Текст книги "О «русскости», о счастье, о свободе"

И не столь уже верен истине наш патриархальный романтик, когда сетует, будто в Прибалтике “грубо попираются права человека”. И берет “демократов” в кавычки в своих гневных, своих обличительных жалобах. И клеймит “лже-демократов” – что в Москве, что в Литве, что в Молдове… Нет, это не “лже-”, это подлинные, натуральные демократы. Сообразные той демократии, что естественно угнездилась на развалинах социалистической системы, – и другой демократии не может предложить “цивилизованный мир”. Что ж до “прав человека”, которые якобы “попираются” – с точки зрения романтика-демократа в СССР, то – в Литве или в сердце России – попираются больше желаемые, чаемые, социалистические в том числе, как бы “райские” даже права… Те права, что возможны, когда жить по правде (как веками мечтал народ), а не “по демократии”. По правде, не записанной ни в какой юридический, ни в какой “цивилизованный” закон…

Демократия знает об опасной для нее безусловной нехватке ее считанных прав – на всех… И на всех “коренных”, кто мечтает “национально освободиться”… О нехватке “количественной” – в распространении прав; о нехватке и качественной – по существу этих прав… И что касается “каст”, от принадлежности к которым жестко “зависят… права, возможности жить, работать, получать образование”, каст, что в пределе-то сводятся к д в у м социальным разрядам, – демократия предусмотрительно, к удивленью романтика, и тут, внутри своих обществ, точно как в общих масштабах “новой Европы”, предлагает “консолидацию”, “социальную солидарность”. И внутри “правового государства” – прибалтийского или российского – вводит “гуманный” запрет на “разжигание социальной розни”. Дабы неповадно было романтику возмущаться неравноправием в “возможностях жить, работать, получать образование”… Дабы неповадно было мятежно вздыхать о былой, “губительной” уравниловке – как честит демократия всякую мысль об исходной, обнимающей всех социальной защите… Он, романтик, отверженный от возвышенных каст, обязан, напротив, “крепить социальный мир” – в условиях вопиющих социальных контрастов. Это значит – крепить демократию… И, ясное дело, запрет на “разжигание социальной розни” сплавлен в конечном итоге с запретом на разжигание розни национальной. Выливаясь в особую строгость борьбы “против всех форм… антисемитизма”, как читали мы в тексте “Парижской хартии”…

“Хартия для новой Европы” избегает понятия “капитализм”. И “рынок”, “рыночная экономика”, – к чему понукаются восточноевропейские страны, – не названы капиталистическими, а выступают в безличном каком-то, “бесполом” виде. Нет в парижском документе и определения “буржуазная”, когда говорится о “единой демократической Европе”… Все это целомудрие, “деликатность” соблюдается, несомненно, ради СССР и бывших уже европейских стран социализма. Тут учитывается “пугливость”, “диковатость”, неподготовленность народов из недавнего лагеря социализма в Европе к тому “светлому будущему”, в какое втянуты они в ходе вполне планетарной по замыслу “перестройки”… Да и как не учесть восприятия “диковатых” этих “новоевропейцев”? Ведь ради СССР (и бывших союзников его), ради, в первую очередь, СССР и затеяна, и создана-то сама эта Хартия! Ради окончательной, “необратимой” “интеграции” нашей страны в систему капитализма (в “мировую экономику”). Интеграции, при которой вместе с политическими правами (политической самостоятельностью) у нашей страны навсегда и вполне будет отнято право собственности на свои богатства, на продукты труда своего народа (а отныне – дешевой “рабсилы” для “основного человечества”)…

“Парижская хартия для новой Европы”, избегая имени “капитализм”, утверждает, однако, тотальную капитализацию со свободным правом горстки “свободных предпринимателей” пользоваться наемным трудом девяноста с лишним процентов населения, которое проживает на “всей верхней половине Земного шара” (как “демократично” упрощает географию, “после Парижа”, наш Президент). “Хартия для новой Европы” утверждает необратимую нищету нашей страны – по демократическим талонам и карточкам с птичьими дозами пищи, с минимумом обносков материальных благ… Этой тотальной капитализации, этим талонам и карточкам для “нецивилизованных” стран соответствует столь же тотальная, единая и единственная система правления – буржуазная демократия, и как раз это социально-экономическое и политическое, дружно соблюдаемое и защищаемое устройство разумели составители Хартии, заявляя: “Эра конфронтации и раскола Европы закончилась”. На смену ей – “над Европой занимается заря новой эры”, праздновали они. Эры победного шествия капитализма. И в лучах восходящей капиталистической этой Авроры нерушимо окостенеть должна смиренная дисциплиной тоталитаризма наша страна – “неотъемлемая” часть бескрайней “новой Европы”, с безудержной экспансией Запада – на без меча покоренный Восток…

Коммунистическая идея “мировой революции” с насильственным приведением всего мира к одному – понижающему – знаменателю, столь горько памятная нашей стране, сменилась идеей всемирной (пока – “всеевропейской”) контрреволюции с не менее принудительной капитализацией.

Понятно, что каждый из этих насильственных процессов предполагает демографическую катастрофу, – но она-то как раз и на руку всемирным регулировщикам населенности Земли. И хотя эта демографическая катастрофа назначена первым делом нашей “нецивилизованной”, сырьевой, но все-таки (все еще!) слишком людной стране, верховный руководитель нашего государства, комментируя “свершенное в Париже”, неутомимо подчеркивает добровольность “беспрецедентного”, по его горделивой оценке, парижского соглашения, “нашу (советской стороны. – Т. Г.) активность” в подготовке его, даже “нашу инициативу (!)” в ускоренном (вместо 1992 года) заключение его – и призывает народ наш, “наших политиков, парламентариев и общественность” к “непременному” исполнению “морального долга солидарности, с “нормами прогресса новой Европы”… “Они обязательны… для нас, ибо иначе мы… нарушим данное слово (!) и подорвем дело, которое обязано нам больше, чем кому бы то ни было…” – разъяснял он в своей постинформации “об общеевропейской встрече”, обращаясь ко всем “нашим парламентариям и ведомствам, в центре и в республиках и имея в виду их практическую “повседневную деятельность”. Впрочем, при этом не было скрыто, что подписание “Парижской хартии”, – “беспрецедентной по своим последствиям и значению”, – кроме бремени славы за “нашу активность”, самоубийственную “инициативность”, “возлагает на нас серьезные обязательства, потребует адаптации к новым, весьма высоким нормам и стандартам”. Правда, вся эта (и подобные ей) цепь иностранных слов при полном утаивании сути хоть той же “адаптации к… весьма высоким нормам и стандартам” – исключает ясное понимание массами “необратимой реальности”, что уготована им, что сфабрикована “в лучшем виде” за их спиною… Уж не “нормы” ли организованного вымирания – “весьма высокие нормы”! – предполагаются тут корифеями “новой Европы”?.. Не “стандарты” ли голода, порабощения во “всеевропейское” благо?.. “Да не уразумеет сего никто… а мудрые уразумеют…” – сказано в книге пророка Даниила, и этот завет впору поставить эпиграфом и к самой “Парижской хартии” капитализаторов, и ко всем, тщательно “взвешенным” широковещательным “разъяснениям” ее.

Но вразумляет – сама жизнь. Само развитие демократии в нашей стране. Сама хищная власть меньшинства – карликового, духовно убогого, но надевшего тогу народовластия, тогу, все более схожую с фиговым листком.

Вразумляет – сама бездна, “прогрессивно” разверзшаяся перед нами. Бездна, “ключ” к которой обретался недавно в Париже и обновится – теперь обещают нам – в Хельсинки, в будущем, 1992 году…

1990–1991

Труден путь к большому народу

Только что все патриотические издания торжественно отметили 70-летие академика И. Р. Шафаревича. С больших и огромных портретов юбиляра, со страниц популярных газет смотрит на нас человек, чьи седины вызывают невольное уважение и в чьем лице можно прочесть затаенную скромность… Один из парадных фотопортретов (во всю газетную полосу) подписан решительно: «СВЕТ ДУШИ», – словно модель – не живой человек, но возвышенная психо-духовная субстанция, и да не ошибется зритель в оценке того, ЧТО – перед ним…

Я говорю о затаенной скромности, потому что скромность явная и безусловная, которая некогда была присуща русским интеллигентам, побудила бы человека намекнуть искренним его поклонникам и друзьям, что публичные величания типа «Рыцарь Истины», «Шафаревич – русское сопротивление» (символ то есть борьбы), «Наша Cовесть», «СВЕТ…», «Мыслитель», «Век Шафаревича» (и т. п.) – уместны все-таки больше после смерти героя, если все эти величания и тогда останутся в силе.

Скажу к слову: вот ведь и Пушкин получил печатное звание «солнца нашей поэзии» не в лицо себе, а уж вослед. Трескучие выкрики насчет «светил», подобострастность восхвалений почитались вульгарными для культуры пушкинского времени. Скажу и проще: для культуры. Потому что наша культура, коль есть она у нас, – никакая другая, как пушкинская.

Потому и смущают те приемы тотальной рекламы, насаждения авторитета, что восприняты от демократической прессы. Та прагматически-культовая пропаганда, что имеет в виду не воспитание, а подчинение и унификацию душ.

В самом деле, разве не так делалась слава другим академикам – А. Д. Сахарову, Д. С. Лихачеву? Они ведь тоже объявлялись «нашей» (поголовной!) «совестью». «Рыцарями чести и истины». «Главными Интеллигентами страны». И слышали мы, конечно, что живем в «век Сахарова», в «век Пастернака», в «городе Лихачева»… А каковы исторические итоги подобных фанфаронад, подобной «демьяновой ухи», которой закармливается то один, то другой «неугасимый светоч», – предвидеть нетрудно…

Впрочем, сегодня есть и разница. Конкуренция между «Главными Интеллигентами страны», между «нашими совестями» привела все-таки к поляризации. Если Сахаров или Д. С. Лихачев – это ныне, в сознании русских патриотов, по преимуществу «их совесть» (то бишь демократов), то И. Р. Шафаревич – воистину «наша», патриотическая, совесть и честь!

Но «наша» – это значит также и моя? Моя, передоверенная академику, совесть?..

Но прежде зададимся вопросом: что именно обеспечило И. Р. Шафаревичу столь непререкаемый авторитет? Каковы предпосылки его могущественного влияния?

Таких предпосылок две. Первая: Шафаревич – в прошлом диссидент. А в герои Смутного времени, по самой логике, по духовному существу явления Смуты, непременно попадают ОТСТУПНИКИ, ПЕРЕБЕЖЧИКИ, на что приходилось уже мне принципиально указывать (см. «Наш современник», 1991, № 11). Человека последовательных убеждений, человека традиционной чести и верности Смута, пока в разгаре она, не может вынести на гребень популярности, гребень власти – политической или духовной. Тут, на руинах традиции, на руинах уклада и осыпях идеологии преимущество получает – сообразно эпохе – личность подвижная в духе, в фундаментальных основах, личность «руинная» и реконструирующая себя, как архитектурный «новодел». Личность, споро «перестраивающаяся»… И если даже перед нами – Хамелеон или просто Перебежчик Кажущийся, он получит бесспорное преимущество в общественном мнении. Ибо общество Смутной поры ищет в герое воплощение себя – своей зыбкости, своих метаний, преступных своих, вихревых крайностей.

Допускаю, что если бы «Русофобию» Шафаревича написал не И. Р. Шафаревич, а, так сказать, обычный русский патриот, без «пурпурово-серого» ореола недавнего диссидентства, никто бы из русских не испытывал к автору подчеркнутой благодарности. И впрямь: разве не «канул в Лету» – для многих! – подвижник А. Кузьмич (А. К. Цикунов)? Разве часто поминает русская пресса отважных борцов с сионизмом В. Я. Бегуна и Е. С. Евсеева, погибших – без юбилеев и даже некрологов – на этой кровавой ниве?.. Естественное дело, справедливейшие мысли, – согласились бы в сходном случае патриотические читатели «Русофобии», – но какое уж тут «открытие мира»? Все-то открытие в этой работе принадлежит, собственно, Огюсту Кошену с его теорией «Малого Народа», антинарода, действующего против исторического «Большого Народа», – и этот умный француз жил бы в нашем сознании, может быть, ярче, чем его толкователь, чем автор полемики с А. Яновым и Г. Померанцем…

Если бы… Но ведь пишет-то «свежепрозревший»! Пишет-то представитель «Малого Народа» (если понимать этот «народ» широко: специфическая часть еврейства плюс космополитствующие «аборигены»), пишет выходец непосредственно из него, долгие годы решительно отчужденный от Народа Большого!.. И эффект растроганной благодарности к прозревшему (так назвала бы я этот феномен) гарантирует автору бурное признание.

Эта психология восходит к христианскому сознанию, согласно которому, скажем, разбойник, оставивший свое греховное дело, привечается на пути добра с особым сочувствием и пониманием. А когда психология эта накладывается на специфическую, как уже говорилось, общественную психологию Смутного времени, – авторитет «новообращенного» растет не по дням, а по часам, и в далекую тень отодвинуты могут быть те простые, те «скучные» патриоты России, кто не «прозревал» (к старости), ибо не был ни обольщен, ни слеп.

Вторая предпосылка непререкаемого авторитета И. Шафаревича состоит в том, что он – академик. Это звание обладает у нас магической властью. Академик – это воистину «весомо», в какую бы стороннюю своей профессии область ни вторгался он! Это – словно огромный, несдвигаемый комод: неподъемный, сработанный на века!.. Неспроста и писатели, как в архангельский чин, рвались у нас в академики. Неспроста и вельможный А. Н. Яковлев, пусть он столь же далек от наук, как медведь – от классического балета, – так, что двери трещали, втискивал себя в Академию… Ибо это – особенный, монументальный ранг! И почтение наше к ученому титулу удивляет порой нас самих.

Но и в самом деле: отъедините от Сахарова, от Лихачева это звание – академик, – представьте их просто докторами наук, а то и, не дай Бог, кандидатами… Разве мыслим бы был такой резонанс их суждений? Нет, конечно! Совершенно не тот коленкор! Для какой-либо непререкаемости надобно быть хотя бы «членкором»…

Возвращаясь же непосредственно к академику Шафаревичу, замечу парадоксальное, неожиданное на первый взгляд. Он – НЕ ОТСТУПНИК. Он – только Кажущийся Отступник. Сменивший лишь видимый «лагерь», сменивший свое непосредственное окружение, сменивший оценки отдельных лиц, но НИЧУТЬ НЕ ОТСТУПИВШИЙСЯ ОТ СВОИХ ОСНОВНЫХ УБЕЖДЕНИЙ. Ибо он был, есть и, похоже, пребудет не кем иным, как типичным БУРЖУАЗНЫМ ДЕМОКРАТОМ ПРАВОРАДИКАЛЬНОГО ТОЛКА, который (этот именно толк) позволяет ему принять, как в последние годы, национальную – русско-национальную – окраску, допускает перейти на позиции «русского национализма», а в перспективе, возможно что, и фашизма гитлеровской закваски, – хотя, по существу, национальный характер, национальное преломление подобной идеологии в нашей стране весьма утопично: оно на деле останется в плане желаний, в плане намерений, несбыточных «по определению»…

Я не сужу, а лишь называю вещи. А чтобы разъяснить, о какой неизменности идет речь, напомню в общих чертах, что такое диссидентство, долгое время бывшее общественно-политическим поприщем И. Р. Шафаревича. Причем слыл он диссидентом не рядовым – крупным, «звездой первой величины» в гордом, мрачном «созвездии» академика Сахарова… При всех благородных, как принято их понимать, и гуманных порывах это была упорная, даже и самоотверженная, противогосударственная работа, направленная на подрыв политического и морального авторитета СССР в мире и готовая оправдать хоть бы и третью мировую войну против нашей страны, расцениваемой этими служителями точных наук на уровне «империи зла», пагубной для всего человечества.

Я впервые услышала имя И. Р. Шафаревича в 1979 году. Это был особенный год: к ссылке академика Сахарова в город Горький добавилась «нечаянная радость», светлый подарок диссидентскому движению – ввод советских войск в Афганистан…

Имя И. Р. Шафаревича не сходило с уст закордонных эфировещателей – наряду с именем академика Сахарова, не прекращавшего в «горьковском захолустье» свою борьбу с «империей зла» – моей Родиной. Встретился ли верный соратник Сахарова со своим другом и шефом по «правозащитному» делу, доехал ли И. Шафаревич до прискорбного города Горького, передал ли свои впечатления об «узнике коммунизма», довел ли до сведения иноземцев свой собственный гнев по адресу СССР – вот каким трепетным ожиданием, то ликованием, то досадой, заполонен был эфир в связи с «выдающимся математиком», перед которым разом вдруг распахнулись «почетные» двери западных академий и университетов…

Имя И. Р. Шафаревича так плотно было сплетено с именами «великого человека» – А. Д. Сахарова и «великой женщины» – Елены Боннэр, что эта всемирно известная троица представлялась мне как бы «тремя мушкетерами»…

А попутно те же радиоголоса для просвещения «совков», не знакомых с сахаровским «самиздатом», читали в ежедневной передаче «Для полуночников» главы из книги Сахарова «О стране и мире». Главу за главой. И я слушала их – главу за главой. Уничтожение СССР («тюрьмы народов», и прежде всего «тюрьмы» еврейского народа), клевета на Советскую Конституцию и формы соблюдения ее, призывы к мировому сплочению (всех стран!) для крестового похода против нашей страны, средоточия «мирового зла», угрожающего «всему миру», – таков был пафос этой «демократической», «прогрессивной», проимпериалисгической, просионистской книги, написанной «нашей совестью» № 1.

Для меня эти взгляды, это бешенство ненависти Сахарова к России были внове. А Шафаревич?.. Он-то куда раньше, ближе, подробней знал и о разрушительных, поджигательских «разработках» академика Сахарова, и о тех силах, лицах, что восторженно благословляли, поощряли и направляли его… И поскольку мне всегда казалось, что какое-либо сотрудничество с врагами своего Отечества, несомненными внешними врагами его есть патология для русского человека, я тогда заключила, что И. Р. Шафаревич – не русский…

Я ошиблась. Я слишком поспешила утешить тогда свою национальную гордость. Ибо Шафаревич – русский. Просто очень сильно бывает «обаяние», влияние Малого Народа. Он затягивает в себя, как в гиблый, цвета дегтя, омут. И легко ли вынырнуть, выплыть из него?

Я не стала бы гласно вспоминать эти свои трудноизгладимые впечатления, если бы едва ли не в каждой нынешней публикации И. Шафаревича не встречала его уверений во внешней беспричинности, нестимулированности, чистой самопроизвольности краха «советской империи». Академик Шафаревич упорно «не знает», какие, однако, усилия, какие грандиозные средства – материальные, технические, политические, пропагандистские, духовно-психологические – были направлены США да и всем «цивилизованным миром» на войну против нашей страны. Он «ничего не знает» о «пятой колонне», организованной в нашей стране. Он «не знает» о полувековых планах экономического, политического, идеологического подрыва социалистической системы и о том, как осуществлялись эти планы не только на его глазах, но, быть может, и при его посильном участии… Он предпочитает изображать социализм, советский строй в нашей бывшей стране как самопоедающее зло, которое и впрямь якобы само, «без чьей-либо помощи и усилий со стороны», разрушило и погребло себя по причине своих неотъемлемых, внутренне присущих и неустранимых, именно злокачественных, особенностей.

Такую международную «непредвзятость» нашего патриотического академика, не ищущего виновников вне самой идеологии социализма, объяснить можно лишь его неготовностью принять на себя какую-либо ответственность за… свою близорукость, за свое практическое сообщничество со всеми теми на Западе, кто не зря называл СССР Россией, ибо вел борьбу не против самой по себе «системы» – вел борьбу против страны и ее народа.

«Еще с начала 70-х годов я начал писать о социализме и коммунизме как о пути к смерти (конечно, в самиздате, с переизданием на Западе)», – спокойно рассказывает И. Шафаревич (курсив мой. – Т. Г.) на страницах журнала «Наш современник» (1992. № 1), словно все еще «не понимая», что апелляция к Западу, где друзей у России никогда не бывало, и притом апелляция по коренному вопросу здешней государственной идеологии и политики, – невозможно расценить как патриотическое дело.

Он не знает того, что знает любой государственник (каким ни был бы его высший идеал): когда достойно быть «парусом», служащим ускоренью движения, а когда – «якорем», «тормозящим», удерживающим стремление в пучину. (Корабельные, мореходные эти термины в применении к судьбе государства принадлежат К. Леонтьеву, разумевшему, что государственник должен быть чуток к нуждам гармонии так же, как и поэт.)

«И всего труднее мне было, – признается теперь Шафаревич, – оспаривать возражения тех, кто любил эту (!) страну и страшился ее гибели. Они говорили: как ни плоха коммунистическая партия, это единственная скрепа, держащая такую многонациональную громадину. Нельзя разрушать ее, пока не создано других объединяющих сил. Сейчас, к счастью (!), уже не нужно об этом спорить. СССР распался, здесь сейчас соединять нечего…» («Наш современник»).

Да, как бы порой ни петлял мыслью публицист Шафаревич, распад СССР он воспринял без печали. Сбылась двадцатилетней выдержки, старая «правозащитная», диссидентская мечта. «Соединять нечего…» – облегченно вздыхает И. Шафаревич. «…Этот клубок (многонационального Союза. – Т. Г.) рассекла судьба», – фаталистически заключает он, ища выгоды от катастрофы.

«Счастье» состоит, по Шафаревичу, в том, что не стало КПСС. Пусть и не возникло другой «держащей» скрепы или «других объединяющих сил». Счастье, что отпал предмет спора – компартия, – пусть и распался Союз, мировая держава, необходимая для устойчивости, для равновесия мира… «Несомненное благо происшедшего (государственного. – Т. Г.) раскола, – продолжает оптимистический академик, – в том, что он поможет окончательно стряхнуть мороку коммунизма».

Уничтожение Союза поможет… – говорится нам, родившимся гражданами СССР, а сегодня лишенным нашего многоглавого, величавого исторического дома… Думаю, далеко не все из убежденнейших «белых» в пору Гражданской войны согласились бы на категорическое расчленение Российской Империи ради погибели большевиков. Ибо разве снял бы трагедию этот бессмысленный, мстительный «хеппи энд»?

Но И. Шафаревич видит и «другое несомненное благо» от всемирно-исторического разрушения. «…Уж во всяком случае мы есть Россия, оказавшаяся вне Союза, без Союза – «наедине с собой». – Т. Г.) приобрели, наконец, полное право говорить и о своих русских национальных интересах… и добиваться (!) проведения политики, основанной на этих интересах. Мы освободились от ярма «интернационализма» и вернулись к нормальному (!) существованию национального русского государства, включающего много национальных меньшинств».

Вот он, старый, ядовито-сахаровский в том числе, дух расчленителей! Для них «нормальное существование национального русского государства» предполагает для этого государства границы Руси XVI века. Знаменательно, однако, что и при этих границах и без «ярма «интернационализма» русским предстоит все-таки «добиваться проведения политики», основанной на их национальных интересах. А для того, чтобы прошлогодняя статья И. Шафаревича «Россия наедине с собой» не показалась случайностью, напомню его суждения 1973 года в работе «Обособление или сближение? (Национальный вопрос в СССР)». Тогда автор не только решительно возражал против того, что «журнал „Вече“ начинает свою деятельность с описания среднеазиатских подвигов Скобелева», ибо усматривал в них «упоение силой – порок каждого большого народа», который «отнюдь не чужд и русским». Он также обличал и «типично русский порок» – «неумение видеть границу, отделяющую нас от других наций, отсутствие внутреннего убеждения в их праве существовать именно в их самобытности». И как пример этого «типично русского порока» выделял «нежелание признать украинцев за отдельный народ».

Высказанное в этой, двадцатилетней давности, статье как будто расходится с некоторыми газетно-журнальными публикациями И. Шафаревича последних месяцев, где он говорит, напротив, о чрезвычайной бережности «имперской» нации – русских – к другим народам. Но все же и давнюю статью перепечатывает он в сборнике 1991 года – рокового года окончательного расчленения СССР, образования «независимых государств»: Украины, и Белоруссии, и Молдовы, и Казахстана… А главное – фундаментальные свои политические выводы о «несомненном благе» суверенитета России в границах Московского царства XVI века повторяет он и тогда, когда (1992 год) дальнейшее расчленение единой страны, расчленение РФ и дальнейшее рассечение русской нации было уже очевидным в своей неизбежности…

Что ж это – игра в две руки, как недолго подумать? Нет, это просто все та же, прежняя, диссидентская рука, переучивающаяся как будто, но неотвратимо тяжелеющая старым, органичным для автора или слишком уж «въевшимся»!

А представления о возможности «русского блага» от демократического суверенитета нещадно обструганной России, обольщение «наконец с полным правом говорить о своих русских национальных интересах» – это только обертка той «национальной политики», которая, по мысли К. Леонтьева, есть не что иное, как «орудие всемирного разрушения». Той ложно-национальной, духовно убогой и практически-коварной политики, что природно присуща БУРЖУАЗНЫМ ДЕМОКРАТАМ. Налицо, конечно, и полное неумение читать книгу современной истории при постоянном желании толковать нам ее. «…Оглядевшись после первого шока, мы видим (?), что Россия в своих новых пределах может… куда крепче стоять на ногах, нежели бывший СССР», – научно-фантастически писал Шафаревич после «судьбоносного» беловежского путча.

Такие мысли наших «национальных учителей» Т. Дичев, например, считает своего рода «бактериологическим» оружием, вовремя разработанным для нашей страны: «…утверждение „Россия должна выйти из СССР“ нормальным человеческим мозгом воспринималось как юмор, доказывающий абсурдность сепаратизма в конкретных условиях… Но в ослабленное сознание это изречение было внедрено как вирус, как программа действий. И, естественно, она привела к ужасному в своей абсурдности результату, принесшему страдания миллионам людей и обильную кровь»…

Бессчетны противоречия «русского патриотизма», исповедуемого на определенном этапе нашими буржуазными демократами. Вот еще один штрих: сегодня академик Шафаревич пишет о «третьей обороне Севастополя», настаивая, что это – русский город… Но неужели же он, столь недавно приветствовавший суверенитет РФ, «Россию наедине с собой» (без морей и флотов), не глянул тогда же на карту этой «высвободившейся» России? Не заметил, что Крым входит в границы Украины?.. Впрочем (и это тоже знаменательно), Шафаревич отстаивает только статус Севастополя – опираясь на забытый и юридически бесперспективный Указ 1948 года о республиканском подчинении этого порта. И притом насчет «населения города», отрезанного теперь от общения с родными и близкими в России («Разлучены родители и дети, часто не могут даже помочь друг другу»), И. Шафаревич восклицает: «ЭТО ТАК НАПОМИНАЕТ НЕДАВНЕЕ РАЗДЕЛЕНИЕ ГЕРМАНИИ!» («ЛР». 1993, 4 июня).

Думаю, лишь математик способен так «пронзительно» видеть подобное – в исторически, политически, нравственно НЕ ПОДОБНОМ. Или – лишь ветеран-диссидент, вечно сбивающийся с правды России на «правду» антирусского, Западного мира, вышибая у нас, а главное – у севастопольцев, заодно и прогерманскую (пусть запоздалую) слезу…

Буржуазному демократу естественно опираться на право (указ, параграф юридического документа) в куда большей мере, чем на традицию. С традицией – государственной и народной – демократия вообще не в ладу, и особенно это заметно в демократии молодой, подражательной – как в России. И вот, рассуждая о «действительно национальной политике», «русской политике», в результате которой Россия должна «занять равное положение» – «с другими республиками» бывшего СССР, Шафаревич утверждает: «Россия может считать себя преемником русской дореволюционной истории, но уж никак (!) – не преемником СССР… Иначе тот ужас, который внушает коммунистический монстр, будет переноситься на Россию. Оставаться в составе России – будет казаться – все равно, что оставаться в СССР». Этим и объясняет ученый «сепаратизмы внутри России»: «частично, это бегство из СССР. Эту иллюзию (о преемстве. – Т. Г.) надо прервать».

Наследство истории СССР есть, по ученому, «наследство грязи и грехов», которое не должна «тащить на себе» суверенная ныне Россия.

По существу академик отстаивает суверенность России от истории. От ее, России, истории, хотя подобная «суверенность» прямо ведет к уничтожению России, полному стиранию ее с карты мира.

Именно история нашего тысячелетнего государства (и русской нации) оказывается у академика в значительной мере иллюзией. «Иллюзией, которую надо прервать». И это лишь на первый взгляд видится, что вычеркивает он «только» советский период, «только» историю СССР – хотя, без сомнения, этого «только» вполне достаточно для пресечения исторического бытия. И впрямь: призывая, чтобы современная Россия считала себя «преемником русской дореволюционной истории», академик на деле-то не допускает и этого! Ибо можно ли России как преемнице всей дореволюционной русской истории, а не только истории до XVI века, усматривать «несомненное благо» в тех государственных границах себе, что соответствуют границам РФ? И прилично ль России – преемнице всей «русской дореволюционной истории» – полагать вожделенным успехом гордой «русской политики» свое «равное положение» – «с другими республиками» бывшего СССР, то есть попросту – со своими дореволюционными губерниями или наместничествами, со своими провинциями, никогда не имевшими собственной государственности?.. Нет, конечно! А очередная неувязка в политико-историческом мышлении «государственника» И. Шафаревича обусловлена тем, что вычеркивание какого-либо одного (например, советского) исторического периода в принципе допускает и вычеркивание другого, других, – и это перманентное вычитание как-то вовсе непроизвольно происходит в мозгу и так же нечаянно, с непосредственностью выливается в публицистическом слове.

Можно бы задаться и не чисто государственным, а моральным, этическим, культурным вопросом: что ж за духовным явлением окажется та суверенная Россия, которая «уж никак» не будет считать себя «преемником СССР»? Ведь это означает, что вместе с «наследством грязи есть в качестве этой «грязи», она отринет, она выскоблит из своей памяти и миллионы погибших в Великую Отечественную войну защитников Русской земли, и победу в этой войне, и миллионы жертв революции, гражданской войны, коллективизации… Что Россия отречется от рек в том числе и невинной, и праведной, и бескорыстно, «за други своя» пролитой крови… Да не будет ли эта, «суверенная», очищенная от «грязи», освобожденная от памяти («не тащить на себе…»!) Россия монстром, внушающим куда больший ужас, чем былой «коммунистический монстр»?