Текст книги "О «русскости», о счастье, о свободе"

В самом деле, “дышло” изящно-коварной, гибкой формулировки без труда поворачивается в нужную сторону. И вот – неровен час! – невдолге, с безукоризненной юридической точностью и надменною даже “корректностью” откроется (будет наконец – в “свое время”! – растолковано): всякий, проголосовавший ЗА “сохранение Союза…”, на деле-то, по недосмотренной сути, проголосовал ПРОТИВ единого, централизованно вбирающего в себя национальные республики, государства. И – соответственно – проголосовал НЕ “за” социалистическое устройство “федерации”, а за весьма “обновленную” политическую систему с девизом “прав и свобод человека”, свойственным как раз буржуазной демократии.

И, таким образом, при условии большинства утвердительных ответов (“ДА”) на вопрос референдума, задуманное, осуществляемое расчленение нашего великого (исторически сложившегося и злоумышленно взрываемого) государства получает санкцию, одобрение со стороны самого народа, со стороны большинства лукаво опрошенного населения.

А проголосовавшие отрицательно, – сколь это ни дивно, – ничего существенного не добавляют к развивающемуся разрушительному процессу. Ибо непросто даже определить, к чему именно относится их “НЕТ”: к “сохранению Союза”? к “обновленной” – на его месте – “федерации”? к “социалистическому”, все-таки “маячащему” в тексте и уводящему к “проклятому прошлому”? или к стыдливой социалистической вывеске над типичной буржуазной демократией – выходит, робеющей, когда впору с открытым забралом победительно наступать?..

Следовательно, вполне разумно было с самых вершин демократии, – что бы там ни писала нервная, вечно несытая “демократическая пресса” – призывать народ начертать свое “ДА!”, отдать голоса за “сохранение Союза…” (в эластичной формулировке!), которое можно читать как сохранение разрушения, охранение распада Союза, глубинно преображаемого, – ибо “иного пути не дано”, как и “нет альтернативы Перестройке”!

И, пожалуй, идя на референдум, каждому из сторонников необманного сохранения Союза следовало бы помнить клятвенные слова советского Президента, произнесенные им в Париже, после подписания “Хартии для новой Европы”:

“Наша страна… стала другой и уже никогда не будет прежней”.

Истинный смысл и последствия мартовского референдума в недалеком будущем явственно окажут себя. И не станет нужды напряженно разглядывать холеное лицо демократии за социалистической личиной – рабоче-крестьянской, комбайнерской или какою другой, по-бытовому демократичной, вроде мало имеющей общего с жестокостью и безжалостностью той “единственной системы правления”, “консолидировать и укреплять” которую д о, решительно без референдума или воли Верховных Советов обязалась в осеннем Париже безответная наша страна.

Недалекое будущее проявит давнюю предопределенность жизненных итогов мартовского референдума, вызывавшего столько споров, воспламенявшего надежды насчет роли народа в демократии. Но во всех случаях вряд ли отменима высказанная здесь мысль об опасности “демократических” игр правительства с государством и народом. Игр в кардинально-исторические “вопросы и ответы”… Торжествующие в подобных случаях, поднятые над государством индивидуалистические права человека могут, вообще говоря, стоить жизни и государству, и целым народам. И не будет ошибкой напрямик заключить, что вся эта “демократическая законность”, альфа и омега которой – “неотъемлемые” права человека, есть на практике весьма изощренный инструмент анархии. Анархии, которая, сметая государство, затем с неизбежностью разъедает и само гражданское общество, уничтожает как личность того самого человека, что себялюбиво и слепо привержен кумиру собственных прав.

Зато все это – полностью в русле “Парижской хартии”. И как раз из нее истекают такие, по сути, дочерние ей документы, как опубликованные в конце прошлого года проект Конституции РСФСР с подчеркнутым в нем господством буржуазных “прав человека” и проект Союзного договора, где сказано: “Республики признают важнейшим принципом своего объединения приоритет прав человека, провозглашенных во Всеобщей декларации ООН и международных пактах”. Так что можно глубоко усомниться и в государственном суверенитете таких республик, и вообще в становлении в них государственности. И, конечно же, названный “принцип объединения” пригоден для объединения этих республик с любым из “правовых государств”, сплоченных “Парижской хартией”.

Антигосударственная нацеленность инструктивного парижского документа выказывает себя и в обязательствах “соединенной Европы” на случай чьих-либо посягательств на входящие в нее страны: “Мы намерены сотрудничать в деле защиты демократических институтов от действий, нарушающих независимость, суверенное равенство или территориальную целостность государств-участников”. Сложно закрученная фраза! И все же приходится из нее заключить, что защите подлежит не данное государство как таковое в его территориальной целостности, но сама по себе политическая структура, которая, как известно, может сохраняться и при территориальных, а также других потерях. Так, преступный процесс расчленения СССР, разворачивающийся сегодня, не вызывает особой тревоги у идеологов “соединенной Европы”: были бы целы “демократические институты” на разорванном в клочья теле великой страны!.. Насчет же возможных угрожающих факторов, которые вызвали бы необходимость сотрудничества “в деле защиты” того или иного из участников соглашения, читаем: “К ним относятся незаконные действия, включающие давление извне, принуждение и подрывную деятельность”. Случай военной угрозы, вооруженного посягательства на государство – участника парижского соглашения, этот случай не предусмотрен для помощи “в деле защиты”, – отчего и провисают в воздухе все слова Хартии об “укреплении безопасности” и сохранении “независимости” государств, подписавших парижское соглашение.

Заслуживает внимания и особая, крохотная главка – “Неправительственные организации”, которые так и остаются загадкой для широкого читателя. “Мы напоминаем о важной роли, которую неправительственные организации, религиозные и иные (?) группы и отдельные лица (?) играют в достижении целей СБСЕ[130]130
  Совет по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ – Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе. – Прим. ред.).


[Закрыть], и будем и впредь содействовать их деятельности, направленной на осуществление государствами-участниками обязательств по СБСЕ”, – сказано в Хартии. И приходится понимать, что эти таинственные организации и особо-желательные “отдельные лица” занимаются, однако, именно государственной деятельностью – в том же, должно быть, разрушительном смысле, что и сами правительства, обязанные бороться с “чрезмерной властью государства”?

Отрицание государственности внутри “соединенной Европы” посредством “защиты прав человека” буквально пронизывает Хартию. Начинаясь с отрицания национальных государственных форм (разнообразных систем правления, опирающихся не только на отвлеченно-юридический закон, но и на обычай, то есть на сложный комплекс традиционных духовно-бытовых устоев, выработанных веками национально-исторической жизни), Хартия в конечном счете отрицает и вообще государственность стран – участниц жесткого объединения, да и обозначение “государство” относительно этих стран на поверку оказывается достаточно условным.

“Эти будто бы государства, эти тени государств будут разниться между собою не более штатов Северной Америки и кантонов Швейцарии”, – провидел насчет государственного облика будущей “соединенной Европы”, единой “Все-Европы” великий русский мыслитель Константин Леонтьев[131]131
  Здесь и далее выделения в цитатах авторские. – Т. Г.


[Закрыть]. И добавлял: “Разве такая общеевропейская республика не есть совершенное вырождение прежней культуры западной? Разве это не падение всех отдельных больших государств…”

Но любопытно заметить: правительства государств – участников общеевропейского слияния, мобилизуемые, по условиям Хартии, к противогосударственной деятельности в своих странах, главы правительств, отчуждаемые и отчуждающиеся от своих государств, – как ни странно на первый взгляд, – не идут при этом против личных своих интересов. “Интегрируемые” в масштабе “новой Европы”, эти правительства (и прежде всего главы государств) ощущают себя зато частью некоего сверхаппарата, осуществляющего единое верховное правление на огромном “едином пространстве” невиданной сверхимперии, пред которой лишь микрокосмом выглядят все бывалые прежде империи с их “провинциальными”, узко мыслившими правительствами.

С учетом этого, кстати, нетрудно понять, что непопулярность какого-либо лидера внутри его страны, с точки зрения идеологии “соединенной Европы”, отнюдь не является недостатком в характеристике этого лидера, знаком его политической неспособности. Даже напротив: высокая степень отчуждения от прямых интересов своего государства и народа служит показателем полной пригодности этого лидера для “всеевропейского”, а затем и всемирного управления.

Лишь политическая неграмотность – надо снова подчеркнуть, – забвение или незнание истории русской политической и государственной мысли, а вместе с тем чрезвычайная доверчивость или романтизм нашего народа, парадоксально сохранившего высоту духовных своих представлений, высоту толкования давно уже спекулятивных понятий, – стали причиной нынешнего успеха у нас лозунгов демократии и “прав человека”.

Эта неграмотность или простота и, если угодно, неиспорченность, сравнительно с публикой “цивилизованных стран”, не позволили, например, миллионам советских телезрителей понять вырвавшееся еще на Первом съезде народных депутатов СССР проклятие одного из ораторов по адресу “агрессивного большинства” зала… Это проклятие было понято просто как обличение “партократии”, и ближайшая нацеленность хлесткой формулы заслонила ее глубинный смысл, принципиальное значение. Между тем “агрессивное большинство” – характерная, стойкая категория демократического сознания, указывающая на постоянную опасность для демократии: “агрессивное большинство”, на языке демократа, это вообще и прежде всего большинство народа, это сам народ, от которого готово вооруженно защищаться идущее к власти или получившее власть демократическое меньшинство. Своими дерзкими, “героическими” обличениями демократы умеют вносить раскол в романтическое (неполитиканствующее) большинство; создавать в простодушных слоях его комплекс вины и неполноценности; играя на лучших чувствах, на не умершей еще традиционной народной морали, обезоруживать это большинство: в противостоянии простоты и лукавства, совестливости и цинизма последний способен на время побеждать, и народ, вкладывая свои, первозданные, духовные смыслы в слышимые им чисто политические, демагогические лозунги демократии, даже вручает власть враждебному ему меньшинству… Но пора, наконец, и осознать, что гневные и презрительные нападки того же “народного депутата” Ю. Афанасьева на “агрессивное большинство” Первого съезда и позднейшая откровенность президента Всемирного еврейского конгресса Э. Бронфмана: “Я не устаю повторять: суть демократии не во власти большинства, а в защите всех меньшинств от большинства”, – на глубине и по сути абсолютно смыкаются. Это – в разных обстоятельствах выраженная единая политическая позиция. Позиция буржуазной демократии. Именно буржуазной, даже если она некоторое время вынуждена пользоваться криптограммами “демократического, гуманного социализма” или “социализма с человеческим лицом”. “Человеческим” – в меру демократических представлений о человеке: человеке-предпринимателе, человеке – денежном мешке…

Как власть, выражающая интересы меньшинства, демократия естественно чревата диктатурой и никоим образом не является “альтернативой тоталитаризму”, за которую она себя выдает. Редко где демократия – как, например, в Англии – избежала откровенно-жестокой своей стадии диктатуры. И это связано не с существом демократической (буржуазной) системы, но, напротив, с национальными коррективами к нему, объясняется своеобразными формами сочетания “демократических институтов” с традиционно-сословными, историческими установлениями. Да и то об отсутствии диктатуры можно, пожалуй, говорить лишь применительно к метрополии, к собственно Англии: судьба ирландцев, к примеру, с ясностью выдает мнимость “защиты всех меньшинств” и достаточную суровость демократического диктата. Что ж до тоталитаризма, то сам замысел “соединенной Европы” при “единственной политической системе”, как и перспектива “всемирной республики” с единым мировым правительством, – неспроста возникли на почве демократического сознания, демократической практики. Это, покуда еще таящееся, мировое правительство призвано осуществлять не что иное, как именно диктатуру, глобальную по сфере своего действия. И напрасно поклонники “прав человека”, выступая “в поддержку демократии”, думают, что наличие этих “прав” упасает от крайностей диктатуры или что новая, демократическая диктатура в общем-то безопасна и, в отличие от коммунистически-партийной, а также внеюридической военной, будет бескровною. В функции мирового правительства при всех “демократических институтах” и, собственно, с помощью их входит на деле организация небывалого, превосходящего всякое воображение, фантастического, казалось бы, по масштабам геноцида. Мировое правительство, демократически присягающее защите меньшинства от большинства, призвано в современных условиях разрешить сообразно названной социальной задаче именно демографическую проблему, сведя населенность Земного шара к той “разумной достаточности”, при какой “лучшему”, избранному, демократическому меньшинству хватит для благоденствия оставшихся на планете источников сырья, энергии, “источников питания и водоснабжения”… Именно этой “разумной”, “гуманной” заботе о приоритетном меньшинстве служит “интернационализация” природных богатств многих, в том числе “новоевропейских”, вовсе не суверенных уже стран, – “интернационализация” ради дальнейшего спецраспределения.

Видимая утопичность поставленной демократической цели – в несколько раз сократить “неэкономичную” численность населения Земли – не должна уводить от оценки “всеевропейского” и “всемирного” демократического процесса. Следует осознать, что меньшинство, интересы которого защищает эта хваленая демократия, есть самое малое из всех возможных меньшинств, обладающих привилегиями при других системах правления.

И вот в перечне “основных прав и свобод” человека, священных для “новой, единой Европы”, неспроста не отыскиваются и впрямь основные, неоспоримо насущные для жизни людей права. Так, нет здесь права человека на социальную защиту. Со стороны государств. “Человеколюбивых” правительств… Элементарную социальную защиту. Вроде права на кров. На простой кусок хлеба… Нет широкого права на труд. Ведь “предпринимательство”, “индивидуальное предпринимательство”, только и защищаемое Хартией, далеко не исчерпывает собою творчески-трудовых устремлений, возможностей, видов призвания человека!.. Нет и права на образование (и множества тех социальных прав, которые в западных странах трудящиеся получили путем длительной, на протяжении столетий шедшей борьбы, а не в силу общих, исходных принципов буржуазной демократии)… А право на “свободу передвижений” сиротливо и даже тревожно выглядит без права на оседлость. Ведь если применить это к нашей стране, то (выходя за рамки собственно эмиграции) с передвижениями у нас – слишком теперь хорошо! Только эту “свободу”, по-нашему, надо бы назвать “правом на б е женство”, свободою быть в бегах. Жить “меж землею и небом”, без кола и двора. Свободою без (человеческой) жизни… А вот права на оседлую жизнь на земле своих отцов, дедов, пращуров издавна практически лишены миллионы наших сограждан. И бездомность людей в пресловутом огромном “общеевропейском доме” не утверждается ли уж на веки веков теми выборочными, второстепенными правами человека, которые столь торжественно подтвердили руководители государств, собравшиеся в Париже?

Это и впрямь второстепенные по большей части права. Права для благоустроенных. Права для сытых. В них пропущены целые звенья, касающиеся самих основ существования, важные для человека, не пробившегося еще в класс буржуа, нужды которого отражены в этих верхушечных демократических свободах. Или – не опустившегося до пограничного с крупною буржуазией и в значительной мере прямо слитого с нею преступного мира, который получает ряд дополнительных возможностей уйти от судебного наказания…

“Поощрение свободного предпринимательства” – неким рефреном проходит по Хартии. И нельзя не оценить острой пикантности того, что под этою клятвой стоит подпись Генерального (по совместительству) секретаря крупнейшей коммунистической партии (КПСС), напомнив при этом, что, по мнению европейских же социологов, склонность к предпринимательству во всех странах имеет только 5–7 процентов населения[132]132
  См. об этом в статье доктора философских наук Е. Седого “Кому и что приватизировать?” (“Московская правда”, 20 ноября 1990).


[Закрыть], и социально-психологическое исключение тут составляет разве Израиль: при проведении в этой стране переписи населения свыше 90 процентов граждан ее назвали себя предпринимателями.

Таким образом, право “свободного предпринимательства” или “свобода индивидуального предпринимательства” – это право для заведомого меньшинства, утверждающего свой приоритет в мире.

“Все это, видите ль, «слова, слова, слова”, – замечал Пушкин насчет насущности, благотворности, да и действительно широкой адресованности “громких прав”, которыми хвалится демократия. А советская пресса при всех обязательных теперь для нее симпатиях к “демократической системе” нет-нет и приоткрывает завесу над реальными правоносителями – над тем меньшинством, что, по замыслу демократических юристов, должно быть облечено правами. Оно имеет, оказывается, не один лишь социальный, но и национальный признак. Стоит вдуматься, например, в исповедь президента “неправительственной организации” – Всемирного еврейского конгресса – о его недавней, инспекционной, видимо, поездке в Москву. “Мы встретились там же с новым министром внутренних дел, – повествует уже поминавшийся здесь международный демократ Э. Бронфман. – Это очень важная фигура. В свое время он работал в КГБ, а теперь отвечает за обеспечение правопорядка по всему Советскому Союзу. Он начал наш разговор с заявления, что ему известно, где я был накануне, то есть у Горбачева. Я решил, что это позволяет мне прочесть ему небольшую лекцию. Я говорил о правах меньшинств. Я сказал, что мы очень внимательно регистрируем все антисемитские инциденты по всему миру. Надеюсь, вы понимаете, заявил я ему, что со времени окончания второй мировой войны деятельность государств в сфере прав человека оценивается по тому, как они относятся к своему еврейскому населению. Мы будем за вами очень и очень внимательно следить”[133]133
  “Советская Россия”, 22 января 1990.


[Закрыть].

Эта “небольшая лекция” с предостережением, завершающим ее, не допускает никакого простора для вольных “криво-толкований” до предела суженного понятия “национальных меньшинств” (которые исчерпываются одним-единственным – еврейским – меньшинством, подлежащим защите). Или строго выясненного понятия “человек” в формуле “права человека”… Облеченный правами человек – это, по логике назидательного текста (“Надеюсь, вы понимаете…” – не сомневается “лектор”), только и именно еврей. Представитель нации (не забудем об этом!), наиболее склонной к занятиям “свободным предпринимательством”, которое сугубо охраняется “Парижской хартией для новой Европы”…

Ясное дело, что “хорошее” отношение к “еврейскому населению”, требуемое ревизором демократического правопорядка, вовсе не означает правового благополучия других наций, составляющих остальное население страны. Никакого автоматизма здесь, разумеется, нет, и нарочитая “лакмусовая бумажка” современной демократии может оказаться как раз “лакмусовой бумажкой” национального неравенства, национальной несправедливости. И даже – не может не оказаться таковой… Но откровенное пренебрежение ко всем остальным нациям (отношение к которым не признается критерием для оценки “деятельности государств в сфере прав человека”, так что надзиратели демократии “очень внимательно регистрируют” лишь “антисемитские инциденты”), – это пренебрежение, выраженное кремлевским гостем, нисколько не противоречит известной уже нам сути демократии. Демократии, которая маниакально озабочена борьбой “против всех форм… антисемитизма” (как читали мы в Хартии), охраняя тем самым капиталистически “предрасположенное”, капиталистически “способное” меньшинство. Демократии, при которой селекция национальная “непроизвольно” служит селекции социальной и “национальная самобытность” народа, как и праводостойность отдельного человека, меряется безнациональным, по существу, капиталом или “деловыми качествами” применительно к организации капиталистического производства…

Это откровенное пренебрежение ко всему “остальному” населению не противоречит и наблюдаемой нами ежедневной практике – глубокому равнодушию всей международной демократии к ущемлению прав русских или осетин, поляков или абхазцев в различных республиках нашей страны, “выбравших демократию”. И соответственно – безучастность к судьбе всякого “неприоритетного” населения со стороны правительства СССР или России, со стороны “суверенных” Верховных Советов ничуть не умаляет демократического престижа лидеров “советской перестройки” на мировой демократической арене. Вспышки международного демократического негодования и тревога за ход “демократического процесса в СССР” возникают разве что в случае робких и единичных попыток отстоять равноправие русских, так называемого “русскоязычного населения”: мысль о национальном равноправии расценивается как “угроза демократии”, – и это и впрямь угроза ей, если не заблуждаться насчет данной политической системы!

Взращиваемые под сенью демократии черты фашистских режимов на территории нашей страны безоговорочно вписываются в идеологию “новой Европы” – как и в идеологию Европы “старой”, скажем – довоенной, и закономерно подтверждают, что “деятельность государств в сфере прав человека” отнюдь не предполагает правового равенства ни людей, ни наций. А яркие признаки антирусской направленности выступлений и действий, например, Председателя Верховного Совета России, коммунистического расстриги – Ельцина, ущерб интересам национального большинства в политике этого новобранца демократии позволяют заметить, что об истинном, “незамутненном” лице демократии легче судить по демократии молодой, неофитской (как вот эта, российско-парламентская, к примеру), по демократии, еще не припудренной, не выработавшей ловких форм лицемерия, не отточившей лукавого языка для прикрытия слишком уж “компрометантных” замыслов. По демократии, не умудренной страхом перед гневом народных масс, огромного “остального” населения, или того “агрессивного большинства”, что покуда еще в растерянности слушает кастовую петушиную песнь невоспитанно-алчной, напрямик кровожадной, по младости, демократии…

“Чистая” суть демократии, узкая предназначенность и специфическое содержание “прав человека”, культ “свободно-предпринимательского” – социального, а в пределе национального – меньшинства, все это вздорное извращение здравого смысла и чувства справедливости тяжко укладывается в непривычливое, “нецивилизованное” сознание. Абсурдность и, собственно, утопичность чисто демократических установок такова, что обнародование их в их натуральном виде может показаться даже и клеветою на демократию – “настоящую демократию”, произвольный образ которой взлелеяли многие наши соотечественники. Говоря “демократия”, они держат в уме нечто не меньшее, чем социалистическая демократия, которая в полноте своей, к сожалению, не сбылась за все десятилетия Советской власти. Не сбылась, но полюбилась намеченным своим содержанием, социальными и правовыми нормами, той социальной справедливостью (социалистической справедливостью), что, в отличие от буржуазной, юридически-выверенной и суровой в оценке производительного труда, не оторвана от нравственного чувства, допускает “неэкономичную” доброту к человеку, некую, неразумную даже, снисходительность к нему – и на деле нередко как бы “добавляет” ему прав, авансирует его основными жизненными правами, не кичась этим и не требуя немедленной “отдачи”, жесткого бухгалтерского расчета… В этих “писано-неписаных”, как, быть может, стоит их назвать, практических нормах социалистической демократии (“от каждого – по способностям” часто опережает в них педантизм, строгость правила: “каждому – по труду”) заложена, разумеется, определенная возможность злоупотреблений; но нижний уровень социальных прав склонен зато к своей равномерности для общества в целом. А принципиальная неоторванность от нравственного чувства, гласно-негласный контроль со стороны неубитой стародавней народной морали, с которой вынужден состязаться социалистический закон; сама исходная отрешенность от диктата “непахнущих” денег, высвобождающая место для иных, все-таки духовных ценностей, – служат залогом возможного совершенствования демократии социалистической.

Жаждая этого совершенствования, советские граждане, не отчужденные друг от друга, мечтают преодолеть отчужденность между человеком и государством. И тут увлекает их лозунг “прав человека”, прав, не регламентированных государством, которое, напротив, уступает даже свои права в пользу личных свобод человека. Что при этом оно неизбежно слагает с себя и обязанности, бывшие при правовом отчуждении, при повышенной “инициативности” государства относительно человека, – поначалу как-то не думается… Но главное, легковерно подхватывая на уста прельстительные “права человека”, наши соотечественники (большинство их) бессознательно держат в уме не менее чем тот свод прав, что записан был в “Сталинской Конституции” (Союза Советских Социалистических Республик), полагая, что щедрые, важные, справедливые эти права теперь, в царстве “ПРАВ ЧЕЛОВЕКА”, стали бы наконец неукоснительно соблюдаться – под надзором самоотверженного и, конечно же, неподкупного “правового государства”…

И, привычным к своему опыту, к историческому опыту бывшей нашей страны, гражданам нашим пока невдомек, что тут, в “царстве прав и свобод”, – вовсе другие права, жестко очерченные, а не произвольно воображаемые свободы. И нет тут свободы домысливать, дописывать из старой их памяти вынырнувшие права…

Ослепление “правовой” демократией столь велико, что “благородное” будущее “правовое государство” воистину представляется не иначе, как с молочными реками и кисельными берегами при “неотъемлемом” праве для каждого на эти сладкие реки и берега с разливанною песнью свободы над ними. Ослепление “утром демократии”, пусть затянутым хмурыми тучами – надо думать, склубились в “проклятом прошлом”! – все еще длится. Даром что бурно развернута в нашей “пробужденной” – от долгого “социалистического сна” – стране капиталистическая “приватизация” и частная собственность, свобода наживы и право свободно награбленного приватного капитала претендуют на верховное, священно-неприкосновенное место…

“С. Федоров на демократию смотрит через денежную купюру”, – читаем, к примеру, упрек известному хирургу, народному депутату СССР, который раньше других окунулся в волны демократической жизни, как умелый пловец, ощутив в них свою, родную его натуре стихию… “Хотя настоящая демократия, – поясняют нам и врачу-бизнесмену, – кроме всего, это чувство свободы, достоинства, уважения человека, его уверенность в настоящем и будущем и, конечно, равенство всех людей”.

Любопытное определение “настоящей демократии”! Жаль только, что в сказочной, по прекрасным приметам, этой картине присутствует “скромный” прочерк: “кроме всего…” Кроме чего?..

А рассуждает-то, в газете “Советская Россия” (1 февраля с. г.), даже не просто читатель, которому извинительна политическая наивность и вместе с ней недомолвки – от неполноты сведений, но Государственный советник юстиции II степени… Кого обманывает он – себя или нас?

Но, так или иначе, сам язык этого гимна демократии – внезапная смазанность ряда демократических примет – выдает объективную уязвимость восхвалительной мысли.

Ибо в споре о демократии прав не советник юстиции, а хирург-практик. Прав, если “на демократию смотрит через денежную купюру”. Он-то нешуточно знает, что реальная демократия (и тем именно “настоящая”, что – реальная: утвержденная на Западе и утверждающаяся у нас!) – это, “кроме всего”, то есть прежде всего, безусловное торжество плутократии. Плутократии и грамматократии, связанной с нею. Это власть богатых и власть образованных – “интеллектуалов”, а иными словами – носителей “мелкой учености” (как говорили у нас в старину), которая позволяет им быть академиками, профессорами, докторами наук, адвокатами, журналистами, обслуживающими плутократию, получающими от нее дивиденды, сраставшись духовно и экономически с прямыми, железными рыцарями демократической наживы.

“Теперь утверждают, что Литва, как и вся Прибалтика, сделала свой выбор и выбрала именно демократию. Так ли это? – сомневаются русские романтики на страницах коммунистической печати. – О какой демократии может идти речь, когда жители Литвы фактически разделены на касты, а от этого зависят их права, возможности жить, работать, получать образование…”

О какой (демократии)?.. О буржуазной. Единственной в современном мире, которая противостоит ославленной “настоящими демократами” демократии социалистической… И это о ней, о ней, “счастливо”-альтернативной социализму, буржуазной демократии идет вовсе не потаенная речь – и не только в Прибалтике с ее трагическим “выбором”, но и в Российской Федерации, если вчитаться внимательно в проект Конституции РСФСР; если вдуматься в капиталистическое законодательство, каким дарит нас на своих сессиях Верховный Совет России… Ведь именно эту – никакую другую! – буржуазную демократию как “единственную систему правления” от Флориды до “сделавшей свой выбор” Прибалтики, от Финского залива до Залива Терпения на Дальнем Востоке – обязалась в Париже “консолидировать и укреплять” наша, накрытая Хартией всекапитализма страна. Накрытая с головы и до пят, по всему своему пространству, и со всей своей Азией отходящая ныне к “новой Европе” с Соединенными Штатами Америки во главе… Так что ничего иного, как именно консолидироваться с той же литовской – нравится она или нет, – с Запада взятой, “интернациональной” системой, не положено российскому демократу-романтику, если он “действительно хочет строить правовое государство” под знаменами демократии! Ему пора бы понять, что демократия – это достаточно строго отработанный и достаточно бесчеловечный государственно-политический и экономический строй, не допускающий романтических отсебятин. Что “демократизация” – это капитализация. Это, в частности, та “приватизация”, которая происходит и в Литве, и в России с целью решительно поделить людей на могущественных собственников и ограбленную “рабсилу”. Это та, окончательная на сей раз, пауперизация, что убьет навсегда крестьянство; что “очистит” и город от избытка “второсортных” людей…