Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Надо было предпринять что-то реальное. Меня очень занимала эта проблема».

В поисках решения отец думал на волнующую его тему непрестанно, днем и ночью, даже во сне. Обычно, в менее ответственных случаях, он охотно втягивал в свои раздумья других, делился сомнениями. Сейчас все держал внутри. Внешне отец, как всегда, был сама активность: выступал, интересовался успехами болгарских друзей, много говорил с Живковым. Но вдруг замолкал, и оставалось только догадываться, как далеко ушли его мысли. Возникшую паузу никто не решался нарушить, почтительно ждали «возвращения гостя». Беседа возобновлялась на прерванном месте.

По расписанию 17 мая предусматривался кратковременный отдых на берегу Черного моря в Варне. Протокольных обязанностей поубавилось, и отец кружил, петлял по дорожкам отведенной нашей делегации резиденции, то выходя к морю, то углубляясь в обширный парк.

Обычно он любил гулять в компании, сзывая всю делегацию, что-то рассказывал, кого-то выспрашивал. К этому сопровождавшие его лица давно привыкли.

Сейчас он проводил свободное время один, члены делегации разбрелись по разным углам, не желая беспокоить премьера.

Там на дорожках парка и родилась идея. Еще не проект, только идея, как можно попытаться спасти Кубу.

«Ездил я по Болгарии, а неотвязно сверлила мой мозг мысль: что будет с Кубой? Кубу мы потеряем? – именно с этой, кубинской темы начал отец диктовать свои воспоминания четыре года спустя после описываемых событий. – Все это решить не так просто. Очень сложно найти вот это что-то, что можно противопоставить Америке.

Я как Председатель Совета Министров СССР и секретарь ЦК должен был это решить так, чтобы не вползти в войну. Ума-то особого не требуется, чтобы начать войну. Дураки легко начинают войну, а потом и умные не знают, что делать.

Существовала и другая трудность: просто поддаться запугиванию со стороны США и перейти на словесную дуэль. В условиях классовой борьбы она мало что стоит. Тогда США объявили политику скалывания, то есть отрыва страны за страной от социалистического лагеря. Они нацелились их отрывать и подчинять своему влиянию, а так как капиталистическая идеология сейчас уже не особо привлекательна для большинства народов, то здесь они больше всего рассчитывали на силу, на военную силу.

Америка окружила Советский Союз своими базами, она расположила вокруг нас ракеты. Мы знали, что ракетные войска США стоят в Турции и Италии, а про Западную Германию и говорить нечего. Мы допускали, что, возможно, они есть и в других странах.

Я подумал: а что если мы, конечно договорившись с правительством Кубы, тоже поставим ракеты с атомными зарядами. Думалось, что это может удержать США от военных действий. Если бы так сложилось, то получилось бы неплохо: как формулировал Запад – равновесие страха.

Если мы все сделаем тайно, то, когда американцы узнают, ракеты уже будут стоять на месте готовыми к бою. Перед тем как принять решение ликвидировать их военными средствами, США должны будут призадуматься. Эти средства могут быть уничтожены Америкой, но не все. Достаточно четверти, одной десятой того, что будет поставлено…

Я ходил, думал, и все это созревало во мне. Я никому свои мысли не высказал, это было мое личное мнение, мои душевные страдания…»

Да, отец отдавал себе отчет в том, что США сделают все возможное, чтобы не допустить открытой, заранее объявленной и закрепленной договором, постановки ракет на Кубе. Выигрывает тот, кто лучше спрячет, обманет. Угрызений совести после происшествия с У-2 и лжи президента США у отца не возникало. Президент Эйзенхауэр преподал в этом деле ему наглядный урок. Долг платежом красен. К тому же обман совершался во благо, с целью защиты слабого от сильного, жертвы от агрессора.

Отец просчитался в другом. Он не раз повторял, что американцы окружили нас своими военными базами, угрожают из-за всех границ и мы имеем право на ответные действия. Но мы-то привыкли к этому окружению, как итальянцы привыкли жить на склонах Везувия и Этны, а жители островов Атлантического и Тихого океанов к регулярным набегам ураганов и тайфунов.

У американцев же ракеты под боком не могли не вызвать шока, крушения иллюзии абсолютной безопасности, замешенной на имперских традициях права вершить свой суд в прилегающих регионах. Последнее, правда, в те годы относилось к обеим сверхдержавам.

К этому необходимо добавить положения доктрины Монро, не допускавшей чьего бы то ни было вооруженного присутствия в Западном полушарии. Если все это суммировать, то нетрудно вычислить реакцию на появление наших ракет. Дело было не только и не столько в правительстве и президенте, главным действующим лицом становилась разъяренная толпа. Тут и аргументы, и разум оказываются бессильными.

В воскресенье 20 мая по дороге в Москву отец поделился своими мыслями с Громыко, входившим в состав делегации. Андрей Андреевич выслушал сообщение как обычно молча, пожевал губами и только после всех этих действий, свидетельствовавших о глубоком раздумье, поддержал. Он считал, что правительство США не пойдет на риск войны, повод для нее так же, как и в случае недавнего установления границы в Берлине, недостаточен. К сожалению, министр иностранных дел тоже не придал должного значения специфическому отношению американцев к окружающему их региону. А уж Громыко обязан был это знать. Не один год он провел в США, казалось, прочувствовал все нюансы национального характера.

Некоторые авторы утверждают, что до разговора с Громыко Хрущев в Варне обсуждал постановку ракет на Кубе с сопровождавшим его в поездке министром обороны СССР маршалом Малиновским, они все решили вдвоем, а уже затем отец проинформировал высшее руководство страны. Эту байку запустил в оборот бывший работник ЦК, долгие годы выдававший себя за спичрайтера отца, Федор Бурлацкий. Якобы он сам все видел своими глазами, слышал своими ушами.

Историки ему поверили и теперь воспроизводят рассказ Бурлацкого без какой-либо проверки. Если бы они взглянули на состав делегации (его тогда опубликовали в газетах), то увидели бы, что Малиновский в Болгарию не ездил, Хрущева сопровождали: Секретарь ЦК КПСС Борис Пономарев, Министр иностранных дел Андрей Громыко, Первый секретарь ЦК Компартии Литвы Антанас Снечкус, Первый секретарь Киевского обкома партии Петр Шелест, Первый секретарь ЦК Комсомола Сергей Павлов, Первый секретарь Ленинградского Горкома партии Георгий Попов, Секретарь Московского горкома партии Ольга Колчина, Председатель общества советско-болгарской дружбы академик Андрей Туполев, посол СССР в Болгарии Григорий Денисов – и никакого Малиновского. Родион Яковлевич в числе других проводил делегацию во Внуковском аэропорту и уехал в Министерство обороны. 18–19 мая он участвует в траурной церемонии в Доме Советской Армии в Москве, а затем на Новодевичьем кладбище хоронит адмирала Арсения Головко. Такая вот история.

Как обычно после возвращения отца из поездки, Президиум ЦК собрался в тот же день. Это получилось само собой, ведь все его члены считали своим долгом поехать для встречи на аэродром, а оттуда они гурьбой направились в Кремль. Отец в таких случаях обычно начинал с впечатлений о встречах в далеких или близких странах, осведомлялся о событиях, происшедших дома.

В этот раз, едва поздоровавшись, отец сообщил, что у него есть важные предложения, которые он хотел бы изложить своим коллегам. О чем пойдет речь, в аэропорту он посчитал говорить неудобным.

Вот как он рассказывал впоследствии об этой встрече.

«Товарищи слушали. Я сразу, как закончил изложение, сказал:

– Давайте сейчас не решать. Я только что высказал вам свои соображения, и вы не подготовлены для решения. Вы должны обдумать всё, и я еще подумаю. Через неделю соберемся и еще раз обсудим. Мы должны всё очень хорошо взвесить. Я считаю своим долгом предупредить, что эта акция влечет за собой много неизвестного и непредвиденного. Мы, конечно, хотим все сделать, чтобы обезопасить Кубу, чтобы Кубу не раздавили, но мы можем втянуться в войну. Это тоже надо иметь в виду.

…Нам надо сделать так, чтобы свою страну сохранить, не допустить войны и не допустить, чтобы Куба была разгромлена войсками США. Нужно сделать Кубу факелом, сделать ее притягательным магнитом для всех обездоленных народов Латинской Америки, которые ведут борьбу против эксплуатации американских монополий. Подогревающий огонь социализма, исходящий с Кубы, будет ускорять процесс борьбы за независимость.

Все разошлись».

Не через неделю, а на следующий день, в понедельник 21 мая, Президиум ЦК собирается уже не на импровизированное, а на официальное заседание в Кремле.

Его члены и приглашенные – Громыко, Малиновский и главнокомандующий ракетными войсками маршал Бирюзов – заслушивают отчет советской делегации о поездке в Болгарию, а затем обсуждают предложение отца. Решают послать на Кубу официальную делегацию, поручив ей поговорить с Кастро, определиться на месте с возможностью размещения ракет на острове. К делегации и ее составу я еще вернусь.

Таким образом, в тот день приняли принципиальное решение о возможности отправки ракет с ядерными боеголовками на Кубу и договорились сделать это тайно. «Это будет наступательная политика, – подчеркнул отец и после некоторого размышления добавил – Ракеты сохранить под нашим командованием».[76]76
  Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Т. 1. Черновые протокольные записи заседаний. Стенограммы. M. Росспэн., 2003. С. 556.


[Закрыть]

Но отец еще до конца не убедил в первую очередь самого себя На четверг 24 мая он назначает совместное заседание Президиума ЦК и Совета обороны.

Кроме свидетельства отца и более чем скупых официальных документов, не находится иных серьезных источников, повествующих о деталях разворачивающихся в те дни событий. Меня особенно интересовало не было ли споров, возражений. Вокруг принятия решения о постановке ракет на Кубе за последние годы накопилось немало спекуляций, домыслов. Однако все, кто имели к этому отношение, присутствовали на различных совещаниях, были близки к «верхам», в том числе Громыко, посол СССР на Кубе Алексеев, в один голос утверждали, что оппозиции высказанному отцом предложению не было.

Слухи о каких-то мифических дебатах, столкновениях поползли позднее, уже после освобождения отца от должности в 1964 году. Кое-кто стал спешно менять точку зрения.

Итак, 24 мая собрался Совет обороны с участием всех без исключения членов Президиума ЦК. К нему военные сделали первые прикидки, подсчитали, во что обойдется установка наших ракет на Кубе.

Я снова возвращаюсь к рассказу отца.

«Прошла неделя. (На самом деле четыре дня, если отсчитывать от воскресенья.) Я опять поставил этот вопрос. Спрашиваю:

– Ну как, товарищи, думали?

– Да, думали.

– Ну и как?

Первым взял слово товарищ Куусинен. Он сказал:

– Товарищ Хрущев, я думал. Если вы вносите такое предложение и считаете, что нужно принять такое решение, я вам верю и голосую вместе с вами. Давайте.

Так. Мне было, с одной стороны, лестно, а с другой – слишком тяжело. Его ответ всю ответственность возлагал на меня. Я очень уважал товарища Куусинена, знал его честность и искренность, поэтому воспринял его слова по-хорошему».

В тот период члены Президиума ЦК в основном полагались на отца, ему принадлежало решающее слово при принятии решений. Здесь дело даже не в личности. Все определяла структура централизованной власти. Всё и все зависели от первого лица. Даже члены Президиума ЦК старались не высовываться, если всерьез не задевались их жизненные интересы. Не обязательно личные, возможно, и тех областей деятельности, где тот или иной член Президиума считал себя хозяином. В таком случае могла возникнуть перепалка, пусть не очень жесткое, но столкновение.

Куба же ни чьих интересов не затрагивала. На фоне всеобщего благодушия-единодушия выделялся Микоян. Он по любому вопросу имел свою точку зрения. С отцом он всегда держался на равных. Стаж пребывания на вершине пирамиды власти у него был значительно больше.

Микоян поделился своими сомнениями.

«Товарищ Микоян выступил с оговорками. В таких вопросах без оговорок нельзя. Его мнение сводилось к тому, что мы решаемся на опасный шаг. Это я и сам сказал. Я даже сформулировал грубее. Этот шаг на грани авантюры. Авантюризм заключался в том, что мы, желая спасти Кубу, сами могли ввязаться в тяжелейшую, невиданнейшую ракетно-ядерную войну. Этого надо всеми силами избегать, а сознательно вызывать такую войну – действительно авантюризм.

Я – против войны. Но если жить только под давлением, что всякая наша акция в защиту себя или иных друзей может вызвать ракетно-ядерную войну, – это парализовать себя страхом. В таком случае война будет наверняка. Сразу враг почувствует, что ты боишься. Или же ты без войны будешь уступать свои позиции и дашь врагу возможность реализовать его цели, и ты своей боязнью и уступчивостью так разохотишь врага, что он потеряет всякую осторожность и не будет чувствовать той грани, за которой война неизбежна.

Такая проблема стояла и сейчас стоит…

…Мы приняли решение о том, что целесообразно поставить ракеты с атомными зарядами на территории Кубы и тем самым поставить США перед фактом: если они решатся вторгнуться на территорию Кубы, то Куба будет иметь возможность нанести сокрушительный ответный удар… Это будет удерживать власть имущих от вторжения на Кубу.

К такому выводу все мы пришли после двукратного обсуждения моего предложения. Я сам предлагал не форсировать решение, дать ему выкристаллизоваться в сознании каждого, чтобы каждый принимал его сознательно, понимая его последствия, понимая, что оно может привести нас к войне с США. Решение было принято единодушно».

В записях присутствовавшего на заседании заведующего Общим отделом ЦК Владимира Малина итог обсуждения суммирован в двух фразах: «Согласиться с предложением тов. Хрущева Н. С. по вопросам Кубы. Принять план».

По заведенному порядку оформлением решений занималось заинтересованное ведомство, на сей раз это был Совет обороны и его секретарь генерал Семен Павлович Иванов.[77]77
  В архиве Министерства обороны сохранилась сделанная рукой С. П. Иванова запись о заседании.
  «24 мая 1962 г. Вопрос о помощи Кубе обсуждался на Президиуме ЦК КПСС. С соображениями выступил Н. С. Хрущев. Выступили: тт. Ф. Р. Козлов, Л. И. Брежнев, А. Н. Косыгин, А. И. Микоян, Т. И. Воронов, Д. С. Полянский, О. В. Куусинен. Все остальные члены Президиума и выступившие согласились и одобрили решение.
  …Решение – мероприятие «Анадырь» одобрить целиком и единогласно. Документ хранить в М. О. По получении согласия Ф. Кастро его утвердить» (Архив Генерального штаба ВС РФ).


[Закрыть] Он отвечал за подготовку установки ракет на Кубе. Операция с целью дезориентации противника получила наименование «Анадырь». Перепечатанный начисто документ предстояло провезти «по кругу». Один за другим члены Президиума ставили своей рукой «за» и расписывались. Существовала возможность высказать и противоположное мнение – проголосовать против, но только теоретическая. Я подобного случая не припоминаю. Все шло гладко: за, за, за. Один Микоян вернул документ с одной лишь росписью, Иванов попытался поправить, подсказал, что требуется резолюция, но хозяин кабинета в ответ только махнул рукой. Жест означал, что аудиенция окончена. Кандидатам в члены Президиума и секретарям ЦК высказывать свое мнение не полагалось, их подписи свидетельствовали лишь об ознакомлении с текстом. Так они поступили и на сей раз.

Закончив «операцию», Иванов позвонил отцу, доложил, что все в порядке. Затем, помявшись, добавил: «Вот только Анастас Иванович не поставил «за», забыл, наверное».

Отец насторожился и переспросил: «Один? Или еще кого память подвела?» – «Никак нет, все в порядке, – отрапортовал генерал. – Правда, кандидаты в члены Президиума и секретари не наложили резолюцию, но это и не требуется», – уточнил он.

– Съездите-ка к Микояну еще раз. Я ему позвоню, – распорядился отец, – а заодно пусть проголосуют кандидаты и секретари ЦК. Дело важное, нечего им по кустам отсиживаться.

Повторный объезд не занял много времени, сомневающихся больше не оставалось.

Об истории с ракетами я узнал вскоре после этого памятного заседания. Мы с отцом поехали на дачу и, не заходя в дом, отправились на берег Москвы-реки полюбоваться налившейся весенним соком природой. Отец не был из тех людей, которым свойственно замыкаться в себе. Ему требовалось поделиться захватившей его идеей с окружающими, выслушать слова поддержки или, на худой конец, возражения. На этот раз он решил поделиться со мной.

Сначала мы шли молча. Отец наслаждался, впитывая в себя теплый аромат майского вечера. Затем он вдруг заговорил о Кубе, об опасности вторжения и вдруг огорошил меня новостью: «Только что принято решение о секретной постановке на острове наших баллистических ракет с ядерными зарядами». В первый момент я поразился. До этого мы не рисковали вывозить ядерное оружие за пределы своей территории. Исключение составляло небольшое количество тактических атомных зарядов для «Луны» и «пятерок». Ими оснащались наши части, стоявшие в Германии.

А тут стратегические мегатонные боеголовки. У меня просто дух перехватило. Потом проросли сомнения: а если их захватят американцы? Как можно выпускать столь грозное, а главное, секретное оружие из своих рук? Сегодня там Кастро, а завтра?

Отец с охотой стал делиться со мной своим планом. Как только на острове появятся ракеты, нападение на Кубу станет для американцев столь же опасным, как и атака самого Советского Союза. Передавать ракетно-ядерное оружие кубинцам он не намеревался. Отец считал, что ракетами должны распоряжаться только регулярные части Советской армии, подчиняющиеся Москве.

Постепенно я проникся энтузиазмом. Наконец-то американцы сами очутятся в положении, в котором они держали нашу страну последние годы. Да и подспорье в формировании ответного удара может оказаться заметным. Запланированное на этот год к постановке на боевое дежурство количество Р-16 казалось весьма скромным. Отец не разделил моих восторгов. Он считал, что затраты сил и материальных ресурсов, связанные с постановкой ракет на Кубе, не оправдают временного выигрыша в глобальном противостоянии. Он рассуждал просто. Сколько можно поставить ракет на острове? От силы несколько десятков. Не утыкаешь же ими всю Кубу, как ежа иголками. Ракеты надо обслуживать, а главное, защищать от возможных неожиданностей. И все это под боком у США, за три моря от нас. Конечно, по мнению отца, установка ракет имела определенное стратегическое значение, но основная цель – защита кубинской революции. Он твердо придерживался мнения, что вся операция целесообразна лишь с точки зрения предотвращения новой высадки на остров. На мой вопрос, сколько стартов предполагается оборудовать, отец ответил, что военные подсчитывают свои возможности.

С тех пор наши беседы о постановке ракет на Кубе стали регулярными. Я дожидался, когда мы оставались вдвоем, надо было блюсти секретность, и выпытывал последние новости. Никто, кроме меня, в семье не был посвящен в тайну. Кое-что доходило до меня и минуя отца, из других источников. По службе я общался со многими высокопоставленными военными. Стоило мне намекнуть о своей осведомленности, как языки развязывались, начиналось бурное обсуждение. Большинство моих собеседников поддерживали план. Возражений я не слышал, возможно, несогласные с отцом не хотели со мной связываться, но скорее всего их просто не было.

Исходя из наличных ресурсов предполагалось установить на острове не менее полусотни ракет. Цифра все время менялась. Часть ракет выделялась в счет поставок армии, но большинство снималось с боевых позиций. Операцию решили проводить не откладывая, и дожидаться, когда заводы выполнят заказ, времени не оставалось. Тем самым ослаблялся кулак, нацеленный на Европу. В конце концов сошлись на двадцати четырех стартовых позициях Р-12, которые предполагалось укомплектовать тридцатью шестью ракетами, и шестнадцати стартах Р-14 с двадцатью четырьми ракетами. Всего пять полков, 60 ракет. Все ракеты снаряжались боезарядами мощностью в одну мегатонну. Новыми, только что испытанными двухмегатонными боеголовками повышенной эффективности решили не рисковать. К тому же выпуск их только начинался.

Аппетит постепенно разгорался. Раздавалось все большее число голосов в пользу увеличения количества Р-14. Но их пока просто неоткуда было взять. Отец сказал, что в будущем условились постепенно заменять Р-12 на Р-14. Его особенно беспокоила проблема, как замаскировать ракеты от неизбежного воздушного наблюдения и фотографирования. Ведь над Кубой то и дело летали самолеты-разведчики США.

Кубинцы не подозревали о планах отца. Пришло время поделиться замыслом с Фиделем Кастро, принять решение и приступить к проведению операции. Или… отложить ее, если кубинцам придется не по нраву размещение на их острове ракетно-ядерного оружия. На «или» отец не рассчитывал, он был убежден, что в Гаване с одобрением воспримут его предложение, направленное на обеспечение их безопасности. Ради них наша страна шла на риск.

В понедельник 28 мая советская делегация на самолете Ту-114 вылетела на Кубу, но не по кратчайшему северному маршруту, пролегавшему вдоль побережья Канады и США, а через Африку, с посадкой в столице дружественной нам республики Гвинея Конакри. Миссию удалось сохранить в тайне.

Главой определили Шарафа Рашидова, первого секретаря ЦК Компартии Узбекистана. Ему поручили вести политические переговоры. Почему-то считалось, что с освобождающимися народами, с их руководителями лучше найдут язык представители наших окраинных республик.

Военную часть делегации, имевшую свои собственные инструкции, представлял маршал Сергей Семенович Бирюзов, сменивший в апреле Москаленко в командовании ракетными войсками. Отец его знал еще со Сталинграда. Там он командовал штабом в армии Малиновского. Бирюзов слыл человеком обстоятельным, сдержанным, слов на ветер не бросал. Прибавила ему авторитета и история с Пауэрсом. Конечно, сбил У-2 не маршал, но, по мнению отца, организовать систему обороны так, чтобы противник не прошел, – заслуга высшего командования. В те годы Бирюзов относился к военачальникам, пользующимся наибольшим уважением и доверием отца.

По заведенному в таких случаях правилу, военных закамуфлировали, переодели в гражданское, выдали паспорта на другие фамилии. Маршала Бирюзова перекрестили в инженера Петрова. В помощь себе он взял двух генералов – Ушакова и Агеева. В их задачу входило провести рекогносцировку на местности, а главное, найти способ замаскировать ракеты, укрыть их от любопытных взглядов не только с воздуха, но и с земли. Летевшие на Кубу посланцы не имели при себе никаких документов, связанных с операцией, – мало ли что может случиться. Ввиду особой секретности им запретили сноситься с Москвой по обсуждаемым вопросам по радио, даже шифром.

Еще один член делегации – Александр Иванович Алексеев, расторопный журналист из КГБ, который в силу своих профессиональных обязанностей и благодаря личным качествам оказался первым советским человеком, побывавшим на Кубе после победы революции. В глазах отца, и не только его, он давно прослыл наиболее компетентным человеком в вопросах взаимоотношений с Кубой.

1 октября 1959 года он прибыл в Гавану в качестве корреспондента ТАСС и тут же развил кипучую деятельность. Уже 12 октября Алексеев повстречался с Че Геварой, 15-го – с Фиделем Кастро. В феврале 1960 года он организовал советскую торгово-промышленную выставку. Обо всем увиденном Алексеев, помимо скупых корреспонденции ТАСС, направлял обстоятельные служебные донесения в Москву. Они-то в значительной степени и сформировали в голове отца образ кубинских руководителей-революционеров, с которыми у Алексеева сложились дружеские отношения. Некоторые шероховатости возникли после установления дипломатических отношений. Источником их стал вновь назначенный Чрезвычайный и Полномочный посол Сергей Михайлович Кудрявцев. Он повел себя как предписано протоколом, держался официально, соблюдал дистанцию. Общий язык с кубинскими руководителями не нашел.

Братья Кастро, Че Гевара по-прежнему со своими проблемами обращались к Алексееву, переквалифицировавшемуся к тому времени из журналиста в советника советского посольства в Гаване. Его шифровки ложились прямо на стол отца, рядом с донесениями посла. Они шли по каналам КГБ. Им отводилась папка иного цвета. Отец все больше отдавал предпочтение Алексееву, отмечал его хватку, аналитический ум. Главное, он обеспечивал надежную связь с руководством республики.

В посольстве возникло двоевластие. Официальные бумаги, чинно следовавшие через посла, нередко оставлялись Фиделем без внимания. Он знал – важное сообщение придет через Алексеева. Так же действовала связь и в обратном направлении.

Кудрявцев сам определил свою судьбу. В начале апреля отец рассказал, что наш посол на Кубе потребовал для себя вооруженную охрану. Операция «Мангуст» набирала силу, в Гаване становилось неспокойно – то прогремит взрыв, то раздастся пулеметная очередь. Отец возмущался: «Что скажут кубинцы? Они борются, сражаются с врагами, а посол социалистической державы отсиживается, забаррикадировавшись в здании посольства!»

Тут он припомнил все: и пассивность, и неспособность установить прямые контакты с Фиделем Кастро, и бюрократизм. Не мешкая, Президиум ЦК принял решение произвести перестановку кадров в соответствии со сложившейся обстановкой – Алексеева назначить послом, а Кудрявцева переместить в более безопасное место, отозвать в Москву.

По телеграмме Громыко Алексеев в мае прибыл в Москву. Отец хотел с ним посоветоваться о положении на Кубе, еще раз побеседовать перед ответственным назначением. Попал же Алексеев в самую гущу событий. Как специалист по Кубе и лицо, пользующееся абсолютным доверием отца, он с головой окунулся в обсуждение перипетий, связанных с планируемой постановкой ракет.

На первой встрече с отцом он высказал сомнения: вряд ли Фидель Кастро согласится с выдвигаемым предложением. Он собирается защищать революцию всем народом, опирающимся на собственные силы и поддержку общественного мнения стран Латинской Америки. Ему придется не по нраву замена высокого покровительства одной великой державы покровительством другой.

Отец стал горячо доказывать, аргументировать свою позицию, потом вдруг остановился, как бы осознав, что перед ним не Фидель, и примирительно заметил, что мы в этом случае окажем Кубе помощь любыми другими средствами. Правда, сомнительно, чтобы они остановили агрессора.

По словам Алексеева, он, сопровождая столь высокую делегацию, чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Ведь смены «караула» в советском посольстве пока не произошло. Официально Кудрявцева отзовут, а его назначат только через две недели, 12 июня. Но эта неловкость оказалась проходящей. Соблюдать формальности не требовалось, они же с братьями Кастро друзья. Без сомнения, Кастро понимал, что столь высокие гости пожаловали не случайно. Завеса таинственности вокруг визита, шифротелеграмма отца с просьбой принять его представителей по специальному вопросу только разжигала любопытство.

Алексеев разыскал Рауля Кастро по телефону и, ничего не объясняя по существу, попросил его как можно скорее организовать встречу делегации с братом.

В тот же вечер Фидель и Рауль Кастро приняли эмиссаров отца. Первым взял слово Рашидов. Он пересказал хозяевам смысл предложений Хрущева. Затем военные аспекты проблемы пояснил маршал Бирюзов. Фидель задумался. Молчал он не более минуты. Глядя в глаза Рашидову сквозь столь непривычные для нас, знающих его по митинговому жару, очки, твердо произнес, что идея представляется ему особенно интересной, потому что служит интересам мирового социализма и угнетенных народов в их противоборстве с обнаглевшим американским империализмом, который повсюду в мире пытается диктовать свою волю.

Опасения Алексеева не сбылись.

На следующий день подвели итоги. На сей раз встреча носила официальный характер. С кубинской стороны присутствовали основные политические руководители страны и командование вооруженными силами: Фидель и Рауль Кастро, Эрнесто Че Гевара, Освальдо Дортикос и Рамиро Вальдес.

Обсуждать, собственно, оказалось нечего. Советское предложение принималось без оговорок. Уточнению подлежали лишь детали. О них предстояло договариваться в Москве. Своим полномочным представителем на этих переговорах кубинцы выделили Рауля Кастро.

Рашидов торопился в Москву, отец ждал информацию о результатах переговоров. Однако оставалось еще одно дело, не менее важное, – Бирюзову предстояло взглянуть на предполагаемые места постановки ракет, прикинуть, какие существуют возможности скрыть операцию от профессионалов из ЦРУ.

На серьезную рекогносцировку на местности Рашидов времени маршалу не дал. Удалось лишь прокатиться по окрестностям. Места в основном оказались открытые, кое-где собирались в группки незнакомые деревья. Особенно поразили маршала кокосовые пальмы, раньше виденные только на картинках. Их устремленные вверх голые стволы показались ему похожими на установленные на стартовых столах баллистические ракеты.

Пока в Гаване разговаривали, в Москве готовились действовать. Малиновский представил развернутые предложения Министерства обороны по установке ракет на Кубе. 4 июня 1962 года Президиум ЦК постановил их принять, в принципе утвердил план операции под кодовым названием «Анадырь». Его выбрали с целью дезинформации: река Анадырь протекает на Чукотке, вот пусть те, до кого может дойти эта информация, думают, что речь идет об установке ракет где-то по соседству с Аляской.

Тогда же Малиновский предложил руководство операцией возложить на генерала армии Плиева. Выбор для меня навсегда остался загадкой. Кавалерист старой школы, в седле еще с первой мировой и Гражданской войн, к концу Отечественной он дослужился до командира кавалерийского корпуса. Что у него общего с ракетами? Да и не только с ракетами, а вообще с современной войной? В ответ на мое недоумение отец сказал, что Плиев – кандидатура Малиновского, сам отец его знает, но не очень близко, встречался во время войны. Генерал как генерал, не хуже других, министр знает свои кадры.

Чем подробнее прорабатывался план, тем яснее вырисовывалась грандиозность масштабов. Казалось бы, что стоит поставить пять, ну шесть десятков ракет? Но на ракетный «скелет» с каждым днем нарастало столько «мяса», что в результате центр тяжести операции стал смещаться в общевойсковом направлении.

Рассуждали в Генеральном штабе просто. Раз ракеты находятся в наших руках, то, естественно, мы должны обеспечить их сохранность. Отец рассказал, что сначала предполагалось ограничиться небольшим контингентом пехоты, но оказалось, что это не решение вопроса. Если случится нападение, то придется столкнуться с хорошо вооруженными американскими регулярными воинскими частями. Противостоять им сможет сила не меньшая и не хуже вооруженная. Тут охранным батальоном не обойдешься, нужна артиллерия, нужны танки. Шаг за шагом на шестьдесят ракет наросло более пятидесяти тысяч войск, около четырех дивизий полного состава. А уж если быть совсем точным, то, согласно реестру, составленному Генеральным штабом, предполагалось отправить на Кубу 50 874 человека.