход из тупика». Тут же отец добавил, что Джон Кеннеди многого не понимает, одного – из-за недостатка политического опыта, другого – из-за узости классового мышления. Первое легко исправится, опыт дело наживное, со вторым придется считаться, ничего не поделаешь. В качестве примера он привел позицию президента США, выступившего в Вене против освободительных войн порабощенных народов.

– Ничего не поделаешь, он представитель своего класса, – снова уже с улыбкой произнес отец. – Не это основное. Главное, он искренне хочет мира. С ним можно работать, он цепко держит американскую политику в своих руках.