Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Я закончил и на него с приветливой улыбкой посмотрел.

В этот момент послышались гудки клаксонов автомобилей, в которых следовал командующий Кавказской армией генерал Врангель. Никитин сразу подтянулся и сказал:

– Ладно, Жилин… Или может у вас совсем другая фамилия? Мне сейчас некогда, а завтра жду с утра в контрразведке. В настоящий момент я первый заместитель её начальника. Приходите к десяти. – Он развернулся и бегом, придерживая шашку, устремился ко входу в собор.

Автомобили кортежа, с которым прибыл Врангель, остановились прямо напротив меня, за несколько метров до ковровой дорожки. Командующий легко выскочил из авто и пошёл, раскланиваясь направо и налево. Свита следовала на полшага сзади. Никого из охраны рядом с ним не было видно. Если бы кто-то в этот момент вознамерился его застрелить, сделать это было бы настолько просто, что… Я даже плечами пожал. И именно в эту минуту связник коснулся моей правой руки. Послышался женский голос:

– Извините меня, пожалуйста, я случайно вас задела.

Пароль был произнесён. Я оглянулся: сбоку от меня стояла молодая женщина, явно в положении, которая восторженно следила за шествующим по ковровой дорожке генералом.

– Он очарователен, – произнесла незнакомка. – Жаль, что я в силу своего положения не могу пробиться через толпу.

Я вытащил из кармана портмоне.

– Не сочтите за невоспитанность, но не примете ли от меня сущую мелочь, на которую вы сможете приобрести подарок для своего малыша?

Несколько купюр перешли из рук в руки. При этом из портмоне на тротуар, прямо под ноги незнакомки, выпала сложенная в несколько раз бумажка. Женская туфля моментально наступила на неё. Я поклонился и медленно направился всё по тому же тротуару в сторону собора. Врангель уже дошёл до его ступенек, около которых стояли именитые граждане несчастного города, держащие на подносе хлеб да соль…

– На сегодня всё! Столько времени без перерыва говорил – устал даже, – сказал дядя Никита. – Вечером после процедур будут силы – расскажу Ване ещё, ну а вы, – обратился он к братьям, – потом, когда он роман напишет, узнаете, что дальше было. Едем в больницу, – добавил он уже на выходе из кухни. – Я только в туалет забегу – и поедем.

Глава 21
Рассказ дяди Никиты. 1919–1922 годы (продолжение)

Все встали и направились было в коридор, но тут послышался голос Любы:

– Интересно, а есть кто будет? Пообедайте вначале, а уж затем поедем. Времени в запасе ещё достаточно. Никита Фролович, будьте добры, вернитесь на кухню и сядьте на своё место. Давайте, давайте.

– Как же все любят командовать, – засмеялся дядя Никита, усаживаясь за стол.

Обед проходил в молчании, все быстро, почти наперегонки, съели и первое, и второе, а киселя клюквенного, который ещё настолько горячим был, что, когда в желудок попадал, там долго его тепло ощущалось, каждый из нас по две кружки выпил.

Пока ехали до клиники, обсуждали, как быстро, прямо на глазах, желтеют берёзы, приобретая красивый золотистый цвет. За неделю, что дядя Никита у нас прожил, они из совершенно зелёных превратились почти в жёлтые.

– На улице прекрасная погода, по-летнему тепло, солнечно, а на берёзки посмотришь – и видно, что на нас стремительно надвигается осень. Затем зима, весна, лето, и круг замкнётся, – задумчиво сказал дядя Никита. – И не дано человеку знать, когда для него это кружение времён года закончится. Наверное, это и хорошо – знать, что когда-то это завершится, но не знать когда.

Дядя Никита пошёл занимать очередь в процедурный кабинет, а мы с Любой высадили у метро папу с дядей Фимой, окончательно согласовав, что к десяти часам все должны прибыть на дачу, и отправились на рынок. Виктор, как только меня заметил, тут же завёл свою песню насчёт того, что «долго ты, товарищ, звонить ходишь, я уж собирался твоё мясо на прилавок выложить». Очередь это всё слышала уже не один раз, но терпела, понимая, что такой у этого продавца стиль работы, а возмущаться или просто ворчать – только у самого себя время отнимать да нервы, свои и окружающих, мотать без дела.

Работал Виктор так быстро и так красиво, что одно наблюдение за его руками удовольствие доставляло. Вот у него большой поднос, почти в полприлавка, полностью опустел, а на его место следующий откуда-то снизу как по мановению волшебной палочки возник. А на нём мясо лежит кусок к куску, на любой пальцем укажи – не прогадаешь. И всё это сопровождается такими шутками и прибаутками, что уходить не хочется. Отдать же заказ постоянному покупателю занимало вообще какие-то доли минуты: заранее подготовленный товар, в бумагу завёрнутый и в полиэтиленовый пакет уложенный, на деньги менялся, и все оставались довольны.

Подкупили мы ещё помидорок с огурчиками, перчиками и прочей овощной продукцией, без которой шашлык не шашлык будет, – и назад, к клинике. Приехали, боялись опоздать, но там ещё минут двадцать пришлось ждать, пока ссутулившаяся фигура моего дядьки на крыльце появилась.

Он, едва в машине оказался, первым делом вопрос задал:

– Заждались, небось? Узнать хочется, как дальше дело развивалось семьдесят с лишним лет назад? Господи, давно-то как это было, – и он тяжело вздохнул.

– Конечно, не зря говорят, что ждать и догонять – самое тяжёлое в этой жизни, но ведь она вся и состоит из этих ожиданий и догоняний, поэтому всё это надо принимать с благодарностью, – улыбнулся я. – Ведь не просто так Рязанов такие замечательные строки написал:

 
«Осень жизни, как и осень года,
надо благодарно принимать».
 

Вот и это ожидание мы тоже благодарно приняли.

– Ну, если так, то что стоим? Кого ждём? Поехали.

И мы все засмеялись.

По дороге до дома дядя Никита сам, без всякой просьбы с нашей стороны принялся рассказывать, какой же замечательный доктор Маргарита Семёновна Антонова и как он благодарен мне, что я не дал ему рубануть с плеча, как он это часто в своей жизни делал, да уехать домой, а там мучиться чуть ли по два раза в год, дробя образующиеся без остановки камни. Мало того что сама процедура далеко не безболезненная, так предпосылки к её проведению такую боль вызывают, что он раньше чуть действительно на стенки не бросался.

Он вроде бы замолчал уже, но вдруг его как толкнуло что – вновь заговорил:

– Доктор – чудо! Представляете, я ей несколько дней назад сказал, что скучно лежать вот так на спине. Хотя, скорее, даже не скучно, а вредно, поскольку за эти десять минут столько мыслей всяких в голову залезает, и все о болячках разных. Поэтому лучше бы музыку какую спокойную послушать. И ведь я сказал – и забыл об этом, а она, представляете, мне сегодня наушники предложила надеть, такие большие, очень удобные. Я надел, а там музыка слышна, тихонько так звучащая, расслабляющая. Я потом посмотрел: у всех на голове эти наушники. Неделя не прошла, а она уже на слова старика дряхлого отреагировать успела! А ведь это не просто, наверное, было: их же где-то закупить пришлось да умельцев к делу привлечь, чтобы наладить, а сами знаете, в нашей стране это не так-то просто.

Он замолчал, голову на спинку кресла откинул и глаза прикрыл. Наверное, в его ушах всё ещё та музыка звучала. Неожиданно он, уже с открытыми глазами, повернулся ко мне:

– Интересно, а как бы ты, Иван, поступил на моём месте? Пошёл бы сам на заклание в контрразведку или попытался бы скрыться?

– Дядя Никита, любопытно, что ещё до того, как вы этот вопрос задали, я сам уже сколько времени над ним размышляю.

– Ну и какому ты выводу пришёл?

– Знаете, я так до сих пор и не нашёл ответа. Ведь что могло получиться? С одной стороны, Никитин был совершенно не уверен в вашей виновности. Был бы уверен – свистнул бы, и всё, вас бы прямо тогда повязали. Значит, особо опасаться вроде бы нечего. Но в организациях, подобных контрразведке, не вполне обычные люди служат. Внешне они точно такие же, как и все остальные, а вот в голове у них одной загогулинки или не хватает, или она недостаточно большая. Ведь дети все обладают природной жестокостью. Сколько раз вам, наверное, случалось видеть удовлетворение на лице малыша, когда он доставлял боль другому – неважно, ребёнку, животному или насекомому. С возрастом природные садистские наклонности уходят вглубь, у многих исчезают совсем, но у отдельных типов они проявляются под влиянием каких-то внешних раздражителей, это даже в спокойное, мирное время бывает. В массовых драках такие наклонности обычно сразу видны. Поэтому у большинства народов имеются запреты почти на уровне законов, такие как, например, у нас: «Лежачего не бьют». А вот во время войны садистские наклонности вылезают на поверхность у многих – не зря говорят, что запах свежей крови дурманит чище алкоголя. Вспомните сцену из прекрасного фильма «Адъютант его превосходительства», когда буквально на глазах звереющий белый офицер в присутствии ребёнка избивает пожилого разведчика красных. Поэтому пойти самому в контрразведку – чрезвычайно опасное дело. Но морально, наверное, намного сложнее не пойти, а скрыться, чем доказать свою причастность к большевикам. В этом случае наверняка пострадали бы совершенно невинные люди: Петрович, Ольга Николаевна, пожилые супруги – владельцы магазина. Не знаю, дядя Никита, я не готов ответить на подобный вопрос до тех пор, пока сам не окажусь в такой же ситуации.

– Ловко ты всё это разложил, – кивнул головой дядя Никита. – Вот и я, как ушёл с той площади, просто ходил до самого вечера по городу и думал. Даже скорее не думал, а представлял себе, что может быть. Приду – пострадаю я один, не приду – невинно пострадавших будет много. Вероятность, что меня разоблачат, невысока, но она есть. Вроде бы все, кто меня видел в Царицыне в форме, город покинули, в Москве людей, знающих, что я чекист, тоже не так уж много. Связную, конечно, могут взять. Такая опасность имеется, но… И вот опять это «но»! Как часто оно встречается нам на жизненном пути. «Направо пойдёшь – коня потеряешь, прямо пойдёшь – жизни лишишься», – подобные дилеммы до самой темноты крутились у меня в голове. А потом я вдруг подумал: а чего я сейчас себя истязаю? Пойду-ка поем по-человечески, да надо на объявлении об открытии магазина время изменить. Новая площадь оказалась недалеко. Я уже быстрым шагом туда дошёл. Поискал вокруг, обнаружил какой-то уголь, исправил цифру «10» на объявлении на «12» и таким же быстрым шагом отправился домой, размышляя по дороге, как мало времени требуется человеку, чтобы он временное жилище стал домом называть.

И дядя Никита опять замолчал. Я на него искоса посматривал – нет, ничего, лицо порозовело по сравнению с тем, каким он был, когда в Москву приехал. Видать, ему процедуры действительно на пользу пошли. Наконец мы до дома доехали, на девятый этаж поднялись, зашли в квартиру – и отправились на кухню чайку после дороги выпить. Только с кружками в руках все на кухне расселись кто где хотел, как дядя Никита вновь ко мне обратился:

– Ну, к какому решению мы придём? Будем ждать, когда опять сможем все собраться, или я тебе одному эту историйку из моей жизни дорасскажу, а ты потом ей литературную форму придашь? Только учти, тянуть с этим делом нельзя. Я всё чаще и чаще понимать начинаю, что мне уж пора настаёт, а я ведь то, чем с вами поделился, никому ещё не рассказывал. Так и с собой можно всё это унести. А история моей жизни на некоторые вещи заставляет совсем с другой стороны посмотреть, нежели это ранее было предписано. Возьмём, к примеру, такое событие, как сдача Царицына Деникину. Начиная с тридцатых годов оно всячески замалчиваться стало, а ведь скрыть это было очень тяжело. В двадцатые годы это все живущие в нашей стране прекрасно знали, а вот ведь сумели всё так замылить, что народу лишь о подвигах Сталина на Царицынском фронте теперь известно, и даже город ему в угоду переименовали. Попробуй найти хоть одну книгу, изданную в нашей стране после смерти Ленина, где бы говорилось, что деникинцы целых полгода в Царицыне командовали. Гарантию даю – не найдёшь. На Западе – там да, там таких книг полно наиздавали, но ведь на то и железный занавес, за которым мы жили, – чтобы подобные книги сюда не проникали. Так же и с монгольской революцией произошло, к которой я случайно тоже руку приложил, или совсем отдельная страница истории – борьба с басмачами, в которой я благодаря судьбе тоже некое участие принял. А уж о Дальневосточной республике вообще молчу. Так что я на твоём месте сидел бы и старика, которым я всё больше и больше становлюсь, внимательно слушал.

Он опять помолчал, а затем новый вопрос задал:

– Вань, а ты в самом деле собираешься книгу такую написать или так – послушаешь-послушаешь да забудешь, о чём я рассказывал? Ведь всё запомнить невозможно, а ты ничего не записываешь.

Я молча встал, сходил в кабинет и притащил оттуда такую солидную пачку, листов уже под пятьсот, исписанных моим корявым почерком.

– Тут не стенографический отчёт, конечно, но этого достаточно будет, чтобы нюансы в памяти воскресить, – сказал я и на реакцию дядьки посмотрел.

Он сидел и только глазами хлопал.

– Когда же ты успел столько написать? – только и смог он спросить.

– Так, дядя Никита, я, прежде чем спать ложиться, в свой кабинет отправлялся и там на скорую руку записывал всё, что в памяти моей на тот момент отпечаталось.

Дядя Никита ничего говорить мне не стал, а лишь вначале головой повертел из стороны в сторону, а затем встал и руку мне пожал – по-настоящему, по-мужски.

– Надеюсь, я правильно понял? – спросил он, а сам на меня уставился. – Я продолжать могу?

Я кивнул головой, Люба придвинула свой стул поближе к моему так, чтобы она смогла прижаться к моему боку, а дядька вновь к своему рассказу вернулся:

– Утром я проснулся с каким-то облегчением на душе. Встал, объяснил Петровичу, что у меня дело неотложное появилось, поэтому ему одному придётся баркас встретить, который мне товар привезти должен, на подводу всё переложить, затем в магазин перетаскать, что-то по прилавкам разложить, а что-то на крюки повесить. Ну а если я к двенадцати подойти не успею, начать торговлю. Цены мы с ним все согласовали, он покорно головой кивнул, а я отправился на Петровскую улицу, где в доме Зимина находилась резиденция Врангеля. Наверное, контрразведка где-нибудь поблизости располагается, решил я. Мне объяснили, куда следует идти, и я пошёл. Волнения уже никакого не было, накануне я, наверное, его полностью израсходовал.

У дверей контрразведки я оказался с небольшим опозданием, минуты на три-четыре. Никитин стоял около крыльца, с кем-то беседуя. Меня увидел и с протянутой для пожатия рукой навстречу направился:

– Рад вас видеть, господин поручик. Знаете, ни минуты не сомневался в том, что вы придёте. Слушайте, а почему вы мне не сказали, что ваш отец входил в руководство московской полиции? Оказывается, я хорошо его помню. В 1911 году наш полк был направлен в Крым, в Ливадию, куда должен был прибыть на отдых государь император вместе со своей семьёй. Я стоял во внешней охране дворца и часто видел государя, прогуливавшегося по его территории. Свита всегда была немного сзади, ближе чем на два, а может, и на три метра никто подходить к царю не имел права, а вот рядом с ним постоянно находился один и тот же человек. Издали у меня не получалось хорошо его рассмотреть, поэтому понять, кто же это, я никак не мог. Вроде бы штатский, поскольку он всегда в светлый костюм был одет, да и шляпа лёгкая соломенная на его голове никак военную фуражку не напоминала. Позже мне объяснили, что это пристав Пятницкой части Москвы полковник Фрол Жилин. Вроде бы он сопровождал будущего государя в восточной поездке, тот высоко его оценил и, взойдя на престол, перевёл служить в Москву, в один из самых важных районов города.

– Извините, ваше высокородие, но мой отец никогда не рассказывал нам об этом. Благодарю, что вы открыли мне эту страничку его жизни.

– Послушайте, Жилин… Вас же Никитой Фроловичем зовут, не так ли? А меня Виктором Николаевичем. Вот и давайте примем такую моду – в приватных беседах будем общаться без щёлканья каблуками и всяческого чинопочитания. Ладно?

Мне осталось снова только кивнуть.

– Шли бы вы, Никита Фролович, ко мне служить. Жалование достойное вам положим, погоны новые получите, для начала капитанские, а там… Ведь во время войны карьеру легко делать, а если учесть, что в нужный момент я подтолкнуть сумею, то и совсем хорошо может получиться.

И он на меня прямо в упор уставился.

– Виктор Николаевич, хотите услышать честный ответ? – точно так же посмотрел я на него.

– К чему такой вопрос, любезный Никита Фролович? Разумеется, желаю.

– Так вот, я четыре года в окопах провёл, защищая Отечество, и эти годы считаю в своей жизни очень и очень важными, а вовсе не потерянными. Но вот сейчас идёт какая-то странная и мне непонятная война на истребление русского народа, и я не хочу в ней принимать участия. Навязывание народу, какую ему власть выбрать, противоречит моим убеждениям. Я лучше мясом торговать буду. В моём роду было семь Иванов, семь Иван Ивановичей, купцов первой гильдии. Холера, напавшая на Русь в прошлом веке, прервала эту преемственность, и мы с отцом пошли в армию – служить царю и Отечеству, но государя подло убили, Отечество находится под угрозой раздробления на несколько маленьких, почти карликовых государств, русский народ стоит на грани уничтожения, и я не желаю во всём этом принимать участия. Прошу прощения, если не оправдал ваших ожиданий.

Я хотел по многолетней привычке щёлкнуть каблуками, даже начал такое движение, не оставшееся без внимания Никитина, но вспомнил, что мы с ним договорились отказаться в приватных беседах от этой привычки, попытался остановиться, покачнулся и с трудом удержал равновесие. Мы оба одновременно засмеялись, и он протянул мне руку:

– Жаль, я имел дальние планы на вас, кабы вы согласились на моё предложение. Ну что ж, бегите открывать свой магазин и смотрите не проторгуйтесь.

Я уже повернуться успел, как он меня остановил:

– Никита Фролович, простите Христа ради. Всё собирался вопрос задать, да что-то он в горле застрял. Откройте секрет: где сейчас в этом краю, войной опустошённом, вы мясо собираетесь доставать?

У него был такой растерянный вид, что я снова улыбнулся, приблизился к его уху и прошептал:

– Это очень большая тайна, открыть я её вам даже под пытками не открою, она не моя, но если надумаете ко мне присоединиться, то сведу вас со знающими людьми.

Я быстрым кивком с ним попрощался, повернулся и направился к Новой площади. Мужичок в длинной белой, расшитой петухами рубахе с косым воротом, подпоясанной цветным пояском, в синих полосатых портах, войлочной шапке на голове и лаптях, который всё время нашей беседы стоял в конце усадьбы, делая вид, что кого-то ожидает, тотчас направился, может, и не следом за мной, но в том же, что и я, направлении. Правда, больше я его в тот день не видел.

Пришёл я вовремя. Петрович с каким-то незнакомым мне мужиком, по внешнему виду его ровесником, как раз заканчивали разгружать подводу.

– Ваше благородие, – обратился ко мне Петрович, – я вот вас хочу попросить мне помощника нанять. Иван, – мужик привычно с головы шапку сдёрнул и в руках мять принялся, – тут рядом живёт, говорит, раньше он всегда барину Вячеславу Владимировичу помогал. Много он за работу не просит, обрезь всякую да кости, обычно собакам скармливаемые, вот и всё.

– Петрович, считаешь, что одному трудно справиться будет, – давай, привлекай, я не возражаю.

Но тут появились первые покупатели, и мне пришлось заниматься тем, чем я никогда заниматься не собирался. К моему удивлению (я сказал бы даже немного по-другому – изумлению), в магазине выстроилась очередь. Цены, которые мы установили, оказались намного либеральней, нежели рыночные, товар был надлежащего качества, и местные более или менее состоятельные граждане, соскучившиеся по мясным блюдам из-за недоступности мяса, потянулись к нам.

Основным недостатком магазина, который мы открыли, было отсутствие ледника. Вернее, по факту помещение для него имелось, но в связи с тем, что магазин не работал последние два года, никто ледником, созданным по классической схеме, не занимался. Схема была примитивной, но при этом действенной. Зимой в большой погреб накидывали снега, который всё лето поддерживал в получившемся хранилище низкую температуру. При наступлении осенних холодов погреб освобождали от остатков снега и льда, мыли, чистили, и всё повторялось сначала. Но в тот первый день на улице было около двадцати градусов тепла, и то, что мы не успели бы за день допродать, к следующему утру наверняка начало бы портиться. Петрович, светлая голова, предложил такую схему: всё, что останется нераспроданным к закрытию магазина, отдавать оптом по закупочной цене, которая была примерно в два раза ниже обычной.

Как раз в этот момент в магазин зашли новые покупатели – муж с женой, по виду люди не бедные. И в самом деле, они оказались владельцами находящегося неподалёку ресторана, с ледником там всё было в полном порядке, и, когда они попросили продать им последнюю баранью полутушу, Петрович предложил им купить все остатки вместе с этой полутушей по половинной цене. Через полчаса мы закрывали входную дверь в абсолютно пустой магазин.

Наша торговая точка пользовалась такой популярностью, что мы стали завозить товар два раза в день. Рано утром и сразу после полудня. Появились постоянные покупатели, причём некоторые брали приличные количества чуть ли не ежедневно. Очевидно, что это были перепродавцы или владельцы ресторанов. Вот они-то и стали вечерами выстраиваться в очередь, чтобы приобрести остатки по сниженной цене.

Через несколько дней в нашей дружной компании появилось пополнение: к нам пристала молодая, недурственная бабёнка. Уж откуда она взялась, я не стал разбираться. Утром пришёл, а она уже пол мыла. Петрович рядом стоял и указывал ей, где, по его мнению, ещё грязь осталась.

– Это Наталья, – представил он девицу. – Убираться будет да простирнуть что потребуется, а когда людей много набьётся, и в продажах помочь сможет.

Наверное, с неделю прошло с того дня, как я с Никитиным встретился. И вновь мне на глаза тот странный мужичок попался. Стоял в сторонке и в нашу сторону смотрел. Увидел, что я его заметил и среди других прохожих выделил, повернулся и медленно по площади пошёл.

Ещё раза два или три он у меня на глазах мелькнул, а потом исчез совсем. Я уже окончательно успокоился, все дурные мысли в самый дальний чулан в своей голове заткнул и время от времени принялся ездить по городу в коляске, запряжённой моим жеребцом, совсем застоявшимся в конюшне, чтобы дать ему хоть немного размяться. Далеко за город отправляться особого смысла не было – там лежала слегка холмистая степь, в которой никаких приготовлений к обороне я не замечал.

В таком спокойствии я давно уже не находился. Редкие встречи со связными из центра – вот и все развлечения, а в остальном беспрестанно мелькающие дни за днями, отличить которые друг от друга было довольно-таки затруднительно. Связных было двое. Пару раз ещё мне довелось всё с той же мадам в положении пересечься, а чаще – с каким-то господином лет тридцати, незапоминающейся наружности. Бывают такие люди: смотришь на них – кажется, на всю жизнь запомнишь, а стоит закрыть глаза – и всё, как будто ты ни с кем и не встречался, ну никак его припомнить не можешь.

Единственное, что меня занимало в те летние дни, это развитие отношений между Петровичем и Натальей. По-видимому, последней было совершенно безразлично, как выглядело лицо моего помощника. Я всё чаще заставал их в редкие свободные минуты сидящими где-нибудь в сторонке и с увлечением беседующими на какие-то только их интересующие темы.

Изменения в городе стали заметны лишь к началу августа. Стало появляться всё больше новых частей белых. Были они сильно потрёпанными и явно измученными. Судя по всему, где-то на дальних подступах к Царицыну шли тяжёлые бои. Конь мой совсем застоялся, и мне всё чаще приходилось выезжать из нашей с Петровичем обители, чтобы размять его затёкшие конечности. В середине августа произошёл первый серьёзный бой в самом городе. При поддержке большевистских кораблей моряки-десантники попытались высадиться на набережной, но были сброшены оттуда назад в Волгу спешившимися донскими казаками, перешедшими в контратаку. После этого в городе буквально чуть ли не каждый день стали появляться всё новые и новые войска, он был переполнен военными. В разговорах, которые слышались вокруг, постоянно звучали названия населённых пунктов, оставленных Белой армией: Камышин, Дубовка, Качалино… Кольцо вокруг Царицына со всей очевидностью продолжало сжиматься. В первых числах сентября казалось, что всё, Царицын вот-вот падёт, бои шли на самых городских окраинах, но попытка красных не удалась и положение временно стабилизировалось.

Так прошло ещё около двух месяцев. Торговля шла всё с тем же успехом, и Петрович начал подумывать, не пора ли брать ещё кого-нибудь в помощь, поскольку у меня времени на магазин практически не оставалось. Я всё чаще гулял по улицам Царицына, заглядывал и в район Петровской улицы, с любопытством наблюдая, стоя в толпе подобных себе обывателей, как из бывшего дома Зимина, где располагалась резиденция Деникина, выносили мешки и коробки с документами и грузили всё это на подводы, выстроившиеся в конце концов в большой обоз, который в сопровождении охраны тронулся в сторону Дона. Впоследствии, правда, оказалось, что добраться туда он не сумел, налетевшая неизвестно откуда конница отбила его у белых, и позднее находившиеся там документы поступили в Государственный архив Октябрьской Революции, в котором теперь работает мой племянник.

…Дядя Никита прервался, выйдя ненадолго из кухни, но по возвращении продолжил рассказывать с первоначальной энергией и напором:

– Заканчивался декабрь, было очень холодно, каждый день дул ледяной ветер, пронизывающий меня буквально насквозь. Пришлось надевать тяжёлую, но тёплую бобровую шубу, крытую светло-серым сукном английского производства, с воротником из черева рыси, на голову натягивать малахай, пошитый из спинки всё той же рыси, а ноги утеплять сапогами, подбитыми изнутри мехом выдры, и в таком более или менее комфортном виде наблюдать, как командование Кавказской армии окончательно покидает Царицын. Рядом со мной стоял связной из центра. Вот тут я его, казалось, досконально рассмотреть сумел, но стоило нам расстаться, как я, сам для себе постаравшись его описать, кроме того, что это мужчина лет тридцати и ростом примерно с меня, ничего другого вспомнить не смог. В разговоре выяснилось, что он был мужем той самой дамы, которую я видел в интересном положении. Пришлось ей временно, в связи с появлением на свет божий прелестного мальчугана, названного родителями Владимиром, в честь вождя мировой революции, оставаться дома, возложив весь объём разведывательной работы на своего супруга. Стояли мы так и болтали на разные темы, совершенно не имеющие отношения к интересующим нас проблемам. Скрываться нам уже не было нужды. Белые бежали, им ни до чего уже не было дела, лишь бы спасти собственные шкуры. Молчаливая толпа царицан наблюдала за исходом. Повсеместно гремели взрывы. Это «спасители» Отечества уничтожали всё, что могло позволить городу пережить надвигающуюся суровую зиму. Были взорваны все мосты, железнодорожный так и вовсе вместе с составом, перевозившим щебень и другие подобные материалы, чтобы восстановить было сложней. Пострадали также водопровод, электростанция и много чего ещё.

Дядя Никита как-то немного сник, по-видимому, воспоминания навеяли ему грустные мысли, потому что добавил он совсем уже потерянным голосом:

– Жаль, Никитина я в те дни не увидел. Возможно, контрразведка эвакуировалась раньше.

Затем он встряхнулся, посмотрел на нас из-под своих кустистых, совершенно седых бровей, подмигнул даже и вновь заговорил:

– Утром следующего дня, это было третье января 1920 года, в город вошли части 10-й Красной армии. Мне довелось наблюдать, с какой помпой в покорённый Царицын въезжал генерал Врангель и как его встречала немногочисленная группа бывших хозяев жизни в этом крупном губернском центре. Встречали хлебом-солью, но почти молча, лишь некоторые экзальтированные дамочки кричали «ура» и подбрасывали вверх свои чепчики. Я свидетелем был и за свои слова отвечаю. И как же разительно отличалась встреча красных конников. Они ехали по улицам города, тесно сомкнув ряды, а толпы, действительно толпы – и откуда столько народа взялось в этом измученном городе, – ликовали. Это была настоящая всенародная встреча. Передовые советские части шли через город практически без остановки в течение нескольких дней, их задача была расколоть группировку белых, и с этой задачей они блестяще справились. Уже через три дня, шестого января, они вышли к берегу Азовского моря. Впереди было ещё много боёв, почти два года войны, множество славных побед, но в моей памяти взятие Царицына осталось одной из ярчайших картинок. Возможно, это было связано с тем, что я тоже приложил свои скромные усилия к его освобождению.

Дядя Никита снова задумался, немного помолчал и продолжил:

– Через пару дней я получил приказ вернуться в Москву. Пришлось попрощаться с теми людьми, которые, сами не зная того, невольно помогали Красной армии. В местной ЧК я получил охранные грамоты и для Ольги Николаевны, и для четы пожилых царицан, на плечи которых неожиданно свалился вполне работоспособный магазин. Пришлось распрощаться и с Петровичем. Ольга Николаевна настолько привыкла к этому непоседливому, вечно чем-то занятому, но чрезвычайно предупредительному человеку, что не стала возражать, и он вместе с Натальей остался жить во флигеле.

Москва встретила меня толчеёй и немыслимым гомоном, так что я даже стал побаиваться оглохнуть. Столько народа, казалось, я не видел никогда. Как всё-таки отличалась столица от периферии! В кабинете Дзержинского после отчёта о проделанной работе меня ждало новое назначение. Оказывается, пока я торговал мясом, в Красной армии была создана новая мощная группировка – Первая конная армия под началом уже знакомого мне Будённого, вот туда мне и предстояло незамедлительно отправиться.

На этот раз я следовал вместе с эшелоном, направлявшимся на Южный фронт. До отхода поезда в моем распоряжении оставалось всего два часа. Конечно, и речи не могло быть, чтобы съездить навестить маму и братьев с сёстрами. Я успел лишь забрать со склада свою форменную одежду, оставленную там на хранение, переодеться, повидать кое-кого из сослуживцев, зайти в наградной отдел, получить там орден Красного Знамени и отправиться на Курский вокзал, где уже под парами стоял паровоз, которому предстояла задача в целости и сохранности доставить меня в Ростов-на-Дону, буквально несколько дней назад освобождённый бойцами Первой конной.