Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Разработанная группой Герттрупа баллистическая ракета на две головы превосходила первые королёвские проекты. Оно и понятно: Королев только учился, а Герттруп имел за спиной опыт разработки ФАУ-2. Королеву пришлось попотеть, чтобы потопить в бесконечных экспертизах и рассмотрениях немецкие «глупости».

Нечто похожее происходило и с Бааде. Он задумал свой вариант тяжелого «европейского» бомбардировщика, во многом превосходившего и Ту-16, и ЗМ. Я не знаю деталей, мне запомнилась необычная компоновка двигателей на пилонах под крылом, как у «Боингов», а не по-нашему прижатых к фюзеляжу у основания крыла.

Туполев с Мясищевым, забыв о конкуренции друг с другом, совместными усилиями замотали проект Бааде.

Все они – и наши, и уставшие от бесконечных препирательств с анонимными оппонентами немцы – вздохнули с облегчением, когда отец договорился с Аденауэром о возвращении военнопленных и интернированных в результате войны на родину. И Королев, и Туполев с легким сердцем подписали заключение о том, что немецкие специалисты ни малейшей ценности для нас не представляют. Большинство «возвращенцев» транзитом через ГДР укатили на Запад, но кое-кто задержался. Осел в Восточной Германии и профессор Бааде. Теперь он решил бомбардировщик переделать в пассажирский самолет. Ульбрихт его активно поддерживал, он мечтал производить в Германии современные реактивные лайнеры и продавать их Советскому Союзу. Не раз он подъезжал с этой идеей к отцу, но безрезультатно. Отец резонно считал, что всю начинку самолета: двигатели, приборы – немцы захотят получать по дешевке у нас. Затем все запакуют в фюзеляж собственного изготовления и втридорога продадут нам же. Затея Ульбрихта отцу представлялась нестоящей: у нас уже имелись свои пассажирские Ту, АНы, Илы. К чему нам еще немецкий Бааде?

Ульбрихт не терял надежды. Он надеялся здесь, на ярмарке, показав свой самолет в полете, уговорить отца. Но произошло несчастье. На подлете к Лейпцигу самолет разбился, а его конструктор, не дожидаясь разбирательства, собрал вещи, усадил в машину семью и от греха подальше укатил за демаркационную линию, на Запад, тем самым похоронив все амбициозные планы Ульбрихта. Отец в душе радовался такому исходу. Не катастрофе, конечно, и не бегству Бааде, а тому, что отпала необходимость спорить с Ульбрихтом и в конце концов отказать ему.

Вечера отводились для бесед. С самого начала Ульбрихт с большим сомнением отнесся к надеждам отца на встречу в верхах. По его мнению, согласие Запада на совещание министров иностранных дел уже большое достижение. Решение германской проблемы займет немало лет, даже десятилетий. Отец настаивал: этого не произойдет вообще, если сидеть сложа руки.

Ульбрихт рассказал отцу, что начатые прошлым летом контакты с социал-демократами упрочились и они просят встречи с Хрущевым. Если отец не возражает, он организует беседу с Председателем партии Олленхауэром. Отец не возражал.

Отправились в Берлин, поехали машиной, путь, по нашим меркам, недалекий. Отец предпочитал автомобиль поезду, в нем он себя чувствовал вольготнее.

Отец остался доволен встречей с Олленхауэром, которому высказал все свои аргументы в пользу вольного города. Он искренне верил, что единственная преграда – тупое нежелание признать реальность существования восточногерманского государства. Если через него перешагнуть, то процедура транзита, пересечения границ и другие практические вопросы легко решатся. По сути, они вообще не изменятся, просто место советских офицеров займут немецкие чиновники.

Но он не находил понимания, позиция Запада оставалась негативной и монолитной. Не нащупал отец бреши и в беседе с социал-демократами, хотя и отметил их положительную реакцию на успехи социалистического строительства в ГДР. Олленхауэр с порога отмел саму возможность обсуждения подобного предложения.

Выступая в Берлине, отец повторил свою угрозу о заключении сепаратного мирного договора с ГДР, правда, срок он уже не называл. Президент Дуайт Эйзенхауэр отреагировал на следующий же день, заявив, что, если СССР в одностороннем порядке пойдет на соглашение с ГДР по вопросу о статусе Западного Берлина, США, обеспечивая свои права, применят военную силу.

– Будет война, – недвусмысленно предупредил он.

11 марта слова президента США опубликовала газета «Правда». Такая команда пришла от отца из Берлина.

Тем временем в советской прессе упор все больше переносился с заключения мирного договора с ГДР на созыв совещания для обсуждения не только вопросов Берлина, но и проблем разоружения, мирного сосуществования. Отец считал, что изменение акцентов в советской прессе хоть немножко подтолкнет западных партнеров.

12 марта отец вернулся в Москву, а 20-го Макмиллан прибыл в Вашингтон. Беседы с отцом не прошли даром, он убедил Эйзенхауэра согласиться на созыв совещания министров иностранных дел.

Тем самым наметился приемлемый для отца выход из затруднительного положения. Срок истечения ультиматума 27 мая более не обозначал границы между миром и войной. Начавшиеся переговоры отец объявил своей победой.

И тем не менее мир с опасением ожидал наступления объявленной даты. На мой вопрос, что же произойдет после 27-го, отец, смеясь, ответил, что наступит двадцать восьмое. Цель достигнута, переговоры идут. Тут он хитрил, раньше его слова звучали иначе.

В апреле – мае у отца всплеск дипломатической активности. Он демонстрирует конструктивный подход к намеченным для обсуждения в Женеве вопросам, рассылает предложения о запрещении испытаний ядерного оружия. Правда, в вопросе об инспекциях он по-прежнему тверд – это закамуфлированный шпионаж. Фиксируйте, что сможете, национальными средствами на своей территории. Он очень не хочет, чтобы «инспектора» проведали, что межконтинентальные ракеты у нас пока лишь в проектах, а не на боевых позициях.

Расширяются и личные контакты. Их отец считал важнее любых посланий. Доверие обретается постепенно. Чтобы его завоевать, надо общаться.

4 мая вместе с послом США Томпсоном отец посетил еще не выставку США, а ее строительную площадку в Сокольниках. Шаг беспрецедентный даже для держав, находящихся в самых теплых отношениях. Правда, для этого имелось и весьма далекое от политики объяснение. Отцу очень хотелось взглянуть на американскую стройку: какие там машины, как они работают. Но при других обстоятельствах он бы умерил свою любознательность.

В День Победы у отца гостили американские ветераны войны. В беседе он подчеркивал: главное – наша общность в борьбе с фашизмом, а не нынешнее противостояние в Берлине. И нигде не упоминал об ультиматуме.

Американцы ведут себя более жестко. В апреле поступает информация о заключении соглашения о постановке на боевые позиции на территории Англии новейших баллистических ракет «Тор». Называются предполагаемые цели в нашей стране. Шестьдесят английских «Торов» нацелены на тридцать советских городов. Право нажать пусковую кнопку делят поровну британские и американские офицеры. Одновременно сообщается о возможности размещения таких ракет в Италии, Турции, ФРГ, Греции и других странах НАТО. Так что опасения отца по поводу атомной угрозы со стороны Германии оказались отнюдь не беспочвенны.

Открытие 5 мая 1959 года совещания министров иностранных дел в Женеве отец оценивал как реальный шанс.

Он всей душой ненавидел войну, не рассматривал ее как средство, позволяющее разрешить мировые проблемы. И не только потому, что он понимал невозможность достижения победы в условиях применения ядерного оружия. Отец отрицал войну личностно, по-человечески. Он достаточно нагляделся крови в окопах во время Гражданской войны. Тогда он, как говорится, пощупал ее руками. В Отечественной войне ужасы умножились во сто крат. Пусть не батальонным комиссаром, а генералом, членом Военного совета фронта, он не прошел пешком, а проехал на «виллисе» с Запада на Восток, от границы до Волги и от Волги назад к границе. Пересказать виденное отец и не пытался, до конца дней своих он не мог смотреть фильмы о войне, читать о ней книги.

Отец рассчитывал, что президент США, немало хлебнувший в войну, разделяет его убеждения. В конечном счете они найдут общий язык.

По имевшейся договоренности на совещание в Женеве собирались не только министры иностранных дел великих держав, приглашались представители обеих Германий. К Селвину Ллойду, Кув де Мюрвиллю, Кристиану Гертеру, сменившему на посту Государственного секретаря США Джона Фостера Даллеса, и Андрею Андреевичу Громыко добавились непосредственно заинтересованные в деле фон Бретано и Лотар Больц.

Уже при открытии конференции возникло первое осложнение: фон Бретано отказался находиться в одном помещении с Больцем. Без сомнения, он имел инструкции от Аденауэра таким образом торпедировать всякую надежду на достижение договоренности еще до начала переговоров. Бретано засел в гостинице, Федеративную Республику представлял чиновник более низкого ранга Греве.

Западные партнеры с первых шагов заняли жесткую позицию. Они предложили объединить Германию, разумеется, в рамках ФРГ или под ее эгидой. Громыко отпарировал: вопрос объединения Германии вообще не стоит в повестке дня, выработка предложений – дело двух Германий. Решение может родиться только на основе их доброй воли. Дело великих держав-победительниц – санкционировать или не санкционировать соглашение, исходя из высших соображений сохранения мира и стабильности в Европе и мире. Началась привычная дипломатическая игра.

Понимая, что идея демилитаризации Западного Берлина не пройдет, отец видоизменил свою позицию – предложил оставить там символические контингенты союзников. Так он надеялся нащупать почву для соглашения. Он рассуждал незамысловато: если они не собираются на нас нападать, то им ни к чему держать много войск в Берлине. Это, в первую очередь, дорого, все приходится везти из Западной Германии, а капиталисты умеют считать деньги. Если они боятся нас, то стоит там дивизия или взвод, в данном случае не играет роли. У наших войск, расположенных в округе, такое превосходство – все сметут в момент. Отец видел одну причину, заставляющую американцев держать заметное количество войск в Берлине: намерение разместить там стратегические ракеты. Тогда все становилось на свои места. Ракетам необходим обслуживающий персонал, охрана. В этом случае повышенные расходы на содержание войск становятся оправданными.

Не забывал он помянуть и разведку, подрывную деятельность, пропаганду, но, громко протестуя, отец относился ко всему этому букету как к неизбежному злу.

Поэтому категорическое «нет», полученное в ответ на, казалось бы, учитывающие безопасность обеих сторон предложения, не только огорчило, но и насторожило его.

Запад стоял твердо: если СССР не соглашается с сохранением оккупационного статуса в Берлине, они не желают даже рассматривать вопрос о проведении совещания в верхах.

В этот момент совещание министров иностранных дел, едва начавшись, прервалось. Пришло печальное известие: 24 мая умер Джон Фостер Даллес. Как раз накануне срока истечения ультиматума. Главы западных делегаций засобирались в Вашингтон на похороны своего коллеги.

Громыко прислал в Москву телеграмму, запрашивал инструкции. Сам он выражал сомнение в целесообразности направления представителей высокого ранга на похороны ярого нашего врага. Предлагал обойтись присутствием советского посла. Отец просто взорвался. Не знаю, что он говорил в Кремле, но дома, не остыв, продолжал возмущаться, как можно действовать столь формально?

Отец сокрушался: дипломат обязан использовать любые возможности для установления контактов, укрепления связей. Но и это далеко не главное: нетрудно предсказать оценку нашего участия или неучастия в похоронах. В первом случае мы демонстрируем лояльность, а в противном что? Отец считал – глупость.

– Да и вообще, как бы это все выглядело! – кипятился он. – Все поехали в Вашингтон, а наш министр остается гулять по Женеве? Просто курам на смех.

За последним аргументом отца стояли и чисто человеческие чувства: столько лет мы проработали с Даллесом, а теперь не почтим его память? Да, он враг. Но это его классовая и государственная позиция. Другой он занимать не мог.

Громыко ушла шифровка, предписывающая принять участие в траурной церемонии и выразить самые искренние соболезнования.

Так истек срок ультиматума. 27 мая миновало, и ничто в мире не изменилось. Американские конвои двигались через территорию ГДР, как и раньше, беспрепятственно.

В начале июня 1959 года Вальтер Ульбрихт и Отто Гротеволь прилетели в Москву. Отец решил предпринять еще одну попытку выработать предложения, приемлемые для всех. 10 июня наша сторона обнародовала четыре пункта, в принципе не ущемлявшие права союзников. Отец соглашался подтвердить право пребывания западных войск в Берлине. Они и так там находились и уходить не собирались. При этом он предлагал нашим партнерам по переговорам взять на себя обязательства, облегчающие существование Западного Берлина внутри ГДР, закладывающие основу добрососедства. В совместных с ГДР предложениях предусматривалось прекращение враждебной пропаганды. Правда, не существовало четкого определения враждебной пропаганды. Каждый вкладывал в нее свой смысл. Поэтому на деле мы требовали прекращения вообще всякого вещания.

Два других условия представлялись, на мой взгляд, полегче: прекращение с территории Западного Берлина разведывательной и подрывной деятельности, а также обязательство не размещать там атомное и ракетное оружие.

В ответ прозвучало категоричное «нет». Совещание зашло в тупик. В Женеве объявили перерыв на летние каникулы до 13 июля.

Отец считал: пока ничего не потеряно. Он продолжал демонстрировать лояльность. 24 июня, уже после того, как министры разъехались из Женевы, он тепло принял американского политика и бизнесмена, бывшего посла в Москве Аверелла Гарримана. Не просто принял, а пригласил его на дачу. Правда, не к себе, а на специальную, гостевую. Они вместе провели почти целый день, гуляли, обедали и говорили, говорили. Хозяин поставил себе целью убедить гостя в своем искреннем стремлении к миру, мирному сосуществованию. Устраивающую их экономическую систему пусть выбирают сами народы, в этом они разберутся без переводчиков. Конечно, отец не мог не подчеркнуть свою уверенность в победе социализма.

По московскому телевидению 4 июля в день национального праздника выступил посол США Л. Томпсон. Через три дня отец принял группу американских губернаторов. Фрол Романович Козлов отправился в поездку по США. За этот год он стал вторым членом Президиума ЦК, посетившим далекую Америку.

Отец считал: дела лучше слов. Надо не обмениваться угрозами по радио и в газетах, а общаться лично. Казалось, его активность начинала приносить плоды.

Позволю себе вернуться немного назад, к первомайскому параду. В тот день по Красной площади проехали два мощных ЗИС-овских грузовика с огромными зелеными цилиндрами: новые советские крылатые ракеты наземного базирования. Спроектировали их в конструкторском бюро под руководством Челомея. К празднику изготовили всего два экземпляра. Они предназначались для испытаний, но в те годы каждому конструктору хотелось блеснуть, пусть и анонимно, показаться на публике. Владимира Николаевича поддержал Гречко. Ему, как главнокомандующему сухопутными войсками, тоже казалось совсем не лишним продемонстрировать что-нибудь новенькое.

Началось все минувшей осенью. На смотре в Капустином Яру Владимир Николаевич показал отцу картинку, демонстрирующую возможность использования крылатой ракеты, стартующей не только из контейнера, установленного на подводных лодках, но и с колес. Идея получила одобрение, работа закипела. В считанные месяцы гигантские трубы-контейнеры взгромоздили на тягачи, отработали особенности запуска и приготовились к летным испытаниям.

В Главном артиллерийском управлении, у наших официальных заказчиков, новинку, получившую условное наименование С-5, встретили без всякого энтузиазма. На нее отреагировали как на чужака. Ведь ракету разработали и собираются выпускать в авиационной промышленности: вот пусть и внедряют ее в военно-воздушные силы, а у нас есть своя баллистическая Р-11.

Некая логика в их словах была. Сделанная Микояном несколько лет тому назад на базе МиГ-15 крылатая ракета ФКР эксплуатировалась в ВВС. Но Челомей считал, что разрывать, разобщать по разным видам вооруженных сил баллистические и крылатые ракеты – непростительная ошибка. Он настойчиво стучался в двери к артиллеристам. К сожалению, в запертые двери. Напрасно Челомей доказывал, увещевал: у его детища в четыре раза больше дальность полета, в несколько раз мощнее заряд, а обращение с керосином, примененном в качестве топлива в С-5, несравненно проще и безопаснее, чем с кислотой в Р-11. «Да и вообще, эти два комплекса не конкурируют, они дополняют друг друга», – Владимир Николаевич пытался использовать последний аргумент, но и он не действовал.

Ракета существовала только благодаря поддержке отца. Все знали – она делается с его благословения, и отвергнуть новинку с порога, без серьезных оснований не решались. К тому же главнокомандующий артиллерией главный маршал артиллерии Сергей Сергеевич Варенцов пусть с некоторыми оговорками, но считал новое оружие полезным для своего рода войск.

Генералы разделились на два противостоящих лагеря: противников и сторонников крылатых ракет. А точнее, большинство высказывались против, за них стояли единицы, на которых поглядывали косо, бурчали: «Конъюнктурщики, выслуживаются…»

Главным аргументом против развития крылатых ракет избрали их уязвимость для огня противовоздушной обороны: баллистическую ракету-де сбить невозможно, а крылатую, летящую с околозвуковой скоростью, уничтожить ничего не стоит. Провели «испытания»: установили несколько батарей счетверенных автоматических зенитных пушек на точно выверенной трассе полета. Момент старта сообщили расчетам по радио, поэтому появление ракеты не оказалось неожиданным, ее встретила стена огня – и, конечно, сбили.

Ликование в одном лагере сопровождалось трауром в другом. Мы понимали, что нас обманули. Но как объяснить это высокому начальству? Ведь результат налицо, а к объяснениям, оправданиям все давно привыкли, их никто не принимал в расчет. Судьба ракеты повисла на волоске. Чтобы выжить, крылатой ракете требовалось прижаться к земле, залетать на предельно малой высоте. Тогда средства ПВО обнаружат ее лишь в последний момент, не успеют изготовиться к бою. Но как этого добиться?

Ко всему прочему добавилась еще одна проблема. В тот период в армии развернулась дискуссия, каким машинам отдать предпочтение: колесным или гусеничным. Обсуждение вскоре переросло в настоящую войну. Гусеничники доказывали, что только они смогут преодолевать бездорожье, колесники возражали: у гусениц запас хода несколько сот километров, во всем мире (кроме нас) танки к полю боя доставляют на колесных платформах. К тому же новые колесные машины по проходимости приближаются к гусеничным, а производство и эксплуатация их несравнимо дешевле.

Установленная на колесной машине С-5 угодила в эпицентр и этого спора.

Маршал Варенцов стоял за колеса: автомобилестроители продемонстрировали недюжинные способности, последние типы машин продирались через самую страшную грязь и топь. В Генеральном штабе сидели не менее могущественные сторонники гусениц.

В том давнишнем споре короткую победу одержали колеса. Их сторонников поддержал отец. Гусеницы решили использовать только в исключительных случаях. После 1964 года свара возобновилась с новой силой. К обвинениям в адрес «колесников» добавились новые упреки: их поддерживал Хрущев. Всех примирило решение Брежнева: делать и то и другое.

Если «колесная» проблема затронула Челомея лишь косвенно, то осуществление полета на малой высоте над пересеченной местностью стало делом его чести. Владимир Николаевич предложил заставить крылатую ракету смотреть вперед, заранее подстраиваться так, чтобы обогнуть холмы и даже горы. Начались эксперименты. На самолете облетывали один тип прибора, другой, третий. Требовалось найти решение и эффективное, и простое. Наконец удалось. Ракета буквально перетекала через пригорки, а перед крутыми склонами, высокими зданиями делала «горку», облетала их повыше, с тем чтобы, преодолев препятствие, снова припасть к земле.

Теперь последние возражения, казалось, отпали. К тому же новую систему управления намеревались научить распознавать местность, ориентироваться, сравнивая радиолокационную или какую-либо иную картину с картой, самостоятельно наводиться на цель. С точностью, которая в те годы и не снилась. Американцы о подобных системах только начинали задумываться. Сейчас такие системы вооружения называют высокоточными.

Любопытно: одним из аргументов, приводимых в те годы против крылатых ракет, оказался американский опыт. Они тогда снимали с вооружения «Матадор»: громоздкие крылья делали ракету неуклюжей. В Генеральном штабе сочли, что нам негоже отставать. Такая точка зрения продержалась немало лет. До появления в США «Томагавка».

Испытания «семерки» продолжались, но интерес к ней заметно уменьшился. В противостоянии с Америкой ставка теперь делалась на следующее поколение межконтинентальных ракет.

13 мая 1959 года вышли два почти одинаковых постановления правительства: одно о разработке межконтинентальной ракеты Р-16 в конструкторском бюро Михаила Кузьмича Янгеля, а другое – об аналогичной разработке Р-9 в ОКБ Королева. Новое постановление переводило работы Янгеля в первый разряд, ставило его самого в один ряд, а может быть, и повыше Королева. Различались ракеты не только топливом. В Р-16 Янгель решил использовать так называемую инерциальную, автономную систему управления, приводящую ракету к цели без всякой связи с Землей. У нас на такое еще не замахивались, хотя в США уже накопили немалый опыт в использовании подобных систем.

Королев к приборам, особенно необлетанным, относился с определенной долей скепсиса. В своей «девятке» он сохранил старую, смешанную систему управления. Правда, с одним пунктом радиоуправления, расположенным на старте.

Создалась пикантная ситуация: двигатели для обеих ракет делал Глушко. Его отношения с Королевым испортились донельзя. Сергей Павлович считал, что Глушко отдает предпочтение конкуренту, сердился, нервничал. Глушко выполнил свои обязательства, сделал двигатели для обеих ракет. Летные испытания они начали практически одновременно. Закончили с разрывом в два года. Соревнование выиграл Янгель.

Летом, перед отпуском, отец съездил в Днепропетровск. Как обещал еще зимой, он посетил и янгелевский завод, чтобы проверить, действительно ли там делают ракеты, как сосиски. В первую очередь его интересовала Р-16.

При последней встрече Янгель заверил, что на разработку ее уйдет совсем немного времени. Новая ракета будет базироваться на уже отработанной Р-12 и проектируемой Р-14. Обе они одноступенчатые, а новая ракета станет двухступенчатой, как бы Р-12 взгромоздится на Р-14. После удачного завершения работ по Р-12 отец окончательно уверовал в Янгеля, но хотел своими глазами удостовериться, как идут дела. Завод произвел на отца грандиозное впечатление: километры цехов, огромные инженерные корпуса, конструкторские бюро, гигантские испытательные стенды. Не то что обойти – на машине объехать его оказалось затруднительным.

Сначала отца повели по цехам. Сосиски не сосиски, но многометровые толстенные цилиндры и впрямь лежали плотно в торец друг к другу, переходя из цеха в цех. Между цехами транспортировка изделий проводилась с соблюдением всех требований секретности. Заготовки ракет тщательно укутывались брезентовыми полотнищами, натянутыми на квадратные распорки, скрывающие их стройные формы.

Отец остался очень доволен увиденным. Впервые ему не рассказывали, а показали, как делаются, точнее, скоро будут делаться ракеты. Не единичные экземпляры, а на конвейере, действительно, почти как сосиски. Это сравнение ему чрезвычайно понравилось. Он своими глазами убедился – тут и не пахнет прожектерством. Дело сдвинулось.

Директора янгелевского завода звали Леонид Васильевич Смирнов. Вскоре он пересядет в кресло заместителя Председателя Совета министров СССР, отвечающего за организацию работы оборонных отраслей промышленности, сменив своего шефа Дмитрия Федоровича Устинова. Очарованный успехами в организации производства ракет, отец назначит последнего председателем Высшего совета народного хозяйства, призванного координировать работу так и норовящих ускользнуть из-под опеки центра совнархозов. Оба они через несколько лет примут активное участие в изгнании отца со всех постов.

После осмотра состоялся митинг. На обширной площади между цехами собралось несколько тысяч человек. Отец говорил прочувствованно, благодарил за проделанную работу, восторгался достигнутыми успехами. Повторяя слова Янгеля, сказал, что убедился, – ракеты они производят на потоке, прямо как сосиски.[48]48
  Точности ради отмечу: отец говорил, что «ракеты производят на потоке, как колбасу на автоматической линии». Его сравнение стало популярным на Западе, а у нас о нем в брежневские времена забыли, все, связанное с отцом, попало под запрет. Позднее английское слово «sausage» («колбаса») перевели на русский как «сосиски». «Сосиски» прижились, они звучат даже лучше, понятнее, чем «колбаса».


[Закрыть] На следующий день его выступление опубликовали все газеты. Сравнение производства ракет с сосисочным резануло мой слух. На следующий день в разговоре с отцом я посетовал, что он увлекся, восхищение увиденным завело его слишком далеко. Ведь после Р-5 у нас ничего нового на вооружении не появилось. Испытания «семерки» никак не закончатся, а обещания Янгеля – пока только обещания, не производство, а подготовка производства.

Отец рассмеялся в ответ. По его словам, не так важно, сколько ракет у нас есть на самом деле, мы же не собираемся начинать войну. Главное, чтобы американцы поверили в нашу мощь. Тем самым вероятность возникновения войны уменьшится.

– Так что не переживай, – похлопал он меня по спине.

По окончании митинга гости и хозяева направились в конструкторское бюро поговорить о перспективе. В просторном кабинете на столе стоял макет будущей межконтинентальной ракеты. Р-16 напоминала винтовочный патрон старого образца, на массивном основании первой ступени крепилась диаметром поменьше вторая. Завершалась вся конструкция похожим на пулю скругленным носком боевой части. Чистый патрон, только окружье в местах стыковки ступеней не сплошное, а решетчатое, узкий ажурный поясок. По нижней кромке первой ступени шел как бы расклешенный ободок, и больше ничего – ни рулей, ни стабилизаторов.

Внимательно осмотрев макет, отец сел на отведенное ему председательское место в торце стола, приготовился слушать. Рядом с ним расположились Устинов, председатель Государственного комитета по оборонной промышленности Константин Николаевич Руднев, председатель Государственного комитета по радиоэлектронике Валерий Дмитриевич Калмыков, заведующий оборонным отделом ЦК Иван Дмитриевич Сербин, маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин, секретарь украинского ЦК Николай Викторович Подгорный, чиновники Совета министров, ведавшие делами оборонных отраслей промышленности. Дальше по обеим сторонам стола растянулись главные конструкторы. Им сегодня предстояло докладывать.

Обсуждение началось с рассказа Янгеля о работах над Р-16. Михаил Кузьмич взял в руки лежавшие рядом с ним на столе и ранее не привлекшие моего внимания две небольшие модельки Р-14 и Р-12, поставил их друг на друга, демонстрируя, как из них складывается Р-16. Действительно, внешне оказалось очень похоже, на пухленькой Р-14 уютно примостилась поджарая Р-12. Оставим на совести главного конструктора этот эффектный рекламный прием. Затем он перешел к вопросам проектирования и изготовления Р-14 и закончил организацией серийного производства Р-12. Доклад прозвучал добротно, продуманно, каждый последующий шаг отталкивался от предыдущего. Рассказал Янгель и о своих трудностях: проблемах со снабжением, строительством, всем том, без чего не обходится ни одно подобное совещание. Отец на месте принимал решения. Почти ни в чем не отказывал, министры записывали в блокноты его указания. Такое случалось не часто, как правило, отец жался, неохотно соглашался на выделение дополнительных ресурсов.

Затем пришла очередь пуска ракеты из шахты. Янгель доложил, что строительные работы на полигоне окончены, идет оборудование стартового комплекса. Заявленные сроки, по его мнению, не нарушаются, они проведут пробный запуск в сентябре. Отец просто расцвел. Я давно не видел его в таком приподнятом праздничном настроении.

В своем заключительном слове отец не смог сдержать своих эмоций.

– Это настоящие чудеса – как-то по-детски воскликнул он.

Дальше он заговорил о том, что у ракет в армии нет настоящего хозяина. То, что они включены составной частью в артиллерию, – анахронизм. Отец предложил подумать об организации в Советской армии специальных ракетных войск стратегического назначения. Такая постановка вопроса оказалась неожиданной для всех: и младших, и старших. Вопрос еще нигде не обсуждался. Видимо, идея пришла отцу в голову сейчас, под влиянием увиденного на заводе. Присутствующие сдержанно загудели.

– У американцев по схожести решаемых задач и технического обслуживания материальной части стратегические ракеты относятся к авиации, – не столько возразил, сколько дал справку председатель Государственного комитета по авиационной технике Петр Васильевич Дементьев. Он тут был скорее на правах гостя. Его министерство поставляло лишь отдельные приборы для ракет.

Отец на мгновение задумался, потом возразил: «Нам американский опыт не подходит», – и стал пояснять, что у американцев традиционное преимущество тяжелой стратегической, бомбардировочной авиации. Ее цели – важнейшие объекты на территории противника. У ракет – те же задачи. У них ракеты как бы придаются самолетам, по одним маршрутам полетят бомбардировщики, по другим – ракеты. Здесь объединение командования целесообразно и оправданно, невозможно одну и ту же задачу решать в двух местах.

– Стратегической в американском понимании авиации у нас просто нет, – жестко сказал отец. – Если мы отдадим летчикам ракеты, они их начнут подлаживать под свои привычки, свои структуры. Организация дела неимоверно затянется, а нам времени упускать нельзя. Тут нужны новые люди, энтузиасты, не связанные никакой предысторией.

Отец обвел взглядом собравшихся, задержался на Неделине.

– Давайте поручим товарищу Неделину проработать вопрос. Он влюблен в ракеты, занимается ими буквально с колыбели, прочувствовал всю специфику. Подумайте, товарищ Неделин, – теперь он обращался уже прямо к нему, – спешить не надо, дело серьезное. Обсудите с кем надо, в первую очередь с товарищем Малиновским, и осенью нам доложите. Пока мои слова давайте рассматривать как рабочее предложение.