Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

В середине августа 1962 года отец совершил не объяснимый для меня в те годы поступок. Он рассказал о нашем проекте… американским журналистам. Еще раньше он упомянул о глобальной ракете в одном из выступлений.

Мне подобное легкомыслие представлялось совершенно недопустимым, почти преступным. Улучив удобный момент, я вывалил свои претензии отцу. Поначалу он, хитро улыбаясь, попытался отмолчаться, но я назойливо возвращался к волнующей меня теме. В конце концов он сдался.

– Неужели ты не понимаешь, что никто не позволит вам запускать такую штуку на орбиту? Это не просто очень опасно, это сродни сумасшествию, – назидательно проворчал отец.

Я растеряно выдавил из себя:

– Так зачем?…

– Пусть в Вашингтоне поломают голову, – улыбнулся отец. – Одна мысль о висящем над головой ядерном заряде охладит их пыл. Так что работаете вы не впустую.

Я ничего не ответил, чувствовал себя уязвленным, обманутым.

Разработка глобальной ракеты закончилась бумагой, комплектом чертежей. К ее изготовлению мы так и не приступили. Идея, однако, оказалась живучей. Вслед за Челомеем глобальной ракетой увлеклись и Королев с Янгелем. В апреле 1962 года работы всех трех ОКБ оформили постановление Правительства. Королеву «посчастливилось» больше, чем нам, в 1964–1965 годах он сделал несколько полноразмерных макетов ГР-1 (и Королев, и Челомей использовали одну и ту же аббревиатуру), но дальше разработка не пошла. Эти макеты потом регулярно провозили во время парадов по Красной площади. Как свидетельствуют архивы, американцы заглотнули наживку отца, потратили большие деньги, пытаясь создать оборону от несуществовавших глобальных ракет.[72]72
  Ассошиэйтед Пресс. Советы морочили миру голову, показывая на парадах несуществующие ракеты. 18 ноября 1998.


[Закрыть]

Янгель довел дело до логического завершения, создал летающий образец. В 1968 году его глобальную ракету Р-36-0 приняли на вооружение и развернули ее серийное производство. Но и Брежнев, который к тому времени сменил отца в Кремле, вывести ядерные заряды на боевое дежурство на орбиту в космос не посмел.

Другим пляжным собеседником отца был Королев. В тот год темой их разговоров вновь стала новая тяжелая ракета, способная потягаться с американцами в гонке за Луну. Сейчас, после «нет», сказанного президенту Кеннеди, следовало определиться. Отец не собирался отступаться от нашего неоспоримого превосходства в космических исследованиях, но и прикидывал, во что все это обойдется.

В необходимости соревнования, кто первым высадится на Луну, Королев не сомневался. Правда, предварительные проработки свидетельствовали, что на орбиту придется вывести около 75 тонн. Цифра по тем временам казалась непостижимо огромной – целый вагон. Отец поинтересовался, какая же ракета способна вытянуть подобную махину. Королев ответил, что он рассчитывает уложиться в стартовый вес 2200–2500 тонн.

«Почти десять "семерок"…» – неопределенно протянул отец.

Формально очередная версия Н-1 была уже включена в новое постановление правительства, вышедшее незадолго до встречи, 13 мая 1961 года. Правда, звучало постановление для Королева не очень обнадеживающе: «О пересмотре планов по космическим объектам в направлении задач оборонного значения». Энтузиаста по натуре, отца тем не менее беспокоило повальное увлечение космосом, тогда как нужной для обороны страны межконтинентальной ракеты все еще не было. Вот он и решил этим постановлением охладить горячие головы.

Королев понимал, что в постановление-то он попал, но без поддержки отца ему не обойтись. Сегодня – одно постановление правительства, а завтра может выйти новое.

Отец позволил себя уговорить. Он столько поставил на наши ракетные достижения, что отказываться от дальнейшего продвижения вперед представлялось просто неразумным. К тому же, отец был таким же мечтателем, как и Королев. В этом они походили друг на друга. Отцу донельзя хотелось стать современником первого человека, ступившего на иную планету. Особенно советского. Столько увлекательного открывалось впереди: космос, Луна, коммунизм. Дух захватывало, на какие высоты советская власть вознесла русского человека!

Встречей на пляже Королев остался доволен: отец, хотя и с оговорками, на его стороне.

Сговорились, что Королев продолжит работы и, когда прикидочные расчеты будут готовы, доложит на Совете обороны. Тогда, ориентировочно зимой будущего года, и примут окончательное решение.

На прощание Королев, суеверно постучав по деревянной крышке пляжного столика, напомнил, что космический полет Титова намечен на начало августа.

Неожиданно для меня отец не приказал – попросил осуществить запуск не позднее десятого. Обычно он в такие дела старался не вмешиваться. На сей раз он изменил своему правилу.

Королев с готовностью согласился.

– Давайте назначим на седьмое, – улыбаясь, произнес он.

– Ну, вот и договорились, – отозвался отец.

Он пообещал, что встречу Титову устроят такую же, как Гагарину. Пусть только возвращается невредимым.

Только потом я догадался, почему первая декада августа была для отца предпочтительнее второй. В голове у отца запуск Титова увязывался с установлением границы в Берлине, но тогда это была тайна за семью печатями.

Не могу не вспомнить и о разговорах с Туполевым. Если Челомей и Королев, сколь бы дружескими и располагающими ни казались встречи, тем не менее докладывали Председателю Совета Министров СССР, то тут уже беседовали два человека, прожившие большую жизнь и знающие цену и ей, и себе, и собеседнику.

Положение прославленного туполевского конструкторского бюро в те годы стало нелегким. Отец не считал больше необходимым расходовать миллиарды на создание тяжелой бомбардировочной авиации. Для противостояния с США, по его мнению, достаточно и ракет. Работы над последними двумя самолетами: сверхзвуковым бомбардировщиком Ту-22 и дальним тяжелым перехватчиком-ракетоносцем Ту-28-80 – подходили к концу. Новых военных заказов не предвиделось.

Конечно, оставались пассажирские самолеты. Прогремевший на весь мир Ту-104 вывел в свет целое семейство Ту. Но до сих пор считалось, что пассажирская авиация – это только протока, чуть отвернувшая от основного русла авиации военной. Так было. И так, считал Андрей Николаевич, будет на его веку.

В ракетную технику ход ему оказался заказан. Устинов бдительно охранял крепко запертую дверь. Следовало искать иное приложение сил. На сей раз Туполев пришел с предложением построить самолет с атомными двигателями, способный без посадки не раз облететь земной шар.

В те годы увлечение атомной энергией стало повальным. В качестве двигательных установок атомный реактор, представлялось, не имел соперников. Вовсю проектировались и строились атомные подводные лодки. Атомный ледокол «Ленин» потрясал воображение бывалых полярных капитанов.

И вот теперь – самолет!

За реактивный двигатель для атомного самолета брался Николай Дмитриевич Кузнецов, давний соратник Андрея Николаевича по работам над Ту-95 и Ту-114. Вместе они сделали предварительный проект, и сейчас представился случай доложить о проработках начальству.

Командование Военно-воздушных сил новую идею не поддерживало, считало самолет опасным для экипажа и аэродромных служб, с одной стороны, и не сулящим особых преимуществ в воздухе – с другой. Но Туполеву и Кузнецову не впервые приходилось проталкивать свои новинки в обход генералов. Отец выслушал рассказ о новом самолете, не перебивая. Такое поведение свидетельствовало, что излагаемый предмет не вызывает особого интереса. Туполев об этом знал, но отступать не собирался.

Отец вспомнил о своем давнем разговоре с Андреем Николаевичем – о невозможности создания бомбардировщика, способного эффективно действовать против США, и задал те же вопросы: «Сможет ли он преодолеть систему ПВО, развернутую на Североамериканском континенте? Какова ожидаемая скорость и высота полета нового самолета?»

Туполев ответил, что чудес ожидать не приходится. За неограниченную дальность необходимо платить, ядерные силовые установки тяжелы сами по себе, требуют дополнительной защиты. Поэтому скорость получается околозвуковой, а высота полета стандартной – десять-двенадцать километров.

Отец покачал головой:

– Вы же еще когда говорили, что с такими параметрами соваться в США незачем, собьют без труда.

– Мое дело придумать техническое решение, а уж вам решать, покупать его или нет, – не то немного обиделся, не то просто грустно пошутил Туполев.

Им обоим уже стало абсолютно ясно, что предложение не проходит. Однако отцу не хотелось расстраивать гостя. Он поинтересовался, нет ли возможности сделать дальний пассажирский самолет с атомными моторами. Андрей Николаевич только махнул рукой: абсолютно исключено – на эффективную защиту пассажиров от излучения потребуются такие веса, что самолет вообще не сможет взлететь. К тому еще добавлялась проблема заражения аэродромов при взлете и посадке.

Правда, атомный проект не забросили. Какое-то время работы продолжались. Сделали специальную летающую лабораторию – самолет со смешанной силовой установкой, оснащенной ядерной турбиной. Однако постепенно усилия сошли на нет, оправдались самые пессимистические прогнозы: эксплуатировать подобный самолет, даже при легкомысленном отношении к радиации, которое существовало в те годы, не представлялось возможным. В США тогда тоже начались проработки атомного бомбардировщика, и с теми же результатами.

При очередной встрече отец, окончательно потерявший интерес к атомному бомбардировщику, посоветовал Андрею Николаевичу переключиться на пассажирские лайнеры, особенно его привлекала возможность создания сверхзвукового пассажирского самолета. С той поры Ту-144 стал главной задачей ОКБ, на реализацию которой ушли многие годы напряженного труда и многие миллиарды рублей.

Мне не хотелось бы своим рассказом создать впечатление, что отец занимался рассмотрением столь важных дел, определяющих обороноспособность страны, походя, сидя в шезлонге на берегу моря или гуляя по тропинкам подмосковного леса.

Просто мне не приходилось присутствовать при его встречах с конструкторами, военными, учеными в кремлевском кабинете. О тех беседах до меня доходили лишь отзвуки, пересказы участников, реакция отца на удачные или, как он считал, бросовые предложения. О некоторых событиях я вообще ничего не знал.

Я подробно описываю факты, которым мне довелось стать свидетелем, а местом их действия, естественно, чаще всего оказывался наш дом.

О Германии отец думал неотступно.

Возможность одностороннего заключения мирного договора он больше всерьез не рассматривал. Здесь ничего не стоило перегнуть палку. Конечно, без обострения отношений с США, считал отец, не обойтись, но он не намеревался выходить за рамки дозволенного Потсдамскими соглашениями.

После долгих колебаний отец пришел к выводу, что единственный выход: «закрыть все входы и выходы, закупорить все лазейки».[73]73
  Современная историография «холодной войны», основывающаяся на документах, пришла к выводу, что инициатива размежевания исходила не от отца, а от немцев. Вальтер Ульбрихт в течение последних лет всеми силами проталкивал эту идею. 28–29 марта 1961 года, выступая на заседании Политического консультативного комитета стран Организации Варшавского Договора, он заявил, что перед ГДР стоит задача «обезопасить себя от экономических подрывных мер из Западной Германии», что экономику страны можно привести в порядок, только если закрыть секторную границу. Отец тогда, рассчитывая на встречу с Кеннеди, Ульбрихта не поддержал. Теперь все поменялось. В моем рассказе речь идет о завершающем этапе, когда отец дозрел и озаботился деталями проведения операции.


[Закрыть] Решение оформилось во время отпуска, к тому времени отец перебрался из Крыма в Пицунду. Он считал, я повторю, что если захлопнется дверь, ведущая на Запад, люди перестанут метаться, начнут работать, экономика двинется в гору, и недалек тот час, когда уже западные немцы начнут проситься в ГДР. Тогда уже ничто не сможет помешать подписать мирный договор с двумя германскими государствами.

Пока же вырисовывался первый шаг: приостановить отток людей, овладеть положением. Как это сделать? Наиболее сложно разъединиться в Берлине, ведь сектора, позволю себе повториться, порой разделяются условной линией, проходящей по проезжей части улиц. Один тротуар в одном секторе, другой – в другом. Перешел улицу – и ты уже за границей. Когда проводили разграничительные линии, никто не думал, что может зайти речь о границе, о пограничниках, пропусках, визах. Пока эти линии оставались только на бумаге, теперь отец искал способ их материализации.

Отец попросил нашего посла в ГДР Первухина прислать ему подробную карту Берлина с нанесенной на ней демаркационной линией.

«Разграничения на карте были сделаны неточно, – вспоминает отец, – нельзя было судить о возможности установления твердой границы с контрольно-пропускными пунктами. Я решил, что это сделано из-за недостаточной квалификации людей, размечавших карту. Да это вполне понятно, они не специалисты.

Я снова позвонил послу и попросил: "Товарищ Первухин, в карте, которую вы мне прислали, трудно разобраться. Она не позволяет судить о возможности установления границ. Пригласите командующего нашими войсками (тогда там командовал Якубовский) и передайте мою просьбу сделать в его штабе карту Берлина с нанесением границы и замечаниями о возможности установления контроля над ней. После этого доложите товарищу Ульбрихту. Пусть он посмотрит и скажет, согласен ли он обсудить эти вопросы".

Прислали новую карту. По телефону посол сообщил, что Ульбрихт полностью согласен. Он передал, что это правильно, что это оздоровит сложившуюся ситуацию, что это единственная возможность стать хозяевами положения.

Я посмотрел, там было показано, где могут быть установлены контрольные ворота, и пришел к выводу, что границу установить в Берлине возможно. Правда, с большими трудностями».

Отец решился. Ему казалось, что установление пограничного контроля не должно вызвать излишне яростной реакции наших бывших союзников. Ведь их право беспрепятственного передвижения между зонами оккупации сохранялось. В этом было существенное отличие от предыдущих предложений и угроз, связанных с заключением мирного договора и передачей контрольных функций правительству ГДР.

Пропуска и другие пограничные формальности устанавливались только для немцев, а о них в Потсдамском соглашении не говорилось ни слова.

Он понимал, что существует определенный риск. Наиболее опасен первый момент физического установления контроля над границей: проведение разграничительной линии, установка шлагбаумов в местах проезда. Внезапный шок может повлечь за собой не до конца продуманные поступки. Тем не менее он посчитал риск оправданным. Об установлении непроницаемой бетонной стены и речи не было. Это чисто немецкое изобретение.

Получив согласие и поддержку Ульбрихта, отец решил, что пора действовать. Он вызвал в Крым Громыко и его заместителя Семенова, ведавшего германскими делами. Требовалось тщательно просчитать все возможные дипломатические шаги. В результате выработали план действий, получивших впоследствии в мире название второго Берлинского кризиса.

Все готовилось в строгой тайне. На возведение сооружений отводилось минимум времени. Работы следовало окончить раньше, чем на той стороне решат, что же им предпринять. Легче помешать проведению работ, чем ломать уже сделанное.

«Мы не хотели, чтобы на границе стояли наши войска, – продиктовал отец в своих воспоминаниях, – это функции самих немцев… Западные немцы тоже сами охраняли свои границы.

За немцами у границы должна была стоять цепочка советских войск в полном вооружении. Пусть Запад видит, что хотя немцы стоят жиденькой цепочкой и разорвать ее не представляет больших усилий, но тогда вступят советские войска.

На контрольных пунктах… где должны были проезжать представители западных держав, у шлагбаума должен стоять наш офицер и пропускать их без задержек, как и раньше».

С таким планом отец в последние дни июля возвратился в Москву. На специально собравшемся Президиуме ЦК он изложил свои соображения. На сей раз в зале было минимум посторонних лиц, информация не должна была просочиться через плотно закрытые двери.

Обсуждения по существу не произошло, выступавшие поддерживали предложенный план, полагаясь на авторитет отца. «Товарищи согласились, что это единственная возможность создать стабильное положение в ГДР», – отмечал он.

Отец не хотел действовать в одиночку. Риску подвергались все участники Варшавского договора, и он решил обсудить намеченный шаг с союзниками. На 4–5 августа назначили заседание Консультативного комитета стран – участниц Организации Варшавского Договора. Накануне, 1 августа, отец уточнил последние детали с Вальтером Ульбрихтом, они проговорили более двух часов. В целях обеспечения секретности собрались в Москве тайно. Нигде в печати не проскользнуло ни строчки. Не просочилась информация и на Запад. В заседании участвовали только первые секретари центральных партийных комитетов и главы правительств. Вся свита осталась дома.

В те дни я еще не подозревал, что что-то вообще затевается, поэтому вернусь к записям отца.

«Мы изложили эти вопросы и высказали свою точку зрения. Все представители социалистических стран с восторгом согласились и выразили уверенность, что мы успешно проведем мероприятия и этого «ежа», грубо выражаясь, западные страны проглотят».

Публично отец продолжал бомбардировать Запад различными предложениями. 1 июля ГДР выдвинула так называемый немецкий план мира. Он не был столь уж плох и неприемлем: совместная комиссия представителей парламентов и правительств обеих Германий должна была разработать предложения по заключению мирного договора. Вот только, как больной зуб, торчал там вольный город – Западный Берлин. Однако правительство ФРГ отвергло саму идею совместного обсуждения. На их картах ГДР отсутствовала.

8 июля на торжественном собрании выпускников военных академий в Кремле отец предложил созвать конференцию на высшем уровне для обсуждения проблемы мирного договора с Германией. Дальше наступил перерыв. Никаких инициатив, полное затишье. В ГДР спешно заготавливали столбы, немцы получали с советских армейских складов и подтягивали к границе тонны колючей проволоки, сваривали металлические заграждения. Подобную деятельность долго в тайне удержать было невозможно, но исполнители сами не знали, для чего все это нужно. Поползли самые невероятные слухи.

Тем временем тон дипломатических документов изменился, он стал резче и бескомпромисснее.

25 июля раскатами грома прогремело заявление президента Кеннеди. Он предупредил, что любые шаги, связанные с выполнением угрозы отца заключить мирный договор с ГДР, натолкнутся на решительное сопротивление Соединенных Штатов. В выступлении по телевидению Кеннеди объявил о готовности воевать за Западный Берлин. Свои слова президент подкрепил решительными действиями, объявил о призыве на действительную службу 250 тысяч резервистов и о приведении стратегической авиации в пятнадцатиминутную готовность.

3 августа в Москве опубликовали меморандум правительства СССР, направленный правительству ФРГ, о мирном договоре с Германией. Одновременно ноты аналогичного содержания ушли в столицы держав-победительниц. Лейтмотивом меморандума служило утверждение, что ныне не существует ни единой Германии, ни общегерманского правительства. Раскол страны произошел по социальному признаку, и его необходимо признать. Это объективная реальность.

7 августа в космос полетел Герман Титов. Отец, как и обещал Королеву, к этому дню вернулся в Москву. Вечером в телевизионном обращении к стране он дал решительный ответ президенту США.

Отвергая обвинения в угрозах с его стороны, отец повторил известные тезисы о вольном городе и коммуникациях. Он заявил, что ни о какой блокаде Западного Берлина нет и речи. Тем не менее он заявил об увеличении расходов на оборону, прекращении сокращения вооруженных сил, а также о возможности в будущем дополнительного призыва запасников и подтягивания некоторых дивизий из глубины страны к западным границам.

Я смотрел выступление по телевизору дома. По спине забегали мурашки, складывалось впечатление, что дело заваривается круто, клонится к войне. Мне очень хотелось узнать, что же конкретно предпринимается, что означает воинственность отца. Дома он держался куда менее воинственно, чем перед телекамерами.

По поводу заявления об увеличении расходов на оборону отец объяснил мне, что это просто реакция на соответствующее заявление Кеннеди, реально нам оно не нужно, никаких дополнительных затрат осуществлять не предполагается.

«Людей призывать, отрывать от дела мы тоже не будем, – продолжал он, – а с сокращением армии придется повременить. Ведь американцы расшевелились не на шутку».

Отца беспокоило, насколько крепки нервы у американского президента, не сорвется ли он?

Пока шла перепалка, подготовка к перекрытию границы практически завершилась. В Берлине ожидали команды из Москвы. Якубовский доложил отцу по телефону и испросил согласия на начало операции в ночь с 12 на 13 августа.

Отец пошутил, что 13-е – несчастливое число, но тут же добавил: пусть оно будет несчастливым для наших противников.

Наступил самый тяжелый момент. Как поведут себя американцы? Отец рассчитывал на благоразумие, ведь все работы должны проводиться на территории ГДР.

Сгрудившись на своей стороне улиц, американцы наблюдали, как вдоль редкой цепочки немецких солдат, выстроившихся по условной линии, разделяющей сектора города, рабочие долбят асфальт, ставят столбы, натягивают колючую проволоку – и никаких попыток вмешаться.

Услышав об этом, отец вздохнул с облегчением – обошлось. Если они не бросились сразу, то, поразмыслив, тем более не полезут в драку.

Отец считал, что, установив контроль на своих границах, ГДР получила даже больше, чем могла рассчитывать при заключении мирного договора.

Но пока мир держался на ниточке. Из Германии вслед за сообщением о необычной стройке на границах в Берлине в Вашингтон поступило предложение командования американских войск направить бульдозеры и снести хлипкие заграждения. Технически эта акция не составляла труда. Политические же последствия предвидеть было невозможно.

Кеннеди охладил горячие головы. По словам Пьера Сэлинджера, он считал что «режим Ульбрихта, по всей вероятности, обладает законным правом закрыть свои границы, и никто не может вообразить, что мы должны начать из-за этого войну». Он вообще считал стену скорее благом, чем злом: с одной стороны, она привносила стабильность, физически разделяла Восток и Запад, с другой – обещала в будущем несомненные пропагандистские дивиденты, и немалые. Надо только все обставить соответствующим образом. Так что еще неизвестно, кто в данном случае выиграл: Хрущев или он, Ульбрихт или Аденауэр. Открыто Кеннеди эти мысли тогда не высказывал, возмущался на публику, грозил принятием решительных мер.

Каждый день приносил новые сообщения. Первым делом американцы решили проверить отношение к представителям оккупационных войск. С утра 13 августа несколько джипов с офицерами и солдатами направились в Восточный Берлин. Их пропустили беспрепятственно. Только от самой границы каждому на хвост сели две «Волги», набитые сотрудниками государственной безопасности ГДР, и не отпускали их ни на шаг. Джипы покрутились по городу, дел у них никаких не было, и столь же беспрепятственно вернулись восвояси.

Однако война, война угроз и жестов развернулась нешуточная. Вслед за нотой протеста, обвиняющей в нарушении Потсдамских соглашений, президент Кеннеди продемонстрировал свою решительность. В Западный Берлин срочно вылетел вице-президент Линдон Джонсон, он заявил, что «жизнь, будущее, священная честь» народа Соединенных Штатов возлагаются на алтарь защиты жителей города. Через границу ГДР из Западной Германии в Берлин двинулось подкрепление, около полутора тысяч пехотинцев в полном вооружении. О поступившем нашему командованию уведомлении о предстоящем прохождении американских войск немедленно доложили отцу. Якубовский ждал указаний. Малиновский предложил не пускать американцев.

Отец скомандовал однозначно: пропустить, создать все условия для беспрепятственного прохождения, держаться подчеркнуто вежливо.

Тем не менее он с напряжением следил за донесениями о следовании конвоя. Всякое может произойти, один случайный выстрел и… Его нервозность передавалась и мне. Гуляли мы в тот вечер молча. Как раз подходили к воротам, когда выскочивший из помещения охраны дежурный заспешил к отцу. Сердце упало: какую новость он несет? Обычно во время отдыха отца старались не беспокоить. Отец настороженно остановился. Дежурный доложил, что звонит Малиновский, просит взять трубку. Отец вошел в дом, я остался ожидать его на улице. Чего я только не передумал. Несколько минут отсутствия отца показалась часами. Наконец входная дверь отворилась, отец показался на пороге. Он улыбался. Тревога оказалась напрасной.

«Все спокойно, американцы движутся согласно согласованной процедуре», – откликнулся он на мой немой вопрос.

Все прошло без инцидентов, но отец спокойно вздохнул только после того, как колонна грузовиков и бронетранспортеров втянулась через один из тринадцати объявленных контрольно-пропускных пунктов на территорию Западного Берлина. Там вновь прибывших приветствовал Линдон Джонсон.

По подсчетам тех дней, в результате закрытия границы правительство ГДР экономило более трех с половиной миллиардов марок в год. Отцу докладывали, что резко разрядилась ситуация с продовольствием, с бюджета ГДР был снят пресс западноберлинских покупателей, исчезли возникавшие в последнее время очереди.

Казалось, лекарство найдено, больной начинает выздоравливать, но окончательный ответ могло дать только будущее.

Отец решил продемонстрировать миру свое спокойствие. В середине августа он уехал догуливать отпуск в Пицунду.

Жизнь на юге текла по знакомому руслу – купание в море и бумаги, короткие прогулки и новые бумаги, ну и, конечно, приемы зарубежных гостей. Они представлялись отцу особенно важными, через них он демонстрировал, что операция закончена, приглашал Кеннеди к возобновлению диалога.

25 августа отец принял американского журналиста Дрю Пирсона. Его просьбу об интервью он посчитал за отличную возможность объяснить миру причину недавних событий, донести до Запада свою точку зрения. Опубликованным 28 августа и разошедшимся по всему свету текстом интервью он остался доволен.

В Берлине не обошлось без накладок. Немцев, которые работали на предприятиях и стройках Западного Берлина, организованно трудоустроили на аналогичные места в Восточном секторе. Предусмотрели, казалось, все: квалификацию, оплату и даже время, затрачиваемое на дорогу. Однако совершенно упустили из виду различие в производительности труда. Вышколенные на западных предприятиях педантичные немецкие рабочие с первого дня на новом месте стали выполнять по две-три нормы. Они просто не представляли себе, что можно работать иначе. Никакие увещевания коллег, призывы перестать заниматься провокациями, начать работать как все, а то администрация увеличит нормы и снизит расценки, не действовали.

Восточноберлинцы прибегли к решительным мерам – вновь прибывших порой просто избивали. Об этих инцидентах отцу рассказал Ульбрихт. Отец только грустно улыбнулся в ответ. Такие сообщения не радовали. Вскоре все вошло в норму, новички усвоили социалистические порядки.

Тем временем приготовления к ядерным взрывам подошли к завершению. 31 августа громыхнуло заявление правительства о возобновлении в Советском Союзе испытаний. Отец относился к тем немногим из причастных к этому делу, кто принимал решение с тяжелым сердцем.

В заявлении в качестве одного из аргументов выдвигалась напряженность вокруг Берлина, необходимость в связи с этим укрепления наших оборонных возможностей.

На следующий же день взорвали термоядерную боеголовку, предназначенную для Р-16.

Судя по оперативности, у американцев тоже все было на мази. На работы, связанные с подготовкой их первого испытания, ушло менее двух недель: 12 сентября произошел подземный взрыв в Неваде. Гонка вооружений заложила еще один крутой вираж.

1 сентября в Берлин прибыл только что вернувшийся с орбиты Герман Титов. Отец считал, что этот визит несколько разрядит обстановку.

В те дни вокруг Германии сплелись воедино показная непреклонность обеих сторон с глубочайшей осторожностью, взвешенностью реальных шагов. Отец считал, что опасности столкновения более не существует. При этом он продолжал публично угрожать заключением сепаратного мирного договора с ГДР. 10 сентября на митинге в Волжске он заявил, что подпишет договор еще в этом году. Однако, принимая за три дня до этого американского журналиста, парижского корреспондента газеты «Нью-Йорк Таймс» Сайруса Сульцбергера, он просил доверительно передать президенту: решение вопроса может происходить только мирным путем.

Отец с большим уважением относился к Сульцбергеру, считал его не просто журналистом, но и талантливым политиком с аналитическим складом ума. Всегда с большим вниманием вчитывался в его обзоры, регулярно поставляемые ему в сводках ТАСС. Не являлась для него секретом и близость Сульцбергера к Кеннеди. Вот отец и решил воспользоваться не совсем обычным способом связи.

Своим специальным представителем в Западном Берлине президент демонстративно назначил бывшего командующего американскими оккупационными войсками генерала Люциуса Клея. Он занимал этот пост во время учиненной Сталиным блокады Берлина в 1940-е годы. Этой акцией подчеркивалась готовность идти на самые жесткие меры вплоть до применения оружия. Отец тут же предложил послать в Германию маршала Ивана Степановича Конева, назначив его номинальным командующим советскими войсками в регионе. Конев вместе с Жуковым брал Берлин в 1945 году, совершил бросок на Прагу. Так что истолкование его назначения могло быть одним – отец готов ко всему.

Инструкции же вновь назначенному командующему были даны совсем иные. В беседе с Коневым отец советовал ему попытаться возобновить дружбу со своим американским коллегой (Конев и Клей когда-то поддерживали добрые отношения), не уклоняться от контактов и встреч.

Постепенно с обеих сторон наметилось потепление. Когда в начале сентября два американских истребителя Ф-84 нарушили воздушное пространство ГДР, их не сбили, хотя такая возможность имелась. Исполнялась команда Москвы не совершать действий, способных обострить напряженность. Успокаивались и за океаном. В речи в ООН, произнесенной президентом Кеннеди 22 сентября, он, отмечая неизменную непреклонность США по вопросу о Германии, сказал: «Абсурдно предполагать, что мы развяжем войну только для того, чтобы предотвратить подписание Советским Союзом и Восточной Германией так называемого мирного договора…

Опасный кризис в Берлине возник из-за угрозы жизненным интересам западных держав и свободе Западного Берлина. Мы не можем игнорировать эту угрозу… но мы верим, что мирное решение возможно…»

Отец по достоинству оценил сделанный шаг. В качестве ответного жеста доброй воли «Правда» перепечатала из газеты «Нью-Йорк пост» статью Джеймса Уэслера о президенте США Кеннеди. Лейтмотивом статьи являлись два тезиса: у президента нет иллюзии в отношении ядерной войны, а поэтому он ищет пути для достижения почетного мира, хотя, как и всякий человек, не застрахован от ошибок.