Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Из избы вышли в полном составе: и Анастасия, и её матушка, и все мужчины. За два приёма все рулоны перенесли в избу и взгромоздили прямо на обеденный стол.

– Так, – заговорила мастерица, – это ясно, это у нас давно закончилось. Вот хорошо, что ты, Ваня, именно эту ткань привёз, на неё у нас спрос большой. Ты себе даже представить не можешь, сколько мы салопов из неё пошили. Фасоны, разумеется, разные все были. Ох и помудрить мне пришлось! – И она даже мечтательно глаза прикрыла. – Ведь заказчицы все поблизости живут, не дай бог, встретятся в каком-нибудь доме – нехорошо может получиться.

И она головкой своей покачала. Потом оживилась:

– Знаешь, я ни одного салопа целиком из этой ткани не сшила. Да если бы так случилось, вышло бы не более пяти вещей, ну, может, на шестую ещё набралось, да и то навряд ли. Вещи ведь все объёмные очень, на каждую не по одному аршину ткани нужно. Даже точно могу сказать: от шести до восьми аршин потребуется, а в куске-то всего тридцать аршин. А я ведь – похвалите меня, пожалуйста – десяток салопов выкроить сумела. – И она открыто и ясно улыбнулась. – А всё из-за чего? – продолжила Анастасия. – Из-за фасонов разных. Там с такой тканью скомбинирую, тут с иной. В одном она только на полочки пойдёт, а в другом на кокетку или ещё как. Ох и повеселилась я тогда. Очень мне такая работа нравится.

И она к следующим фабричным кускам обратилась.

– Это у нас тоже закончилось совсем, этого чуток осталось, но я его берегу на всякий случай. Слушай, Иван, дозволь мне ознакомиться со всеми тканями, что в твоих закромах лежат, а? – И она так посмотрела, что Иван даже слов в ответ найти не смог, а лишь кивнул.

Анастасия вокруг стола вертеться продолжала, а Иван, когда в себя немного пришёл, понял, что один из главных вопросов, как её саму в Хóлуй завлечь, решился сам по себе, и даже головой крутанул – вот ведь как бывает.

Наконец мастерица сама всё к себе за дверь утащила и её прикрыла плотно, проговорив напоследок:

– Пейте свой чай, или что вы там делать собираетесь, а как закончите, я ещё на пару слов выйду. Мне с Иваном окончательно договорится надобно.

Второй раз в этот день Ивану пришлось есть кашу пшённую, на молоке сготовленную. Она такой разваристой оказалась, что не сползала с ложки бесформенной массой, а скорее стекала наподобие мёда, только что цвета была совсем другого – такой мёд нечасто встречается.

Как поели, Тихон Сидорович в знакомый сундук полез, мошну оттуда достал и Ивану из неё тряпицу, в которую что-то завёрнуто было, протянул.

– Не люблю я долги иметь, – произнёс он не то чтобы жалостливым, а каким-то извиняющимся голосом. – Дочь со мной не токмо расплатилась полностью за ту трату непомерную, так ещё и лихву дала, чтобы я с тобой рассчитаться смог да за новый товар, ежели ты его привозить будешь, платить. Так что держи, Иван, здесь остаток долга моего перед тобой. Посчитай, убедись. – Он дёрнул за кончик тряпицы, и на стол со звоном посыпались деньги. – Вот, смотри, здесь ровно сорок один целковый. Сколько я тебе за эти новые ткани должен?

Когда они рассчитались полностью, старый плотник совсем голову опустил и сказал:

– Знаешь, Ванюша, наверное, я что-то не так в этой жизни понимал. Трудился, трудился без отдыха, но, правда, и без особой устали, так я для себя ещё в молодости решил. Зарабатывал вроде неплохо, деньги в доме всегда были, ни на что не жалел для своих детей, да и жену тоже немного избаловал, одних цацек у неё сундук с вон тот мой.

И он кивнул в угол, где теперь стоял сундук с убранной в него мошной, в которой ещё, по-видимому, немало денег лежало, такая она на вид тяжёлая да припухшая была.

– И вот представляешь, – продолжил он, – Настюшка, эта стрекоза, меня на землю грешную опустила. Оказывается, можно столько денег заработать другим трудом. Она и сама шьёт, и девок набрала таких же шебутных. И ведь что доказала она мне? Что я никчёмную жизнь прожил и она теперь мной помыкать может. Нет, делать так она, конечно, не посмеет, я же её батюшка родимый, но сам я себя именно так ощущаю. Представляешь? – Он на Ивана посмотрел, а затем засмеялся даже и рукой махнул. – Хотя что я тебе это рассказываю, ты и сам такой, как она. Ладно, чувствую, спешишь ты, как всегда. Не смею задерживать, езжай, Ванюша, куда должен.

– Тихон Сидорович, а вы мне на одну минутку дочку вашу позовите ещё.

Анастасия, похоже, у двери стояла и их разговор подслушивала – по крайней мере, так Ивану показалось, поскольку не успел дядя Тихон-старший её имя произнести, как дверь отворилась и сама мастерица уже в упор на Ивана смотрела. Ни улыбки на лице её, ни любопытства или интереса какого – ничего Иван не смог заметить.

– Анастасия Тихоновна, – обратился он к ней как можно учтивей, – у меня к вам ещё одна просьба имеется, – и голову слегка вниз склонил.

– Какая?

Вот тут уж она ничего скрыть не смогла. Столько любопытства из неё с одним этим словом брызнуло, что Иван в очередной раз это отметил как нечто совершенно необычное. Раз от раза эта девица всё больший и больший интерес у него вызывала.

Он задумку ей свою касаемо чаепития при открытии ярманки рассказал, и она сразу же головой согласно кивать принялась:

– Очень любопытно так новый товар покупателю представить. Думается, что надежды ваши оправдаются. А, простите, соболя с горностаями и лисами вы мне когда, милостивый государь, предоставить сможете? – и посмотрела так ехидно, что Иван кожей своей это почувствовал.

– А откуда этот вопрос у тебя возник? – спросил он и сразу же понял, что ответ ему и не нужен, но вопрос он успел задать, а значит, и ответ должен был получить.

– Вижу, сам догадался. Действительно, не в сарафанах же девицы твои в стужу по улице расхаживать будут. Придётся тебе, если эту мысль свою не оставишь, на приличную сумму раскошелиться. Я девушка дорогая. Но для тебя на уступки пойду, ведь ты мне тоже в цене уступаешь. Я тут в одну лавку во Владимире попала, ездила туда к заказчице – есть у нас такая Пожарская, может, слышал, – так вот, неподалёку от её дома я в лавку купца одного забежала да там ткани знакомые и увидела. Ты их мне значительно дешевле сюда доставляешь, меня при этом ото всяких забот освобождая. Поэтому уступлю я тебе, что-нибудь из того, что у тебя подешевле на складе имеется, подберу да сошью всем по красивому салопу, ну а шали ты сам им прикупишь где-нибудь. Хотя я и на этот счёт одно место знаю, только далёко оно очень. Есть такое село на Клязьме, а правильнее сказать, при впадении речки Вохонки в Клязьму. Называется оно Павлово, или иначе Вохна. Вот там такие платы ткут, что… – И она руки вверх взметнула от восторга. – Если ты туда добраться сможешь, то там такой товар раздобудешь, что меня век добрым словом вспоминать станешь. А уж для девиц твоих это будет такой подарок, которого им никто больше никогда сделать не сможет. Ты это учти.

Договорились они, что через день Пантелей за Анастасией приедет – это с самого утра должно получиться, так же как сегодня, – и привезёт её в Хóлуй, где она и мерки со всех снять сможет, и с тканями, лежащими в амбаре, ознакомиться. А потом её Пантелей назад в Крутицы доставит.

…Тут Люба, успевшая с работы вернуться, позвала всех ужинать. Пришлось отложить в сторону тёти-Мусины сказочные рассказы и отправиться руки мыть да есть садиться.

Глава 28
В окрестностях Мстёры. 1752 год

Мы ещё доесть с дядей Никитой не успели – уж больно много нам Люба макарон по-флотски навалила, – как тётя Муся уже дальше рассказывать принялась.

– Матрёна, чтой-то ты разошлась. Лишку не хватила? – беззлобно спросил сестру дядя Никита.

– Так у нас времени-то всего ничего осталось, ты же завтра уедешь и конец не услышишь, а я вижу – тебе нравится слушать то, о чём я рассказываю.

– Да уж, – усмехнулся старший брат, – с детства люблю сказки слушать. Уже помирать пора, а я всё из-за этой любви себя мальчиком в коротких штанах ощущаю. Ладно, давай трави дальше, как матросы говорят.

…Горшково миновать было трудно, поэтому где-то через час бричка оказалась перед фабрикой, которая стояла в чистом поле, неподалёку от деревенской околицы. Иван посчитал, что там он наверняка застанет хозяина, и угадал. Лука Фролович, как это зачастую бывало, стоял посреди двора, разговаривая с какими-то мужиками. Он заметил знакомую коляску и махнул мужикам рукой. Те сразу всей толпой направились куда-то в сторону.

– Ваня, дорогой, рад тебя видеть! – Лука принялся громко приветствовать гостя задолго до того, как лошадь остановилась. – Ну и как тебе обновка? – Он кивнул на бричку.

– Я уж к ней так привык, Лука Фролович, – ответил Иван после того, как оказался на твёрдой земле и они сердечно обнялись, – что возвращать не хочется.

– А ты и не возвращай. Я вижу, ты нового кучера нанял. Как он?

– Нормально всё, дядя Лука. Вчера мы с ним во Владимире побывали, сегодня сюда забрались. Можешь меня поздравить – вчера меня в купечество зачислили.

– Да как тебе удалось? Мне это вот так надобно! – И он характерным жестом ладони по своей шее черканул.

– Ой, дядя Лука, я бы этого ни в жизнь не добился, но мы управляющего себе взяли, вот он кудесник, всё, за что ни возьмётся, исполняет.

– Ваня, помоги с ним связаться, умоляю! Тут ко мне урядник намедни приехал, сказал, что я не имею права фабрикой владеть. Говорит, указ новый вышел – обязательно в гильдию записываться требуется.

– Дядя Лука, я сейчас спешу очень, еду к знакомому – помнишь, я тебе говорил, что он помочь с большой печью может? На обратном пути обязательно заеду. Вот тебе договор на работу с нами. Его как раз мой новый управляющий готовил. Ты его почитай. Ежели что не так, я приеду, и мы с тобой обговорим всё, а коли согласен, то подписывай, не сомневайся. С договором надёжней вместе работать будет. Управляющий его в присутствии зарегистрирует, и всё. Можно будет о нём забыть, все проблемы, ежели они, не дай Бог, возникнут, там, в присутствии, и разрешаться станут. А всё остальное мы потом решим, когда я возвращаться буду.

И он направился к бричке.

– Ваня, постой ты, неугомонный. Ты сейчас к Петру Петровичу направляешься?

Иван остановился, сделав большой шаг, но вторую ногу даже приставлять не стал, а так и замер на ходу, лишь голову повернул в сторону Луки:

– Ну да, дядя Лука.

– Ты ему привет передай с моей большой благодарностью. Понимаешь, я у него на прошлой неделе побывал, а он мне сегодня с нарочным весточку прислал, что запрос на какой-то большой завод отправил. Думает, что там точно помогут. Он мне название завода записал, такое сложное, я его даже выговорить не смогу.

– Я вернусь и помогу выговорить, я его запомнил.

И Иван, вплотную подойдя к бричке, громко произнёс:

– Верхне-Исетский казённый Цесаревны Анны железоделательный завод. Как, правильно я запомнил? – уже прокричал он, когда бричка промчалась мимо застывшего на месте Луки. – Вернусь – обо всём расскажу, – донеслось до горшечника. И бричка скрылась в облаке поднятой ею пыли.

«Вот сорванец, – покачав головой, подумал Лука. – Но шустёр…»

В деревню, где жил Пётр Васильевич, Иван решил пока не заезжать.

– Знаешь, Пантелей, как там Арина готовит – не только пальчики, а всю руку будешь сидеть и облизывать, аки кот, до сметаны добравшийся. А вот как нас Гладышев накормит – не знаю. У меня такое мнение о нём сложилось, что он равнодушен к вкусной еде. Что ему на стол поставят, то он и съест. Может, ошибаюсь, конечно, но проверять особого желания нет. Поэтому сейчас едем к нему, здесь дорога часа два займёт, там я постараюсь побыстрее с делами разобраться, а уж затем к Петру Васильевичу. Он иконы малюет неописуемой красоты. Настоящий мастер. А ведь родом из бояр, да не просто бояр, а ближних к государям московским. Но про него этого не скажешь, удивительно добрый и приятный в общении человек. Люблю я к нему заезжать. Он меня обещался в шахматы научить играть.

Иван говорил, а Пантелей слушал его молча, не издавая в ответ практически ни единого вразумительного звука – не считать же хмыканье, изредка до ушей Ивана долетавшее, за явственный ответ на заданный вопрос. Он помолчал немного, надеясь, что Пантелей всё же разродится каким-либо внятным ответом, но, так и не дождавшись, прикрыл глаза и погрузился в раздумья о своих планах на ближайшие дни.

Завтра ясно – он вернётся домой. Хорошо, если до вечера, хотя, с другой стороны, ежели они сегодня ночевать будут в Горшково, что мешает им до дома к обеду добраться? Можно будет с дядей Тихоном все дела обсудить. Придётся постараться, чтобы так вышло.

Но тут он совсем о другом принялся размышлять. На груди под сорочкой висела на шёлковом плетёном шнуре, который руками разорвать ни один силач не сможет, увесистая мошна. Совершенно неожиданно у него появилась приличная сумма денег. Вот их и надо сейчас будет отдать за первый воз с металлической посудой, которая, возможно, уже приехала к Гладышеву и в его амбаре разгружена. В том, что эта посуда уйдёт очень быстро, Иван не сомневался. Вот о самоварах он немного беспокоился, но это было совершенно лёгкое беспокойство. Уверенность в том, что самовары станут распространённым предметом утвари, значительно это беспокойство перетягивала. «Но за самовары я сейчас расплачиваться не стану, а вот за сковородки с чугунками грех было бы не отдать деньги вперёд. Что им в темноте да тепле находиться, – это он о своей груди подумал, – там они расти не будут».

Вот так, перескакивая с одной мысли на другую, он и ехал, удобно втиснувшись спиной в самый угол сиденья, да незаметно для себя задремал.

– Иван Иванович, куда нам здесь сворачивать? – разбудил его своим вопросом Пантелей.

Иван огляделся. Место, где остановилась бричка, он не узнал. С левой стороны дорога шла прямо вдоль лесной опушки, справа вниз спускалось убранное пшеничное поле. Вдали проглядывала неизвестная Ивану деревня. Здесь ему никогда ещё не приходилось бывать. Память у Ивана была отменная, да и Тихон постоянно приучал его, что надо запоминать на своём пути всё, что поможет правильно сориентироваться.

Из-за поворота дороги выехала громоздкая карета со знакомыми родовыми гербами на дверках. Иван вылез из брички, снял шляпу и стоял так у дороги, слегка склонив голову. Карета остановилась прямо напротив него. Дверка приоткрылась, и он увидел властное лицо графини Прохиной.

– Ты кто такой и чем занимаешься на моей земле? – раздался скрипучий старческий голос.

– Ваше сиятельство, простите ради Бога, с пути мы сбились.

– Лицо мне твоё знакомо. Ты чей будешь? Я тебя спрашиваю?

– Купец я, Жилин Иван, ваше сиятельство.

– С купцами я дело не имею, а тебя где-то видела.

– Так, ваше сиятельство, мне как-то удалось на постоялом дворе подать вам руку и помочь выйти из кареты.

– Помню, помню. – И на бледных губах графини промелькнула мимолётная улыбка. – Могу сказать – ловок ты. Так куда ты путь держал?

– Гладышев Пётр Петрович здесь где-то поблизости проживает, да мы вот запамятовали и проехали поворот к нему.

– Гладышев? Это какой Гладышев? Сын покойного сенатора Петра Вениаминовича Гладышева? Эвон вы какого маху дали. Вертайтесь назад вёрст на десять, увидите с правой руки шпиль колокольни, поверните налево – и всё время прямо. А что у тебя за дело к молодому Гладышеву?

– Книгоиздательством он занимается. А я книгами торговать хочу.

– Книги, ежели они крамолу не несут, – доброе дело. Этот Гладышев мне свои книги постоянно по-соседски присылает. Благодарность от меня ему передай. Трогай! – приказала она своему кучеру, и карета графини двинулась дальше по дороге.

Иван громко выдохнул и покачал головой. «Целый час потеряли, а всё из-за того, что я заснул. Пантелея винить никак нельзя, он же первый раз сюда со мной поехал», – подумал он, вздохнул и попросил своего помощника развернуться да назад ехать.

К счастью, дорога оказалась широкой, а бричка совсем маленькая, поэтому развернулись быстро. С такой каретой, как у графини Прохиной, помучиться бы пришлось, а тут раз – и они уже назад едут. Иван сидел и думал: «Какая же земля большая, вот бы её всю объехать».

Дом Петра Петровича был виден издали. Огромное двухэтажное здание с двумя небольшими башенками по краям и одной достаточно высокой, с часами посерёдке, стояло точно по ширине дороги. Правда, вскоре Иван понял, что это ему только показалось. Чем ближе они подъезжали к поместью, тем всё величественней и величественней оно вырастало прямо на глазах. Настоящий дворец. «Как же я этого не замечал в прошлые приезды сюда?» – спросил сам у себя Иван, а потом понял. Ведь прежде он бывал здесь вначале несколько раз с Тихоном, затем с Митяем, ну а в последний раз заезжал сюда с Петром Васильевичем, и каждый раз он вёл со своими спутниками какую-нибудь любопытную беседу, не дающую возможности любоваться окружающей красотой.

Дом казался вымершим, никакого шевеления ни в нём, ни вокруг него Иван не заметил, но стоило ему взяться за красивое желтовато-коричневое кольцо и легонько ударить им о металлическую пластинку точно такого же цвета, с какой-то надписью на незнакомом языке, как дверь моментально отворилась. На крыльце появился какой-то странный толстяк в длинном атласном халате тёмно-зелёного цвета, расшитом сверху донизу змеящимися по ткани шёлковыми плетёными золотистыми шнурами, выпукло смотрящимися на этой чуднóй одежде. На голове у незнакомца была тоже необычная, вытянутая в длину треугольная шляпа, вся украшенная разнообразными нашивками немыслимых цветов. Всё это производило настолько комичное впечатление, что Иван еле сдержался, чтобы громко не рассмеяться. Толстяк, ни слова не говоря, вопросительно посмотрел на гостя.

– Милейший, – обратился к нему Иван, сам не понимая, почему у него вырвалось это неприятное на слух слово, – передай его превосходительству, что Иван Жилин просит оказать ему любезность принять его.

Он проговорил эту фразу совершенно автоматически – то ли услышал её где-то, то ли вычитал в какой-то книге, но произвела она на него определённое впечатление, вот и засела в памяти, а теперь к месту, а может, наоборот, вовсе не своевременно, вспомнилась.

– Антон, – послышался откуда-то сверху знакомый голос Петра Петровича, – кто там ещё?

– Иван Жилин к вашему превосходительству.

Голос у лакея оказался низким и довольно гулким – отзвуки сказанной им фразы ещё долго колебались в воздухе.

– Зови, зови, – послышались шаги спускающегося по лестнице грузного человека. – Ванюша, рад тебя видеть! Антон, запомни этого молодого господина и всегда впускай его. Меня не будет – чаем его попотчуй, а если я где поблизости находиться буду, тут же пошли меня найти и оповестить. Ванюша, пойдём в кабинет, мне как раз почта с завода пришла, я только конверт распечатать намерился, как ты явился. Вместе сейчас с его содержимым ознакомимся.

– Пётр Петрович, – тихонько спросил Иван, – а кто это? – И он подбородком указал на лакея, не спеша усаживающегося в большое кресло, стоящее возле входной двери.

– Антон-то? – переспросил Гладышев. – Не знаю даже. Кем-то он мне по родственной линии приходится. Пятиюродный племянник или что-то вроде того. Пусть седьмая вода на киселе, но всё же родственник. С его отцом, Евграфом Дормидонтовичем, я дружен с детства. Вместе с ним мы и в германской земле обучение проходили, а потом, как в Россию вернулись, судьбе было угодно нас разделить. Меня на Камень отправили, а его при дворе оставили. Лет пятнадцать мы с ним ни разу не виделись. Даже когда я в Санкт-Петербурге по случаю оказывался, всё время как будто между нами стояло что-то, препятствовавшее нашей встрече. Потом раз свиделись, другой, поняли, что та близость, которая между нами была, никуда не подевалась. А уж когда он год назад почувствовал, что тяжело становится ему со своей суетной работой справляться, то на пенсион попросился. Отпустила его владычица наша. Вот он вместе со всем своим семейством и вернулся в родовое гнездо. Жена у него красавица – она урождённая графиня Остромыслова, которая вполне своей фамилии соответствует. Так вот, Лизавету Семионовну – так её зовут – вполне деревенская жизнь устроила. Семеро детей у них народилось, в том числе и Антон. Все уже вырасти, естественно, успели и собственной жизнью живут. Один Антон при них остался. До шести лет, как мне рассказывали, он был вполне справным ребёнком, немного беспокойным, но при этом здравомыслящим и весьма к наукам способным. А потом какая-то хворь на него напала. Сколько профессоров из Европы специально в столицу нашу прибывало, чтобы им в их горе помочь, но всё без толку. Остановился он в развитии на том, совсем ещё детском уровне, и что с этим поделать, никто не знает. Родители, когда мою скромную обитель посещали, всегда с собой Антона брали. Нравилось ему здесь. Любил он ко мне приезжать и каждый раз у двери садился, вот как сейчас, и ждал, когда же кто-нибудь в гости прибудет.

– Пётр Петрович, а что на нём надето-то такое чуднóе?

– Так это, Ванечка, он себе ливрею самолично соорудил. Представляешь, попросил батюшку, чтобы тот ему ткани вот такой тёмно-зелёной купил. Взял ножницы, иголку с ниткой – и ну портняжничать. А уж как увидел где-то моток шнурка золотистого, так его аж затрясло всего. Ну а треуголку он у меня на чердаке отыскал. Я в ней когда-то в Россию из Европ вернулся. Так видишь, во что он её превратил? – Гладышев нагнулся к самому уху Ивана и прошептал: – Дурачок, одним словом. Теперь новая у него прихоть. Домой ехать категорически отказывается, сидит у меня под дверью, компрометирует меня, понимаешь, но Евграф Дормидонтович слёзно просил не гнать его. Мы с супругой люди жалостливые, подумали-подумали да согласились. Ну действительно, куда его родителям деться. В монастырь его отдать? Так ведь замордовать его там могут, а он ведь совсем безобидное существо, да и к человеческой породе прямое отношение имеет. Так и живёт. Мажордомом он себя называет.

Гладышев молча шёл впереди, а потом неожиданно остановился, повернулся к Ивану и, тяжело вздохнув, сказал:

– Не обращай ты на него внимания, Ванюша, – вновь повернулся и дальше пошёл.

Они поднялись на второй этаж и зашли в уже знакомую комнату, все стены которой были заставлены шкафами с книгами. На большом столе, крышка которого была обита зелёным сукном, лежал конверт, в котором, по-видимому, находилась толстая книга. Привычным движением Пётр Петрович сломал все пять печатей и не стал даже расклеивать письмо, а грубо порвал конверт. Оттуда на стол выпала целая пачка каталогов, точно таких же, как тот, что лежал в торбе у Ивана.

– Вот видишь, – обернулся к Ивану хозяин, – Андрей Антонович что мне прислал? Специально для тебя, чтобы ты своим покупателям, которые у тебя товар будут в больших количествах приобретать, их раздать мог. Будет им из чего заказы делать. Так, а вот и само письмо.

И он начал читать длинный текст, постоянно приговаривая:

– Нет, это не о том… Это лишь меня касается… – пока наконец не принялся читать отчётливо и без пропусков: – «Дорогой Пётр Петрович…»

…Тётя Муся произнесла эти три слова, потом замолчала и задумалась:

– Забыла я, какое хитрое слово этот Берг употребил. Всю жизнь помнила, а вот, представьте себе, как нужно стало, позабыла. – И она совсем опечалилась.

– Матрёна, – окликнул её брат, – перестань ерундой заниматься, своими словами рассказывай.

– Ругаться на меня не будете? – моментально спросила та и словно ожила. – Тогда слушайте то, что Ивана касалось:

– «Дорогой Пётр Петрович, как же я вам благодарен, что вы находите время и пытаетесь нам помочь распродать те настоящие горы сковородок да чугунов, с нашим любимым Уралом сравнимые. Если купец, о котором вы прислали нам свои рекомендации, действительно их делами своими подтвердит, то мы готовы значительную уступку ему предоставить, дополнительно сбросив с цены до одной её трети. Дело в том, что нам удалось найти новый путь в обработке готовых изделий, значительно облегчающий работу и при этом ускоряющий её».

Пётр Петрович внимательно посмотрел на Ивана и продолжил читать:

– «Вы попросили прислать один воз с нашим товаром, но мы после небольшого размышления выслали два, едущих одновременно. Это связано с длительностью пребывания в пути одинокого человека. Мало того, на каждом возу у нас едут по два извозчика, меняющих один другого. Но на стоимости товаров это никак не отразится, а та уступка, которую мы вашему купцу готовы предоставить, должна вызвать у него вполне законный денежный интерес. Как вы и просили, каждый воз содержит самые популярные в наших краях предметы».

Гладышев вновь оторвался от письма и посмотрел на Ивана. Убедился, что тот внимательно слушает, и вернулся к написанному:

– Так, это тебя не касается… Это тоже…

Он уже третий или четвёртый лист бумаги успел перевернуть, и тут приподнял вверх указательный палец левой руки:

– Вот ещё, послушай! «Всего мы отправили сто десять пудов различной посуды, по 63 копейки за пуд, на общую сумму 69 рублей 30 копеек».

Пётр Петрович сложил письмо, придавил его к столу фигуркой лежащей гончей собаки, искусно отлитой из совершенно чёрного металла, и назидательно посмотрел на гостя:

– Вот видишь, Иван, в какие траты ты меня вгоняешь. А ещё хотел сразу пять возов товара получить. – И он осуждающе покачал головой. – Хорошо, что деньги вперёд с меня не стребовали. Доверяет мне Андрей Антонович. А ты – пять возов. – И он махнул рукой.

Пока Пётр Петрович продолжал что-то бурчать себе под нос и наводил порядок на столе, стряхивая прямо на пол обломки сургучных печатей, Иван достал из-за пазухи мошну и тихонько выложил на дальнем от хозяина конце стола семь столбиков из монет: шесть по десять рублей, а последний, самый высокий, но при этом и самый тонкий, содержал 9 рублей 30 копеек.

– Ваше превосходительство, Пётр Петрович, – окликнул Иван Гладышева, – вот. – И он показал на стол.

– Это что? – спросил хозяин и немного прищурил глаза.

– Деньги за два воза чугунной посуды, которая отправлена с Верхне-Исетского казённого Цесаревны Анны железоделательного завода. И большая просьба, Пётр Петрович: передайте им, чтобы они ещё два воза подобной посуды сразу же отгрузили, как только первые два к нам сюда доберутся. Но, чтобы получить деньги за те возы, на заводе немного подождать придётся. Поэтому, я думаю, нам надо сделать так.

Он достал торбу, в которой лежали заготовленные договоры, и протянул их Гладышеву.

– Пётр Петрович, эти договоры составлены, чтобы денежные отношения между вами и мною с Тихоном Петровичем привести в надлежащий порядок. Подумайте, может, нам напрямую договор с заводом заключить, но при этом вся работа будет идти при вашем участии? А? – И теперь уже он в упор на хозяина посмотрел.

– Ваня, ты меня поразил. Я помню маленького худенького мальчика и теперь даже понять не могу, ты ли был тем мальчиком, или всё это мне только кажется.

– Пётр Петрович, – улыбнулся Иван, – поздравьте, меня вчера в купеческую гильдию записали.

Гладышев раскинул руки и обхватил ими своего гостя.

– Ваня, ты даже представить себе не можешь, как я рад за тебя. Далёкий путь тебе предстоит, теперь у меня никаких сомнений нет, что ты многого в жизни добиться сумеешь. Так, а с самоварами-то что делать будем? Они у меня уже в амбаре лежат.

– За самовары я платить буду, только когда торговать ими начну, а это произойдёт на Никольской ярманке в Хóлуе. Будет это декабря шестого дня. Вот в этот день мы свою лавку откроем и торговать посудой почнём, а чтобы народ к самоварам присмотреться мог и их отличие от горшка понял, мы всех, кто в Холуй в этот день придёт, бесплатно чаем из самоваров поить будем.

Он посмотрел на удивлённое лицо Гладышева и добавил:

– Пётр Петрович, распорядитесь, чтобы, когда с Камня два воза придут, и их, и самовары в Хóлуй без промедления отправили. Сторожу там сказать надо, что это для Ивана Жилина, и он наш амбар откроет. Хотя, – он задумался, – надеюсь, что там уже наши приказчики будут.

Иван помолчал чуть-чуть и вновь на Гладышева посмотрел.

– И теперь уже последняя просьба. Ваше превосходительство, на девятый день октября у меня свадьба назначена. Приглашаю вас, ежели будет такая возможность, выбраться к нам и поприсутствовать на венчании. Для меня этот день самым важным в жизни станет. – И он низко наклонил голову.

– Ваня, Ваня, – покачал своей головой Гладышев, – ты просто ошеломил меня. Если бы мне кто-нибудь сказал, что такое в нашей державе возможно, я бы не поверил. Но вот он ты, стоишь передо мной и улыбаешься. Ладно, я всё понял. Деньги, – и он кивнул на стол, – с собой забери. Они тебе сейчас нужнее будут. Ты же всё желаешь сделать сразу, а так редко получается. Как обоз сюда придёт, я его сразу в Хóлуй, к тебе направлю. По самоварам наказ дам – пусть их туда тоже готовят. А теперь пойдём за стол сядем. Да и кучера своего зови, пусть с нами вместе поест.

– Пётр Петрович, простите меня Христа ради. Я, когда мимо Петра Васильевича ехал, к нему на секундочку забежал. Попросил, чтобы он мне совет дал, как вывеску в лавку намалевать, чтобы покупателей она туда зайти манила. Он обещал подумать да с меня слово взял, что я обязательно у него обедать буду. Я сказал, что к четырём часам приеду, а сейчас сколько?

– Ох и хитрым этот Иван оказался! – это уже тётя Муся своё мнение высказала. – Он, пока у Гладышева сидел, внимательно прислушивался, сколько времени часы, что на часовой башне установлены, отбивают. Как раз, когда он свой вопрос о времени хозяину дома задал, часы половину четвёртого пробили.

– Полчетвёртого, – ответил ему Гладышев, доставая из кармана часы и отщёлкивая крышку.

– Вот видите, Пётр Петрович, – извиняющимся голосом проговорил Иван, – придётся нам совместный обед на следующий раз перенести. Очень я вам благодарен за заботу и за тёплый приём, но нам бежать надобно. Вот только ещё об одном я вас спросить желаю. Посоветуйте, какое производство нам с Тихоном Петровичем открыть следует. Немедленного ответа не прошу, но если вы, ваше превосходительство, подумаете и к следующему разу совет мне сможете дать, то буду вам очень благодарен… Да, и ещё, чуть не забыл. Я по дороге к вам с её сиятельством графиней Прохиной Елисаветой Феодоровной встретился. Поклон и благодарность она просила вам передать за книги, что вы ей посылаете.

Гладышев вновь принялся качать головой, а затем проговорил:

– Ох и вредная старуха эта графиня. Из ума совсем уже выжила, а всё пытается всех в своей железной деснице держать. Более властных дам я никогда не встречал. Даже государынь наших, которых я достаточно хорошо знал, ни одну с этой графиней не сравню.