Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

– А ведь как в воду глядел Семён Михайлович, – сказал дядя Никита. – Не раз меня с Никитиным судьба сводила, но об этом мы попозже поговорим, если до того времени дойти сумеем.

…В детскую Люба заглянула и пригласила нас на ужин.

Там же, на кухне, дядя Никита свой рассказ и завершил довольно быстро:

– В Царицын меня в сопровождении сотни отправили. В Реввоенсовете фронта приняли хорошо, им уже телеграфировали, что товарищ Жилин направлен в качестве инспектора по артиллерии. Никому ничего доказывать не пришлось. Осталось самое главное: встретиться со Сталиным и без свидетелей передать ему письмо Дзержинского. Сталина я до того несколько раз на каких-то митингах видел, увидел – узнал сразу. Дождался, когда около него никого не будет, подошёл и сказал, что имею пакет, который должен вручить ему лично в руки и желательно без свидетелей. Он головой кивнул и попросил оставить нас вдвоём.

– Давайте письмо, товарищ Жилин, – произнёс он с характерным кавказским акцентом и протянул руку.

– Нет, товарищ Сталин, не так быстро.

И я принялся снимать с себя всё подряд. Когда он увидел, как я перебинтован, он громко засмеялся, и если в Москве вокруг меня ходил Дзержинский, то в Царицыне тем же самым занимался Сталин.

– Что было в том письме, я не знаю, – сказал дядя Никита. – Со Сталиным мне ещё несколько раз пришлось встречаться, но тема эта никогда между нами не возникала. Встреча та сыграла вполне определённую роль в моей воинской судьбе, но об этом давайте позднее. Устал я что-то, отдыхать пойду. – И он, слегка покачиваясь, отправился назад в детскую.

Глава 20
Рассказ дяди Никиты. 1919–1922 годы (продолжение)

Субботний день начался уже привычно. Утром я встал рано и засел в кабинете, занимаясь редактированием очередной главы монографии. День был нерабочим, поэтому Люба проснулась довольно-таки поздно. Я из кабинета не выходил, но слышал, как старики друг за другом вначале в туалет протопали, а затем на кухню. Вот тут уж я не стерпел и тоже следом за ними туда направился. Папа уже поставил на плиту чайник, колбасу с маслом из холодильника достал и меня встретил с ножом и куском хлеба, на который он собрался масло намазывать.

– Ну, с добрым утром вас всех, – поприветствовал их я. – Чтой-то вы вскочили спозаранку? По домам, никак, разбежаться надумали? Может, хозяева вам надоели? Или ещё какая нужда возникла?

И отец, и дядя Фима оба стояли с таким виноватым видом, что меня даже смех разобрал, но я собрался и смотрел на них серьёзно, одновременно продолжая им выговаривать:

– Отвыкли вы, видать, за те долгие годы, что дома почти безвылазно сидите, от взбучек, которые вам начальство раньше устраивало. Смотрите, как растерялись оба.

Наконец в ситуацию вмешался папа и в свою очередь на меня не то чтобы набросился, но голос повысил – это точно:

– Что-то ты, сын, много себе позволять стал. На отца родного покрикиваешь. Ты это дело брось. Мы с Фимкой люди свободные, ни у кого разрешения делать что хотим спрашивать не должны. Вот и надумали по домам разъехаться. Дома дел полно. Ванну надо принять да к завтрашней поездке подготовиться. Мы и так у вас загостились.

Я решил обороты немного сбросить и заговорил уже примирительным тоном:

– А что, ванну принять – это самое то, да и действительно собраться в дальнюю дорогу необходимо. Только давайте мы так поступим. Сейчас все не спеша позавтракаем и в сторону рынка поедем. Мы вас двоих у метро высадим, а сами на рынок отправимся – уж если готовиться к воскресному пикнику, так готовиться.

Тут на кухню пришла Люба, посмотрела на всех укоризненно, но ничего не сказала и начала на стол собирать. Мне она мою любимую манную кашку сварила, сама сметанки откушала, а деды бутербродами с чаем по многолетней привычке ограничились и сидели наблюдали, как я второй бутерброд дожёвываю.

Я доел, тыльной стороной ладони рот вытер, демонстрируя этим, что у меня тоже предки крестьянского роду-племени были, и на них ещё раз внимательно посмотрел.

– Это что же получится, – начал я, – вы двое сейчас нас покинете, а завтра мы опять примемся истории из Ивановой жизни слушать. Вы ведь сестричек именно с этим умыслом к нам в гости зазвали. И буду я мучиться незнамо сколько в ожидании, когда продолжу узнавать ту, другую интереснейшую и, надо сказать, совсем неожиданную историю из жизни не столь дальнего своего предка, а родного дядьки, который такое рассказывает, что я теперь, дядя Никита, неделю руку мыть не буду, которой с вами здоровался. Ведь вы с самим отцом всех народов ручкались на заре этого века. Знаете, старый анекдот есть. – И я на них посмотрел, как будто они могли знать, о каком анекдоте я говорю. – Драка великая идёт. Мужики друг друга и всех вокруг мутузят. А мимо них старичок древний с палочкой бредёт. Такой старый, что ничего уже не видит и не понимает. Один из дерущихся на него как замахнётся, а другой кричит: «Не бей его, он Ленина видел».

Я подождал немного, но никто даже не улыбнулся, пришлось дальше свою мысль развивать:

– Ленина мы все в Мавзолее видывали, и Сталина с Ворошиловым мне вживую на трибуне того же Мавзолея лицезреть довелось раза три – по-моему, когда мы с папой по демонстрациям ходили, – но вот так, чтобы тебя Дзержинский бинтами обматывал, а Сталин потом разматывал… Это, знаете ли, настолько круто, что даже добавить нечего. И вот после этого сидеть и ждать? Дорогие мои, пожалейте мои нервы, пожалуйста, они у меня не такие железные, как у вас. Давайте мы предложенный мной порядок действий чуть изменим. Сейчас ещё немного дядю Никиту послушаем, а когда мы с ним в больницу поедем, я вас у метро высажу. Пока он под своей трубой лежать будет, мы с Любой успеем на рынок сгонять, он же там неподалёку находится. Вот и окажутся и овцы целы, и волки сыты.

Дядя Фима с моим отцом переглянулись и синхронно так головами кивнули. Дядя Никита довольно улыбнулся и сказал:

– Лично я возражать не буду. Давайте действительно договорим про царицынскую эпопею и на ней точку поставим, а дальше посмотрим. Останется ещё немного времени – продолжим, нет – прервёмся до завтрашнего шашлыка. Согласны? – и на нас мельком посмотрел, понимая, что никто возражать не будет. – Ну, раз все согласные, то слушайте.

Он задумался на секунду и начал совершенно с другой стороны:

– Прежде всего надо разобраться, а кем был Сталин в то время. К верхушке пирамиды советской власти он ещё никак не мог быть отнесён. Он был у её подножия. Над всеми незыблемой скалой возвышался Ленин, у его ног виднелись Троцкий, председатель Реввоенсовета, и Свердлов, председатель ВЦИК Совета рабочих и крестьянских депутатов. Чуть ниже располагались народные комиссары по ведущим проблемам: Петровский – по внутренним делам, Чичерин – по иностранным делам, Рыков – председатель ВСНХ и прочие. Всего их там около двадцати человек было. А Сталин – так, может, и не мелкая сошка, но всё же ничего особенного: народный комиссар по делам национальностей. Даже в Царицыне, когда там основная буча поднялась, он всего-навсего членом Реввоенсовета Царицынского фронта был, в то время как командовал этим фронтом Ворошилов. Да и вообще в Царицын Сталин попал фактически случайно. Командировали его туда в качестве ответственного за заготовку продовольствия на юге России. Его основными задачами были организация этой заготовки и вывоз хлеба с Северного Кавказа в промышленные центры республики. Просто так совпало, что в это же самое время Донская армия Краснова начала своё первое наступление на Царицын. Вот Сталин всех в сторону и отодвинул, а сам командовать принялся. Его ведь даже пару раз в Москву вызывали за те его приказы, с которыми в центре никак согласиться не могли и которые явно общему делу противоречили. Но он упрямым был и продолжал вместе с Ворошиловым свою линию гнуть. Ему из Москвы пальчиком погрозили-погрозили, да и сделали вид, что ничего криминального в его действиях не находят, а потом и вообще рукой махнули: ну, отдадим Царицын белым – всё равно уже больше половины страны потеряли. Городом больше – городом меньше. Потом отобьём. А при его участии трижды получилось его удержать, вот он и понял, что смелого пуля не берёт. Именно там, на Волге, он, скорее всего, в свою счастливую звезду окончательно поверил. А уж лучшего мастера вести закулисную игру навряд ли можно было в то время найти. Вон как он Троцкого ловко устранил.

Дядька замолчал и задумался. «Интересно, – в свою очередь думал я, – что он сейчас вспоминает? Наверное, что-то совсем для нас, простых людей, непостижимое, в чём он сам был как рыба в воде». А он помолчал, помолчал и вновь заговорил:

– Прямо в кабинет, где мы со Сталиным разговаривали, мне принесли во что я мог переодеться. Армия только-только стала переходить на новую форму, и, на моё везение, на складе нашёлся полный комплект зимней одежды. Как будто он именно меня дожидался, поскольку своими цветами был предназначен для артиллеристов. Наличие в нём нижнего белья меня особенно порадовало. Моё-то в теплушке на нарах осталось. В углу у входа висело зеркало. Я подошёл к нему, посмотрел, но себя не узнал. Оттуда глядел молодой худощавый мужчина с небольшими тёмно-русыми бородкой и усами. На голове плотно сидел суконный шлемообразный головной убор серовато-зелёного цвета с пришитой к нему крупной, тоже из сукна вырезанной оранжевой звездой. «Здорово с ней придумали, – подумал я, – специально как мишень в тире для меткого стрелка. Прямо в лоб пуля попадёт. Интересно, сколько человеческих жизней такая звезда унесёт». Но делать нечего, для армии форма – один из обязательных атрибутов. Шлем был снабжён отворотами. Я их попробовал раскрыть и застегнуть. Понравилось. В мороз и пургу вполне может защитить и лицо, и, что важнее, шею. А вот шинель откровенно не пришлась мне по душе: прямой покрой, длинная, почти до земли, без всякого разреза сзади, серо-зелёного, так называемого защитного цвета, но на неё было столько цветных тряпок нашито, что она стала похожа на рождественскую ёлку, которая у нас дома каждую зиму появлялась. Даже желание такое возникло – посмотреть, а не лежат ли под ней подарки. Ну, это я шутя, конечно, так подумал. Хотя сами разберитесь, что к чему.

И он снова на нас посмотрел внимательно.

– Представляете, на левый борт шинели наискосок снизу вверх были нашиты три хлястика такого же оранжевого цвета, что и звезда на шлеме. Снабженец, который всё это приволок, пояснил, мол, это цвет артиллерии, к которой я приписан. Хлястики не просто так были нашиты, в них имелись петли прорезанные, чтобы шинель можно было на блестящие латунные пуговицы застегнуть. Материал, из которого пошили воротник, обшлага рукавов и клапаны прорезных карманов, тоже был серо-зелёный, но значительно более тёмного оттенка, чем сама шинель, и отчётливо на ней выделялся. К углам воротника были пришиты ромбовидные петлицы всё того же оранжевого цвета, которые почему-то оказались совершенно пустыми. Потом мне объяснили, что там должен быть указан номер части, в которой я служу, но поскольку я инспектор и ни к какой части не приписан, то придётся оставить как есть. Удивило меня, что, когда я расписывался в получении обмундирования, шинель была кафтаном обозвана. Так и было написано: «Кафтан офицерский суконный». По краю воротника и по верху обшлагов на рукавах проходил кант тоже оранжевого цвета. На левом рукаве шинели горела пятиконечная звезда и под ней четыре квадрата в ряд, острым углом вверх, всё из того же оранжевого сукна. На звезде чёрной краской были нарисованы перекрещенные серп и молот, и всё это окантовано полоской тоже чёрного цвета. Оранжевая звезда, обрамлённая чёрной тканью? Меня аж передёрнуло. Сразу же чем-то траурным повеяло. Я распахнул шинель. Из-под неё показалась рубаха точно такого же цвета, только сукно было потоньше. На ней вверху на каждой стороне были нашиты точно такие же оранжевые полоски: одна пара на воротнике и три пары на груди. Звезда и квадраты на левом рукаве не были видны, но они там были. Ниже рубахи виднелись синего цвета брюки-галифе, заправленные в чёрные сапоги. Головка у сапог была жёсткой и блестящей, в то время как голенища – мягкими, хотя тоже блестели изрядно. К шинели мне выдали ремень, и тоже оранжевого цвета. В общем, ёлка, одно слово – ёлка, а то и хуже сказать – попугай.

И дядя Никита тяжело вздохнул. Видать, совсем не глянулась ему эта армейская форма. Кожанка явно больше по душе была. А дядька между тем продолжал:

– Жильё мне один хороший человек, тоже из бывших царских офицеров, добровольно согласившийся перейти на сторону большевиков, помог найти. Вдова его покойного друга, очень приятная дама по имени Ольга Николаевна, сдала мне флигель в своём доме. Мы с ней договорились, чтобы никаких лишних вопросов ни у кого не возникало – время же неспокойное было, – что я её двоюродный племянник из Москвы. Там у неё действительно на Большой Садовой, в собственном доме, дочь сестры её родной матери, по имени Мария, проживала, которая была замужем за одним из известных генералов, отличившимся при последней войне с турками на Балканах. И генерал, и сестра Ольги Николаевны давно уже Богу душу отдали, ещё когда их сын, то есть как бы я, совсем несмышлёнышем был. Это случилось во время пожара – угарным газом они задохнулись, а ребёнка в сиротский дом отдали, откуда его, то есть как бы меня, добрые люди по фамилии Жилины забрали, вырастили, выкормили и свою фамилию дали. Но вот я вырос, всю эту историю узнал и, поскольку в Москве сложно жить было, поехал к тётке. Она меня признала и кровом решила обеспечить.

Во флигеле имелось всё, что нужно одинокому мужчине, да ещё с такой беспокойной службой. Две небольшие комнаты со всеми удобствами на улице. Между нами договорённость была, что жильё мне она сдаёт со столом. Вот мы с ней сообща и кормились, когда мне приходилось в городе ночевать. Готовила она сама, в мои обязанности входило какие-нибудь продукты добывать. Когда мы с ней договаривались, я даже не задумывался, где эти продукты доставать буду. Но тут мне по-настоящему подфартило. Мне выделили ординарца. Правда, называть его приходилось вестовым. Оказывается, мне это по чину было положено. Он был немолодым уже мужиком, явно за сорок. Невысокого росточка, внешне слегка полноватый, но очень шустрый. И всё бы у него хорошо, но вот с лицом беда случилась – оно всё оспой было бито-перебито. Когда на него смотришь, складывалось впечатление, что перед тобой картофельное поле – картошку уже выкопали, но в мешки ещё убрать не успели. Называть он себя попросил Петровичем. Ну, я к нему так и обращался – товарищ Петрович. А на самом деле звали его Архип Петрович Квашнин. Родом он был из деревни, которая на западе Смоленской губернии находилась. В армию его призвали ещё в 1899 году, ну а поскольку он действительно очень шустрым был, всегда успевал самое лучшее место для себя занять, то быстро в ординарцы попал. Так в ординарцах всю свою жизнь армейскую и прослужил. Армию он ни на один день не оставлял, даже в самое смутное и тяжёлое время. А объяснил мне это очень просто:

– Ваше благородие, – начал так, а потом осёкся и поправился: – Товарищ краском, а куда мне было деваться? Как война началась, немцы деревню нашу вместе с людьми спалили. Там и вся моя родня оказалась. Остался я один-одинёшенек. Бабам я не к лицу прихожусь, а тут я себя на своём месте чувствую и всегда при деле. Нравится мне такая служба, да и за лошадьми я люблю ходить, они сами ласковые и ласку любят. Мне с ними и хорошо. Да и офицеры, к которым я в помощники попадал, меня завсегда из всех других выделяли.

– У меня ведь, – дядя Никита ухо почесал, – ординарцы ещё на фронте появились, как только меня в поручицкое звание произвели. Удобно это, не скрою. Намного легче служить, когда о тебе заботятся. Вот и Петрович таким был. Я с Ольгой Николаевной договорился, что Петрович со мной жить будет. Она недоумённо меня спросила:

– Это что, теперь так принято, что денщик с его благородием вместе живёт?

Я постарался её успокоить, сказал, что теперь мы с ней никакой заботы ни о чём больше иметь не будем. И ведь действительно так получилось. Петрович на себя взял все жизненные хлопоты. Мне ни о чём чисто бытовом думать не приходилось. Всё он решал: и где я буду ночевать, и что там есть стану, когда мы с ним в поездки по войскам отправились. И за лошадью мне ухаживать не пришлось, это была Петровича забота. Я, как с неё спрыгивал, так и забывал о ней, а Петрович повод тут же подхватывал, и всё было в полном порядке. Даже такой пустяк, как разрезать нижнюю часть спинки у шинели, чтобы я в седле сидеть мог, и то Петрович на себя взял. Честно говоря, я даже не видел, когда он этим занимался. Надел шинель – и всё, а она уже и разрезана, и подшита так, что никто ничего и заметить не мог. На все руки он был мастер. И наводчиком неплохим оказался, в царской армии он при одном артиллеристе служил – научился.

– Я там с самого начала принялся по артиллерийским частям ездить, – продолжил дядька, – иногда даже смеяться не мог, как всё в этих частях было организовано. Казалось, люди никогда пушку не видели, хотя считались артиллеристами. Солдаты попадались знающие, а эти, которые краскомы… – И он руками развёл. – Сколько лет прошло, а никак забыть не могу. Случилась тогда одна история, о которой я вам поведать хочу.

Он встал и начал нам стоя рассказывать. По-видимому, ему так лучше вспоминалось, что там, в степях под Царицыном, в далёком 1919 году творилось.

– Разведданные свидетельствовали, что атаман Краснов подтягивал к городу всё новые и новые части. Да и конники наши были вынуждены всё чаще и чаще в схватки вступать. Мне пришлось усилить свою инспекционную деятельность. Приеду – вроде всё объясню, чуть ли не разжую, а уеду – опять одно и то же творится. Ну если человек грамоте не обучен, то как он артиллерией командовать может? Это ведь не шашкой наголо махать.

Приехал я как-то в одну из передовых частей. Направление было не главное, поэтому решили там в обороне ограничиться одной артиллерийской батареей и парой эскадронов из дивизии Думенко. Перед нашими позициями лежало чистое, ровное поле. Ничто не мешало линию горизонта видеть. Все полагали, что для обороны лучше место придумать сложно. С двух сторон рощицы растут. Пусть и небольшие по площади, но деревья старые, высокие да раскидистые. Наши посчитали, что эти рощи непроходимы для конницы, и на них не стали обращать внимания. Хорошо, мы с Петровичем успели приехать да спешиться. Я к батарее подхожу, смотрю – все расчёты сгрудились вокруг своего командира и руками машут. Подхожу ближе, а мне пальцами в направлении той рощи, которая по левую сторону находилась, показывают. А оттуда, представляете, прямо из середины рощи, по двое, по трое выезжают конные казаки и начинают выстраиваться в лаву, чтобы ударить нам в практически незащищённый бок. Ведь все уверены были, что в атаку они со стороны степи пойдут. Там и окопы для пехоты вырыты были, и колючая проволока натянута, да и пушки именно туда нацелились. Пришлось мне взять командование на себя.

– Слушай мою команду, – прозвучал над позициями мой голос. – Батарея, к бою. По коннице противника… Прицел… Трубка… Шрапнелью. Залпом.

На белых мне смотреть было некогда. Я на наших артиллеристов смотрел. Петрович сразу же к орудиям бросился, чтобы красноармейцам помогать. Вручную развернули тяжеленные орудия. Пока наводчики мудрили с прицелами, заряжающие уже из ящиков снаряды к каждому орудию поднесли, и, когда командир последнего орудия отрапортовал, что оно к стрельбе готово, последовала команда «Огонь». Вот тут уж я всё своё внимание на противника переключил. Посмотрел, куда первые снаряды упали, и коррективы внёс. Мне всё время говорили, что у меня хорошее чувство дистанции. Вот и в тот раз снаряды кучно легли, разметав часть всадников, успевших из леса выйти. Уцелевшим деться было некуда – позади лес, откуда продолжала выходить конница. Бросаться в атаку при той численности, которая у них получилась, практически бессмысленно.

– Огонь! – командовал я, и снаряды врезались в деревья, росшие на опушке рощицы, через которые всё шла и шла белая конница.

Деревья повалились, создав для противника непроходимый завал и одновременно открыв нам поляну, на которой столпились белые эскадроны.

– Батарея, пять снарядов… Беглым… огонь! – командовал я. На той поляне настоящий ад начался.

Дядя Никита говорил и говорил, а нам оставалось лишь представлять себе, что там творилось.

– Мы потом, – продолжал дядька, – когда всё закончилось, смотреть ходили. Посредине рощи оказалась большущая поляна. Там кто-то под шумок вырубил часть леса и через две небольшие, со стороны практически незаметные просеки, проложенные наискосок, вывез заготовленную древесину. Белые узнали об этом – возможно, кто-то из участников рубки леса им рассказал, что можно таким образом незаметно подобраться к красным. Так вот на той поляне кровавое месиво было. Помните, как это у Лермонтова описано: «Смешались в кучу кони, люди». Вот и там так же. Только ведь со времён Бородина сто лет прошло, средства уничтожения людей далеко вперёд успели уйти.

И он замолчал. Мы попытались что-то сказать, но дядя Никита приподнял руку и продолжил:

– Хотели белые нас перехитрить, но это у них не получилось. Надо отметить, что после того, как третье наступление Донского войска захлебнулось, роль артиллерии в нашей победе отрицать не мог никто. А когда красновцы ушли за Дон, состоялось заседание Реввоенсовета фронта. Сталин предложил, а остальные члены РВС его поддержали, и в Москву, в Наркомвоен, было направлено представление о моём награждении орденом Красного Знамени. Это была первая советская награда, которой я был удостоен.

Дядя Никита с гордостью посмотрел на нас, уселся на своё место и вновь заговорил:

– Таким образом, и третья попытка захватить Царицын Краснову не удалась. Этим воспользовался Деникин. Донскую армию он влил в Вооружённые силы Юга России под своим командованием, а Краснов, лишившийся поддержки казачества, был вынужден оставить пост атамана Всевеликого войска Донского и уехать к Юденичу. Правда, там ему тоже надолго задержаться не удалось. Но судьба бывшего атамана нас совершенно не волновала, а вот то, что к Царицыну направлялась хорошо обученная и вооружённая армия, поддерживаемая бронетехникой на колёсах и даже британскими танками в количестве полутора десятков, было крайне опасно.

Сталин в Москву вернулся, а мне порекомендовали остаться в городе и совместно с другими товарищами заняться там пропагандистской и подрывной работой.

– Ты, товарищ Никита, – сказали мне в местной ЧК, – из бывших. Ни у кого сомнений не будет вызывать твоё присутствие в городе. Лучше всего займись торговлей, открой лавку или магазин. Денег для начала мы тебе выделим, с товаром, пока нас совсем в кольцо не взяли, тоже постараемся помочь.

И ведь действительно помогли, вывели на некоторых поставщиков мяса с того берега Волги. А уж откуда они его брали, я даже интересоваться не стал. Договорились, как власть поменяется, я магазин открою. Вот так временно я превратился в некое подобие купца. Фирму назвал бесхитростно: «Жилин. Мясные продукты высокого качества». Хотел к фамилии своей добавить «и товарищи», но мне опытные люди не посоветовали. Сказали, что прекрасное русское слово «товарищ» большевиками в глазах «бывших» опорочено на всю оставшуюся жизнь. Петрович, на которого я всецело полагался, стал у меня приказчиком.

Представляете, какая метаморфоза могла произойти? Ведь о том, что у меня в предках купцы первой гильдии были, я никогда не забывал. Вот и решил те способности, которые, как я полагал, должны по всей длинной цепочке от отцов к сыновьям передаваться, в своей голове разыскать и на самую поверхность вытащить. Ольга Николаевна посоветовала мне к её хорошим знакомым обратиться. Они до революции имели небольшой магазинчик на очень проходном месте в самом центре города, на Новой площади, неподалёку от вокзала Грязе-Царицынской железной дороги. С осени 1918 года он стоял заколоченным. Его хозяева, очень пожилая супружеская пара, Вячеслав Владимирович и Мария Сергеевна, продолжали жить в Царицыне.

– Бежать нам некуда, жить осталось немного. Надеемся на Господа, который не выдаст нас на растерзание этому быдлу, власть узурпировавшему, – вот что они мне сказали, а потом добавили: – Магазин мы больше держать не сможем, сил у нас не осталось. Давайте так договоримся: вы торгуйте, а нам на жизнь немного подбрасывайте.

– Я их уговорил, – рассказывал нам дядя Никита, как нечто совершенно обыденное, – в партнёры записаться: их помещение – мои деньги, их торговый опыт – мои руки. Так и договорились. Мы с Петровичем ушли в подполье, нигде не появлялись. Если куда и надо было ходить, то надевали обычную крестьянскую одежду. Бои за город шли недолго, и в середине июня он перешёл в руки белых. Сразу после этого мне вынужденно пришлось непрерывно пару дней по городу гулять или на коляске разъезжать, которая в каретном сарае у Ольги Николаевны нашлась. Естественно, что на козлах восседал Петрович. Мне удалось ему вполне приличную одежду справить, а уж картуз с лакированным козырьком он сам себе раздобыл.

На торжественную встречу генерала Врангеля на площади возле собора собралось огромное количество народа. Я там тоже был, одетый, как положено, в серую тройку; из-под жилета проглядывала светлая сорочка с галстуком-бабочкой, на голове элегантная шляпа-котелок, на ногах лакированные штиблеты, в руках модная тросточка. И мне, и Петровичу красивые наряды помог приобрести наш новый партнёр, Вячеслав Владимирович. Даже когда город находился в осаде, из-под полы можно было купить всё, лишь бы в кармане имелись деньги. Правда, следует отметить, что в такие времена ценится твёрдая валюта – золото.

Я стоял на тротуаре и поигрывал тросточкой не просто так, я ждал связника из центра, чтобы передать ему все собранные за эти дни сведения об армии белых. Мы с Петровичем на славу потрудились и считали, что нашим данным цены нет. Связной запаздывал, и я даже, грешным делом, начал беспокоиться, не случилось ли с ним что-нибудь непредвиденное. В лицо я его не знал, по договорённости он должен был подойти, тронуть меня за правую руку и сказать условные слова. Пароль был совершенно простым и нейтральным. Даже если бы я в толпе находился, всё равно никто из окружающих ни о чём догадаться бы не смог. Но в тот момент на тротуаре я стоял практически один, лишь ещё пара человек маячили на некотором расстоянии от меня. «Филёры, наверное, – подумал я, – уж больно они напряжены», – и перестал обращать на них внимание, впрочем стараясь держаться так, чтобы они постоянно находились в поле моего зрения. Любопытный Петрович пробился в толпу и стоял чуть не в первом ряду у красной ковровой дорожки, по которой должен прошествовать командующий Кавказской армией.

…Неожиданно дядя Никита поднялся со стула, дошёл до холодильника, достал из него бутылку с холодной водой, налил её в кружку и сделал пару небольших глотков. Всё это происходило в полной тишине, мы сидели как вкопанные, пошевелиться боялись, чтобы рассказчика не отвлечь, а он как специально всё делал очень медленно и основательно. «Вот хитрющий старик, – подумал я, – какую паузу держит. Знает, что мы все в напряжении находимся, так он ещё потуже решил тетиву подтянуть». Но вот всё закончилось, дядя Никита снова на стул уселся и продолжил:

– Как он подошёл ко мне, я так и не понял. Скорее всего, вышел из какого-нибудь здания, находящегося у меня за спиной. В том гаме, который стоял на площади, трудно было расслышать шаги человека, если тот спокойно идёт. Он тронул меня за руку, но не за правую, а за левую, что меня тут же насторожило. Я обернулся и увидел старого знакомого, бывшего капитана Никитина, теперь уже в полковничьем полевом мундире.

– Кого я вижу! Поручик Жилин собственной персоной, живой и невредимый. А может, у меня что-то с глазами случилось и это вовсе не вы, а ваш двойник? Признайтесь, товарищ, в каком вы звании у красных были? Что-то я запамятовал. Ах да, у вас же звания отменены, лишь клички, наподобие собачьих, в чести: краском, комдив, командарм. Все лающие какие-то. Ну и что вы мне теперь рассказывать приметесь? Кстати, я так и не смог понять, зачем вы к нам присоединились. Хотели проследить и красным сдать? А может, это именно вы нас и выдали в ту ночь?

Я сделал вид, что ему обрадовался, и даже за руку его схватил обеими своими руками и потряс. Вполне искренне это получилось.

– Господин капитан… прошу прощения, ваше высокородие, господин полковник. Вы представить себе не можете, как я рад, что вы живы и здоровы. Когда за вами эта ошалевшая от вашей смелости банда понеслась, я уж подумал, что всё, не видать мне вас больше. Догонят и растерзают, чисто звери. А вы ловки и смелы. Молодцом! А ведь я именно благодаря вам сумел тогда уцелеть, за что нижайше благодарю. – И я низко склонил голову.

Он молча стоял и с лёгкой улыбкой абсолютного недоверия к моим словам слушал, не перебивая, а я продолжал. Прямо вдохновение на меня нашло:

– После того как вы ту бучу подняли, все из хаты, где меня допрашивали, на улицу помчались. Оставили меня практически одного. Ещё только один пожилой, в кожанку одетый, у стены как сидел, так и остался, а я чей-то на столе случайно оставленный кортик схватил и следом за всеми тоже на улицу выскочил. Там не пойми что творилось, полная неразбериха: кто оружие из кобуры достаёт, кто на лошадей садится. Я понял, что всем не до меня, и решил бежать. Но я понимал: днём в степи некуда пешему деться. А с дальнего края коновязи, уже почти на самом крутом повороте дороги, за спиной у всех, кто в тот момент за вашим бегством с погоней наблюдал, немолодой жеребец без седла стоял. А рядом тот стог находился, где мы переночевать собирались и откуда нас всех по одному выловили. Вот я к коновязи подскочил, повод отвязал да кортиком жеребца в зад ткнул. Он на дыбы – да как рванёт, только его и видели. Пока все оборачивались да понять пытались, что ещё произошло, он уже за поворотом скрылся, лишь топот копыт подтверждал, что он действительно ускакал. А я тем временем за стог забежал и в одну из нор, кем-то из вашей команды выкопанную, нырнул. Ногами верх обвалил, чтобы меня не было видно, и замер, в душе Господа умоляя, чтобы меня никто не нашёл. Так и случилось. Все решили, что я в другую сторону, нежели вы, ускакал. Никому не могло в голову прийти, что можно второй раз в стог зарыться. Я же вечером тихонько вылез из своего временного укрытия и пешком в сторону Царицына отправился. Я же артиллеристом был, направление по звёздам верное выбрал. Ночами шёл. Днём прятался где-нибудь. Чаще всего по сёлам в дома просился. Добрые люди пускали, даже поесть давали. Вот так и добрался до города. А здесь у меня тётушка двоюродная живёт, она меня приютила. Сейчас я решил, что хватит этих приключений на всю мою дальнейшую жизнь, надумал при вернувшейся старой власти торговлей заняться. Завтра торжественное открытие лавки «Жилин. Мясные продукты высокого качества». Приходите, рад буду. По знакомству самый лакомый кусок отрежу и большую скидку сделаю.