Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

– Не переживай, Авдотья постирает. Сходи – за печкой, в женском углу, чистая исподняя рубаха висит. Она моя, но тебе подойти должна, мы же с тобой примерно одной стати. Иди, иди, нечего тут в грязной сорочке с кружевами, варёной капустой угвазданными, за столом сидеть.

Пришлось Ивану отправиться переодеваться. Пока ходил, вернулся Митяй.

– Я с Пантелеем сейчас переговорил. Он мне вопрос интересный задал: «А что, с Иваном всегда так подолгу ездить приходится?»

– Ну а ты что ему ответил? – с любопытством поинтересовался Тихон.

– Я сделал вид, что очень удивился и в ответ свой вопрос задал: «А что, вы уже вернулись? Я думал, что ранее полуночи, как это обычно бывает, не приедете».

– А он? – развеселился Тихон.

– Голову опустил и домой пошёл, – рассмеялся Митяй.

– Ну зачем ты так? – сказал Иван. – Хороший мужик, к лошади относится нормально. Молчалив, что хорошо. Я ведь не могу в такой одёже…

Тут он себе на грудь посмотрел, увидел простую полотняную рубаху и снова чуть не заплакал от огорчения, что такую хорошую вещь испортил.

– Давайте так порешим, – сказал Тихон. – Ты, Иван, садись, и чтобы всё, что в миску положил, съел. А ты, Митяй, сбегай до тётки Авдотьи и попроси, чтобы она быстренько праздничную сорочку Иванову простирнула. Ему в ней завтра чуть свет уже ехать надобно будет.

Иван ел, как всегда, быстро, но, когда Митяй вернулся, ещё только половину миски съесть успел, настолько много себе навалил. Он даже было отставил миску в сторону, но наблюдавший за ним Тихон негромко произнёс:

– Доедай.

Пришлось Ивану вновь за ложку взяться. Закончил есть, хлебушком все остатки подобрал, в рот положил и посмотрел на Тихона.

– С чего, дядя Тихон, начинать рассказ прикажешь?

– Начинать надо с самого начала, вот давай так и начинай.

Рассказ оказался длинным. Авдотья с Настёной пришли, когда Иван ещё про дорогу до Владимира рассказывал. Они присели на лавку, что в уголке стояла, и иногда там о чём-то тихонько переговаривались. Получилось так, что лавка оказалась за спиной Ивана, и он, как только слышал какой-то шёпот сзади, тут же замолкал, а Тихон говорил лишь:

– Цыть, – и всё, мать с дочкой сразу же разговоры прекращали или начинали шептаться так, что до Ивана их голоса не долетали.

Авдотья успела в сени сходить, принести оттуда вскипевший самовар и на стол его поставить, пока Настёна кружки расставляла да сахар специальными щипчиками колола.

Как раз к чаю Иван успел закончить свой рассказ о посещении нового дома дяди Феофана.

– Давайте попьём чай в тишине и спокойствии, – приподнял руку Тихон. – Иван потом нам всё остальное доложит, а пока помогите мне сесть да стол ко мне пододвиньте.

Чаёвничали почти в тишине, иногда лишь кто-нибудь просил соседей сахарку подать, да кипяточку подлить немного.

Иван посмотрел на сидящего Тихона, обложенного с боков подушками, и себя по лбу шлёпнул:

– Эх, не догадался я попросить Феофана Селивановича кресло для тебя, дядя Тихон, изготовить. Но ничего, они к нам приедут, здесь попросим. Только надо не забыть это сделать.

– Что такое это кресло? – тут же спросил Тихон.

– А это такая скамейка, только на одного человека. Другими словами, как стул, но по бокам у него стенки имеются, на которые руки положить можно.

– Понял я, о чём ты речь ведёшь. Наверное, удобная это вещь. Но мне она не к спеху, пусть лучше сперва подставку, чтобы я ходить смог, сделают, – сказал Тихон и ещё кипятку попросил ему долить в кружку.

Затем Иван продолжил свой рассказ, а когда дошёл до того места, что ему документ новый дали, вскочил и в женский угол побежал. Вернулся оттуда с небольшой торбой, в которой этот документ находился. Когда он щами облился, то первым делом эту торбу из-за пазухи, где она у него на шнурке вязаном висела, достал, а потом вместе с грязной сорочкой туда отнёс, да и забыл там.

Иван при всех достал документ, немного расправил его там, где он измялся, и начал читать. Читал громко и очень внятно, так что всем всё было понятно. Тихон подозвал его к себе и, как только Иван положил документ на краешек стола, одной рукой обнял его, прижав к своему плечу. Этого парень уже выдержать не смог и навзрыд расплакался. Никто к нему не бросился, чтобы утешить, – Тихон сразу руку приподнял, как только Авдотья с лавки привстала.

– Дай ему выплакаться, – беззвучно проговорил он, надеясь, что Авдотья сможет прочитать его слова по губам.

В ответ Авдотья только головой закивала. «Поняла, значит», – решил Тихон и принялся потихоньку гладить ладонью своего приёмного сына.

Наконец Иван успокоился и начал дальше рассказывать: и о том, что он в купца превратился – правда, бумага эта только после Покрова будет готова, – и о том, что отобедали они в трактире у Марии Весёлой, и подошёл к двум самым сложным местам в своём рассказе. Первым был разговор с Марией и его неожиданное согласие с её предложением купить у неё трактир, находящийся в ярманочном городке.

– Я сам не знаю, почему я согласился, это произошло как будто само собой. Наверное, я этого очень хотел, даже мечтал об этом. А она ухватилась сразу и начала цену предлагать. Филарет торговаться с ней принялся, и она уже с нашей ценой согласилась. Десять рублей задатка мы должны ей заплатить, а как договор продажи будет в присутствии утверждён, ещё по десять рублей платить будем каждый последний день месяца в течение десяти месяцев.

– Это что же получается? Тебе удалось такую громадину купить за сто десять рублей, да ещё и платить по частям? – Тихон даже попытался на ноги встать, но руки его поддержать не смогли, и он снова на лавку плюхнулся. – Ну ты, Иван, меня поразил и порадовал. Я о таком даже и помыслить раньше не мог, а ты сумел! Вот молодец так молодец. Отойди-ка немного к окну, я на тебя посмотрю. И ты, Настасья, полюбуйся, какого я тебе мужа подыскал. Настасья, а Настасья, ты слушаешь меня или своим женихом любуешься и дар речи потеряла?

– Слушаю я, дядя Тихон, слушаю.

– Смотри, не подведи меня. Будь ему примерной и верной женой. Скоро ты никаких забот знать не будешь.

Сообщение Ивана о том, что венчать их будет отец Рафаил, вызвало у всех совершенно разную реакцию: Тихон довольно покивал головой, Авдотья всплеснула руками, а Настёна заплакала. Один Митяй сидел и молчал – он считал, что иного и быть не могло. Ведь это же Иван венчаться будет, тот самый Иван, которого он с недавних пор чуть ли не боготворить начал.

Затем Иван рассказал, что венчание состоится девятого октября, проходить оно будет в новой церкви в Кторово и туда свадебный поезд ехать должен, из десятка троек составленный, и все взрослые крестьяне из Жилиц смогут в нём находиться. Ну а потом и речь о свадебном столе пошла, который вдоль всей улицы протянется.

Лишь о том, что ему и его ближайшим родственникам отец Рафаил разрешил креститься двумя перстами, Иван умолчал.

…Тётя Муся решила чайку глотнуть, а он уж остыл давно. Пришлось ей снова пойти к газовой плите, чтобы чайник согреть. А я на часы глянул.

– Милые мои, мы же так и опоздать можем. Давайте я сейчас обед подогрею, который нам Любаша оставила, поедим да поедем с дядей Никитой на процедуру, а вы, тётя Муся, отдохнёте пока. Мы, как правило, часа через полтора возвращаемся. Вот потом и продолжим вас слушать.

Глава 27
От Жилиц до Мстёры. 1752 год

Домой мы вернулись ровно через час. Так уж всё удачно сложилось. И в пути мы ни на минутку нигде не задержались, и очереди в коридоре не оказалось. Дядя Никита, как он мне потом сказал, когда к кабинету подошёл, даже растерялся сначала. Решил, что он что-то перепутал или тут всё само как-то перепуталось. Постоял у закрытой двери, около которой ни одного человека не было, хотел уж развернуться да назад пойти, но потом за ручку схватился, а дверь взяла да и открылась.

Маргарита Семёновна сидела за столом и что-то читала. На скрип двери она обернулась:

– Никита Фролович, день добрый! Вы у меня сегодня последний. Обычно я всех новеньких принимаю по понедельникам, и к следующей пятнице цикл одновременно заканчивается. А в этот раз несколько человек, и вы в том числе, начали приём процедур в неурочное время. Трое, и вы тоже, вообще в пятницу явились. Я таких больных, как правило, не беру, мне это очень неудобно. Я их на следующий понедельник переправляю. Но вы приехали издалека, да и возраст у вас – вы уж извините, что я на нём упор делаю – солидный, прямо скажем. Такого человека ведь не попросишь три дня погулять. Вот так и получилось, что вы да ещё двое, которым я тоже не отказала, поскольку с вами уже работать начала, мне здесь всё сбили.

Она это всё договаривала, когда дядя Никита уже на кушетку взгромоздился и позу удобную принимать стал, чтобы всё положенное время вылежать без проблем.

– Но это даже хорошо получилось, – сразу принялась она успокаивать своего пациента, который уже дёрнулся и даже привстать решил. – Я с завтрашнего дня, как только вы закончите, до следующего понедельника уеду. Надо мне к одной своей престарелой родственнице в Калугу съездить. Может, вы завтра сможете пораньше на приём прийти?

– Конечно, могу. Во сколько вам надо?

– Давайте к восьми утра. Остальные, такие же, как вы, тоже к восьми подойдут.

– Отлично, – обрадовался дядя Никита. – Вечером у меня поезд, вот и не получится день разорванным.

Вышел он ко мне в прекрасном настроении, бодро дошёл до машины, и только когда уселся на переднем сиденье, начал мне рассказывать, как здорово, что ему завтра с самого утра надо последнюю процедуру пройти. Я ему согласно покивал, и мы отправились в обратный путь.

Тётя Муся сидела на кухне и пила чай.

– Ой, как вы рано, я ещё не успела напиться всласть, – скорее огорчилась, нежели обрадовалась тётка.

– Давай, Ванюша, и мы к ней присоединимся. Пусть этот бурдюк, – и он на сестру кивнул, – до самого горлышка наполнится.

– Дядя Никита, так мы тогда ничего из её рассказа не поймём, сплошное бульканье до нас доноситься будет, – с улыбкой ответил я ему.

– Это ты правильно подметил. Давай, как увидим, что она чай уже на пределе пьёт, сразу кружку у неё отнимем – и всё, пусть говорит. – И он хрипловато засмеялся.

– Надсмехайтесь, надсмехайтесь над бедной, беззащитной сиротой, – ответила нам тётя Муся и тут же вопрос задала: – Так мне начинать или вы чай распивать намерились?

– Ну, – совершенно спокойным голосом ответил ей дядя Никита, – если ты чая напилась в удовлетворяющем твои запросы количестве, начинай, конечно.

Я с удивлением посмотрел на дядьку. С таким вывертом он ещё ни разу при мне не говорил.

«Какой же он был в молодости, – подумал я, – если в глубокой старости умудряется так шутить да всё помнить?»

Послышался тёти-Мусин голос, и я отбросил в сторону все свои мысли…

– Вот, – сказал Иван, – вроде бы я всё вам рассказал. Не помню только, говорил ли, что Пожарская разрешила в трактире ночевать тем, кто в лавке сейчас трудиться будет.

– Рассказывал, рассказывал, – зашумели все.

– Ну, тогда, значит, всё, – кивнул он и замолчал.

Да и все, кто в избе в тот момент находился, тоже молчали. Окончательно они почувствовали, что новый хозяин в доме появился, поперёк него говорить не положено. А Иван на всё это внимание не обращал, он в уме вопросы, которые надо Митяю задать, прокручивал. Подумал немного да сказал:

– Ну, теперь давай ты, Митяй, отчёт держи. Начинай, как дядя Тихон сказал, с самого начала, а мы послушаем.

Не хотел Иван роль Тихона приуменьшать, вот и стал на него ссылаться при каждом подобном случае.

– Первым делом, – послышался голос Митяя, – как в Хóлуй приехал, я к одному знакомому человеку пошёл – дяде Сёме. Сосед он наш. Пока тятя жив был, этот дядя Сёма часто к нам в гости приходил, они дружбу водили. А последнее время я его лишь здесь, на ярманке, встречал. Он как раз у Васьки Крюка работал. Мужик немолодой уже, на следующее лето ему сорок должно стукнуть… – Он приумолк на немного, а потом добавил: – Как и моему тятеньке было бы.

И Митяй даже всхлипнул чуть-чуть, но потом оправился и вновь заговорил:

– Так вот, об этом дяде Сёме. Торговое дело он знает хорошо. Зовут его Семёном Платоновичем, но все окружающие привыкли его просто Зайцем окликать. Спросите, почему его так в селе прозвали? Охотиться он любил. Тут вокруг лесов тьма просто, а он повадился бегать под Мстёру, в заповедные леса, принадлежащие князьям Ромодановским. И ведь далековато, а предпочитал их. Говорил всегда, что там мясо у лесных зверей вкуснее, чем здесь, рядом с родным селом. С ним спорить бесполезно было, он мужик упёртый. Князья Ромодановские охотой тоже увлекались, но у них порядок в этом деле был: они три раза в неделю на охоту выезжали – по средам, пятницам и после обедни в воскресенье. А Сёма решил туда бегать по вторникам. И всё хорошо у него получалось. Но как-то раз к князьям гости очень знатные, ко двору её величества принадлежащие, приехали, и было решено охоту устроить во вторник. Семён, естественно, об этом не знал, поэтому очень удивился, услышав многоголосый лай своры охотничьих псов. Он уже двух зайцев к этому времени взять успел. Лай услышал, понял, что что-то не так пошло, как ему желалось, и бросился бежать, а собаки заячий запах, совсем свежий, учуяли и за ним припустились. Сёме бы зайцев тех выбросить – и всё обошлось бы, но ведь жалко. Сколько сил было затрачено, чтобы их добыть. Вот он и бежал, а за ним заячий дух тянулся.

…Тётя Муся помолчала немного, пару глотков уже снова остывшего чая сделала и продолжила:

– Увидел Сёма заросли малины, густые очень, – рассказывал Митяй. – Дело уже осенью было. Ягоды с неё давно сошли, а она всё ещё зелёная стояла, ну, может, пожухла чуть. Этого я не знаю. Я ведь эту историю давно слышал, когда ещё маленьким был. Так вот. Вокруг с деревьев листва на землю падала, уже здорово всё вокруг запорошила. Сёма и подумал, что единственно, куда он сможет спрятаться, тот малинник и есть. Собаки в заросли малины не полезут, им носы свои жаль. Сёма ужом в малинник заполз, а там огромный муравейник посредине оказался. Он этот муравейник и начал разгребать, в серёдку забрался и листвой с остатками муравейника себя засыпал как смог. Собаки вокруг стояли, поскуливали – запах заячий пропал, его муравьиный дух забил начисто. Егеря прибежали, Сёму не заметили и собак увели. Так он и спасся. Но болел долго, весь в язвах был. Здорово мураши его погрызли. Потому Сёму вначале Рябым прозвали – так он выглядел, – но постепенно всё прошло, и стал он Зайцем, поскольку от собак с зайцами под мышкой как заяц улепётывал.

– Ну, Матрёна, – дядя Никита даже в ладоши похлопал немного, когда тётка эту часть рассказа закончила и себе ещё кружку из горячего чайника, который я на огонь успел поставить, налила, – тебе бы сказки писать. Здорово твоя фантазия работает. Столько напридумывать, и, главное, всё так достоверно – придраться не к чему. Правда, от охотничьих собак ни одному зверю убежать почти невозможно, но он же у тебя не зверь, он человек – вишь ловким каким оказался, сумел сбежать. Ладно, ври дальше, что там ещё Митяй якобы рассказывал.

– И нисколечко я не наврала. Всё говорю, как у Ивана в книжице написало было. А дальше что? Дальше Митяй про второго приказчика рассказывать принялся. Того Савой Плешивым кликали. Вообще-то он Савелий, плотником раньше работал. Однажды его артель верхний венец новой избы прилаживала. Так вот, ещё один плотник, тот, который рядом с ним сидел, а вернее, чуть повыше, чем этот Савелий, топориком тюкнул, большая щепка отлетела и Савелию из головы клок кожи вместе с волосами выдрала. Кожа давно уже новая наросла, а вот волосы в том месте расти больше не пожелали. Он их вокруг отрастил подлиннее, плеши со стороны не видно, но народ его всё так же кличет. Плотничать он после этого отказался, боязнь у него появилась. Мужик толковый, грамоту знал, счёт, пошёл в приказчики, уже до старшего приказчика вырос, да вот, на свою беду, связался с этим пьяницей Крюком, который ему царских заработков наобещал и поразмыслить времени не дал. Вначале даже платил понемногу, но потом стал больше завтраками кормить.

Тётя Муся чаю ещё пару глотков сделала и продолжила:

– Так что они оба, и Сава, и Сёма, у Крюка в лавке приказчиками трудились. Сейчас попадись он им – они его растерзают, ведь он им за работу денег так и не заплатил. Потому-то он и оставшийся товар вывезти не сумел, что без их помощи в нём разобраться не смог. Так они объяснили. Митяй им каждому по рублю дал, чтобы они пережить это смутное время смогли. Они на любые условия готовы, лишь бы с голоду не помереть.

Дальше Митяй отправился к стряпухе, которую тёткой Натальей зовут. Она собрала у себя пять молодых женщин во главе со своей единственной дочерью по имени Катерина, которую маменька ласково Катенькой называет. Так вот, эта Катенька своих подружек подрядила. Когда Митяй сказал, что та одёжка, в которой они будут чаем народ поить, им в качестве платы за работу достанется, они ему чуть руки целовать не принялись.

– Подружек кличут Лизавета, Агафья да Марья с Дарьей, – добавил Митяй. – Договорились так: через день все встречаемся на ярманке, и эти два приказчика, и тётка Наталья со своими девицами, и мы с Иваном.

На этом Митяй свой отчёт завершил.

– А почему через день, а не завтра? – спросил Иван.

– Так тебя завтра не будет, а я встретиться должен с двумя главарями местных офенских ватаг. Вывели меня на одного, так тут же другой сам пришёл, а как узнал, что с Тихоном Петровичем иметь дело придётся, тоже проситься начал, чтобы мы с его ватажниками работать стали. Сказал, что знаком ты с ним, дядя Тихон. Антипом Седым его зовут.

– Я такого не знаю, – покачал головой Тихон, а Митяй затараторил:

– Эх, ошибся я, это первого так зовут. Я даже удивился очень: молодой ещё, тридцати точно нет, а весь седой. Говорят, с медведем в лесу нос к носу столкнулся. Вот и поседел в один день, да и заикается с тех пор сильно.

– Помню такого. Вернее, так: видел не один раз, – оживился Тихон. – Отзывались о нём купцы неплохо, но сами за ним, как за многими другими, не бегали и помногу товара ему не давали. Значит, доверия особого он у них ещё не заслужил. А того, что со мной знаком, вспомнил?

– Это Кузьма Маленький был. Он мне сказал, что вначале под дедом Павлом ходил, а как тот помер, сам начал офенствовать.

– Действительно, Кузьму знаю хорошо, справный он мужичок. И впрямь маленький – мужичок с ноготок, но шустрый. Постой, Митяй, так он постарше меня будет. У него и так сил немного было, а сейчас как он справляется?

– Так он сказал, что уже давно сам не ходит. У него молодые работают, а он лишь товаром занимается, закупает его, значит, да при нём постоянно находится – возчиком на подводе сидит. В избы заходит, только когда там вопросы возникают по цене или как. А таскать давно ничего не таскает.

– Да, – улыбнулся своей кривой улыбкой Тихон, – мы с ним у деда Павла вместе начинали. Он даже немного раньше меня приступил, но года два, пока дед Павел на ногах ещё был, мы вместе по деревням ходили. Кузьма – честный мужик, ему доверять можно.

– Давайте мы так решим, – подвёл итог Иван. Он уже почти осознал и даже начал привыкать, что последним его слово должно быть. – Завтра ты, – он Митяю кивнул, – с офенями повстречайся да поговори немного. Особо в разговоры не встревай, так, чуть-чуть поспрошай, и всё. С тёткой Натальей и приказчиками встречу ещё на один день перенеси. Вряд ли я завтра успею вернуться. Скорее всего, мне где-нибудь, возможно у Луки, ночевать придётся. А вот через день я точно уже в Жилицах буду и смогу в Хóлуй в любое удобное для них время подъехать. Но вначале следует атаманов этих ватаг сюда привезти, чтобы дядя Тихон с ними переговорить мог. Правильно я говорю, дядя Тихон? – обратился он теперь к своему приёмному родителю.

– Правильно, правильно, Ванюша, – услышал он в ответ.

– Вот так и поступим, – как точку поставил Иван. – Ладно, пойду я, мне ещё надо для Анастасии Тихоновны ткани подобрать, которые она просила.

– Сиди дома, Иван, давай я этим займусь, – предложил Митяй. – Ты сегодня вон сколько всего успел сделать, да и на завтра дел заготовил столько, что их за два дня не переделаешь. Смотри, Пантелей сбежит, не успев начать работать.

– Этот сбежит – другой найдётся, – сказал Тихон. – Только кликни сейчас по деревне – сбегутся со всех концов. Лошадь не своя, коляска тоже, а ты сиди на козлах – ни забот, ни хлопот. Вон сколько желающих коров наших доить набралось. Многие ведь к Авдотье до сих пор приходят – спрашивают, не имеется ли ещё какой работы для женских рук.

– Пойдём вместе, ежели помочь мне хочешь, – обратился к Митяю Иван, – мне самому охота для Анастасии ткани подобрать. Я ей ещё несколько новых целых кусков предложу. Я же хочу с лета тканями начать в лавке торговать, мне в этом деле многому учиться придётся.

Утром, когда у горизонта на востоке только появилась розоватая полоска, Иван вышел из избы. Он решил запрячь Орлика и выехать на улицу, чтобы подобрать Пантелея около его дома. Каково же было его удивление, когда, выйдя во двор и направившись к конюшне, он застал там самого Пантелея, уже почти закончившего запрягать мерина в бричку.

– Утро доброе! – приветствовал его Иван.

Пантелей лишь приветливо кивнул ему головой, потому как ответить по-человечески не сумел – зубами придерживал что-то из конской упряжи.

– Подожди, Пантелей, не выезжай со двора, я за сиденье коляски должен заказанные здесь неподалёку ткани уложить. – И он отправился в амбар.

Вскоре все восемь заказанных Анастасией рулонов были уложены на рогожу за спинку сиденья, сверху Иван положил тот, который на замену закончившегося пойти мог, а повыше – два новых, которые он ещё ей не привозил. Он бы и больше взял, да места не осталось. На всякий случай товар накрыли ещё одной рогожей и надёжно всё связали.

– Ну что, с Богом? Поехали, – сказал Иван, помогая Пантелею вывести со двора запряжённого Орлика.

Погода стояла отличная. Небо, ещё тёмное, висело над головой бездонной глубиной, украшенной начинающими затухать огоньками звёзд. Ни облачка, как Иван ни старался рассмотреть со своего места, он не заметил. Ветра тоже не было совсем, и стояла непривычная тишина. Пантелей правил лошадью молча. Это Митяй обычно всю дорогу рта своего не закрывал, Пантелей же лишь изредка к Орлику обращался, ласково приговаривая «Но, милай!», когда мерина на крутых подъёмах слегка подогнать надо было, или «Тпру!», когда, наоборот, замедлиться следовало, вот и всё.

Птичьего пения тоже не было слышно, лишь изредка до ушей Ивана доносилось воробьиное чириканье или хриплое карканье ворон. Улетели, значит, все перелётные, а остальные по лесам разлетелись – запасы на зиму делать. Орлик бежал с явным удовольствием и от избытка чувств иногда даже голос, показавшийся Ивану радостным, подавал – то ли так оповещал всех о своей прекрасной, безмятежной жизни, то ли звал кого-то, но ответа не слышал.

Когда въехали на узкий участок дороги, шедшей через лес, где две встретившиеся случайно подводы с трудом могли разъехаться и где неба не было видно, так переплелись над головой ветви старых деревьев, стоящих с обеих сторон, стук копыт по сухой земле сменился равномерным похрустыванием. Это рассыпались под ногами мерина и колёсами брички успевшие высохнуть листья, засыпавшие всю дорогу.

В этой тишине Ивану так хорошо думалось, или скорее даже мечталось. Он прикрывал глаза и представлял себе, какая прекрасная жизнь его ждёт, когда маменька здесь, рядом поселится и он всегда сможет подойти, обнять, прижаться к ней всем телом и вновь почувствовать, что у него есть надёжная защита, как это в детстве не раз бывало.

И тут ему вспомнилось, как совсем маленьким он убегал от рассвирепевшего быка с болтающимся железным кольцом в носу. Тогда от ужаса, охватившего его при виде огромного животного, наклонившего голову и нёсшегося прямо на него, ничего не замечая вокруг, он даже пошевелиться не мог. Споткнулся, упал в придорожную пыль и старался лишь вжаться в неё, моля Бога, чтобы тот спас его. И, наверное, молитва помогла: промчался бык мимо, лишь обдав его потоком горячего воздуха – жарким тот день выдался. Маменька почти сразу же подбежала, подхватила его на руки, прижала в своей груди и, плача, начала успокаивать, качая на руках, как будто он совсем ещё маленький. Он хорошо помнил её глаза, откуда капали слёзы, и её нежный, успокаивающий голос. Слов он не запомнил, а вот голос врезался в его память на всю жизнь. «Сколько же мне тогда было? – попытался понять Иван. – Три? Четыре? Пять? Да нет, не помню. Маменька приедет – спрошу».

Что-то оторвало его от этих давних воспоминаний, и он вдруг подумал: «А что, если мне не только торговлей заниматься? Дело это, конечно, интересное. И денежное, что немаловажно, вон ведь как другие купчины живут. Возьмём того же Ивана Гавриловича Тренина». И Иван, задумавшись, как вживую мысленно увидел его спокойное лицо. Не безмятежное, нет, а просто спокойное лицо прожившего большую часть жизни человека, не думающего, чем весной свою семью кормить, как его тятенька всегда об этом думал.

«Сам-то он в лавке не сидит, – продолжал размышлять Иван, – там нанятые приказчики лень по лавке гоняют, но на делах это, видать, не очень сказывается, достатка хватает. Хотя такого допускать нельзя, за всем глаз хозяйский нужен. Нет, – и он даже головой решительно мотнул, – у меня до такого не дойдёт. Но ещё лучше, – и тут он даже глаза зажмурил, – дело своё начать. Вон как дядя Феофан с Прошей, другом моим, или Лука Фролович. Вот о чём думать надобно. Вот тогда самому королём стать можно. Ну, пусть не королём, но всё же».

Он уже было успокоился, но потом новая мысль ему в голову пришла, и он опять всполошился: «Как только дело такое найти, да чтобы оно беспроигрышным было? Может, кто подсказать сможет? Надо с умными людьми, кого я знаю, посоветоваться». И он сразу же оживился: «Точно! Я же сегодня с ними со всеми почти встречусь. У каждого совета спрошу».

Вот так и ехал он в коляске, где на козлах сидел молчаливый возница, думал и мечтал. Вскоре взошло солнце. Сам миг его отрыва от земли Иван увидеть не успел, но, когда бричка вылетела на открытое пространство и лишь покачивающаяся от неровностей дороги фигура Пантелея да мотающаяся лошадиная голова закрывали жёлтый, ещё совершенно не слепящий диск осеннего солнца, Иван даже руки вверх поднял – такое он неожиданно испытал счастье. Какая замечательная жизнь его ждёт впереди! Ведь ему ещё нет девятнадцати лет – правда, очень скоро исполнится, – а он, простой крестьянин, в купца превратился и на карете разъезжает. А скоро женится на прекрасной дéвице, которую любит больше всего на свете, – и совсем всё по-другому будет, совсем не так, как у его маменьки с тятенькой случилось. Он батюшку вспомнил – и первый раз обошлось без слёз, готовых из глаз брызнуть. Осознал, наверное, что плачь не плачь – отца не вернёшь, а вдруг эти слёзы ему на том свете мешать будут? И Иван глубоко задумался.

В Крутицы они въехали очень рано. Солнце совсем немного успело приподняться над землёй, но в деревне уже вовсю шевелились. Навстречу им по луговине шло деревенское стадо. Иван порадовался, как много коров с телятами бредёт. Старый пастух с кнутом, перекинутым через плечо, увидев коляску, остановился, снял шапку и низко поклонился. Иван, заметив это, хотел даже из брички выскочить и объяснить старику, что он тоже простой крестьянин, но потом вспомнил о грамоте, которую Авдотья куда-то в тайное место прибрала, и засмущался, а там уж и стадо вместе с пастухом далеко позади осталось.

Около избы Тихона-старшего никого видно не было. Иван открыл калитку, прикрытую от ветра и бродячих кур с гусями деревянным вертушком, но не таким, как у всех в их деревне – обычной обструганной чуркой, прибитой одним гвоздём. Нет, здесь в качестве вертушка использовалось вырезанное мастером деревянное подобие человеческой руки. «Как же я раньше этого не заметил?» – удивился Иван, но потом вспомнил, что всегда, когда он сюда попадал, или калитка уже была открыта, или дядя Тихон, тот или другой, её перед ним открывал, и зашёл во двор. Он уж к крыльцу подойти успел, когда на пороге появилась тётка Прасковья, жена Тихона Сидоровича.

– Ой, Иван, здравствовать тебе! – всплеснула она руками и тут же склонилась в поясном поклоне. – Каким же ты красавцем стал. Разбогател совсем, на карете разъезжать начал, а нас, бедных, не забываешь. В дом заходи – гостем будешь. Настасьюшка уж заждалась тебя совсем.

– Бог в помощь, Прасковья Филимоновна! Как здоровье ваше? Не хворает ли Тихон Сидорович?

Он даже не успел все положенные при встрече вопросы задать, как из-за плеча супруги появилась высокая фигура плотника:

– А, Иванович, ты у нас прям лёгок на помине. Только Настасья о тебе спрашивала, а ты вот он сам. Ну давай, заходи поскорее. Дай-ка я тебя обниму.

– Мир вашему дому, Тихон Сидорович! Рад видеть вас в добром здравии.

– Заходи, заходи. Потом свои любезности говорить будешь. Ты на карете, что ли, к нам пожаловал? Давай, зови кто там у тебя возницей служит, пойдём поснедаем что Бог послал. Паня, иди на стол собирай. – И он посторонился, чтобы жена смогла в избу вернуться и гостей там встретить.

Пантелей вылез из брички и направился следом за всеми.

В избе всё изменилось. Стол стал значительно меньше – и поуже, и покороче, – поскольку возникла ещё одна стена, наглухо отделившая горницу от женского угла. Небольшая дверка, которая вела в запретное для мужчин место, с размаху открылась, и оттуда будто вихрь вырвался. Это Анастасия на Ивана прямо-таки налетела:

– Ванюша, милый ты наш! Не обманул, приехал! Всё привёз, что я заказала?

Иван даже ответить не успел, как она с напором продолжила требовать:

– Давай, где там у тебя товар лежит? Неси его поскорее.

– Настасьюшка, погодь, – попытался остановить её тятя, – давай хоть чаем человека угостим, а уж потом о делах говорить будем.

– Некогда мне, батюшка, чаи распивать. У меня заказов полным-полно, а шить почти не из чего. Вот мне Иван всё принесёт, что он сегодня привёз, вы с ним и будете чаи гонять, а мне работать надобно. Давай, давай, Иван, поворачивайся скорее, неси всё, что привёз, – уже почти кричала вроде бы всегда спокойная да скромная Анастасия.

Тихон с виноватым видом обратился к Ивану:

– Иван Иванович, мил человек, пойдём уж, принеси ты этой безумице, если привёз что.

– Пойдёмте все, поможете мне – я один не справлюсь. Да и тебе, Пантелей, придётся нам подсобить, – обратился он к вознице, который уже успел за столом разместиться.