Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Я позволю себе немного задержаться и расскажу, как возникла необычная манера двух руководителей великих держав переписываться через, казалось бы, случайных лиц.

В Вене в беседе один на один оба посетовали, что официальная переписка через внешнеполитические ведомства – Министерство иностранных дел у нас и аппарат Государственного секретаря у них – очень медлительна и тяжеловесна. К тому же Кеннеди не очень полагался на Государственный департамент: тамошние чиновники нередко тормозили его внешнеполитические инициативы, навязывали собственную точку зрения. Президент предложил установить частный неофициальный канал связи в обход всех формальностей. Со своей стороны в качестве курьера он выбрал Пьера Сэлинджера, пресс-секретаря Белого дома. Отец выдвинул Михаила Аверкиевича Харламова, заведующего отделом печати МИД СССР. Правда, один постоянно находился в Вашингтоне, а другой жил в Москве. Поэтому в качестве посредника выбрали доверенное лицо – полковника Георгия Большакова. Он постоянно находился в Соединенных Штатах и совмещал три функции: журналиста, отличного переводчика и резидента советской военной разведки (ГРУ). Его кандидатура устраивала и отца, и Кеннеди, – оба не сомневались, что при такой разносторонности Большаков сумеет справиться со своими непростыми и крайне ответственными новыми обязанностями.

В сентябре пришло время пустить новый канал в дело. Ожидалось уже упомянутое мною первое выступление президента США в ООН. Его содержание очень беспокоило отца. Куда повернут США: к войне или к поиску выхода из тупика?

В Нью-Йорк Кеннеди отправился в сопровождении Сэлинджера. Как только тот поднялся в свой номер в гостинице в Манхэттене, раздался телефонный звонок. Звонил Большаков. Казалось, он был осведомлен о каждом шаге пресс-секретаря Белого дома. Он очень просил встретиться с Харламовым, который прибыл в ООН вместе с Громыко и привез важное секретное послание, предназначенное только для ушей президента. Сэлинджер догадался, что связь заработала, и назначил встречу на 7.30 вечера в своем номере. Он предупредил Большакова, что ему с Харламовым нельзя появляться в холле отеля, где рыщет целая свора журналистов. Один из агентов секретной службы будет ожидать гостей у служебного входа и проводит их по назначению.

Едва обменявшись рукопожатиями, гости приступили к изложению цели своего визита. Первым делом Харламов поинтересовался реакцией Кеннеди на доверительную информацию, переданную через Сульцбергера. Сэлинджер ответил, что ничего не знает об этом.

Прошло около двух недель после приема отцом Сульцбергера. Отсутствие реакции из-за океана на его слова заставляли предположить, что они не достигли адресата. Отец торопился, его предложения Кеннеди должен узнать до выступления в ООН.

Харламов начал, торопливо глотая слова, излагать заученный им текст. Речь шла о слишком важных делах, чтобы допускать импровизацию. Большаков едва успевал переводить. Сэлинджер предложил не торопиться. Время есть. Президент сейчас на спектакле в бродвейском театре, потом будет ужинать с друзьями, так что в запасе несколько часов.

В сообщении отец отмечал, что наращивание американских вооруженных сил в Германии и ответное усиление советских формирований представляют реальную угрозу миру. Он предлагал вернуться к рассмотрению американских предложений по Берлину на будущей встрече. Пока же, по его словам, следовало воздержаться от нагнетания обстановки, а особенно не связывать стороны ультимативными требованиями. От них недалеко и до столкновения, ведь никогда нельзя знать точно, до какой черты противник готов уступать.

Отец предлагал не откладывать встречу надолго, так как все время присутствует угроза вооруженного столкновения в самом Берлине. Харламов особо подчеркнул, что Хрущева очень беспокоит, чтобы выступление в ООН не было бы столь воинственно и ультимативно, как телевизионное обращение 25 августа. Дальнейшая эскалация конфронтации может привести к непрогнозируемым трагическим последствиям.

Президент позвал к себе пресс-секретаря около часа ночи. Он не получал никаких известий от Сульцбергера. Видимо, тот счел предложенный отцом способ общения двух руководителей чересчур экзотическим.

Президент заставил Сэлинджера по нескольку раз повторять основные положения послания. Затем он долго стоял у окна, раздумывая. Наконец принял решение. «Послание можно трактовать лишь в том смысле, – произнес Кеннеди, – что, раз Хрущев готов выслушать нашу точку зрения по Германии, он не собирается заключать мирного договора с Ульбрихтом, по крайней мере в этом году. И это неплохая новость».

Несмотря на поздний час (половина второго ночи), президент разбудил государственного секретаря Дина Раска и не менее получаса обсуждал новость по телефону. Затем он продиктовал Сэлинджеру ответ, который тот должен был зачитать Харламову на следующее утро.

Кеннеди очень внимательно отнесся к предложению отца устроить встречу по Берлину, но связал этот вопрос с событиями, происходящими в Лаосе и Вьетнаме. Он закончил тем, что США займут выжидательную позицию, будут пристально следить за развитием событий.

Дух послания можно было назвать даже сердечным. Президент отметил, что намерение отца пересмотреть свою позицию по Германии вселяет надежду. Он высказал предположение, что это приведет к общему ослаблению напряженности.

Пьер Сэлинджер отмечает, к своему удовольствию, что тем не менее после получения письма от отца Кеннеди не поправил ни слова в своей речи перед ООН.

Но это не столь важно. Выступление президента отвечало предложениям отца. Тем более обнадеживало то, что такое решение Кеннеди принял раньше, самостоятельно. Значит, их намерения не раздувать конфликт совпадали в главном.

Утром Харламов скрупулезно записал пункт за пунктом переводимое Большаковым со слов Сэлинджера послание президента США Хрущеву. Оно ушло в Москву немедленно.

Так началось неформальное общение, в которое, кроме Большакова и Харламова с одной стороны, и Сэлинджера – с другой, оказались втянутыми и другие совершенно неожиданные люди, в своем большинстве совмещающие две профессии – журналистику и разведку. Общение прервалось со смертью президента Кеннеди, с его преемником отец предпочел обмениваться официальными посланиями.

Наступил октябрь. Семнадцатого числа открылся XXII съезд партии. Затихшая было полемика вокруг имени Сталина, его ошибок и преступлений неожиданно вспыхнула с новой силой. Вначале отец не намеревался опять поднимать этот вопрос. Коллеги по Президиуму убеждали его, что сказанного на XX съезде достаточно, виновные названы, ошибки исправлены, незачем ворошить прошлое. Однако отец не выдержал. Отступив от заранее написанного обязательного текста доклада, он занялся новыми разоблачениями. Речь зашла не только о самом Сталине, но и его окружении, входивших во время XX съезда в Президиум ЦК Молотове, Маленкове, Кагановиче, Ворошилове и Булганине.

Как только из уст докладчика прозвучали резкие слова, осуждавшие сталинизм, записавшиеся в прения бросилась переделывать свои речи. В заготовленных текстах не было ни слова о Сталине, не упоминались имена его подручных. Большинству ораторов все эти вынужденные разоблачения Сталина пришлись совсем не по душе, но они не смели нарушить негласную традицию «нерушимого единомыслия». Все старались перещеголять друг друга, потрафить отцу. На свет вытаскивались все новые преступления, обнажались кровь и грязь. Теперь этого уже нельзя было скрыть, вновь упрятать подальше. Произнесенные с высокой трибуны слова становились достоянием истории. Накалившаяся обстановка требовала действия. Съезд принял постановление об удалении забальзамированного тела Сталина из Мавзолея. Правда, далеко его не унесли, 1 ноября ночью похоронили тут же, у Кремлевской стены, среди наиболее почитаемых его жертв и сообщников.

Маршал Конев тоже присутствовал на съезде. Казалось, берлинская стена могла воспрепятствовать его прибытию в Москву, но к середине октября ничто не предвещало осложнений. Конев позвонил отцу и, спросив разрешения покинуть на время Берлин, отправился в столицу. Отец сказал, что вообще следует подумать о его возвращении к служебным обязанностям, не век же ему сидеть в Германии и караулить стену. На съезде Конев с неодобрением выслушивал хулу в адрес своего недавнего Верховного главнокомандующего. Он принадлежал к молчаливому большинству, не поддерживающему начавшиеся разоблачения преступлений прошлых лет.

Тем временем в Берлине становилось тревожно. Инициативу проявил генерал Клей.

На 28 октября американцы наметили акцию по уничтожению заграждений у пропускного пункта, перегораживающего центральную берлинскую улицу Фридрихштрассе. Они называли его «чек пойнт Чарли». Для ее проведения выделялись немалые силы: несколько джипов с пехотинцами, разбавленными жаждущими зафиксировать факты журналистами. Приданные им бульдозеры должны были снести рогатки, шлагбаумы и выросшие по бокам от проезда ряды колючей проволоки. Прикрывали операцию десяток танков.

Генерал Клей не предполагал, что начнется стрельба. Немецкие пограничники не рискнут открыть огонь по солдатам армии-победительницы.

Советское командование заблаговременно узнало и о точном времени начала операции, и о задействованных в ней силах. Возможность подготовиться, продумать ответные действия позволила предотвратить весьма вероятное несчастье.

Генерал Якубовский обо всем доложил в Москву министру обороны. Малиновский позвонил вечером отцу домой.

На сей раз информация звучала крайне тревожно: никто не мог исключить, что американский командующий решится ввести в прорыв более крупные силы. О подобных намерениях не сообщалось, но и маршал, и отец, исходя из своего опыта, не доверяли на сто процентов донесениям агентуры.

Что это? Пришел час испытаний? Отцу необходимо было принять единственно правильное решение. Первым делом он усомнился, что подобные действия санкционировал президент. И почему они надумали действовать сейчас, спустя более чем два месяца после установления границы? Только что Кеннеди произнес в ООН весьма обнадеживающую речь.

Отец рассчитывал на продолжение контактов – и вдруг это сообщение о бульдозерах и танках… Ему показалось, что здесь, в обход президента, вмешались какие-то иные силы.

Теперь малейшая ошибка могла дорого обойтись обеим сторонам. Отец предположил, что на свой страх и риск, не имея за спиной поддержки Белого дома, Клей не пойдет на вооруженное столкновение.

Писать американскому президенту времени не оставалось, да и отец считал такое обращение унизительным проявлением слабости. Директива, определяющая порядок и последовательность действий наших войск в случае провокации, ушла в штаб Группы советских войск в Германии. Теперь оставалось ждать. Теплилась надежда, что вообще сообщение ложное, подброшенное агенту с целью выяснить нашу реакцию. Такое нередко случается.

Нет, донесение оказалось точным. Все началось в соответствии с разработанным в штабе генерала Клея планом. Рано утром к контрольно-пропускному пункту направилась необычная процессия. Впереди следовали три джипа с военными и штатскими, за ними грохотали мощные танки-бульдозеры. Замыкали шествие десять боевых танков с закрытыми люками и расчехленными орудиями.

Не будь все известно заранее, могла возникнуть паника, не исключено, что на ней и строился весь расчет. Он не оправдался. С советской стороны в действие вступил план, составленный в штабе генерала Якубовского в соответствии с директивами, полученными из Москвы. Предусматривалось скрытное размещение в переулках, примыкающих к пропускному пункту, батальона пехоты и танкового полка. Им удалось занять исходные позиции незаметно от американцев.

Джипы беспрепятственно проскочили контрольный пункт. Как только последний автомобиль миновал шлагбаум, прилегающие переулки огласились ревом танковых моторов. И без того грозный рык, отражаясь от стен домов, многократно усиливался. Создавалось впечатление, что тут не танковый полк, а сползлась по меньшей мере целая армия.[74]74
  В предыдущих изданиях этой книги я, со слов очевидцев, писал, что для устрашения противника в переулках, где расположились танки, установили микрофоны, а на крыши близлежащих домов затащили мощные динамики. Сейчас эта версия представляется мне малоправдоподобной. Танки безо всяких микрофонов и динамиков рычали на всю округу. Ну а как же «свидетели»? Пусть эта история останется на их совести.


[Закрыть]

Пропустив американские джипы, советские танки не спеша стали выползать из переулков и разворачиваться навстречу бульдозерам. Сидящие в джипах пассажиры отмечали в каждом переулке шевелящиеся громады танков и копошащуюся за ними пехоту. За джипами вплотную следовала машина немецкой полиции. Наблюдатели заметили, как сидящий на переднем сидении офицер что-то выкрикивает в микрофон – видно, информирует свое командование о неожиданном сюрпризе.

Бульдозеры остановились на своей территории, не достигнув разграничительной линии. Советские танки тут же, как предусматривал сценарий, остановились на своей половине улицы. Стволы их орудий, казалось, упирались в башни бульдозеров.

Джипы заметались в тылу у советских танков, затем, развернувшись, так же беспрепятственно, без предъявления документов вернулись домой. Танки, советские и американские, остались на своих местах, только замолкли двигатели, отчего на улице показалось оглушительно тихо.

На этом оба сценария исчерпали себя. В свои права вступала импровизация.

Мы не знаем, связывался ли Клей с Вашингтоном. Наверное, связывался. Якубовский же регулярно докладывал обстановку в Москву Коневу, а тот немедленно пересказывал полученную информацию отцу. Ее нельзя назвать разнообразной.

Первое сообщение: «Стоят» – вызвало радость.

Вторично, через час: «Стоят» – удовлетворение.

Через два часа последовало снова: «Стоят» – и удовлетворение сменилось недоумением.

Короткий октябрьский день угас, на улицах ощутимо похолодало, конец октября не располагает к ночевке в неотапливаемых железных коробках. Первыми не выдержали американцы: открылись плотно задраенные люки, и танкисты посыпались на мостовую. Разминаясь, хлопая себя по ляжкам, бегая друг за другом, они выгоняли из себя пробравшую до костей зябкость.

Наши не заставили себя долго ждать. Вскоре на улице образовались две группки совсем не враждебных друг другу почти мальчишек, разделенных еле различимой пикой шлагбаума. Так продолжалось почти двое суток. Ситуация становилась все более дурацкой.

Кеннеди лихорадочно искал выход из западни, в которую он угодил по милости Люциуса Клея. Танки необходимо было убрать, но при этом хотелось еще и сохранить лицо. Президент решил обратиться за помощью к отцу, использовав для связи недавно опробованный канал, проложенный в обход Госдепартамента. В устном послании, переданном по цепочке братом президента Робертом Большакову, Кеннеди выразил обеспокоенность, как бы ситуация не вышла из-под контроля (имелось в виду его контроля, он, видимо, всерьез опасался самоуправства Клея), и попросил Хрущева помочь ему разрядить напряженную атмосферу, сделать первый шаг. После раскрытия архивов эта суперсекретная информация стала доступна историкам.[75]75
  Раймонд Гартофф. Берлин 1961 года, уточненная информация // Внешняя политика, осень 1991 г. № 84, Вашингтон.


[Закрыть]

Отец отреагировал благосклонно, им с американским президентом предстояло улаживать в будущем еще не одну проблему. Отец предложил такое решение. Два генерала в Берлине как бы играют в гляделки, кто первым моргнет. Так они могут просидеть очень долго, демонстрируя свою непреклонность. Надо сделать первый шаг, моргнуть, и напряжение благополучно разрядится.

Дали команду советским танкам и сопровождающей их пехоте убраться обратно в переулки и там, выключив моторы, затаиться.

Вскоре, после того как наступила тишина, замыкающий процессию американский танк развернулся и пополз в тыл. За ним вся колонна, замыкаемая бульдозерами.

Противостоянием у Бранденбургских ворот закончился второй Берлинский кризис.

Вот что пишет отец в своих воспоминаниях:

«Через каналы мы получили мнение Запада: давайте считать, что этот спор закончен, пусть остается так, как есть. Затем это стало повторяться в печати.

Таким образом, мы получили признание де-факто установления границ и передачи функций их охраны Германской Демократической Республике. Это не являлось более поводом для обострения наших отношений».

В соответствии с планами испытания ядерного оружия на Новой Земле в эти октябрьские дни собирались произвести фантастический по своей мощности ядерный взрыв, испытать 50-мегатонный заряд. Было подготовлено три таких монстра: в 30 мегатонн, 50 и 100. Выбрали средний. Эхо взрыва должно было докатиться до Северной Европы грозным, но относительно безопасным рыком. Подобных зарядов мир еще не знал, наш оказался первым и единственным. Средмашевцы чрезвычайно гордились своими достижениями, и отцу очень хотелось продемонстрировать нашу мощь.

Славский докладывал, что подготовка на Новой Земле идет полным ходом. По всем расчетам, последствия взрыва не скажутся на нашем побережье, не затронут наших северных соседей, хотя и не останутся неощутимыми. Отец согласился: пусть почувствуют и своим союзникам по НАТО расскажут.

Подтвердили срок – октябрь, 30-го.

Наконец испытание состоялось. Вернувшись с вечернего заседания съезда (эти два события совпали неслучайно), отец с гордостью рассказал о том, что результаты даже превысили ожидаемый эффект. Вместо расчетных пятидесяти, получилось пятьдесят семь мегатонн. Отец был в восторге. Вот только носителя под такой тяжелый заряд не существовало.

На фоне Новоземельского взрыва подземное ядерное испытание, проведенное 11 октября на Семипалатинском полигоне, прошло почти незамеченным, но с него началась новая эра. Вскоре и у нас все взрывы уйдут под землю.

Сразу после возведения заграждений на границе в Западном Берлине возникла паника. Многим казалось, что дни самостоятельного существования города сочтены. Местные деловые люди начали сворачивать свою активность, продавать предприятия.

Отец с удовлетворением воспринимал происходящее. Считал, что это только приблизит неизбежное обращение западноберлинского магистрата за помощью к правительству ГДР. Его надежды не оправдались. Постепенно положение стабилизировалось, началось, пусть медленное, перемещение капиталов в обратном направлении.

Американцы отозвали Клея. Уехал в Москву Конев.

В 1963 году «чек пойнт Чарли» вновь замелькал на страницах газет.

17 января приехавший в Берлин на 6-й съезд Социалистической Единой партии отец не преминул посетить «чек пойнт Чарли». Будучи человеком любознательным, он хотел своими глазами увидеть место «танкового» противостояния, заглянуть в переулки, где советские танкисты поджидали в засаде американцев. Окружавшей его толпе он объяснял, что силой захватить Западный Берлин никто не собирался и не собирается. Американцы волнуются напрасно.

Летом туда же, на «чек пойнт Чарли», как бы с «ответным визитом», приехал президент Кеннеди. Он не мог допустить, чтобы последнее слово осталось за отцом. 26 июня власти Западного Берлина организовали на границе секторов грандиозный митинг. Именно там Кеннеди произнес свои ставшие знаменитыми слова: «Я – берлинец» («Ich bin Berliner»), – и, проигнорировав миролюбивый жест отца, пообещал, что США не остановятся ни перед чем, даже перед атомной войной, чтобы защитить мир от советской угрозы.

В июне 2003 года и я побывал на «чек пойнт Чарли». Там теперь немцы организовали музей. На выставленных на стендах фотографиях мирно соседствуют Президент Кеннеди и Председатель Совета Министров СССР Никита Сергеевич Хрущев. Оба они теперь стали историей.

По расчетам отца, после установления суверенитета народного правительства над территорией экономика ГДР должна была рвануть вверх, резко подняться жизненный уровень. С горечью он отмечал, что поставленной цели достичь не удалось.

Он с возмущением рассказывал, как Ульбрихт предложил поднять цену на рыболовные суда, строящиеся для Советского Союза. Отец сравнил, сколько мы платим ГДР и сколько ФРГ за идентичные товары. Оказалось, в ФРГ и ГДР цены установлены одинаковые, но в ФРГ обеспечивают рентабельное производство, а ГДР работает себе в убыток. Отец сетовал на то, что в таких условиях, с таким хозяйствованием далеко вперед не продвинешься.

На фоне громкого скандала вокруг Берлина почти незамеченными остались скромные газетные сообщения о пусках 13 и 17 сентября 1961 года советских ракет-носителей в акваторию Тихого океана. Заканчивались испытания межконтинентальной баллистической ракеты Р-16. Начатое полгода тому назад строительство наземных стартовых позиций не останавливалось ни на минуту. Правда, служба им предстояла недолгая, пока не подоспеют шахты. Испытаниям королёвской Р-9 пока не виделось конца.

В начале февраля 1962 года отец отправился отдохнуть в Пицунду. Там было чуть теплее, чем в Крыму, а главное, к построенным в последние годы правительственным дачам добавился бассейн с морской водой, невиданная по тем временам роскошь. Отец рассчитывал не только восстановить силы, но заодно провести ревизию ракетных дел. За последние годы приняли не одно постановление правительства. Часть из них устарела, часть не выполнялась. Некоторые дублировали друг друга, приводя к нерациональной трате огромных средств. Отец задумал провести расширенное заседание Совета обороны, послушать военных, министров, конструкторов, не спеша разобраться, посоветоваться и принять ракетную программу на ближайшие годы.

Под обсуждение запланировали несколько дней. В Москве отец никак не мог выкроить время: отвлекали повседневные дела, приемы, встречи – все без исключения «чрезвычайной» важности. Вот он и решил собрать всех во время отпуска.

Заседание отец решил провести в спортивном зале; на шведские стенки, считал он, удобно развесить плакаты, а рассядутся все за легкие дачные столики.

Генеральных и главных конструкторов сопровождали по два представителя от каждой «фирмы». Челомей решил взять с собой меня. Из дома мы каждый вечер связывались по телефону с отцом, и я при первой возможности сообщил ему, что собираюсь в гости. Отец не возражал, даже обрадовался, видно, один он там заскучал. Отец пошутил, что напишет заявление Челомею с просьбой разрешить мне задержаться потом еще на пару дней.

Прилетели мы накануне назначенного дня.

Следующее утро началось по-деловому. Первым в тщательно охраняемом физкультурном зале появился секретарь Совета обороны генерал-лейтенант Семен Павлович Иванов. Он придирчиво огляделся. Неодобрительно покачивая головой, потрогал хлипкие столы и плетеные стулья. Затем занялся проблемой записи выступлений на магнитофон. Генерал привез с собой миниатюрный магнитофончик, обеспечивающий многочасовую запись на специальную проволоку – последнее достижение разведчиков из Генерального штаба. Ему помогал приехавший с ним полковник, подавал голос то с одного, то с другого места. Задача оказалась непосильной, здесь слишком громко, там еле слышное бормотание совершенно терялось в помехах. Наконец генерал сдался и приказал полковнику неотлучно находиться подле него, записывать выступления в специальную секретную тетрадь, прошитую суровыми нитками.

Тем временем стали собираться участники заседания. Одна за другой подкатывали к даче черные «Чайки» и «Волги». Их собрали для высоких гостей со всего побережья.

Тут и плотный Малиновский, приехавший в одной машине с возвышающимся каланчой главнокомандующим войсками Варшавского договора Гречко, и сурово-собранный главком противовоздушной обороны Бирюзов рядом с расплывшимся в улыбке начальником Генерального штаба Захаровым, еще два главкома: переливающийся как ртуть, сухонький Москаленко и черным шариком упакованный в форменный флотский мундир Горшков. Они оба докладчики: Горшков – сегодня, Москаленко – завтра.

За ними следуют маршалы, сопровождаемые толпящимися поодаль генералами. В глаза ударяют бриллиантовые лучики от звезд, висящих под горлом, зал золотится погонами, расшитыми звездами и звездочками различных фасонов, пестрит многоэтажными орденскими колодками.

Заходят запечатанные в строгие темные костюмы министры и конструкторы, сопровождающие лица, нагруженные объемистыми «трубами» плакатов.

Все ждут отца. Он появляется около десяти, за несколько минут до назначенного срока. За ним проходят в дверь Козлов, Косыгин, Микоян, Устинов и еще кто-то. Всех не упомнишь. Отец в отличие от москвичей одет не по протоколу, в костюмные серые брюки и спортивную зеленую курточку, тем самым как бы подчеркивая, что он здесь на отдыхе.

Рассаживаемся. Двери плотно прикрываются. К большой карте с нанесенной на нее стратегической схемой действий военно-морского флота в случае ядерного конфликта подходит адмирал флота Горшков.

За последние годы подводные лодки превратились в главную ударную силу флота. Они группируются у побережья США как на востоке, так и на западе. Их предназначение – нанести удар баллистическими ракетами по городам противника.

У выходов из американских портов лодки, вооруженные крылатыми ракетами, поджидают авианосцы. Они караулят не только у побережья, но и в открытом океане, способные поразить врага на расстоянии в сотни километров.

Основная задача наших моряков – не допустить американцев к своим берегам. Если же им все-таки удастся прорваться, то береговая оборона способна потопить любой корабль на огромных расстояниях, тут и самолеты, вооруженные ракетами, и ракетные катера, и, наконец, крылатые ракеты, рассыпанные вдоль побережья.

Отец доволен. Время не потеряно даром. Флот стал качественно другим, легче, подвижнее, а главное, сильнее и дешевле. На последнее отец напирает с особой настойчивостью.

Он снова вспоминает о своем споре с Кузнецовым. Следует долгий рассказ, описывающий все перипетии его борьбы с крейсерами и авианосцами. Горшков только успевает поддакивать.

Наконец отец замолк. Следующее слово – Макееву. Он рассказал, как с подводных лодок поражаются баллистическими ракетами наземные цели.

В те годы нашему подводному флоту, вооруженному баллистическими ракетами, не отводилась в стратегических планах столь значительная роль, как в американской доктрине подводным лодкам с «Поларисами» на борту. По одежке протягивают ножки. У нас не существовало ракет, сравнимых с «Поларисами». Дальность полета была почти вполовину меньше. В отличие от американских, в наших лодках размещалось не шестнадцать, а только две или три ракеты. Вышедшие из Р-11 морские ракеты все еще продолжали заправляться кислотой. А что такое кислота в замкнутом герметичном объеме дежурящей в глубине океана подводной лодки, я не берусь описать.

После Макеева докладывал Челомей. Он рассказал о разрабатываемых им крылатых ракетах. Его конструкторское бюро вырвалось вперед. Подобное оружие в военно-морском флоте США и других стран появится еще не скоро.

Только крылатых ракет, запускаемых с подводных лодок, выстроилась целая шеренга. Одни, стартуя в просторах океана, незаметно, на предельно малой высоте, едва не задевая верхушки волн, подбирались к портам и военно-морским базам, чтобы там в, казалось бы, неприступной крепости поразить противника. Другие предполагалось использовать в открытом море против авианосных соединений. Информацию об их местонахождении подводники получат с нового разрабатываемого в коллективе Челомея спутника УС, оснащенного сверхмощным радаром. Правда, точность целеуказания пока оставляет желать лучшего, но это поправимо. Имея лишь приблизительное представление о противнике, его местонахождении и составе, ракеты, собранные в залп, сами выбирали цель пожирнее и наваливались на нее всей стаей.

Те, что стартовали с поверхности океана, обладали большей дальностью, их носители – всплывшие подводные лодки – держались в безопасном удалении. Другие, имевшие несколько меньшую дальность, выпрыгивали из-под воды, оставляя подводную лодку на спасительной глубине.

Затем пошла речь и о крылатых ракетах, предназначенных для вооружения надводных кораблей, крейсеров и эскадренных миноносцев. Их главный калибр, как по мановению волшебной палочки, удлинял дальность эффективного поражения в десятки раз. О точности я уже не говорю, – цель поражалась с первого раза, на худой конец – со второго.

Не осталась без внимания и береговая оборона. Пересаженные на грузовики крылатые ракеты способны были здесь, в Черном море, топить чужие корабли у самой Турции. Челомей неопределенно махнул рукой в сторону ближайшего окна, видимо, там, по его мнению, располагались недружественные берега.

– Но это вторично, – закончил Владимир Николаевич. – Главным остаются подводные лодки. Когда наши планы реализуются, советский флот сможет противостоять в открытом океане флоту США и без дорогостоящих авианосцев.

Отец не остается равнодушным. Он снова вспоминает Кузнецова: если бы тогда его послушались, то потратили бы впустую прорву денег. А теперь удалось решить, казалось бы, неразрешимую задачу: построить флот, способный соперничать с американским, и сэкономить многие миллиарды. В ответ зал одобрительно гудит. Горшков сияет.

Воспользовавшись паузой, Челомей попросил у отца разрешения доложить и о предложениях конструкторского бюро в области космических систем и ракет-носителей. Рассмотрение этого вопроса планировалось на следующий день, но он совсем разболелся, просквозило в самолете, завтра может оказаться в постели.

Отец обратился к присутствующим:

– Пойдем навстречу?

Над столом прошелестело снисходительно-одобрительное бормотание. После недолгой заминки с заменой плакатов Владимир Николаевич приступил к завтрашнему докладу. Он немного проигрывал, так как присутствующие не прослушали предваряющего выступления главнокомандующего ракетными войсками стратегического назначения, но имелись и преимущества – он выступал первым, его предложения воспринимались свежее, рельефнее.

Челомей рассказал о ходе работ над космическими системами, «двухсоткой». Я уже упоминал об этих проектах и не буду повторяться. Дела шли вполне прилично, через год-полтора намечались первые пуски.

Затем Владимир Николаевич представил свою новую идею – баллистическую боевую головку, способную попасть в точку. Он считал, что если обеспечить точное целеуказание, то для уничтожения надводных кораблей противника вместо дорогостоящих стай подводных лодок, каждую минуту рискующих быть потопленными, можно использовать модификацию УР-200. Он и название придумал: управляемая баллистическая головка, сокращенно УБ. В космосе за счет управляющих реактивных импульсов, а когда воздух станет поплотнее – аэродинамического качества, – переваливаясь с боку на бок, она должна была с высокой точностью выйти на цель. УБ явилась как бы логическим завершением линии крьшатых ракет береговой обороны, поражающих противника в океане со все большего расстояния. Теперь уже цели не удастся укрыться не только на противоположном краю Черного моря, но и в далях Тихого океана. Это было первое на моей памяти упоминание о возможности создания боеголовки индивидуального наведения и в более сложном, чем принято сейчас, исполнении.