Текст книги "Лягушки"

– И что? – сказала Свиридова. – К чему ты клонишь?

– А к тому, что на днях Петя Дувакин пытался нагнать на меня если не страх, то хотя бы серьёзную озабоченность. По его мнению, Блинов сейчас при средствах и под чьим-то покровительством. И Петя не исключает, что с помощью Лоренцы Блинов сможет возвратить на место мои подписи, и я вернусь в мужья Хмелёвой.

Ковригин замолчал. Молчала и Свиридова.

– Так, – сказала, наконец, Свиридова. – Ты любишь меня или нет?

– Люблю.

– Ты видишь нас вместе в будущем?

– Без тебя я подохну с тоски… Кстати, забыл сказать, Хмелёва оставила мне записки, и среди них согласие на немедленный развод со мной, коли пожелаю… И более я её не видел.

– Это мне известно, – сказала Свиридова. – А с Древесновой ты в ЗАГС не ходил?

– Нет, – поставленным в угол детсадовцем произнёс Ковригин. Стоял он в углу в серых постыдных чулках и в штанишках до колен, на проймах.

– Совсем затравили детишку, – рассмеялась Свиридова. – Похоже, ты желаешь пристроиться ко мне сыночком, телёнком ласковым. Согласна и на сыночка, хватит на нас двоих одной деловой бабы… Кончили с шутками. Если мы любим друг друга, то что нам бумажки и чьи-то претензии? Во-первых, до какого-нибудь важного события можно будет существовать и в так называемом гражданском браке…

– Какого важного события? – спросил Ковригин. И хотя предполагал, каким будет ответ, ждал этого ответа.

– Ну, предположим, я забеременею, – сказала Свиридова. – Погоди, погоди, не лапай меня! Послушай дальше. Завтра же или в ближайшие дни сходи в ЗАГС и выясни, есть ли у тебя жена и, если есть, в ЗАГСе же напиши заявление о разводе. И отыщи-ка любезную Лоренцу Козимовну. Мне надо поговорить с ней.

– Где же я её отыщу и как? – сказал Ковригин.

– Подумай, где и как.

– Да, ещё про одно не успел тебе сказать, – вспомнил Ковригин. – Был я в Новодевичьем. Стены голые, их побелили, а возле поставили милиционеров.

– Ну и ладно, – сказала Свиридова, – нам сейчас не до Софьи. Ты меня заморозил своими недоумениями. Теперь же обогревай! Сейчас же за мной и под одеяло!

Входя в тело Натальи, чтобы составить с ней единое существо, Ковригин не мог не прошептать:

– Наташенька, я понимаю теперь Васю Караваева и готов писать тебе сонеты…

– В переводе Щепкиной-Куперник, – рассмеялась Свиридова.

И сейчас же слова расплавились и превратились в звуки.

66

Следующий день вышел ленивым.

Хотя Свиридова и теребила Ковригина призывами к действиям, даже и к подвигам, напоминала о необходимости скорейшего посещения ЗАГСа и Авторского Общества, но это так, по привычке деятельной женщины, на самом же деле удовольствия уединения не отпускали их и, несомненно, помогали радостному и, возможно, долговременному слиянию тел и натур.

А потому в этот день открытий и привыкания друг к другу ни в Свиридовой, ни в Ковригине не возникали порывы, пусть и мгновенные, выбраться в город. Даже и в минуты пауз, передвигаться по квартире они могли, только прикасаясь друг к другу, словно отсутствие этих касаний привело бы к возвращению из единого – в два тела. Этого нельзя было допустить. Когда Ковригин (голышом, естественно) подошёл к письменному столу, вынул из верхнего ящика лист бумаги, вывел на нём слова, Свиридова стояла, прижавшись к нему бедром и обняв левой рукой его плечо.

А вывел Ковригин слова: «Похождения Оладьева. Главы из „Записок Лобастова“». Потом, подумав, зачеркнул «похождения» (был уже с похождениями Невзоров), написал: «Оладьев с чёрной, красной, паюсной икрой и икрой минтая». Но и это ему не понравилось…

– Ты умудряешься думать не обо мне, а о каком-то Оладьеве, – теперь Свиридова уже прижалась к Ковригину не одним лишь бедром.

– Был бы у меня хороший фломастер, я, чтобы не забыть, вывел бы слово «Оладьев» у тебя на плече. Шею и грудь пожалел бы. Графоманы – люди с придурью.

– Пошли, пошли! – прошептала Свиридова. – Или подхвати меня на руки!

Но и подхватывать на руки не пришлось. Удовольствие было получено немедленно, но и с неспешными ласками, возле Оладьева с икрой минтая.

– Ну и что у тебя будет делать этот мерзкий Оладьев? – спросила Свиридова, уже нырнув под одеяло.

– Военная тайна, – сказал Ковригин. – Но так как мы с тобой одно, имеешь право знать. По подсказке Дувакина, он будет дервиш, купит в Джаркенте осла и ковёр-самолёт, оснастит ковёр приобретёнными у контрабандистов экологическим туалетом, лужайкой для осла, вооружением и прилетит в Москву с целью уничтожить стратегический дирижабль «Наполеон Бонапарт».

– Это же мелкая месть Блинову, – зевнула Свиридова.

– Никакая это не месть, – чуть ли не обиделся Ковригин, – а создание художественного образа.

– Ну-ну… – еле слышно произнесла Свиридова.

– И у меня только первые смутные мысли, – сказал Ковригин. – Ба! Да ты уже дрыхнешь!

– Я – дрыхну? В такую ночь! – возмутилась Свиридова. – Сейчас я покажу тебе, как я умею дрыхнуть!

Утром наши герои, каким не помешал бы медовый месяц, а может, и не один, и уж хотя бы неделя существования вдвоём, вернее существование в неразделимости, уверили себя в том, что вечером вернутся в это самое состояние неразделимости, а теперь хватит отлынивать от дел. Тем более что Свиридову пригласили в министерство с просьбой сочинить отчёт о поездке в Гуандун. Пусть даже в пять строк. Но хотелось бы проявить уважение к китайским коллегам, и Наталья Борисовна сумела бы украсить документ высоко-поэтическими, а то и пафосными словами.

Просьба эта заставила Свиридову жёстко выругаться.

– Терпеть не могу, когда красивая женщина матерится, – сказал Ковригин.

– Ох! Ох! Ох! – воскликнула Свиридова, руки в боки упёрла. – Начинается семейная жизнь! А ты не помнишь, кто у нас председатель попечительского совета? И ты этому председателю хамишь! Сейчас за мной придёт машина, а ты, чтобы ни в какие тетради не вздумал глядеть, быстро по делам. Кстати, приоденься, можешь и в парикмахерскую сходить…

– Это ещё зачем? – спросил Ковригин.

– Вдруг у нас с тобой случится фотосессия… Ну, вот и машина… Я лечу, Сашенька, не теряй телефоны и не ходи в баню!

Почти все утренние распоряжения и советы Свиридовой должны были вызвать раздражения и протесты Ковригина, но нет, чуть ли не каждое слово, произнесённое Свиридовой, её знаменитым грудным голосом, вызывало умиления Ковригина. «Дурень! – оценил себя Ковригин. – Старый дурень!»

Обрядился он в джинсы, бежевый свитер и серый пиджак (ну, конечно, пятиградусный морозец потребовал натянуть куртку на меху и кепку с наушниками). Первым делом он отправился в здание, ведающее гражданскими состояниями. Отчего-то подумал: «Как бы не наткнуться на Цибульского-младшего, столичного». И ведь наткнулся сразу, на первом этаже. Но Цибульский его не узнал или сделал вид, что не узнал. Или для него существовали лишь персонажи из интернета либо из компьютерных игр… Ну и слава Богу, решил Ковригин. Он был вооружён сегодня наглостью и запиской Хмелёвой с согласием на немедленный развод. В его паспорте фамилия Хмелёвой нигде не чернела. План действий Ковригина был таков. Вызнать у сведуще-ответственных людей, то есть чиновников с полномочиями, не подавала ли гражданка Хмелёва Елена Михайловна на развод с ним, гражданином… фамилию свою промямлить. Сорокалетняя сотрудница ЗАГСа, сиденье стула было для коей узко, оказалась женщиной благодушной и доброжелательной. Никаких следов Елены Хмелёвой в бумагах обнаружено не было. И заявлений с просьбой зарегистрировать брак гр. Ковригина и Хмелёвой и тем более просьбы гр. Хмелёвой о расторжении брака не нашлось.

– Как же так? – искренне удивился Ковригин.

– Может, вас регистрировали в другом ЗАГСе?

– Может быть… – задумался Ковригин. – Тем более что в ЗАГС меня привезли с завязанными глазами, а в правый бок мне упирался пистолет, в левый же – заточка.

– Это бывает, – вздохнула сотрудница ЗАГСа, и во вздохе этом Ковригин уловил сострадание к его гражданскому состоянию. – А вы узнайте у самой Хмелёвой, в каком ЗАГСе вы регистрировались и регистрировались ли вообще.

– Очень умный совет, – сказал Ковригин. – Как мне самому это не пришло в голову?.. Большое спасибо!

– Кто же, как не мы, может дать совет про любовь!

Тут же Ковригин поспешил в паспортный стол. Никакая гражданка Хмелёва Е. М. в их районе не проживала, не жила здесь и временно и не была прописана.

Хмелёва отменялась!

Может, она и не играла Марину Мнишек в Синежтуре. Может, она и вовсе не существовала, и его, Ковригина, путешествия в подземных ходах журинского замка были вызваны чьей-то глупейшей забавой.

Теперь следовало идти на Большую Бронную, в авторские права.

И там ждало Ковригина полное благополучие. Естественно, вызвавшее подозрение.

– То есть Лоренца Козимовна всё оформила грамотно? – спросил Ковригин.

Он посчитал, что упоминание какой-то Лоренцы Козимовны вызовет недоумения у озабоченной чужой интеллектуальной собственностью женщины. Назвалась она Тамарой Петровной Бобровой.

– Ваша Лоренца Козимовна, – обрадовалась Боброва, – дока в юридических делах. И вообще обаятельное существо. Передайте ей приветы.

– Она оставила вам номер своего телефона? – спросил Ковригин. – А то он у неё менялся…

– Конечно, – сказала Боброва. – Этого требуют правила.

– Какой именно? – поинтересовался Ковригин.

– Сейчас найду. Вот, пожалуйста.

Номер был Ковригинского мобильного, раздробленного и отправленного им, хозяином, на дно канала Москва – Волга, в его останках поселился грубиян, знавший слова: «Пошёл в баню!»

– Что-нибудь случилось с Лоренцой Козимовной? – обеспокоилась Боброва.

– Всё нормально, – сказал Ковригин. – Телефон этот стоит именно в моей приёмной…

Снова бахвал и понтярщик! Его приёмная, видите ли, литературный секретарь! Большой мастер!

– Как поживает наша драгоценная Наталья Борисовна? – проявила вежливость Боброва.

– Как поживает? – растерялся Ковригин. – Нормально поживает. Только что вернулась из Южного Китая.

– Поклон ей. И пожелание удач… Творческих…

– Спасибо, – сказал Ковригин. – Передам.

К удивлению Ковригина, осведомлённость сотрудницы АО, наверняка возникшая из разговоров и сплетен в коридорах и кабинетах на Бронной, сейчас не расстроила и не рассердила Ковригина, а будто бы даже обрадовала его. Тем не менее он поторопился покинуть Бронную, чтобы не услышать новые вопросы о Свиридовой. Но в спину ему прозвучало:

– Александр Андреевич, а вы получили деньги из Синежтура?

– Нет, – сказал Ковригин.

«Растяпа! – обругал себя Ковригин. – Ведь шёл сюда, в частности, и для того, чтобы вызнать о гонораре, и вот на тебе, о существенном забыл!»

– Зайдите в бухгалтерию, они как раз вернулись с обеда, сегодня выплатной день, насколько я знаю, вам какие-то деньги притекли, с десяток театров, и даже один в Польше, взялись ставить вашу пьесу.

В бухгалтерии, уже в кассе, в самый интересный момент его отвлёк от написания суммы прописью призывный звонок драгоценной Натальи Борисовны. А призывала Свиридова приехать в ателье известного фотолетописца театральной жизни Пахомова.

– Надо, чтобы ты был здесь через полчаса, свет поставлен, – сказала Свиридова. И тут же поправилась: – Хорошо бы, если бы ты сумел добраться сюда через полчаса.

– Зачем? – спросил Ковригин.

– Завтра или послезавтра узнаешь…

– Я не успею, – сказал Ковригин.

– Хорошо, я сейчас вышлю тебе машину.

Пахомова Ковригин знал. И Пахомов знал его. Актёры перед ним заискивали, будто бы Пахомов мог обеспечить их знаком совершенства и причастности к талантам. Впрочем, заискивали и как перед мастеровым из ДЭЗа, водопроводчиком, например, пообещавшим новый рассекатель. Фотографироваться Ковригин не любил, а потому и высокомерие Пахомова, причислившего себя к демиургам или хотя бы к уставшим от общений с актёрским быдлом, для Ковригина ничего не значило. И сейчас он не то чтобы стал хамить автору дорогих фотоальбомов, просто проявлял себя человеком независимым от указаний Пахомова и допускал ехидства.

– Не дразни его, – шепнула Свиридова. – Он боится тебя. А потом отыграется на мне… Он занят профессиональным делом…

– Истинные профессионалы, – сказал Ковригин, – люди скромные и ведут себя в деле тихо, будто их и нет… И вообще – я-то тут зачем?

– Ну, ладно, – сказал Пахомов Свиридовой, – сойдёт…

Потратил Пахомов на Ковригина полчаса. Никаких нарядов из своего гардероба или реквизита не предлагал. Лишь однажды попытался напялить на Ковригина жёлтый вельветовый пиджак от Версаче, но Ковригин взроптал.

А Свиридова стояла рядом тихо, с ангельским смирением.

Да и вообще она была ангел.

Пахомов попросил Ковригина полуобнять Наталью Борисовну за плечо, в ожидании полёта птички не застывал, а напоминал эксцентрика, в секунды менявшего позы и проделавшего жонглёрские действия со своей камерой. Скорее всего, дурачился. Но отчего-то и нервничал.

– Ну, всё, – сказал Пахомов. – Ты, Саша, свободен. Можешь гулять, можешь после трудов праведных сходить в шашлычную у Никитских ворот. Сам бы сейчас туда отправился.

Будто бы знал о «предбрачном» ужине с Хмелёвой в грузинском ресторане. Будто бы издевался… Хотя вряд ли… А Наталья знала. От него, Ковригина, и знала.

– Сходи, сходи, Сашенька, – голос Свиридовой сейчас был голосом Джульетты, – вечером дома, видимо, не будет горячего. А у нас с Николаем ещё много работы…

– Догадываюсь, – сказал Ковригин. – Однажды оказался свидетелем фотосеанса Рины Зелёной. На один кадр ушло часа три… И при том был сыгран спектакль с капризами.

– Хорошо, что ты знаком с особенностями актёрской жизни, – сказала Свиридова. – Кстати, ты узнал, как связаться с этой курьершей, Лоренцей?

– Кое-что узнал, – сказал Ковригин.

– Ну и ладно, – заключила Свиридова. – И иди… Не мешай нам с Колей работать. Он великий фотомастер. И сделает мой портрет для выставки в Амстердаме…

– Привет вам и удач в работе, – сказал Ковригин.

– Да, – остановила его Свиридова. – Имей в виду. На днях мне придётся лететь в Синежтур. Ненадолго.

– Зачем? – удивился Ковригин.

– И зачем и с кем. Зачем – братать Синежтур с Гуанчжоу, бывшим Кантоном. А с кем – с китайским послом. Меня уговорили составить ему компанию. Дело государственное.

– Придётся почесать в затылке и задуматься, – сказал Ковригин. – Трудно быть государственной жены мужем.

– Да, тяжкое это занятие, – усмехнулся Пахомов.

– Не тебе об этом судить, – резко сказал Ковригин.

На следующий день в некогда серьёзной, а нынче умеренно-легкомысленной газете, как будто бы брезгливо относящейся к сплетням на уровне «Ты не поверишь, но проглотишь», был опубликован фотоочерк о поездке Натальи Свиридовой в Южный Китай. Сообщалось, что фотографии исполнены маэстро Николаем Пахомовым, а также взяты из личного архива Н. Б. Свиридовой. Читатели и поклонники Звезды могли порадоваться портрету Н. Б. в образе китаянки Тао Хоа и её вчерашнему московскому состоянию. На одном из снимков присутствовал Ковригин, глупый, напряжённый, будто услышавший на плацу команду: «Смирно!», но забывший снять руку с плеча дамы. Ну, Пахомов, подумал Ковригин, ну, скотина! Подпись под снимком извещала о том, что здесь Свиридова запечатлена со своим давним приятелем Сашей.

– Значит, я твой давний приятель Саша, – отложив газету, сказал Ковригин Свиридовой. – Спасибо. Хоть имя твоего приятеля возникло.

– Погоди, – сказала Свиридова. – Завтра развитие нашего с тобой сюжета продолжится…

Накануне вечером Ковригин высказал своё беспокойство и вызвался вслед за Натальей отправиться в город с мраморной восточной баней хоть бы и невидимкой.

– В качестве кого? – спросила Свиридова.

– В качестве телохранителя давней моей приятельницы.

– Ты мне нужен не как телохранитель, – сказала Свиридова, – а как телообладатель. Телохранители найдутся.

– Откуда?

– Мне в министерстве после того, как попросили поехать в Синежтур, был сделан деликатный выговор. Мой чиновник вышел, а в его кабинет зашёл серый человек, но спортивно-изящный и не бритоголовый, по культуре всё же. Комплименты, комплименты, а потом будто бы ласковый, но стальной укор. Смысл: зачем ты, дура безмозглая, полезла туда, куда тебя не просили лезть? В Гуанчжоу – миллионов десять жителей, а в Синежтуре – четыреста тысяч. Побратимство не по рангу. И не по соответствию. Однако китайцы обрадовались вашему экспромту. Потому как их очень интересуют новейшие синежтурские обозы. Они и так туда зачастили. А теперь на правах побратимов вообще много узнают… Кстати, Сашенька, что это за обозы такие?

– На гусеничном ходу, – сказал Ковригин. – Броня крепка.

– Надо же! – удивилась Свиридова. – Кстати, я сказала серому человеку: «Можно всё отменить. Легкомысленная актриса пошутила». Он сказал: «Поздно. В Синежтур отправляется китайский посол. Согласовано с нашим МИДом. А вас просим поехать для смягчения ситуации… Именно как легкомысленную актрису». Вляпалась!

– Всё равно, Наташенька, буду тревожиться за тебя, – сказал Ковригин. – И вообще я не знаю, как проживу без тебя.

– Всего-то три-четыре дня, – сказала Свиридова. – Китайцы – люди деловые.

Сегодня Наталья вспомнила о Лоренце.

– Что-то ты говорил о ней у Пахомова…

– В авторском обществе она оставила номер якобы своего телефона. Но это номер моего мобильного, разбитого и утопленного, однако в нём и сидел грубиян, сообщавший: «Пошёл в баню!».

– И всё?

– Что-то мне подсказывает, что Лоренца Козимовна на всякий случай присвоила себе номер этого телефона.

– Ну и звони ей!

– И что говорить?

– Я с ней поговорю! – сказала Свиридова.

Ковригин взял было мобильный, взял с возникшей было робостью, но его отвлёк решительный, привычно-муниципальный звон настольного аппарата.

– Алло! – произнёс Ковригин, сам же подумал, не предупредила ли его действия Лоренца Козимовна, но услышал лишь чьё-то далёкое дыхание, и теперь уже почти прокричал: – Алло! У телефона Ковригин.

– Извините, Александр Андреевич, – произнесла взволнованная женщина, – необходимость заставила меня обнаглеть и позвонить вам. Я…

– Я узнал вас, – сказал Ковригин, – у меня хорошая память на голоса. Какая же у вас необходимость?

– Мне нужно переговорить с вами.

– Хорошо, – сказал Ковригин. – Завтра сможете?

– Смогу.

– Где?

– Там, где мы с вами виделись в последний раз.

– В какое время?

– В то самое, в какое я пропала.

– Понял.

– Нет. Если можно, часа на три раньше.

– Можно, – сказал Ковригин.

– Поздравляю вас, Александр Андреевич, – сказала Хмелёва, будто бы с обожанием слушателя, – и Наталью Борисовну, конечно. Сегодня в трёх газетах читала уважительные интервью с ней и позавидовала и вам, и Наталье Борисовне. Всё. Я и так вам надоела…

Где-то на неведомом расстоянии от Ковригина мимо Хмелёвой прошёл троллейбус, и разговор прекратился.

Свиридова вроде была занята своими бумагами, но то и дело взглядывала на Ковригина в напряжении.

– Кто? – спросила Свиридова, а в глазах её было обещание пыточной дыбы для Ковригина, коли пожелает уклониться от ответа. – Лоренца? Почему ты не дал мне трубку?

– Не захотел и не дал, – сказал Ковригин. – Но это не Лоренца Козимовна.

– А кто?

– Хмелёва, – сказал Ковригин. – Восхищена твоими интервью в трёх газетах.

– Не ври! – покачала головой Свиридова. – Вы с ней о чём-то договаривались.

– Она явится поговорить со мной. Видимо, возникли какие-то проблемы.

– Куда явится?

– Как я понял, сюда. И опять же, как я понял, завтра часов в двенадцать.

– Ковригин, не шали. Я, пожалуй, скажусь больной и не поеду в Синежтур. Ты ведь можешь вспыхнуть, не ты, а ложные чувства в тебе, как сухая стерня. Не балуй. А то повешусь!

– Посмотрим, – сказал Ковригин.

– На что ты посмотришь? На меня в петле?

– Посмотрим и увидим, – сказал Ковригин.

67

Утром, утомлённый ночными забавами, Ковригин спал, но в дремоте слышал, что Наталья ведёт какие-то телефонные разговоры, смысл их для него картинами сна то и дело искажался, а потому и был недоступен.

Потом он услышал, что Наталья поволокла второй чемодан из Гуандуна на кухню и там принялась потрошить его нутро.

– Так, Саша, – Свиридова появилась в спальне энергичная, в сборе (сказано историком о Екатерине Великой: «Всегда была в сборе»), спросила:

– Что тебе приготовить на завтрак?

– Ничего, – сказал Ковригин. – Сам заварю чай. Есть вафли.

– Нет уж, – заявила Свиридова, – у нас теперь в соответствии с нормами гражданского брака должно быть совместное кормление.

– Какое ещё совместное кормление! – возмутился Ковригин. – С чего это оно быть должно?

– Я шучу, Саш! Я шучу, – поцеловала его Свиридова. – Просто я хочу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. И поднять тебя хочу. Вот-вот может прийти твоя подруга Хмелёва, и в каком виде ты её встретишь?

– Сколько времени? – встревожился Ковригин.

– Одиннадцать, – сказала Свиридова. – Я уже в газетные киоски выходила, а их вблизи вас нет, только вблизи мэрии и нашла. Газеты на кухне. Взгляни на них.

Ковригина, естественно, взволновала мысль о том, каким он будет открывать дверь Хмелёвой (её Марина раскачивала в нетерпении страсти створки ворот калужской крепости, требуя встречи с человеком, прозванным Тушинским вором), не в тренировочных же брюках с белыми лампасами? Удивил Свиридову и вышел на кухню в строгом синем костюме да ещё и с красной бабочкой вместо галстука.

– Ну, ты даёшь, Ковригин, – сказала Свиридова. – Только побриться забыл.

Ковригин спешно, даже судорожно как-то, побрился.

– Хорош, – оценила Свиридова. – А вот в газетах ты не так хорош.

Газеты были легкомысленные, но не вульгарные, работали в них девушки, главным образом лет двадцатитридцати. Их взгляды на жизнь, политику, искусство, литературу были единственно верными, они, будучи иронистками, объясняли непросвещённому люду, коему вряд ли бы удалось одолеть фейс-контроли разных сортов, суть ценностей элитного вкуса, многое и многих пощипывали, правда, главных мандаринов страны почти не трогали. Внимательно вникнуть в публикации с упоминаниями Натальи и его Ковригин не смог, мысли о приходе Хмелёвой волновали его. И не его одного. Теперь было понятно, что волнуется и Наталья, и вся её утренняя суета с телефонными звонками, походом за газетами, разборкой чемодана, необходимости в чём именно сейчас не было никакой, выглядели (и, видимо, являлись) попыткой потянуть время и найти поводы избежать выхода в город по делам до появления Хмелёвой. Неужели Наталья и впрямь опасалась вспышки сухой соломы?

В газетных публикациях случались повторы, а они, подумал Ковригин, могли вызвать толки об оплаченной акции. Да и самих публикаций могло быть поменьше, хватило бы и одной, ну, двух, а нынешнее информационное нападение наверняка должно было породить ливень светских ехидств. Переборщила Наталья Борисовна (или её поклонники). Перестаралась. Но говорить об этом Наталье Ковригин не стал. Не тот был день.

О самом Ковригине сообщалось скупо и одно и то же (студенческая любовь, троллейбус номер два, дружба длиною в пятнадцать лет и закономерное торжество отношений). Лишь в одном интервью вопрос журналистки Ковригина порадовал. «Как? – воскликнула она. – Александра Ковригина? Того самого знаменитого Ковригина, чей плутовской роман „Записки Лобастова“ сейчас чрезвычайно популярен? Значит, в вашей семье – две знаменитости? И это не взрывоопасно?» Кстати, эти строки были подчёркнуты Натальей. Подчёркнут был и абзац в репортаже светской ехиды Дуни Бруньской о демонстрации нижнего белья (якобы имелось и такое) солисток группы «Би-Де» с продажей его (московский «Сотбис») в пользу голодающих Бурунди. Естественно, на этой тусовке не было таких звёзд, как эстетка Свиридова. А интересно было бы взглянуть на её объявленного жениха Ковригина, автора расхватываемого нынче чтива об истории дирижаблей.

– Ну и как? – спросила Свиридова. – Почитал?

– Много. Слишком много, – не выдержал Ковригин.

– Да, – вздохнула Свиридова, – перестарались. А ещё и в глянцевых журналах будут… И не отменишь…

Она, бормоча что-то, удалилась на кухню, к чемодану, и тогда зазвучал дверной звонок.

Перед дверью стояла Елена Михайловна Хмелёва, скромная девушка, впрочем, одетая вовсе не дёшево и не в винтажные тряпки. Ковригин быстро оглядел коридор и пролёты лестницы, не пришла ли Хмелёва с провожатыми? Вроде бы нет…

– Проходите, Елена Михайловна, позвольте поместить на вешалку ваше пальто.

Не было бы ничего странного, если бы, раз возникла необходимость, Хмелёва, чтобы напомнить о себе и своей истории, вздумала бы явиться к автору пьесы в красном гусарском костюме или даже в платье британской принцессы. Но нет, сегодняшнюю Хмелёву можно было бы зачислить в штат турагентства, способного отправлять странников к скандинавским красотам с нефтяными платформами и вулканами Рейкьявика. Или – в штат умеющих считать работниц Сбербанка, работниц других банков Ковригин просто не знал. Огорчил Ковригина прямой пробор на манер пробора занудливой дикторши Первого канала.

– Что вам предложить, Елена Михайловна, кофе, чай или что-то из напитков? – спросил Ковригин, потом будто спохватился: – Кстати, и жена моя сейчас дома.

Свиридова сейчас же с чемоданом прошествовала в спальню.

– Здравствуйте, Леночка, – бросила она на ходу. – Я незамедлительно подойду.

Подошла она действительно быстро и была в халате с видами китайских гор и ущелий в пору дождей, там и тут на спине и на груди её краснели и желтели зонтики.

– Я чувствую, разговор ваш проходит вяло, но может моё присутствие, Леночка, помешает вашим откровенностям, я могу и уйти.

– Помолчи! – сказал Ковригин. – Посиди молча. Или приготовь на самом деле кофе либо чай.

– Кофе, – робко сказала Хмелёва.

Свиридова сходила, приготовила, принесла на пластиковом подносе три чашки и сахарницу. Спросила:

– А тебе, может, пиво подать?

– Нет, – сказал Ковригин. – Можешь не тарахтеть? Елена Михайловна, где вы сейчас проживаете, если не секрет?

– В пригороде, – сказала Хмелёва.

– У вас регистрация или прописка?

– Прописка, – сказала Хмелёва. – И за неё я благодарна вам.

– Вот тебе раз! – удивился Ковригин. – Но в нашем округе вы не прописаны.

– В тот же день, как я ушла от вас, все документы, я узнала позже, о наших с вами состояниях стёрлись или были смыты, а вот отметка о прописке у меня в паспорте отчего-то осталась. На несколько дней. И этого хватило. Не знаю, что и как произошло. И не могу догадываться.

– Зато Александр Андреевич догадывается, – сказала Свиридова. – А вот ты теперь, Александр Андреевич, помолчи. Ты со своим занудством или деликатностью будешь подбираться к сути дела часа три.

– У меня есть время, – сказала Хмелёва.

– Вы, Леночка, за три часа завянете и забудете, ради чего явились сюда. Да и не способен Ковригин понять девичью душу. По себе знаю. Пусть он посидит в своём кабинете, поработает над своим замечательным романом «Записки Лобастова», а мы с вами поболтаем на кухне, поговорим по-бабьи, не исключено, что и со слезами. Ко всему прочему у вас, Леночка, наверняка возникли какие-либо профессиональные тупики, и не Ковригину, дилетанту, в них разбираться.

– Это произвол, – сказал Ковригин. – Это насилие над волей Елены Михайловны.

– Но, пожалуй, Наталья Борисовна права, – сказала Хмелёва.

– Ваше дело, – сухо сказал Ковригин и отправился к письменному столу.

Он был раздосадован. Или даже обижен. Эко Наталья Борисовна всё повернула. А ведь Хмелёва решилась обратиться за помощью к нему, Ковригину, его же деликатно попросили отойти в сторонку. Опасалась ли и впрямь чего-либо Свиридова? Или она просто посчитала себя первым номером в их паре? Если так, не указала ли она проектором суть их с Ковригиным будущего? Впрочем, он быстро остыл. Конечно, куда больше толка должно было выйти из общения Хмелёвой с Свиридовой. Доверила бы Хмелёва ему все свои бабьи секреты? Вряд ли…

И тут Ковригина посетило озорное соображение. Он сидел у «городского» телефона и набрал номер мобильного, оставленный в Авторском обществе литературным секретарём Лоренцой Козимовной, набрал и услышал: «Пошёл в баню!»

– Лоренца Козимовна, – сказал Ковригин. – Я уже сходил в баню. И не один. С чем вас и поздравляю.

– Какая я вам Лоренца Козимовна! – басом взревел собеседник.

– Я знаю, – сказал Ковригин. – Какой вы мельник? Вы здешний ворон! Но при этом и Лоренца Козимовна. – Извините, Александр Андреевич, – услышал Ковригин женский голос, – сразу я не узнала вас. А то ведь докучают меня любители разговоров. Вот и приходится посылать их в баню.

– Я задам вам два-три незначительных вопроса. И всё. Вы позволите?

– С вами-то я готова общаться часами, Александр Андреевич, чуть было не назвала вас Сашенькой, но на «Сашеньку» имеют права любимая вами женщина и ещё сестра Антонина. Так о чём вопросы?

– Уже после знакомства с вами я попросил вас не участвовать в моих трудах и не оказывать мне какую-либо помощь.

– Так это в трудах! – воскликнула Лоренца Козимовна. – Тут вам ничья помощь и не нужна! В «Записках Лобастова», роман мне очень нравится, я не ошиблась в вас, разве есть хоть одна чужая строка? Всё ваше. Все слова и сюжеты ваши! А вот в быту и в своих приключениях вы часто рассеянны и даже безответственны, и хочу я этого или не хочу, но во мне возникает потребность уберечь вас от оплошностей.

– Чем вызвана эта потребность? – спросил Ковригин.

– Кабы я сама знала, – сказала Лоренца. – В жизни много тайн. В жизни с приключениями – особенно. И не все тайны следует разгадывать. Это дело скучное, а порой и вредное.

– Скажите, Лоренца Козимовна, – помолчав, спросил Ковригин, – вы и Полина Львовна Быстрякова – одно и то же существо?

– Что породило такое ваше суждение? – вымолвила Лоренца, и чувствовалось, что она растерялась.

– Глаза, – сказал Ковригин, – ваши и Полины Афанасьевны. И что существенно – любовь к виноградным улиткам и воздушным кораблям.

Лоренца Козимовна, похоже, задумалась.

– Судя по вашей реакции, – сказал Ковригин, – вы имеете представление о Полине Львовне.

– Саша, – сказала Лоренца Козимовна, – вы, видимо, невнимательно отнеслись к моим словам о необходимости тайн.

– И всё же, отчего вы и Полина Львовна пока доброжелательно относитесь ко мне?

– Опять отсылаю вас к словам о тайнах, – рассмеялась Лоренца. – Почему вы не спросите, откуда взялось моё нелепое имя? И ещё. В вас живёт более важный вопрос. Кто я. А я не знаю, хотя и чувствую, кто я. Не беспокойтесь за себя. Я не из вредных сил. И вы не попали в дурную компанию. Посчитайте, что я – частица женского начала природы, хотя это и слишком пафосно. Я доброжелательна к вам и как читательница ваших сочинений. Ну, и ещё по одной причине…

– Спасибо, Лоренца Козимовна, – сказал Ковригин. – Более ни о чём не буду спрашивать. Единственно… Жена моя хотела бы с вами переговорить. Извините… Я проболтался о вашем путешествии курьершей и литературном секретарстве…