Текст книги "Лягушки"

– А вот в Москве входят сейчас в моду виноградные улитки, – сказал Ковригин.

– Эко дело! И в Журине, говорят, Турищевы разводили улиток. Да что толку! Вот и поезжайте в свою Москву! Там ваше место. Там ваш пост. Там уже началось шевеление. Лохматый зашевелился… А в красные бархаты не верьте…

На часозвоннице Верещагина у Плотины колокол принялся напоминать гражданам о ходе календарного времени.

– Вы меня заболтали! – возмутился Эсмеральдыч. – Из-за вас ни один клиент ко мне не подошёл.

– А козлоногий со свирелью вовсе не пользуется обувью, – сказал Ковригин. – Как и некоторые иные существа…

– Что ещё за козлоногий? – насторожился Эсмеральдыч. – И что это – за иные существа? У нас все нуждаются в обуви. Даже ваша Древеснова!

– Что вам далась эта Древеснова? И с чего вы взяли, что она – моя? – обиделся Ковригин. – И чем она так напугала город?

– Всё, – сказал Эсмеральдыч. – Лавка закрывается. Замечу лишь, что серные бани в «Лягушках» радуют любителей не каждый день. Да и то – не всех. Адью…

И железная будка (не исключено, что и чугунная) гуталинщика мгновенно сложилась, вмялась в землю и исчезла, оставив на городской проплешине в примятых обесцвеченных травинках жирного дождевого червяка. Червяк полежал под снежной крупой, выразил неудовольствие, убрался под травинки и пропал. На месте его пропажи не ко времени зажелтел пышно-крепкий пока, с сентябрьской клумбы, цветок ноготка.

55

Стало быть, серные бани в «Лягушках» не для всех и не каждый вечер.

Об этом было сообщено в конце разговора.

В начале же его Эсмеральдыч не делал никаких оговорок. Мол, есть хорошие серные бани после девяти вечера. То есть рекомендовал их в связи с интересом Ковригина к баням и парным. И никакого раздражения появлением проезжего не выказывал. Но потом стал вредничать. Из-за чего? Из-за Древесновой? Однако шипение было произведено Эсмеральдычем (или кем там?) не в связи со словами о Древесновой.

Эсмеральдычем было высказано пожелание Ковригину быть повнимательнее. Ковригин якобы ощутил всего две мелкие подсказки. О серных купальнях. И о коротком дне в парных. А Эсмеральдыч, по его мнению, одарил Ковригина более важными подсказками и предостережениями. Чёрные шнурки. Древеснова и ставки на неё. Растерянность при упоминании о дирижаблях. Шипение Эсмеральдыча. Дождевой червяк, умелец щекотки. Неряшливость обуви Ковригина, вынужденного ползать подземными ходами и напугавшего город. Поедание гуталина столовой ложкой. И прочее, и прочее. Куча этого прочего. И что было вывалено Эсмеральдычем без всякого смысла, а что, напротив, искривлено со значением, – поди разберись! В прошлый раз Эсмеральдыч отнёсся к проезжему человеку со вниманием, даже будто бы с симпатией (имел информацию или поставленную кем-то задачу?). Сейчас же Ковригин почувствовал озабоченность гуталинных дел мастера и явные его подозрения. Совет был даден ему банальный – ехать в Москву, там Ковригину место, там – его пост. И это при знании того, что он в половине первого ночи в Москву отъезжает. Билет в кармане.

Неужели у кого-то возникли опасения, что билет билетом, а в Москву Ковригин отъезд отменит, задержится в Синежтуре (или его что-то здесь задержит, скажем, приключение нечаянное в «Лягушках») и продолжит нервировать в городе некие силы. Теперь Ковригин вообразил (фантазий у него хватало), что в Синежтуре происходит столкновение нескольких партий (впрочем, слово «партий» вряд ли было уместно, оно у нас по традиции обозначает нечто громоздко-дисциплинарное, с жёсткой конструкцией, затянутое корсетом), а потому, скажем так – столкновение нескольких сил. И даже обострение этих столкновений. Он же, Ковригин, с неразъясненной Древесновой остаётся для неведомых ему сил фигурой загадочной, ожидать от него можно чего хочешь и чего не хочешь, а потому пусть катится отсюда подальше.

Мысль такая, повторюсь, возникла в воображении Ковригина.

И порождена она была отчасти искренним или мнимо-игровым недоброжелательством Эсмеральдыча.

«А проверим! – сказал себе Ковригин. – А проверим!» С дерзостью сказал. С вызовом.

Ресторан «Лягушки» работал, и Ковригина впустили в него с улыбками доброжелательства. Ответственный гарсон-консультант Дантон-Гарик будто бы только для того и существовал в мироздании, чтобы ожидать при входе в зал Тортиллы именно Ковригина. Дантон-Гарик деликатными словами позволил себе напомнить о подвигах Ковригина в усадьбе Журино, о них в Синежтуре уже слагались легенды («Хорошо хоть, не былины, – подумал Ковригин. – И не песни о конноармейцах…»). При этом в словах и в глазах гарсона-консультанта не было иронии и соблюдалось служебное отдаление мелкого чина («знаем свой вершок…») от личности значительной.

Ковригин расслабился. И зря. Но об этом – так, мимоходом…

Угадывалось желание Дантона-Гарика спросить о чем-то для него важном, не исключено, что о приме Хмелёвой или о Древесновой, но никакими вопросами гарсон Ковригина не затруднил.

И Ковригин был препровождён к известному столику у известного ему фонтана.

– Кухню нашу, Александр Андреевич, вы знаете, – сказал гарсон. – Но если пожелаете заказать нечто особенное, из любых кухонь мира, то для вас… Для вас всё явится, пусть и с небольшой задержкой, но в наилучшем виде и из свежайших продуктов… Хоть бы и из только что пойманного на Карибах тунца…Такое получено распоряжение…

– Спасибо. Заранее спасибо. Что-нибудь придумаю… Озадачу вас, озадачу! – возрадовался Ковригин. Но вспомнил. Спросил уже с опасениями: – Это не к меню. Это на всякий случай… Серные бани у вас сегодня как?

– В порядке. Но нынче особенно хороши восточные бани! – сказал гарсон.

– Ну и слава Богу! – заключил Ковригин.

– Какова сегодня ваша культурная программа? – поинтересовался Дантон-Гарик. – Времени у вас немного. А в Синежтур вас, к нашему огорчению, может, более и не занесёт. Итак – бани, шахматный клуб, прогулка с факелом мимо привидений, удовольствия за столом? В каком сюжетном порядке вы пожелаете провести вечер?

«Этак и впрямь не сядешь в поезд…» – обеспокоился Ковригин.

– Начнём с удовольствий за столом, – сказал Ковригин. – И на часок – в бани! Факелы с привидениями отменяются. Ужо нагулялись в подземельях. Ну, может быть, минут на пятнадцать загляну в шахматный отсек. К лягушкам местного подвида.

– Разумно, – кивнул гарсон. – Принято.

– А то, может, и вовсе исключу из интересов шахматные баталии и болота с номерами, – раздумывал вслух Ковригин. – Там ведь, небось, у лягушек никаких новых затей не прибавилось…

– Как сказать… – произнёс гарсон.

– Что вы имеете в виду? – спросил Ковригин.

– Новые поступления, – сказал гарсон. – Затей-то, возможно, и не прибавилось… Но вот особым интересом пользуется одно из новых поступлений. Вернее, одна из поступивших…

– У вас расширение штата? – спросил Ковригин.

– Замена выбывших, – сказал гарсон.

– И кто же эти и в связи с чем выбывшие?

– Посетителям ресторана не обязательно знать о внутренних ситуациях заведения, – строго и с укором произнёс гарсон. – Полезно ли забивать голову лишними сведениями? И разрешите, Александр Андреевич, мне отправиться за вашими закусками и начальными напитками. А то как бы нам в приятных разговорах не забыть о времени отправления вашего поезда. – Резонно, – согласился Ковригин. – Тем более что мне всё же потребуется пятнадцать минут для экскурсии в шахматный отсек.

– Это как посчитаете нужным…

Через пять минут столик Ковригина был накрыт и приготовлен к благоудовольствиям уважаемого посетителя. Исходил пар от только что сваренных раков, от вынутых из горячей кухонной кастрюли картофелин, оказавшихся на блюде соседями как ломтиков малосольной сосьвинской селёдки, так и (на любителя) цельных, неочищенных её экземпляров. В начальные напитки Ковригину Дантон-Гарик определил две кружки синежтурского пива, явно не разбавленного, и в графине – на опытный глаз – двести граммов прозрачной жидкости, способной снять напряжения дня.

– Я ничего не напутал? – поинтересовался гарсон. – Не испортил ли чего?

– Что вы! – воскликнул Ковригин. – Всё именно в наилучшем виде! Вы – кудесник! Вы уловили не только мои желания, но и, простите за вульгаризм, мельчайшие бурчания в моем организме.

– Это не я… – будто бы засмущался гарсон. – Это Распоряжение…

Ковригину бы сейчас же вызнать, чьё это распоряжение и чем оно вызвано, а он уже поднёс ко рту рюмку (вилкой был прихвачен ломтик селёдки) и произнёс:

– Чтоб и вам хотелось!

И пока Ковригин отправлял жидкость в пищевод, гарсон, пожелав гостю тихонравного отдыха и напомнив о возможности особенного блюда, от его столика удалился. Сейчас же ожил фонтан Тортиллы, взыграли подсвеченные струи и отвлекли Ковригина от земных забот. «А теперь переходим к водным процедурам», – будто кто-то прошептал ему. От земных – к водным. Может, к земноводным? Тут, естественно, уместны были раки с пивом. Или лягушки? Но лягушками здешняя кухня не занималась. Так называемые лягушки играли в шахматы и шахбоксинг «по-калмыцки» в своём отсеке, там же имели водоёмы и болота для приватных общений, о чём Ковригин не без удовольствий вспоминал. Значит, в игровом отсеке появились новые шахматистки (их спортискусство пока не запретили), и одна из них взволновала умы и чувства. Не Древеснова ли была ею? Или не на место ли Древесновой, исполнившей свою функцию и получившей за старания, как бы выразилась барышня Долли, преференции в судьбе, была приглашена (вывезена из Парижа) прекрасная шахматистка (хотя какие могут быть в Париже шахматистки?)? При этом Ковригин не был убеждён, что он и в самом деле наблюдал прежде в шахматном отсеке Древеснову и уж тем более нырял именно с ней в молочные воды болота № 16. Просто она была похожа на одну из здешних Лягушек в одеяниях-кожах с блёстками. А может, из-за особенностей и вкусовых привязанностей художника по костюмам, и на всех здешних Лягушек? Так, задумался Ковригин, а не за участие ли в судьбе Древесновой (то есть и за участие в чужой игре) он поощрен нынче некиим Распоряжением, по какому, в частности, для него сейчас же добудут в карибских водах тунца или же наловят под Бангкоком крупных тараканов для горячего блюда?

Но он-то искал вовсе не Древеснову, а Хмелёву…

Стало быть, ход его мыслей был сейчас неверный.

В круглых водяных листьях рядом с золоченой Тортиллой что-то дернулось, мелькнуло, снова дёрнулось…

«Тритонолягуш Костик!» – сообразил Ковригин.

Он ощутил потребность в разговоре с Костиком, то есть и не в разговоре, Костик, помнится, ни слова не произнёс, да и не обязан был произносить слова, а пусть хоть бы и в немом общении с ним. Даже и без переводчика Дантона-Гарика. Без переводчика-то оно, пожалуй, и лучше…

Но Костик не вынырнул, на бортик фонтанного бассейна не взобрался. В воде же под Тортиллой более ничего не дёргалось и не мелькало.

Возможно, и недавнее мелькание чего-то (или кого-то) Ковригину померещилось…

– Как отдыхаете? – спросил гарсон. Явился. Вежливый, желающий добра.

– Прекрасно! – заявил Ковригин.

– Пти-харчо я вам заказал на всякий случай… Но вы не забыли об особенном блюде?

– Хариус жареный с картофелем фри, – без раздумий произнёс Ковригин и тут же удивился собственному капризу. – А к хариусу и рыбу барабульку таганрогскую, тоже жареную. С золотистой корочкой.

Никаких удивлений гарсон не выказал. Хариус и хариус. Ну и барабулька, само собой. Не находился ли он, Ковригин, в таверне «Три пескаря»? Себе же он продолжал удивляться. Он-то собирался заказать шкворчащую брауншвейгскую колбаску, с дымком, чуть подгоревшую. Но посчитал, что делать это в ресторане с французской якобы кухней было бы бестактно и даже оскорбительно по отношению к персоналу мсье Жакоба. К тому же к пиву местные раки были ничем не хуже брауншвейгских колбасок. Ничем не хуже! О хариусах же ему напомнили взыгравшие вдруг сентиментальные чувства. В годы практик и журналистского стажёрства Ковригин много мотался по берегам саянских рек и притоков Енисея. Годы и края были голодные. Ковригин питался в придорожных чайных. Там и суп какой-никакой имелся, и можно было насладиться за тридцать копеек пойманным часами раньше хариусом с картошкой… А впечатления о рыбке барабульке зародились опять же в пору студенческого нищенства Ковригина и дикарского освоения им в дни каникул побережий Чёрного моря… Позже, говорят, барабулька даже и с Одесского Привоза пропала…

Ковригин растрогался, ему сейчас же захотелось рассказать – лучше бы Костику, но хоть бы и Дантону-Гарику – об истории своих вкусовых капризов, однако из-за странностей их (или, напротив, из-за их простоты и убогости) побоялся потерять лицо. Произнёс как-то неловко и будто бы себе в оправдание:

– Наши-то рыбки ко всему прочему обойдутся вашему заведению доступнее и дешевле Карибского тунца. И уж тем более мурены.

Слова его, похоже, вызвали неудовольствие гарсона.

– Наши возможности неограниченны, – вымолвил он. – А вас не должны волновать экономические и финансовые соображения. И свои фантазии вы можете не сдерживать. Все предполагаемые ваши расходы и желания обеспечены Распоряжением.

– Кстати, – быстро сказал Ковригин, – что это за Распоряжение и кто у вас Распорядители? Если не секрет…

– Распоряжение, – сухо, и как бы с необходимостью терпения разъяснил Дантон-Гарик, – документ для служебного пользования. А Распорядители – личности достойные.

– Понятно, – кивнул Ковригин. – То есть я даже не могу высказать им слова благодарности…

– Они узнают о них…

– А Костик?

– Что Костик? – спросил гарсон. Нервно спросил.

«Ага, – отметил Ковригин, – имя Костик произнесено. И не взорвался исландский вулкан. Впрочем, гарсон и прежде называл тритонолягуша Костиком. А Тот, чьё имя называть нельзя, и впрямь, видимо, существует лишь внутри синежтурской мифологии…»

– Что Костик? – переспросил гарсон.

– Костик нынче появится в ресторане?

– Он занят, – сказал гарсон.

– И не появится здесь? – Ковригин почувствовал, что интонации его вопросов – искательные, а желание вызнать, не впал ли тритонолягуш в спячку, полагается ли ему вообще сезонная спячка, желание это, как бестактное, отменил.

– У него сейчас много дел, – с почтением к Костику сказал гарсон, – всё у него под надзором, в частности, и Распоряжение, какое вас волнует, и даже любезные вам рыбки – хариус и барабулька. Кстати, меня уведомляют с кухни. Ваше блюдо готово. Отправляюсь за ним. Не желаете, чтобы оно было подано на синежтурском подносе с воздушным кораблём в небесах?

– Нет! Нет! – воскликнул Ковригин. – Что вы! Уж лучше на тарелке из придорожной Чайной!

Хотел было добавить слова о свежем пиве и о порожнем уже графине, но Дантон-Гарик дело знал. Или и впрямь над всем со вниманием надзирал тритонолягуш Костик. Две кружки свежего, с пеной пива и обновлённый графин были доставлены в подкрепление к жареным хариусу и барабульке. Теперь Ковригин уверил себя в том, что мелькал и заставлял вздрагивать водяные листья вблизи Тортиллы именно тритонолягуш Костик, он проинспектировал его, Ковригина, оценил его нынешнюю суть, остался ею доволен (иначе явились ли бы к нему на стол хариус и барабулька?), а из бассейна вылезать не стал, из деликатности или по причине нехватки времени. Ковригин опять пожалел о несостоявшейся беседе с Костиком, от того наверняка удалось бы хоть кое-что разузнать о дебютантке Древесновой.

– Какие еще будут пожелания? – спросил гарсон.

– Пока никаких…

– Обязан напомнить вам о времени отправления ночного поезда в Москву, – вокзальным диктором произнёс гарсон.

– Спасибо, спасибо… – сказал Ковригин. – Я слежу за временем…

– Моё дело напомнить, – сказал гарсон. – А то ведь у нас в час ночи проходит ещё поезд Уренгой – Алма-Ата, с остановкой, между прочим, в Аягузе…

– Учту, – буркнул Ковригин.

– Моё дело напомнить… – повторил гарсон.

Ковригин смотрел в белую спину гарсона, отправившегося к столику у дверей, и размышлял. Никакого дружелюбия и благорасположения в последних словах гарсона не было. Напротив, тот, похоже, был бы теперь рад, если бы Ковригин убрался из ресторана «Лягушки» и принялся готовить себя к дальней дороге. Пожалуй, он даже был намерен нагрубить клиенту. Ковригин встревожился. Не исключалось, что инспекция тритонолягуша Костика вышла малоприятной для столичного путешественника и привела к открытию в нём, Ковригине, и в его мыслях чего-то враждебного и опасного для заведения, а то и для всего Синежтура (или, скажем, для одной из влиятельных в нём сил).

Тревожно было Ковригину, тревожно… Но как развеять заблуждения Костика (или кого там?). Не оправдываться же перед кем-то в воздух? Дурные мысли полезли в голову Ковригину… Ещё и Аягуз ему подсовывали, как будто только два поезда и проходили мимо Синежтура по ночам!

Однако хариус и барабулька… Они ведь могли и остыть! Не остыли… Ковригину стало казаться, что вызванные (выловленные) его воспоминаниями рыбёшки будут ему сейчас противны, сотрут одну из иллюзий голодных лет, а может, и вызовут у него тошноту. Не вызвали. Оказались прекрасны (какие уж тут шкворчащие брауншвейгские колбаски с дымком!), улучшили настроение Ковригина, отвлекли его от дурных предчувствий…

Вспомнилось. Вот он, Ковригин, юнец, сидит в прокуренной Чайной посёлка Кордон, внизу под скалами – спешит к Енисею Казыр, вокруг за столами – шоферня с булыжного Чуйского тракта, ради репортажа надо добираться до золотого рудника в горах, а ему, разомлевшему, неохота вставать, он – сытый, но ещё от одного хариуса не отказался бы…

– До отправления поезда… – прозвучало в Ковригине. – Да, да! – будто отвечая кому-то, вскочил Ковригин. И понял, как он отяжелел. Или, как его развезло.

– Вам не требуется помощь? – спросил гарсон.

– Какая ещё помощь! – возмутился Ковригин. – Сейчас – на пятнадцать минут в шахматный отсек, взглянуть на поступления, потом – прогреться на мраморной лежанке, выпустить шлаки, потом к вам за кружкой пива, и всё. Кстати, тогда и расплачусь.

– Все ваши расходы сегодня – за счёт заведения, – напомнил гарсон.

– Хотел бы оспорить это, но раз вы настаиваете, то конечно… – сказал Ковригин. – И – к шахматисткам!

Шахматный отсек был забит посетителями и зелёнотелыми (зелёнокожими?) игруньями, как интеллектуальных, так и гимнастических направлений. Может, потому и зал Тортиллы был нынче полупуст. Новую звезду из поступлений Ковригин обнаружил быстро, хотя при первом взгляде на неё и не выделил её из будто бы массовки на сцене. Но потом… Особенная, особенная, уверил себя Ковригин. Однако в чём была её особенность, сообразить не мог, кураж мешал. Заметил вблизи себя ответственного гарсона-консультанта. А ведь как-то Дантон-Гарик говорил ему, что никакого отношения к шахматному отсеку не имеет и к шахматисткам не заходит. Что же, теперь гарсон был отправлен сюда присматривать за ним, Ковригиным? Так, что ли? Сейчас же Ковригину захотелось надерзить гарсону, а может, и тритонолягушу Костику.

– Хороша новенькая-то! – сказал Ковригин. – Где её отыскали?

– Отыскали! – хмыкнул гарсон. – Сама припрыгала!

– И вместо кого же из выбывших она потребовалась? Не вместо ли Древесновой?

Гарсон ни слова не произнёс.

– А может, она Древеснова и есть? Только грим ей изменили…

Гарсон снова промолчал. Будто ждал чьей-либо подсказки.

– А вот мы сейчас сами спросим, – сказал Ковригин.

Ковригин руку поднял, пальцами пощёлкал («Будто купчик загулявший в кабаке!» – успел сообразить), а новенькая повеление поняла, спустилась к его креслу и забралась Ковригину на колени. В глаза Ковригина влюблённо глядела. Нет, подумал Ковригин, это была не Древеснова. И не Хмелёва. И не байкерша Алина. И даже не почитательница дирижаблей Быстрякова (А с чего бы возникла в его соображениях Быстрякова, удивился Ковригин, он ведь и не видел её ни разу!).

– Ну, вы прямо Жар-Лягушка! – воскликнул Ковригин.

– Как это – Жар-Лягушка? – заинтересовалась новенькая.

– Бывают Жар-Птицы. Почему бы не быть и Жар-Лягушкам! Это ощущения моего тела! – заявил Ковригин.

– Повелитель! – рассмеялась новенькая. – А может, нам сразу – и в болото № 16?

– Почему бы и нет? – обрадовался Ковригин.

В кармане его задребезжал мобильный. По вредной привычке Ковригин поднёс телефон к уху и услышал:

– Мужик! Пошёл в баню! И немедленно!

И вот он уже грелся на мраморах восточной бани, потом исходил. Ожидаемого (и обещанного!) собеседника, какой мог бы открыть смыслы, вблизи не было. Может, тот отправился в серные купальни, по соседству?.. Проверить это предположение Ковригин не имел сил. Ему и на мраморах было хорошо. Побывал ли он с новенькой в водах болота № 16, вспомнить Ковригин не мог. Скорее всего, побывал, раз сидел теперь такой расслабленный… А может, и не побывал… Зачем-то взобрался на мраморный же стол в центре бани, для игр в карты и кости и для сосудов, улегся на нем, явилась простыня, тут же взмокшая на Ковригине, почувствовал, что стол начал потихоньку раскручиваться, услышал произнесённое где-то за стеной: «Скорый поезд Уренгой – Алма-Ата прибывает на второй путь…» но спуститься со стола не смог, а тот всё раскручивался и раскручивался, ускоряя обороты, и вотвот готов был превратиться в воздушный корабль…