Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Такое блаженство продлилось до его болезни. У него удар случился, да весьма сильный. С полгода он прожил после первого удара, а второй ему пережить не удалось. К тому времени я смог полностью свой долг перед ним погасить и до сих пор семью его поддерживаю. С его смертью я основного своего покупателя чуть не потерял. Хорошо, Яков Савельевич, который у Петра Самойловича старшим приказчиком служил, делу своего бывшего хозяина погибнуть не дал, начал потихоньку торговлей сам по себе заниматься. Он ко мне обратился, объяснил, что у него с деньгами не очень хорошо обстоит, попросил, чтобы я и цену немного снизил, да и с оплатой полученного товара чуток подождал. Ну, я ему навстречу, естественно, пошёл. А ты бы что, отказал? – неожиданно обратился он к Ивану и, увидев его кивок, продолжил: – Так и пошло: я ему уступаю, а он всё давит и давит. Несколько лет уж прошло, как он торговать принялся, а всё жалуется, что у него с деньгами плохо. Врёт, поди, иначе откуда у него деньги возьмутся на новые большие печи, ежели я соглашусь с ним сотрудничать. Ведь он грозился их закупить. А пока постоянно тянет и тянет с расплатой. Да и сейчас он со мной до сих пор не расплатился за большую часть поставленного в прошлом году товара. Вот ведь до чего дело дошло. Не знаю даже, как с него теперь долг стребовать, если я ему больше ничего поставлять не буду. Там сумма немаленькая накопилась.

И он пригорюнился даже.

– Я, конечно, – тихонько заговорил Иван, – в подобных делах пока мало что понимаю, но на твоём месте я в управу бы сходил. Имеется, наверное, там такой приказчик, или, может, чиновник он называется, я точно ещё не знаю, который этими вопросами занимается. Хотя, скорее всего, он в губернии сидит, вот там всё это и следует разрешить. Полагаю, что все нужные бумаги касаемо отпуска Гореву товара и оплаты за него у тебя в порядке?

Увидев кивок Луки, Иван добавил:

– Только тянуть с этим делом никак нельзя. Вопрос надо срочно решать.

Его собеседник опять кивнул, ничего не сказав. Иван решил, что всё, выложил ему Лука то, что на душе у него скопилось, и, наверное, настала пора отвечать.

– Ну, а ежели хочешь узнать, как поступил бы на твоём месте я, так слушай.

Иван принялся говорить медленно и очень осторожно, тщательно подбирая слова:

– Прежде всего я нашёл бы или подобрал среди своих человека, который традиционной продукцией заниматься станет, чтобы меня это дело не беспокоило. Я там только в общем и целом должен быть, чтобы серьёзные решения принимать да подсказать что. А сам бы занялся новым производством. Не думаю, что большие печи настолько дороже, чем твои. Надо просто хорошенько поискать. Думается, что на Камне, где металл варят, с большими печами хорошо знакомы. Не обещаю, что точно всё узнаю, но поговорю – может, чем и смогу помочь.

Когда он это договорил, на лице у Луки такая надежда появилась, что оно всё словно озарилось изнутри, будто там какой-то свет зажёгся. Иван весь вечер следил за тем, как лицо Луки Фроловича менялось, по мере того как его чувства друг друга сменяли, пока до этой надежды не дошло. А как дошло, Лука сразу успокоился и тут же улыбнулся, будто вспомнил что-то смешное, да так с улыбкой на губах и заговорил:

– Я хоть и не видел, но представил себе, как ты, такой статный молодой человек в приличной одёже, в кафтане красивом, ботинках модных, в шляпе щегольской на голове, и на крестьянской телеге восседаешь, как какой-то король на троне. Уж больно странно всё это. Вот я и ещё одну историйку, которая со мной в столице приключилась, рассказать тебе желаю, а ты уж сам над ней подумай, никакие советы тебе давать не буду. В нашей глуши они без пользы. Жил я в столице в гостеприимном доме. Так он называется и специально для таких, как я, приезжих предназначен, которые на краткое время прибыли, а ночлегом до того не озаботились. Знаешь, очень приличное заведение. На каждого гостя свои покои, там это нумером обзывают. Свободного места в нумере вполне достаточно. Там лишь кровать с пуховой периной стоит, стол, такое вот кресло, – и он вниз рукой ткнул, – да ещё в углу шкап для одёжи находится, он по-ихнему гардеробом зовётся.

Заметив, что Иван недоуменно на него смотрит, Лука спросил:

– Ты что, не знаешь, что такое шкап? – И тут же пояснил: – Если сундук на короткую боковину поставить да повыше сделать, чтоб туда тулуп поместиться во весь свой рост смог, шкап и получится… Вот перебил ты меня, так и запутаться можно. – Он даже руками на Ивана замахал. – Я ж тебе покои в гостеприимном доме описывал, как там всё обстоит, а мы на шкапе сбились. Так вот, там ещё на пол циновка брошена, это чтобы босыми ногами по холодному полу не ходить. Отхожее место, правда, в коридоре, общее на всех постояльцев. Не очень удобно, конечно, но с этим ничего не поделаешь, зато тёплое и сидеть приятственно. Даже книжку можно почитать, если свечу запалить, которая на стене прилажена. Внизу трактир, где тебя в любое время, и ночью тоже, накормить готовы. Там же можно карету нанять вместе с возницей, у них он кучером называется. Скажу, очень всё замечательно придумано.

Я почти каждый день к господам, которые пригласили меня в Санкт-Петербург, на карете приезжал и с ними или беседы вёл, или чаще мы в музеум ходили, огромные статуи да вазы, из Греции и других стран привезённые, рассматривали. Однажды я утром в этом гостеприимном доме вниз спустился, хотел в карету сесть да к этим господам поехать, а оказалось, карета есть, а кучера нет: то ли приболел он, то ли ещё какая незадача получилась – не знаю. Попросили подождать, пока другая карета не подъедет. Ну а мне ждать зачем, я на кóзлы сел и поехал. Так со мной беседовать отказались! Просили передать, что они с кучерами переговоры не ведут. Я разозлился страшно, нашёл обчество, которое кареты строило, присмотрел у них симпатичную такую одноконную коляску, мне объяснили, что она кабриолет называется. Этот кабриолет на одного седока рассчитан, двухколёсный, без кóзел, но с высоким сиденьем. А раз кóзел нет, то ездок сам возницей служить обязан. Ну, я этот кабриолет в аренду себе и взял и на нём в тот же день туда же приехал. Там засмеялись и сказали, что, ежели места для кучера нет, то господин сам может лошадью управлять. Во как получилось.

И он опять замолчал, видно, думал, что дальше сказать, а потом продолжил:

– Так ежели тебе надобно будет, завсегда приезжай и коляску мою бери. Я ведь, когда через Владимир проезжал, каретный двор разыскал. Там почти такая же нашлась, как и та, о которой я тебе рассказ вёл, только четырёхколёсная, на двух пассажиров и с козлами для возницы – бричкой она называется. Вот я и купил её сдуру вместе с конём. Мне же в Санкт-Петербурге за вазы с вазоном деньги немалые заплатили, они в кармане лежали, ну и жгли его, наверное. Я на них совершенно не рассчитывал, вот без раздумий и потратил на понравившуюся вещь. Коляску купил да на ней сюда приехал, а теперь она без дела стоит – редко у меня в ней надобность возникает.

Иван даже раздумывать над этим предложением не стал. Что голову пустыми мыслями забивать? Не вырос он ещё настолько, чтобы на карете разъезжать, поэтому перевёл разговор на совсем другую тему:

– Лука Фролович, а что ты всё в избе живёшь? Может, тебе хоромы новые поставить? Давай приезжай к нам, я тебя с другом своим познакомлю… Хотя вы знакомы уже. Помнишь, когда Пафнутий Петрович приходил, он с нами был? Прохором его зовут. Так вот теперь под ним много строительных артелей ходит. Он мне сейчас для матушки новые хоромы ставит. Слушай, – воодушевился Иван, – у меня на Покрова свадьба должна быть, я вас с Евдокией Кузьминичной приглашаю. Приезжайте, там мы все вопросы с тобой и решим.

Лука только голову вниз согласно нагнул, что означало – приглашение принято, и всё.

На этом разговор сам собой иссяк, и они спать прямо там, наверху, на полу, циновкой покрытом, завалились. Благо одеяла с подушками имелись в достатке.

Утром, сразу после завтрака, в избу затащили короб – новый товар Луке с Евдокией показать. Те набрали немного, и Иван с Митяем пошли по деревне, чтобы товара хоть сколько продать. На удивление, распродались почти полностью. Горшково было одной из самых богатых деревень в округе. Многие у Луки на заводе работали, а он деньги платил исправно и не скупясь. Иван, чтобы себя проверить, специально под эту деревню нового товара, которым они с Тихоном раньше не торговали, понемногу набрал. Он-то и разошёлся сразу же. Больше задерживаться было негде, да и незачем. Все намеченные вопросы Иван решил, а короба практически пустые на телеге лежали.

…Дело потихоньку к вечеру шло, и мне пришлось уже на полчасика на кухню убежать. Кролик практически был готов, и в него следовало добавить пережаренную морковь, а самое главное – томлёный лук. Тут важнее всего не пропустить момент, когда молоко створоживаться начнёт, а как это произойдёт, надо варево солить. Вот тут мне и пришлось на кухне задержаться. Блюдо достаточно густое, соль расходится в нём долго. Нужно немного посолить, подождать, попробовать, ещё посолить – и так несколько раз, пока всё равномерно и в достаточной степени не просолится.

Лапша на гарнир уже тоже была сварена, так что осталось сервировать стол да звать гостей.

Ужин удался на славу. Салаты, которые дядя Фима с собой принёс, так хорошо под холодную водочку пошли. Но мы злоупотреблять не стали, по паре стопок выпили и на дяди-Фимину наливку переключились. Здесь нам и Любаша помогла. Никто даже не заметил, а бутылка из-под белосмородиновой наливки уже пустая на полу стояла.

Кролик гостям очень понравился, и все мужчины себе добавки попросили.

– Девять десятков лет прожить, – задумчиво сказал дядя Никита, – и всё это время полагать, что кроличье мясо чересчур сухое и волокнистое, и только сейчас узнать, что все те повара, чьи блюда я критиковал, просто не умели его готовить. Знаете, это многого стоит.

После ужина мы ещё долго на кухне сидели да разговоры обо всём и ни о чём вели, а потом по своим койкам разбежались. Устали все, этот день очень длинным и насыщенным оказался.

Я, правда, к себе в кабинет забежал да всё, о чём дядя Никита рассказал, кратко на бумагу занёс.

Глава 13
В Жилицах. Сентябрь 1752 года

Раньше ляжешь – раньше встанешь, так я для себя переиначил известную присказку. Вот и встал утром действительно раньше обычного. Поработал на отлично. Сразу, как встал, к рукописи третьей главы обратился. Её Пётр Солодовников писал своими мелкими, хотя и довольно чёткими буковками. Любит он их выписывать и даже гордится тем, что на обычном листе писчей бумаги их у него значительно больше помещается, чем у других авторов. Бумагу он таким образом экономит – так он это всегда объяснял. Вначале они у меня, спросонья наверное, сливаться да крутиться-вертеться в глазах начали, но потом привык я к ним и начал разбираться во всех умозаключениях своего соавтора. Некоторые лохматящиеся места причесать пришлось – как говорится, марафет навести, но одновременно у меня и несколько вопросов возникло. В одном случае захотелось капельку подискутировать по одному, на мой взгляд, спорному утверждению, в другом – не совсем понял мысль автора, следует кое-что конкретизировать, а то двусмысленность может получиться. Решил оставить всё как есть до партийного собрания, после которого мы с Петром сможем уединиться и эти вопросы утрясти. Поэтому я посчитал, что главу рано в разряд отредактированных относить, и в дипломат свой положил, надеясь при этом, что в новой папке с завязками она в пятницу утром неминуемо окажется.

Поставил я точку на этом и на кухню подался, а там ещё никого. На часы глянул – шести нет. Самому интересно стало, во сколько же я встал, как-то не догадался посмотреть на часы, когда проснулся. Ну да ладно. Пришлось в кабинет вернуться. Достал из дальнего ящика стола пачку бумаги с заметками об услышанном о моих предках. Нехилая такая пачка образовалась. Полистал я её, и у меня даже окрепло желание – ну, может, ещё не вполне оформившееся, а скорее позыв такой – действительно взять и обработать это примерно так, как я сейчас с монографией делаю. С ней-то всё ясно, её издательство ждёт, у него с авторами, то естьс Петром и мной, договор имеется. А вот что делать со всеми этими бумагами? Я пачку листов, исписанных моим корявым почерком, который только я сам да машинистка моя любимая разобрать можем, на руке взвесил и назад в дальний ящик отправил. До лучших времён убрал, но уже прекрасно понимая, что, как только с монографией закончу, тут же за новую для себя работу примусь. Что там получится, роман – не роман, не знаю, а попробовать следует. Да и не только для того, чтобы увидеть его в виде толстой книги, изданной в красивом переплёте, а скорее чтобы он был напечатан в энном количестве экземпляров на машинке и роздан всем моим родственникам, особенно подрастающей молодёжи, дабы те не были «Иванами, не помнящими родства», а чтобы знали, как жили их предки в течение двух с половиной предшествующих столетий и чего они в своей жизни добиться успели. Нравоучительная такая история, судя по всему, может получиться.

Пока я эти заметки перебирал да сидел в раздумьях, услышал, как Люба встала и на кухню прошла. Ну и я следом за ней туда же отправился. Поделился своими мыслями с женой – она мой главный советчик, а также руководящая и направляющая сила в нашей ячейке общества. Она во всём со мной согласилась, единственно попросила побольше внимания уделять представителям старшего поколения, чтобы они свои знания и память наизнанку вывернули и ничего забыть не смогли.

Любе сегодня на работу надо, поэтому она быстренько к своей сметанке приступила, чаем со сложным бутербродом её догнала и отправилась в спальню одеваться.

А я себе любимому кашку варить принялся. Она уже булькать начала, когда на кухне замечательная троица один за одним появилась. Впереди, как и положено, старший брат шёл, за ним средний, ну а папа мой, как самый младшенький в этой компании, третьим вышагивал.

Дяде Никите и папе я, не спрашивая, начал хлеб маслом мазать, а дядя Фима сидел какой-то задумчивый. Я у него поинтересовался:

– Дядя Фима, может, вам подогреть чего-нибудь поосновательней?

Он головой замотал:

– Нет, я как все.

– Ну, я, например, кашу манную ем, – ответил ему я, – может, и вам кашки положить?

– Нет-нет, я как все, – снова повторил он и остался сидеть, привалившись к спинке стула.

Позавтракали очень быстро, мне даже второпях пришлось свой цикорий допивать. И вновь все гуськом, с дядей Никитой впереди, в детскую отправились, только теперь замыкающим в процессии был я, поскольку самым младшим оказался. В детской все разбрелись кому куда удобней, и дядя Никита начал новую серию рассказов о приключениях двух совсем ещё пацанов – Ивана и Митяя:

– Всё утро, пока они из одного дома в другой ходили, Иван как бы невзначай Митяю элементарные торговые приёмы демонстрировал, одновременно раздумывая над предложением Луки взять коляску на ближайшее время. Поездок предстояло изрядно, были и такие, куда на телеге явиться попросту неприлично. Но где вторую лошадь взять? В Лапино осталась старая кобыла, приученная по полю ходить. Тут вроде бы недалеко, за три-четыре часа управиться можно. Иван из последнего дома вышел, решительно головой мотнул и к Луке направился.

– Лука Фролович, а вот ежели я приму твоё предложение и коляску эту новую возьму, то как надолго это возможно и что я за это буду должен?

Он всё это выговаривал запинаясь и краснея. Просить что-либо Иван не любил и полагал, что это, может, его и не унижает, но ставит в какое-то зависимое положение, а с этим он никак согласиться не желал.

К его удивлению, а скорее сказать удовольствию, Лука ответил прямо:

– Иван, она стоит и пылится, только место занимает, да и лошадь, кроме того что постоянно ест и за ней навоз необходимо убирать, ничего хорошего в нашу жизнь не вносит. Если тебе коляска с лошадью необходима, чтобы в том числе и наши трудности разрешать, забирай её. Хочешь на время – бери на время, только верни в таком же состоянии, а сломаешь что или испортишь – починишь или деньгами возместишь. Если же совсем надумаешь забрать, то будешь мне должен столько, сколько я за неё заплатил. Бумаги на покупку у меня имеются. Вот и всё.

Он помолчал буквально несколько мгновений и продолжил:

– Да, Иван, я тебя предупредить хочу. Ты ведь крестьянин. Тебе – впрочем, как и мне – на коляске ездить запрещено. Все ездят, и все знают, что все ездят, но ежели полиция придираться начнёт, коляску даже отобрать могут. Но ты одет как чистая публика одевается, Митяй на кóзлах будет сидеть, никому даже в голову не придёт, что вы оба крестьяне. Держись уверенно – и всё, но лучше в препирания с урядниками и городовыми не встревай, имей в кармане небольшую мзду, копеек пятнадцать-двадцать, и спокойно езди где захочешь.

– Дядя Лука, – Иван тут же перешёл на привычную форму общения, – тогда я действительно её возьму, пока временно и ненадолго, а уж если потребуется на более длительный срок, то о покупке поговорим. Я в ближайшую неделю у тебя точно появлюсь.

– Бери, Иван, бери. Потом посчитаемся. Только просьба одна есть. Уж коли мы договорились, а у тебя телега пустая почти, возьми хоть немного посуды из моих запасов.

Иван кивнул согласно головой, и ведь действительно, негоже на пустой подводе возвращаться, ежели товара гора лежит.

В амбаре, где Лука держал готовую для продажи посуду, Иван задержался надолго. К удивлению Луки, он принялся набирать то, что самому хозяину очень нравилось, но от чего отказывались рыночные воротилы. Иван как специально выбирал высокие кувшины с лёгкой пережабиной, ручкой и отогнутым вниз носком, через который приятно наливать квас либо взвар какой, или приземистые, похожие по форме на братины сосуды, орнаментом причудливым по самому верху украшенные, в которые так удобно макать хлебушек, если там налиты густые жидкие приправы, а также маленькие, на одного едока, подобные же блюдца. Набрав такого оригинального товара, Иван махнул рукой:

– Дальше грузите всё подряд, но чтоб изделия разные были, – а затем к Митяю обратился: – Ты то, что я отобрал, аккуратно по пустым коробам разложи да соломой всё переложи, а остальное пусть крючники сами на подводу раскладывают, как они привыкли.

Сам же при этом продолжал рассматривать всё то, что на полках стояло в небольших количествах. Вот ему на глаза попалось большое плоское блюдо, разделённое на несколько частей невысокими перегородочками, он его в руки взял и вопросительно на Луку посмотрел.

– Это, Ваня, кабаретница называется. Сюда различные закуски или заедки положить можно, и они между собой смешиваться не станут.

Иван покрутил, покрутил это блюдо и тоже на телегу отнёс, сказав Митяю:

– Такого тоже дюжину в какой-нить короб положить следует.

– Ваня, ты первый из моих покупателей, который к кабаретнице интерес проявил. А мне она очень даже нравится. Мы с Евдошей ею часто пользуемся, когда у нас время спокойно поесть находится. Редко только такое бывает, – вздохнул Лука, – чаще на бегу приходится это делать.

Погрузка, а затем увязывание подводы бесконечно длинной пеньковой верёвкой заняли ещё почти три часа, но Иван смотрел на это спокойно. Действительно, договорились увезти часть товара, так надо договорённость делом подкрепить. В общем, выехали, когда солнце садиться приготовилось.

Ехали вначале друг за другом. Иван впереди, на красивой четырёхколёсной лёгкой коляске, снабжённой откидывающимся складным верхом из толстой кожи чёрного цвета. Бока у коляски были деревянные, резные, окрашенные в тёмно-красный цвет и отделанные золотистыми загогулинками. На такую коляску заглядеться можно было. Да и лошадь коляске под стать была: крупный тёмно-гнедой мерин по имени Орлик, с чёрными, как вороново крыло, гривой и хвостом. Иван уселся на кóзлы: с них и лошадью управлять было попроще, да и с соседом поговорить можно. Митяй на гружёной телеге ехал за ним. Специально отправились по дороге, которая на тракт выводит. Так, может, и длиннее было, но зато он шире и ровнее, а то, не дай бог, растрясёшь всю подводу. Иван мельком поглядел на список товара, написанный приказчиком Луки, с пометкой хозяина «–25 %», и головой покачал. Ежели грамотно всё это продать, то можно вдвое больше получить, чем первоначальная цена, приказчиком обозначенная, а тут ещё такая большая уступка.

На тракт выехали, и если они никому не мешали, то ехали рядом и даже переговариваться умудрялись.

До Жилиц добрались совсем поздно. Лошадей распрягли и в стойла поставили. Коляску в конюшню закатили, она лёгкая да подвижная, а подводу так увязанную и оставили посередине двора.

Тихон полулежал-полусидел на своей лавке. Возможно, он уже спал, но шум за окном да ржание лошадей его разбудили. Он с открытыми глазами ждал, когда Иван наконец-то явится. На шум прибежали и Авдотья с Настёной.

– Ну вы и гулёны! На день уехали, а вернулись аж через три, – ворчала Авдотья, зажигая свечу.

– Подожди, Авдоша, – тихонько проговорил Тихон, – дай людям в себя прийти, дорога дальняя, устали небось. Сегодня говорить не будем. Поснедайте что в печи стоит, – обратился он к Ивану с Митяем, – да спать ложитесь. Все разговоры до утра оставим.

Скоро свеча в избе погасла, и все заснули…

– Давайте и мы перерывчик небольшой с дремотой сделаем, – сказал дядя Никита и направился к кровати, на которой ночью спал.

Отец с дядей Фимой его тут же поддержали и на свои койки завалились, а я к себе в кабинет поспешил. Там на часы посмотрел. Они показывали одиннадцать с небольшим, до поездки в больницу времени ещё полно, я и подумал: «Пока они отдыхают, я могу к четвёртой главе монографии приступить. Её я писал, с ней, думаю, никаких проблем не должно быть».

Уселся я за свой письменный стол, достал четвёртую главу и принялся её тихонько вслух читать. Причём читать надо не про себя, а именно вслух, так чтобы можно было слышать свой голос. Когда читаешь молча глазами, многие ошибки и описки не видны, они проскальзывают мимо глаз, и всё. А вот когда начинаешь каждое слово тщательно, а что самое главное, не торопясь вслух произносить, то уже не только глазами, но и ушами ошибки и несогласования всякие обнаруживаются. При этом желательно, конечно, чтобы вокруг была полная тишина и тебя ничто от редактируемого текста не отвлекало.

Только я с чувством, с толком, с расстановкой с десяток страниц рукописного текста прочитал, практически никаких исправлений и поправок не внося, как щёлкнул замок входной двери и послышался Любин голос:

– Это я, не волнуйтесь.

«Наверное, забыла что-нибудь настолько важное, что домой пришлось вернуться», – пришла мне в голову первая мысль, но её тут же другая сменила: «Может, заболела, чувствует себя плохо?» И я тут же поспешил в коридор.

По внешнему виду с Любой всё было нормально, по крайней мере, больной она не выглядела. Одновременно со мной из детской высунулась папина голова, и послышался его вопрос:

– Любаша, случилось что?

Я практически одновременно свой вопрос задал:

– Забыла, что ли, чего?

– Да нет, всё нормально. Просто сегодня у нас в министерстве большое совещание проводится. Столовую закрыли на его обслуживание, вот наше начальство сотрудников по домам и распустило, а само осталось нас прикрывать, совсем же объединение обезлюдеть не может. Три дня совещание будет, нас попросили в субботу на работу выйти, но не на полный день, а только до обеда. Взамен пообещали два дня к отпуску добавить. Я согласилась, у вас всё равно разговоры с утра до ночи, я только помешать могу. Так что завтра и послезавтра я даже раньше, чем сегодня, домой вернусь, обедом вас кормить буду. Вы же сегодня ещё не ели, небось, ничего? Ванька только пельмени признаёт, он их может заглатывать, не разжёвывая, с утра до вечера. Сейчас я переоденусь, на стол накрою и вас позову.

Возвращаться к монографии было бесполезно – ну что можно успеть сделать за десяток минут? – поэтому я отправился в детскую, и сразу же, как только туда зашёл, послышался голос дяди Никиты:

– Утром, как уже все привыкли, Иван снова самым первым проснулся, когда солнце ещё только всходить собиралось. Вскочил и сразу, без промедления на свой пригорок отправился, на котором он обычно поутру солнышко встречал.

Сколько он там времени провёл, Иван и сам не знал, а когда во двор воротился, принялся подводу потихоньку разбирать. Он никуда не спешил, по одной доставал оттуда вещи, от Луки полученные, рассматривал их со всех сторон, крутя перед глазами, аккуратно в амбар относил и на солому укладывал.

На крыльце появился Митяй:

– Иван, Тихон Петрович проснуться изволили и попросили, чтобы ты к ним подошёл. Ты иди, а я тут пока поработаю.

Иван объяснил Митяю, по какому принципу он начал разгружать подводу, попросил без него короба не трогать и направился в дом. Тихон по-прежнему то ли полусидел, то ли полулежал на скамье. Под спиной у него виднелась какая-то деревянная конструкция, к которой была прикреплена большая подушка. Вот на всё это он и опирался, чувствовалось, что ему так удобно.

За три дня, что Иван отсутствовал, внешний вид Тихона немного изменился в лучшую сторону. Прежде всего, у него открылся правый глаз. Пусть не полностью, но отёк немного спал и глаз через образовавшуюся щёлочку стал виден. Вроде бы и лицо уже не так перекошено было, а может, это из-за полуоткрывшегося глаза казалось – Иван не понял. Но что точно лучше стало, так это работа рук: левая спокойно поднялась, и Тихон ей призывно к себе Ивана поманил, а правая пусть и с напрягом, но на коленку сама взгромоздилась. Вот с речью явных улучшений Иван не почувствовал: как говорил Тихон не совсем внятно и очень медленно, так и продолжал.

– Ну что, друже, – обратился он к Ивану, – я понял, что ты половину губернии объехал и кучу вопросов если не решил, то наметил. Или всё время в Лапино провёл?

– Дядя Тихон, – откликнулся Иван, – половину или не половину – не знаю, но кое-где мы с Митяем действительно успели побывать. О Лапино расскажу, когда Авдотья с Настёной придут. А прежде с тобой надо многие вопросы обсудить. Не знаю, прав ли я был, но наобещал много всего. Вот теперь каяться пришёл, чтобы ты рассудил меня. – И он как-то непривычно потерянно на Тихона посмотрел.

…Дядя Никита отпил холодной воды из большой, красивой, шоколадного цвета глиняной кружки, которую нам кто-то подарил – обычно она стояла без дела на одной из навесных полок на кухне, – и только собрался свой рассказ продолжить, как в детскую заглянула Люба:

– Дорогие мои, пойдёмте пообедаем, а там вам уже и на процедуры ехать пора.

В тот день она по моей просьбе приготовила очень простой суп, называемый в нашей семье «бабушкиной лапшичкой». Первый раз я его попробовал в детстве, когда мы переехали в Москву и поселились у маминых родителей. В магазинах с продуктами в то послевоенное время было ещё очень плохо, выручали огород и небольшое подсобное хозяйство. Когда мы переехали, семья продолжала ещё держать кур, поэтому с яйцами никаких проблем не было, куры неслись, несмотря на войну. Вот бабушка, Александра Илларионовна, и приладилась варить в обычной воде лапшу домашнего приготовления, добавлять к ней мелко порубленное варёное куриное яйцо, солить и, слегка сдобрив полученное варево сливочным маслом, ставить его на стол. Муку «выбрасывали» в магазинах несколько раз в год. Всегда к праздникам – первомайским и октябрьским, а также к Новому году, ну и иногда просто так, безо всякой на то причины. Как только мы узнавали, что завтра в магазине, называемом «Девятка», который был ближе всего к нашему дому, будет продаваться мука, вся семья становилась в очередь. Муку отпускали по два килограмма в одни руки, а нас было много, вот мы и закупали её порядка двадцати килограмм. Так что ежевоскресные пироги, на которые приезжали бабушкины братья и сёстры со своими семьями, а также её дети, всегда были в достаточном количестве, да и на изготовление домашней лапши муки тоже хватало. Мне хотелось понять, вспомнит ли мой папа этот суп и знали ли его братья о таком кушанье.

– О, «бабушкина лапшичка», – улыбнулся папа, глядя в тарелку. – Признаться, почти полсотни лет я этого супа не едал.

Дядя Фима тоже его вспомнил:

– Как же, как же, помню я такой супец. Пару раз я его в доме твоего деда, Петра Никандровича, – обратился он ко мне, – едал. Удивительно простое, но в то же время достаточно питательное блюдо. Жаль, что сейчас уже мало кто помнит такие вот простые крестьянские кушанья, которыми наш народ себя «баловал» после более или менее сытных осени и зимы.

Дядя Никита оказался с подобным кушаньем незнаком, но с удовольствием съел полную тарелку и даже попросил добавки.

– Любопытно и, надо сказать, вкусно. Спасибо, получил удовольствие, – дополнил он.

Второе, которое Люба успела приготовить, было по сравнению с первым царским блюдом: хорошо прожаренные куски в меру жирной свинины, покрытые сверху вначале томлёным луком, оставшимся от тушёного кролика, затем жареными грибами, а уж потом пластинками плавленого сыра для бутербродов, напоследок продержанные на сковородке с плотно накрытой крышкой до тех пор, пока сыр почти полностью не облепил всю свинину. На гарнир Люба соорудила жареную картошку на ароматном подсолнечным масле и солёном свином сале. С маринованными грибочками дяди-Фиминого производства это было нечто.

– Думал, в Москве похудею, – вздохнул дядя Никита. – Была бы Маруся жива, она бы опять ворчать принялась, что живот у меня чуть не до земли отрос и что дома на диету придётся сесть, но… – И он голову опустил и загрустил.

После обеда мы отправились в клинику. На этот раз они там долго просидели, поскольку очередь оказалась большой да к тому же Маргариту Семёновну к главному врачу на минутку вызывали. Правда, минутка эта, как обычно бывает, чуть ли не на полчаса растянулась, но всё это время очередь терпеливо ждала, привычного ворчания, которое часто в таких случаях начинается, слышно не было. Так мне папа доложил, когда они, вернувшись, принялись оправдываться, что заставили меня долго ждать. Пришлось объяснить, что эта их задержка мне очень даже кстати пришлась. Я четвёртую главу до ума довёл, в дипломат убрал и некоторое время, кстати вовсе и не долгое, без дела сидел, передыхал да головой крутил.

Вернулись мы домой – и сразу же на кухню поспешили, там чайку с вареньем, дядей Фимой сваренным, с большим удовольствием попили, а уж затем привычно в детскую переместились, где дядя Никита своё повествование продолжил…