Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

– Что-то ты, мил человек, меня совсем запутать пытаешься. Скажи прямо, нет у тебя таких денег, и всё, разойдёмся миром, нечего без толку воздух колыхать. – Дед Антип чуть не подпрыгнул, проговаривая всё это, упёр руки в боки и с таким вызовом на Ивана посмотрел, что тот даже рассмеялся.

– Ну ты, дед Антип, и боевой старик! Ты ж на петушка молодого сейчас походишь. Мне аж страшно стало: а вдруг клюнешь прямо в глаз – и я окривею?

– Чегой-то ты меня с петухом сравнил? – обиделся старик. – Я к тебе с добрым словом, а ты… – И он даже рукой махнул.

– Хорошее у тебя, дед, доброе слово, однако, – развёл руками Иван. – За кусок тряпки запросил три рубля. Я тебе так скажу: видать, нет у тебя этих платков, вот ты и ломишь цену несусветную.

– А ты что, – старик почти вплотную к Ивану подошёл и ему снизу вверх в глаза заглянул, – действительно речь о тыще платков ведёшь или так, для красного словца упомянул, а сам хочешь десяток купить, но чтоб цена как за тыщу была?

– Дед Антип, по-твоему, я сюда цельных два дня добирался, только чтобы с тобой лясы точить, что ли? Конечно, серьёзно. Мало того, я ещё раз могу заявить, что желаю узнать, по какой цене ты мне тыщу платков продать сможешь. Цена устроит – ещё тыщу закажу. Понимаю, что такого количества ни у кого здесь быть не может, потому и разговор веду о тыще, а потом ещё об одной, и ещё, и ещё.

Старик присел на лавку и рукой пригласил Ивана устроиться рядом.

– Давай, мил человек, посидим рядком да поговорим ладком. Тыщу платков, говоришь, купить готов. А деньги у тебя на это имеются?

– Ну, дед Антип, – даже рассердился Иван, – я тебе про Фому, а ты мне про Ерёму! Если у меня денег не будет, ты мне платки разве отдашь? Это же так? – и, заметив, что дед кивнул, продолжил: – Так какого рожна ты упрямишься и мне цену не говоришь?

– Да мне показалось, что ты просто так выспрашиваешь, цену сбить пытаешься, а на деле тебе десяток платков всего нужен, а мы десятками уже устали торговать. Приедут такие, как ты, десять штук как бы для пробы заберут, цену как за тыщу заплотят – и всё, только мы их и видали.

– Нет, дед Антип, – улыбнулся Иван, – мы с тобой документ подпишем, договор называется. В нём чёрным по белому всё описано будет – и цена, и количество, да и как нас найти, ежели вдруг потребуется. Но пока мы по цене всё не решим, ничего я подписывать не буду. Ежели ты неспособен эту запару решить, мы дальше пойдём, найдём кого другого, но без платков я отсюда не уеду, хотя бы сотенку штук я домой привести должен.

– Постой, мил человек, говорят, утро вечера мудренее, а на дворе ночь начинается. Поснедать надобно да спать ложиться, а утром продолжим эти тары-бары. Я сейчас вас кормить буду. Я ж один живу, бобыльничаю. Жёнка у меня давно Богу душу отдала, я ещё совсем молодым был. Болезная она у меня оказалась, потому и детей нам Господь не дал. Но я её очень любил, вот и не стал второй раз жениться, а в Москву ушёл. Думал, там грусть-тоску побороть смогу, но, видать, судьба мне другая уготована была: много лет в чужих краях прожить, а сюда воротиться да здесь и помереть. Так уж случилось, что родительская изба почти враз осиротела, вот я и воротился, чтобы она совсем не развалилась. Я ж плотничать в Москве навострился и, пока отец с матерью, а потом братья с сёстрами живы были, кажинный год сюда наведывался, с ними деньгами, в Москве заработанными, делился. А как поумирали все, сам воротился, до сих пор не понимаю почему, как толкнуло что. Избу подновил, да вот так и живу один-одинёшенек.

Он рассказывал, а сам тем временем из печи два чугунка достал. В одном были щи постные, а в другом каша пшеничная разваристая.

– День сегодня праздничный, – говорил и говорил дедок, – Воздвижение Креста Господня. Он странный день какой-то, вроде пост, но масло коровье разрешено. Вот вы и попробуете, как я готовить навострился, да и мне с вами повеселее будет есть, а то всё один да один.

Ловко у него всё получалось. Уполовником он быстро щи разлил. Налил щедро, почти до самого верха глубоких глиняных мисок, которые достал из разукрашенного резьбой посудника. «Надо же, – подумал Иван, – живёт один, а посуды на семью большую хватит». А дед всё суетился и суетился. На столе лежала завёрнутая в утирку пока ещё целая коврига недавно испечённого душистого хлеба. Хозяин остро наточенным ножом ловко, буквально одним движением отхватывал здоровенный ломоть, затем другой, третий, так чтобы каждому хватило, и, прочитав короткую молитву, приступил к еде. И лишь потом, спохватившись, пригласил гостей за стол.

Иван, как всегда, первым со щами справился и встал лучину заменить, а то погаснет – и придётся им, как курям, в темноте квохтать. А дедок уже щедро каждому по тарелке каши наваливать принялся да по большому куску маслица туда бросил, а затем по кружке взвара черничного налил. Каша отменная была, разварена в самый раз, как положено.

– Вкусно ты готовишь, дед Антип, благодарствую, – поклонился ему Иван и, собрав со стола посуду, отправился было к рукомойнику.

– Ты, мил человек, не суетись. – Дедок сидел и гребешком крошки из бороды вычёсывал. – Завтра тётка Маланья придёт, она сполоснёт всё. Печь да варить я люблю, а полы драить да исподнее стирать – это бабское дело, вот я с Маланьей, это соседка моя, тоже вдовая да горемычная, и сговорился. Она уют в избе наводит, а я ей чем могу по мужеской части помогаю. Так и живём – свой век доживаем. Помрёт Маланья – другую, помоложе найду. Баб много, они живучей мужиков.

Сказал, замолчал и голову опустил. По всему видно было, взгрустнулось ему. Гости на лавки вновь присели и ждали, что дальше будет. А дед Антип вдруг встрепенулся и на Ивана набросился:

– Чего сидите, что ждёте? Идите в бабский угол, там перины с изголовьями и одеялки лежат. Сами себе подберите что кому глянется.

В бабском закуте действительно обнаружилась целая гора тюфяков, набитых сеном, куча льняных одеял и масса другого подобного добра.

– Дед Антип, – обратился к нему Иван, – позволь полюбопытствовать. Живёшь один, а имущества на десять человек содержишь.

– Дык такие, как вы, ходют и ходют. Иной раз компания чуть не в десять рыл является. Всех надо накормить да обиходить. Вы ложитесь, ложитесь, я сейчас лучину загашу. Спать надобно…

– …Уф, – неожиданно сказала тётя Аля, – утомилась я. Давайте, пока они спят, мы тоже ненадолго прервёмся, а после обеда продолжим. Мне обязательно надо досказать то, что я начала, да на этом перерыв сделать.

Произнесла она эти не вполне понятные слова, встала из-за стола и отправилась в детскую. Тётя Муся молча последовала за сестрой.

Глава 36
В селе Павлово, Вохма тож. Сентябрь 1752 года (продолжение)

Пока тётя Аля отдыхала, мне удалось полностью привести в порядок всё то, что напечатала машинистка, да ещё немного времени осталось, вот я один любопытный фотоальбом, небольшого формата, с пояснительным текстом, на книжных полках разыскал да полистать успел, а после обеда тётка продолжила свой рассказ:

– Все давно уже спали, а Иван продолжал бороться с дремотой, которая неожиданно на него буквально навалилась. Он ворочался на лавке, обдумывая, как ему поутру следует вести разговор с этим хитрым стариком. Что платки у того имеются, и в довольно большом количестве, было очевидно, но вот как их у этого деда Антипа выторговать за приемлемую цену, Иван никак не мог придумать. Наконец он решил, что единственный верный путь – это бить цифрами, успокоился и моментально заснул.

Утром он проснулся с удивительным ощущением, что ему удалось запомнить приснившееся. Такого ещё никогда не было. Обычно он спал настолько крепко, что снов, подобных тому, как это рассказывают другие, не видел, а если и видел, то забывал в тот момент, как глаза открывал. Бывало, что до последней секунды помнил, что ему приснилось нечто интересное, но стоило открыть глаза, и тут же бац – всё пропадало.

Ну а в то утро он чётко помнил, что ему приснилось. Война в его сне шла. Цифры друг с дружкой сражались. Единицы с семёрками в броне и шеломах, с пиками в руках шли стройными рядами, а им навстречу выкатывались пузатые нули с шестёрками и восьмёрками, размахивая саблями. Завязывалась настоящая битва. Единиц было явно больше, их пики колыхались, как лес при сильном ветре. Но вот кто там победил, Иван так и не смог вспомнить, а может, и не видел, поскольку в голове как щёлкало что-то, и он вновь начинал смотреть всё с начала. Вот единицы с семёрками идут стройными рядами, а им навстречу выкатываются пузатые нули с восьмёрками и шестёрками, только сабельки поблёскивают, вот они схлестнулись – и всё. Новый щелчок, и картина повторялась вновь и вновь.

В избе было совершенно темно. Иван слез с лавки и тихонько, на ощупь побрёл в сторону двери. Голова была непривычно тяжёлой, такое случалось ранее, когда в душном помещении приходилось спать. Но сейчас воздух вроде был свежим, никакой затхлости Иван не чувствовал. А вот неведомое до сих пор неприятное ощущение, что голова сдавлена то ли каким-то обручем, то ли чьими-то руками, было весьма чувствительным. Иван головой покрутил, как его маменька делала, когда у неё голова поутру болела, но ощущение сдавленности никуда не делось.

Он хорошо помнил, что лёг спать на лавку, которая ближе всего к входной двери стояла. Филарета сморило ранее других, и он спал на следующей лавке, которая у Ивана в ногах находилась. Серафим бросил свой тюфяк на пол и улёгся там, а хозяин вскарабкался на печь и пристроился наверху. А раз так, то Иван не мог их побеспокоить пока выбирался во двор. Ему мучительно захотелось глотнуть свежего воздуха, да и естественные надобности справить настала пора. В сенях оказалось намного светлее, чем в избе, поскольку дверь во двор была открыта нараспашку, и Иван уже шёл уверенней. Он перестал опасться, что за что-нибудь зацепится в незнакомом месте или опрокинет что-нибудь и всех перебудит.

Он вышел на крыльцо, с наслаждением потянулся и осмотрелся. Было по-летнему тепло, на тёмном безлунном небе не просматривалось ни облачка. Звёзды усеяли весь небосклон. До появления солнца оставалось ещё немного времени, и Иван порадовался, что вот и вдали от родимого дома, которым он всё чаще и чаще считал избу Тихона в Жилицах, сумеет встретить восход светила.

Конюшни у Антипа, скорее всего, не было. Орлик стоял на самом виду, привязанный к крюку, вбитому в стену ближайшего к воротам амбара. Торба на его морде мерно колыхалась – значит, овса в ней было ещё достаточно. Коляска тоже стояла внутри, с левой стороны от ворот.

Только Иван хотел направиться в отхожее место, находящееся в дальнем конце двора, как послышался голос Антипа:

– Бог в помощь, Аглаша!

С того места, где стоял Иван, не было видно, к кому тот мог обратиться, но, судя по доносившемуся до него тяжёлому коровьему дыханию и мерному топоту копыт, мимо шла какая-то женщина, выгоняющая за околицу корову.

– Во славу Божию, Антипушка, – послышался в ответ немолодой женский голос. – Ждёшь, что ли, кого в такую рань? У тебя же коровы нет, что вскочил ни свет ни заря?

– Так тебя, Аглашенька, и поджидаю. Не уступишь ли ты мне по-соседски платки, что с дочерями наткала?

Голос у Антипа был просящим, только что не жалостливым.

– А много ли тебе надобно?

– Да всё, что имеется. Слышал, что вы очередную дочку замуж собрались отдать, небось опять на приданое разориться придётся.

– Да, на Покров свадьбу наметили. Приданое-то уже давно собрано, а вот на саму свадьбу денег немерено надо. Молодые-то нонче такие, им всё нужно, чтобы было лучше, чем у других. Хорошо хоть, жених местный, мы с кумовьями уже сговорились, как всё обустроим, но всё равно деньги очень нужны, и ежели ты хорошую цену готов дать, то я тебе благодарной останусь. Сколько заплатишь?

– Дык не обижу. Как в прошлый раз будет, по пятиалтынному за плат. Скажи, сколько денег готовить?

– Подожди немного. Сейчас корову за околицу выгоню, Трифону передам, домой сбегаю, платы посчитаю. Вот спасибочко тебе, я уж по десять копеек готова была их отдать. Ждала купца, что в прошлом году в село заезжал, но вишь – не дождалась.

– Ладно, давай, как солнце от земли оторвётся, я тебя здесь ждать буду.

Дожидаться продолжения их разговора Иван не стал и поспешил нужду справить.

Когда он вернулся в избу, с печки слышался храп. Не знал бы Иван, что Антип минуту назад вёл беседу у калитки, поверил бы, что тот спит сном праведника.

Сидеть без дела в темноте Ивану не захотелось, он решил полежать немного с закрытыми глазами в надежде, что головная боль сама по себе утихнет. Так его матушка иногда делала и говорила, что это действенная мера. Безо всяких травяных настоев помогает. Но спать Иван не собирался, он рассчитывал к рассвету обязательно на улицу выйти, не столько чтобы проследить за Антипом, как встретить восход солнца в новом месте. Но стоило Ивану положить голову на изголовье, как он снова в сон провалился. И опять цифры друг на друга войной пошли.

Проснулся он от шума в избе. Все уже давно встали и принялись лавки двигать, готовясь завтракать. Хозяин около печи суетился, Филарет свою лавку в угол задвинул, Серафим рядом со столом стоял. Иван вскочил на ноги, но чуть не упал – хорошо, Филарет рядом оказался, поддержал.

– Что случилось, Иван Иванович?

– Сам не пойму. Ноги подогнулись вдруг. Первый раз со мной такое. И голова прямо разламывается. Все вокруг то и дело говорят: «голова болит» да «голова болит». А у меня она ни разу не болела. Думал, так и дальше будет, а вот надо же. – И он головой недоуменно помотал из стороны в сторону.

– Во двор выйди, постой там, подыши свежим воздухом. Утро-то какое замечательное! Видать, день будет хорошим.

Иван к рукомойнику вначале отправился, глаза слипшиеся промыть – руками растереть их никакой возможности не было. В рукомойнике вода холодной оказалась, видать, хозяин недавно туда колодезной воды добавил. Вот Иван и наплескал себе в лицо холодненькой водицы – вроде даже полегче стало. Он вышел на крыльцо. Орлик продолжал стоять там же, где и рано утром, бричка также находилась на том же самом месте. «Значит, не приснился мне подслушанный ненароком разговор, – с облегчением подумал Иван, – будет теперь чем на этого Антипа давить. Нет, но каков дед!» – покачал он головой и вернулся в избу.

Антип тем временем разложил вчерашнюю подогретую кашу по мискам, добавил в каждую немного молока, а на запивку на стол взгромоздил вчерашний большой горшок с черничным взваром.

– Заканчивается черника, осыпаться начинает, последний раз, небось, запивку из свежих ягод удалось сварить, – сказал хозяин, разливая по кружкам ароматный взвар.

– Дед Антип, чернику-то сам, что ли, собирал? – спросил Филарет, поднося ко рту полную ложку каши.

Старик от возмущения чуть не подпрыгнул.

– Какой я тебе сборщик ягод?! Бабы для этого, чай, имеются. Маланья со мной поделилась, ну а запивку я сам сварил. Я уж тебе говорил, что люблю это дело, кашеварить то есть. – И он улыбнулся. Улыбка получилась доброй, даже слегка смущённой, вроде бы застеснялся он, что сам себя похвалил.

«Действительно, и любит, и умеет – здесь он не лукавит, а вот во всём остальном… – задумался Иван. – С ним ухо следует востро держать. Что на подвох он способен, я это от него за версту чую».

Серафим ел кашу да нахваливал, Филарет ему поддакивал, а Иван решил немного хозяина поддеть:

– Ты так вкусно готовишь, что тебе трактир уже давно пора открыть. Жаль, у вас здесь глухомань, а вот на повороте к вам с тракта самое место трактиру быть.

– Так ты с какой стороны к нам завернул? А, с владимирской? Вот ты и не видел, что чуть менее чем в версте от поворота едальня имеется. В ней моя племянница, Марфой зовут, дочка моего покойного брата Димитрия, чуть ли не единственная близкая родственница, в живых оставшаяся, командует. Ну, о детях её я ничего сказать не могу, их пятеро, и они подрастают пока. Так вот мы с Марфой и её двоюродным братом Иваном, со стороны её матери, на паях той едальней и владеем.

И он даже захихикал, увидев удивлённые лица гостей.

– Дивитесь, дивитесь, – почти задыхаясь от смеха, говорил он, – ещё многому дивиться придётся.

И он вновь свою бороду начал через кулак пропускать, но затем посмотрел куда-то в бабский угол и заторопился:

– Посидите здесь, я скоро приду, – напялил на голову ермолку и направился к входной двери.

Иван только тут заметил, что в женском закуте на стене висели часы, маятник которых беспрестанно качался из стороны в сторону.

– Богато ты живёшь, Антип, – окликнул он хозяина, взявшегося уже рукой за дверную ручку, – а окна застеклить не можешь. Или, может, не хочешь? – вдруг резко изменил он свой тон.

Антип, услышав последний вопрос, плечи поджал и сразу даже как бы в росте уменьшился.

– Так все деньги в едальню вложил, сейчас вам платки продам – тогда и окнами заняться смогу, – и вышел в сени.

Серафим подождал немного и направился следом. Вскоре вернулся.

– Думал, он затаился где, чтобы подслушать, о чём мы говорить будем, но нет, за ворота пошёл.

– Ты посматривай, – сказал ему Филарет, – может, он действительно только вид сделал, что ушёл, а сам скоренько вернётся и притаится в сенях.

Серафим вновь вышел на крыльцо, постоял там немного и вернулся в избу, оставив дверь в сени открытой.

– Как дверь со двора приоткроет, в сенях сразу светло станет, и мы увидим.

Он присел на лавку и, поведя головой из стороны в сторону, сказал:

– А ведь он нас вечером дурман-травой опоил. Иван Иванович, проверь, деньги на месте?

Иван провёл рукой по поясу, а затем залез себе за шиворот и достал оттуда увесистую мошну.

– Нет, не тать он. Задумал что-то, может, не совсем хорошее, с этим я соглашусь, но душегубством заниматься не будет. Он чем-то другим собирается у нас серебро выманить. Верно, надеется, что мы все с больной головой торговаться не будем, с его ценой согласимся. А вот тут посмотрим, кто кого. У меня на него имеется нечто такое, что он быстро поймёт – с нами ему ещё рано тягаться.

Иван подошёл к окну и даже вплотную прижался лицом к полупрозрачной, натянутой, как на барабане, коже.

– Ничего не видно. Ладно, – махнул он рукой и обратился к Серафиму: – Уверен, что это дурман-трава была?

– Точно так, – ответил Серафим, и Филарет без раздумий согласился с ним:

– Думаю, что Серафим прав. Чувствую я себя далеко не лучшим образом, да и взвар вчерашний с каким-то привкусом вроде был, которого сегодня я не почувствовал.

– Мой покойный хозяин, – начал Серафим, – после смерти любимой жены повадился принимать успокаивающий сироп, который привозили из Англии и всегда можно было купить в порту. Я помню те стеклянные баночки, на которых были наклеены ангелочки. Обычно по вечерам, когда хозяина начинала донимать грусть-тоска, он принимал, но не по несколько капель, как там было рекомендовано, а по столовой ложке этого зелья, быстро засыпал, и я на своих плечах оттаскивал его в спальню, где он беспробудно дрых всю ночь. А утром он мне рассказывал: «Знаешь, Серафим, это лекарство просто чудо. Оно одновременно дарует и забвение, и наслаждение, при этом, в отличие от спиртного, не отбирает память. Я помню абсолютно всё, что было вечером, и сны, которые ко мне ночью приходят, совершенно замечательно помню. Да и способность к здравому рассуждению я ни вечером, ни сей миг ни на мгновение не теряю. Нет, со спиртным, хотя многие мои друзья его в пример приводят, это снадобье сравнить абсолютно невозможно. Хотя приходится признаться, что, как проснусь, чувствую я себя очень погано: голова болит, сил нет, слабость в ногах, и чем дальше, тем сильней».

Серафим говорил и говорил почти безостановочно. Видать, столько накопилось внутри всего, что хотелось побыстрее выплеснуть всё это наружу – и сразу легче станет.

– Наконец наступило время, когда он каждое утро принялся обещать больше этот сироп не пить. Он начал понимать, что от него ему всё хуже и хуже становится. Понял, что не всё так замечательно с этим сиропом. К тому же двое из тех, кто рекомендовал ему этим зельем душевные муки лечить, покинули наш грешный мир, и у хозяина даже такая мысль промелькнула, что не сироп ли способствовал этому. Он даже неоднократно пытался от него отказаться. Вернее, это выглядело так: с утра он поговаривал об этом, но наступал вечер – и всё повторялось. Я напоминал ему об утренней клятве, но он от меня отмахивался: пусть потом будет плохо, зато сейчас так замечательно станет, как другим способом никогда не бывает, и всегда меня уговаривал тоже попробовать выпить этот волшебный сироп. Вот однажды я и попробовал. Что со мной после этого творилось, я старался не вспоминать, но после сегодняшней ночи решил с вами поделиться. Вот ведь что поразительно…

Он глоток взвара сделал и внимательно посмотрел на своих слушателей. Оба – и Иван, и Филарет – так и уставились на него в ожидании продолжения. Он кивнул им головой и продолжил:

– От этого сиропа он и помер, наверное, так рано.

У Серафима даже передёрнулись плечи, а на лице появилось настоящее омерзение, когда он начал рассказывать:

– Тогда, несколько лет назад, меня во сне всю ночь преследовал мой двойник. Я пытался от него спрятаться, но он меня ловко находил. Я решил от него сбежать, выскочил на лестницу, наткнулся там на истекающую кровью женщину, почему-то зелёного цвета, при виде которой потерял сознание и в себя пришёл лишь утром. А сегодня ночью мне привиделось, что я умер и лежу в чистом поле, а на груди моей сидит чёрный ворон, пытающийся клюнуть меня в глаз.

Он покачал головой, отпил ещё немного взвара и закончил:

– Точно этот старик опоил нас какой-то дрянью. Наверное, вчерашним взваром. У нынешнего действительно, как Филарет Иванович отметил, немного другой вкус.

Только Иван хотел пересказать свой сон, как в сенях стало светло, послышались шаги и в избу ввалился Антип с двумя большими узлами.

– Ждёте? – спросил он и добавил: – Молодцы. Вот платки, которые вам требуются. Здесь точно две сотни штук. Хотите – проверяйте, хотите – доверяйте. – И он снова захихикал, наверное, ему показалось, что он удачно пошутил.

– Ну и сколько ты хочешь за них? – поинтересовался как бы мимоходом Иван.

– По одному рублю за штуку, – совершенно серьёзно заявил старик.

– По рублю за штуку… – задумчиво повторил Иван, а потом сказал, обращаясь к Филарету и Серафиму:

– Скажите, други, какой добрый дедушка. Совсем недавно предлагал по три рубля, теперь дошёл до одного рубля. А мне очень посчитать хочется. Пуд шёлка в виде пряжи у нас на ярманке можно купить за двадцать пять рублей, а если хорошенько поискать да поторговаться, то и ещё подешевле. На один платок идёт семь золотников пряжи. Условия задачи ясны: сколько денег на пряжу нужно потратить, чтобы изготовить один платок? Кто у нас в арифметике силён? А, Филарет Иванович?

Филарет задумался, а потом ответил:

– Вроде около четырёх с половиной копеек, – и вопросительно посмотрел на Ивана.

– Ну, ежели точнее, то, чтобы соткать сто платков, следует купить пряжи на четыре рубля и пятьдесят пять копеек, а вместе с краской пять рублей понадобится. Значит, всего на покупку и пряжи, и краски на один платок надобно будет пять копеек израсходовать. Пусть даже, – и он рукой махнул, – за свою работу ткачка пятачок попросит, всё одно десять копеек за такой платок – красная цена, а уж пятиалтынный – сверх всего. А вот дед Антип хочет на этом столько денег заработать… – Иван подумал и поправился: – Да не заработать, а у простодушных путников выманить, что мне даже завидно становится. Ладно бы копеек по тридцать просил, и то сколько лихвы бы поимел, а он сразу – по рублю. Вот так сидит человек дома, ничем не занимается, только есть готовит да к себе несведущих приезжих завлекает. Там он их каким-то зельем опаивает, а потом принимается им всучивать товар, за который сам только что сущие копейки заплатил.

Он посмотрел на испуганно съёжившегося старичка и грозным голосом спросил:

– Так сколько ты Аглашке заплатил? По пятиалтынному, как сговорился, али ещё копеечку урвал?

Иван вопрос задал, но даже ответа ждать не стал, а к Серафиму повернулся:

– Посмотри, я где-то там, – и он кивнул в сторону стола, – вроде кусок пеньковой бечёвки видел. Нашёл? Замечательно, свяжи ты этому, который «по рублю за штуку», руки да езжай в уезд к полицмейстеру. Скажи, мол, дед Антип из Павлова, оно же Вохна, пытался отравить владимирского купца со товарищи, опоив их дурман-травой, и попроси срочно приехать. Пусть в избе хорошенько поищут, и ежели найдут остатки той дурман-травы, то указанного деда Антипа пусть закуют в железо, чтобы он остаток своей жизни где-нибудь в рудниках провёл.

Он к Антипу обернулся и грозно на него посмотрел:

– Говорил, что в сторону Владимира ни разу не ходил? Вот и пройдёшься, цепями звеня.

Иван рассматривал напуганного, побледневшего старика, а потом неожиданно ему вопрос задал:

– Так сколько ты, любезный дед Антип, по прозвищу Лабаз, за один платок запросишь, ежели я тыщу штук закажу?

– Двугривенный, – буркнул старик каким-то осипшим голосом.

– Вот и ладушки, – потёр руки Иван и обратился к Серафиму: – Погодь, не спеши. Мы сейчас законный договор с хозяином платков подпишем да дальше поедем, а то загостились мы в Павлово.

Иван поднял один из узлов, положил его на стол, развязал узел, и на стол высыпалась целая куча красивых платков. Иван перебирал их, любуясь, а затем к Филарету обратился:

– Филарет Иванович, ты, когда договор писать будешь, отметь, что дед Антип является нашим торговым агентом, в обязанности которого входит скупать платки у ткущих их баб и нам передавать, получая за это своё вознаграждение в пять копеек за штуку.

После этого он к Антипу повернулся:

– Дед, ты поосторожней с дурман-травой. Не дай Бог, помрёт кто-нибудь, у кого здоровье послабее, нежели у нас. Ведь я не шутил, говоря насчёт железа. Годочков тебе уже немало, до Сибири не дойдёшь, путь туда длинный очень. По дороге где-нибудь Богу душу отдашь, а работая с нами, станешь иметь постоянный заработок. На каждой тыще штук будешь по пятьдесят рублей зарабатывать. Большие деньги можешь получить. На стёкла в окна точно хватит, да ещё и останется.

Он достал из-за пазухи мошну, высыпал из неё горку серебра, отсчитал сорок рублей и протянул их Антипу:

– Не ожидал я, что так получится, думал, мало денег с собой взял. Но нет, хватило с тобой рассчитаться. Завтра во Владимире мы договор в управу передадим, ещё через неделю его с государственной печатью назад получим. Вот тогда к тебе кто-нибудь из наших подъедет, твой экземпляр договора привезёт да новые платки заберёт, которые ты в других избах собрать сможешь, и с тобой сразу расплатится. Ясно тебе?

Иван задумался на мгновение, а потом добавил мечтательным голосом:

– А весной, как Клязьма вскроется, организуем доставку товара к нам по воде. Найдёшь кого-нибудь с небольшим судёнышком, кто заработать захочет, и пусть он нам платки возить примется, а назад с деньгами возвращаться.

Дед Антип сидел молча, перебирая руками лежащее на столе серебро.

– Так мы договорились? – спросил Иван, выходя во двор.

Старик всё так же молча кивнул ему.

– Как думаете, – обратился Иван к своим спутникам, когда бричка уже выехала за околицу, – до него дошло, что мы его от неминуемой гибели спасли, или он будет считать, что мы его обманули?

Оба, и Филарет и Серафим, лишь плечами пожали. И действительно, сложный вопрос им Иван задал…

…Тётя Аля прервала свой рассказ и потянулась к чайнику. Я решил вклиниться:

– А знаете, мои дорогие тётушки. Я сегодня одну книжонку у себя разыскал и, пока вы после обеда отдыхали, её немного полистал. – И я показал им книгу «Русские шали», вышедшую пару лет назад. – Так вот, здесь утверждается, что первая фабрика в селе Павлово появилась в 1795 году и основал её местный крестьянин Иван Дмитриевич Лабзин. Как вы думаете, уж не сын ли это Димитрия, племянника, о котором упоминал дед Антип, по прозвищу Лабаз?

Тётя Аля загадочно улыбнулась, ничего не ответила и закончила свой рассказ:

– Село Меря оказалось совсем неподалёку, верстах в пяти. Там всё как по маслу прошло. Мишурная парча качества оказалась отличного, и Иван пару рулонов её по 40 копеек за аршин для пробы приобрёл, подписав договор с хозяином, что, ежели ткань его покупателям понравится, станет её постоянно брать. Это было уже последнее, что они в той поездке сделали, перед тем как отправиться восвояси. Правда, по дороге ещё раз в управу во Владимире заехали – договоры на утверждение передать, но это их сильно не задержало.

До свадьбы Ивана оставалось десять дней…

– Вот и всё, что мы можем вам рассказать, – проговорила тётя Аля, а её сестра согласно головой закивала. – Всё остальное из пропавших тетрадей мы лишь урывками помним. Мы с Матрёной это, когда днём отдыхать пошли, обсудили. Так что извини нас, Ваня. Давай отложим ненадолго эти разговоры. Мы ещё подумаем и всё, что вспомним, тебе расскажем.

Она встала и вместе с сестрой отправилась в детскую. Вскоре обе появились уже одетыми.

– По домам мы отправимся. Меня завтра с утра уже в больнице ждать будут, а мы тут языки чешем. Да и тебе, Ванюша, завтра на работу выходить.

– Тётушки, погодите немного. Я вас по домам развезу. Мне всё равно к машинистке надо съездить, напечатанное ею забрать.

Вернувшись домой, я достал из дальнего ящика толстую пачку исписанной бумаги, взвесил их на руке и задумался.