Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

– Так, – сказал Пафнутий Петрович, – Ванюша, ты завтра езжай да срочно прошение от своей маменьки привези. И не забудь, что его удостоверить должен деревенский староста. Больше ничего не делай, сюда вези, и мы попросим любезного Филарета Ивановича с этим прошением в соответствующие инстанции обратиться, а то ты сам разобраться, скорее всего, не сможешь, да и зачем во всём этом разбираться, ежели специально обученный человек… как ты сказал, Филарет Иванович?.. Губернский регистратор тут вот имеется.

На этом решили разговоры завершить, и все начали спать укладываться. Тихон даже до конца рассказ Филарета не дослушал, утомился и заснул раньше всех. Пафнутий Петрович на печку забрался, Иван на своей лавке устроился, а Митяй на полу лёг. Ему Авдотья перину из своего дома принесла.

…Рассказ дяди Никиты на этот раз затянулся, и неожиданно оказалось, что вот-вот нам в клинику отправляться пора будет.

– Давайте, господа хорошие, закругляться, – обратился я к своим гостям. – Прежде всего надо пообедать, а там уж и на процедуры ехать. Вернёмся – продолжим эту увлекательную тему.

Люба быстренько на стол собрала и всем налила по полной тарелке густого борща, а на второе пожарила по паре кругляшей колбасы с рожками. На третье нам по стакану клюквенного киселя досталось. Я очень люблю такую пищу, но, как оказалось, не один: и отец, и дядя Никита оба ели да нахваливали.

Поели и тут же на улицу почти бегом выскочили. Уже спешить пришлось.

Добрались достаточно быстро, не потеряв по дороге ни единой минутки. Дядя Никита очередь пошёл занимать, а я к розыску автора уникальной методики приступил. Заглянув в приёмную главного врача, узнал, что эта самая автор временно принята на ставку процедурной медсестры и все процедуры по своей методике проводит лично. Оказывается, ей такое условие поставила главный врач этого новомодного лечебного заведения.

Девушка, её Маргаритой Семёновной Антоновой звали, закончила то ли Ростовский, то ли Краснодарский медицинский институт, да это и неважно, главное, что она потомственная казачка, а уж донская или кубанская, для нас всё равно. Студенткой, судя по всему, она была хорошей, коли её оставили в аспирантуре, на кафедре урологии, диссертацию защитила в срок, а дальше увлеклась весьма спорной и неоднозначной темой. В родном институте поддержки не нашла, начала тыркаться куда только могла, однако никого её опыты на заинтересовали. Но тут нашёлся человек, страдающий мочекаменной болезнью и при этом являющийся основателем чуть ли не первой в стране частной урологической клиники. Он Антонову в Москву пригласил вместе с её оборудованием, которое, надо отметить, ей в частном порядке на её собственные деньги один умелец изготовил.

Владелец клиники её методику лично на себе опробовал, ему помогло, и он предложил Маргарите на постоянной основе в его больнице работать. Ещё четыре комплекта оборудования обеспечил всё тот же умелец. Правда, деньги ему теперь уже этот господин платил. Ну а главный врач, которая по совместительству супругой хозяина являлась, решила по-своему. Да, на мой взгляд, и правильно решила, определив Маргариту в процедурные медсёстры: потом только себя можно будет обвинять, если что не так пойдёт. Зарплату ей, правда, платили с учётом имеющейся учёной степени. Как они всё это оформили, я не знаю, спрашивать не стал. Понял, что частная клиника имеет свои положительные отличия от государственных. Любопытно, что первое время процедуры, которые проводила Антонова, были для пациентов бесплатными. «Надо убедиться, что всё будет как задумано, без рецидивов, а если и начнут камушки вновь появляться – чтобы это случалось через несколько лет. А уж как слава о нашей клинике пойдёт – и об оплате этой услуги можно будет подумать», – так владелец клиники решил.

Антонова согласилась и вот уже несколько месяцев с этой ролью прекрасно справляется. Слава о методе идёт семимильными шагами, желающих на себе его испытать много больше, чем она может через это физиотерапевтическое отделение пропустить, тем более что у неё там всего пять кушеток. Правда, владелец клиники пообещал, что вот-вот он под её методику целый этаж отведёт и она сразу из медсестры в заведующую отделением превратится.

Спасибо Лине, смогла она использовать свой административный ресурс, всё же как-никак директор обувного магазина. В стране, где всё в дефиците, а обувь впереди всех мчится, эта должность без проблем открывает любые двери. Так и получилось. Пока дядя Никита лежал под «дулом» непонятной трубы, я с этой Маргаритой немного по-свойски поболтал. Признаться, первый раз я видел кандидата наук в роли процедурной медсестры. Понял, что она умница-разумница, и в её методику уверовал, о чём на обратном пути своим пассажирам и рассказал.

Домой вернулись, а там Люба вовсю кашеварит: затеяла что-то весьма питательное и при этом ещё и вкусное готовить. Ну, мы её отвлекать не стали, а засели в детской. Вернее, получилось так, что засел я один, а папа с дядей завалились на отведённые им во временное пользование кровати и так, лёжа то на боку, то на спине, принялись за дальнейшие рассказы. В том, что я описал всё это во множественном числе, никакой ошибки нет. Следующий отрезок из жизни Ивана по какой-то причине лучше знал отец, а дядя Никита его лишь изредка поправлял.

…Утром Иван опять раньше всех проснулся. За окном серело небо, до рассвета оставалось ещё немного времени. Он осторожно, чтобы никого не разбудить, выбрался из избы на улицу, вышел за калитку и пошёл в сторону строящегося дома. На фоне светлеющего, но всё ещё тёмного небосклона возвышалось казавшееся чёрным строение. Ох и большое оно было! Мало того что два рубленых этажа уже на кирпичном подклете стояли, так к нему с каждой стороны ещё и по флигелю пристраивали. Дом показался Ивану совсем не похожим на тот макет, на который он рукой показал, когда в балагане выбирал то, что ему Феофан с Прохором построить обещались. Этот или не этот, он теперь даже понять не мог, ну, в общем, какой-то макет понравился ему больше всего. Иван стоял в сторонке, смотрел и никак не мог согласиться с тем, что именно такой домище он выбрал. Ведь тот, что на полке в ряду других стоял, совсем маленьким был, а здесь…

Рядом с домом появились мужские фигуры, строители, видимо, уже готовились к работе, и Иван решил ближе не подходить, лучше позднее, при солнечном свете, всё подробней рассмотрит. Тем более что минута, когда краешек солнца должен проклюнуться из-за горизонта, приближалась, а ему совсем не хотелось пропустить это вошедшее в привычку мгновение. Поэтому он поскорее отправился на бугорок, откуда солнце, по его многолетним наблюдениям, раньше всего увидеть можно.

И вот наступил тот миг, когда светило появилось над землёй, и сразу же всё вокруг стало резко менять свою окраску. Серые тона, до того царившие повсюду, стали размываться, а на их месте возникли зелень островерхих, резких, как будто прорисованных в воздухе елей и полукруглых, с мягкими очертаниями сосен, желтизна берёз и багрец осин с клёнами. Было это так красиво, что Иван насмотреться никак не мог. Солнце уже успело оторваться от земли, когда он решил вернуться домой. Навстречу ему за забором шла Авдотья с полным подойником в руках, и они приветливо раскланялись.

Митяй уже у подводы суетился, тюки и рогожи по одному в амбар таскал. Иван туда и отправился – надо же парню показать, как и куда новый товар укладывать. Пока до амбара добирался, из его души радость на волю рвалась: не ошиблись они с Тихоном, хорошего приказчика нашли. Митяй новый товар продолжал перетаскивать, а Иван его в амбаре сортировал и в сторонку часть откладывал, чтобы опять на подводу уложить. Ведь пустыми в такую даль ехать – только время дорогое без толку тратить. Вот он и надумал по пути хоть немного, но поторговать. Да и Митяю на живых примерах показать, как всё это происходит.

Пока они подводу освобождали, а затем вновь загружали, солнце уже высоко поднялось. Авдотья успела не только коров подоить, но в поле их выгнать, да и всей остальной скотине корм раздать. А затем в Тихонову избу переместилась, чтобы и хозяевам, и гостю дорогому завтрак приготовить. Кашу из дроблёной пшеницы сварила да масла с сахаром в неё положила достаточно. После чего Ивана с Митяем позвала. Они в избу, а там тоже сборы в дальнюю дорогу идут: Пафнутий Петрович к отъезду готовится. Карета его ещё вечером вернулась. Филарет заглянул, принёс прошение от имени матери Ивана, которое сам написал. Тихон на своей лавке лежал, нарадоваться не мог, как всё ладно да споро получается. Но вопрос всё же задал, скорее для порядка, чем по делу. Самому-то ему всё и так было ясно.

– Ванюша, ты же только до Лапино хотел доехать, Марью Кузьминичну убедить сюда перебраться, а, говорят, полтелеги уже коробами заставил. Торговать надумал, что ли?

– Дядя Тихон, мы же на лошади, значит, ехать быстро будем, и как раз мимо прикормленных деревень. Я там Митяю кое-что показать по торговле желаю, очень даже удобно должно получиться. Мы по всем избам не пойдём, а только к хорошим покупателям заглянем – к дяде Тихону-старшему да к дяде Луке в Горшково, ну а по пути я Петра Васильевича навестить хочу, мало ли что он захочет своей дочке передать, а уж от него прямо в Лапино, нигде больше задерживаться не будем.

– За один день успеешь ли? – В голосе Тихона прозвучало сомнение.

– Ну, если не будем успевать, останемся у матушки, на сеновале переночуем, сейчас же ещё тепло, – улыбнулся Иван.

– Я смотрю, ты за словом в карман не лезешь, – не как упрёк или похвалу произнёс Тихон, а просто чтобы отметить эту Иванову способность, появившуюся всего пару дней назад.

«Раскрепостился парень, – думал Тихон, – почувствовал, что он не просто Ваня на побегушках, а тоже полноправный хозяин, могущий решения сам принимать. Что ж, молодец, не зря он мне ещё там, в их избе глянулся».

Глава 9
В Вязниковском уезде. Осень 1752 года

Воронок, как его взнуздали, от предвкушения дороги весь прямо искрутился: и ногами перебирал, и головой кивал, и голос несколько раз пробовал, как он на воле звучит, – в общем, готов был бежать и бежать. Выехали чуток поздновато, ещё немного – и день к вечеру стремиться начнёт. Выдался он погожим, солнце уже не припекало, осень чувствовалась, лёгкий ветерок обдувал и лошадь, и обоих возниц – в общем, всё располагало к весьма приятственной поездке.

Ехали быстро. Немногим более часа прошло, а они уже в деревне Крутицы оказались, рядом с домом Тихона Сидоровича. Встретили их, по обыкновению, ласково. Сразу же за стол позвали, хотя сами недавно из-за него вылезли.

– Тиша-то, тёзка мой, где? Уж не случилось ли с ним чего? – первым делом спросил хозяин.

Пришлось Ивану историю последних дней рассказать. Все в избе поохали, поахали, но этим ведь горю не поможешь. Иван объяснил, показав на Митяя, что они в помощь нового паренька взяли. Тот молчал до поры, только внимательно слушал да пытался запомнить то непривычное, что до его ушей доносилось.

Ну а затем последовал вопрос, который Ивана прямо-таки до слёз довёл:

– Что это вы, ребята, в путь-дорогу вышли, а вещей для продажи совсем мало привезли? Я всего-то пять коробов, пусть и немаленьких, на подводе насчитал.

Иван слёзы, которые никак не хотели войти в положение человека, которому надо серьёзные разговоры вести, а лились и лились без остановки, проглотил и стал рассказывать уже о себе: что отец у него этим летом помер, вот они и спешат в родную Иванову деревню. Хочет он забрать оттуда свою мать и братьев с сёстрами да в Жилино перевезти, чтобы они рядом с ним жили не тужили. Поэтому едут они с серьёзной целью, мешать её с торговлей совершенно не хочется, но, чтобы лошадь зазря не гонять, для некоторых избранных, к числу которых и Тихон Сидорович со своим семейством относится, немного свежего товара с собой всё же прихватили.

Тут же сходили к подводе да в избу по одному затащили четыре тяжеленных, практически неподъёмных короба, заполненных рулонами разнообразных тканей. Цены на эти ткани Иван наизусть знал, как и то, что всего там тканей лежит на огромную сумму, которую ему ещё заплатить предстоит, – 45 рублей. Анастасия, младшая дочка Тихона Сидоровича, как о новых тканях услышала, так сразу же из женского угла, что за печкой находится, выскочила, а следом за ней ещё три красавицы выглянули. Оказалось, что Анастасия, занимаясь пошивом одежды на заказ, на дому настоящую мастерскую открыла, помощниц себе наняла и уже даже просила батюшку своего, чтобы тот рядышком с избой, в которой их семья живёт, ещё одну поставил, где она сможет любимым делом заниматься.

От тонких плательных тканей все в восторг пришли, а когда мастерицы увидели сукна с бязью, то чуть в пляс не пустились. Оказывается, у них заказчица постоянная из Вязников попросила мужу чиновничий мундир пошить, а где взять тонкое сукно на такой костюм, они не знали. А тут и цвет какой требуется, и фактура именно та, что нужна. Вот радость так радость, да и по времени в самый раз, ну прям как на заказ им эту красоту чуть ли не из самого Парижу привезли.

– Вчера сидели – не знали, что делать, ну хоть отказывайся от этого заказа, – говорила главная мастерица, – да боязно, вдруг барыня и другие свои заказы на сторону отдаст и мы хорошую заказчицу потеряем. Мы уж вознамерились во Владимир отправиться да там лавку какую-нибудь найти, тканями торгующую. Только боязно очень. Как там эту лавку искать да к кому обратиться – так и не придумали, – всё говорила и говорила Анастасия, головой покачивая.

Она ещё и выговориться до конца не успела, а её подруги уже рассматривали то, что Митяй на стол из короба выложил, и Иван даже заслушался их звонкоголосым щебетаньем.

– А вот из этого прекрасная епанечка для госпожи Каюмовой получится, – чуть не пела одна, в то время как другая девица сама себя, наверное, убеждала:

– Ой, посмотрите, какая прелесть. Я представляю Наталью Фёдоровну в душегрее из этих двух тканей. Эта пёстренькая на спинку и полочки пойдёт, а из этой, слегка жатой, превосходные, прямо почти воздушные рукава-фонарики получатся. Ей это так к лицу должно быть.

А третья пыталась внимание всех, кто в горнице находился, к себе привлечь:

– А для Пожарской Ольги Васильевны, зная её чудные манеры, надо летник сшить из этих вот трёх или лучше даже четырёх тканей.

Иван, как услышал фамилию Пожарской, даже замер – так ему хотелось, чтобы эти раскованные девицы дали ей исчерпывающую характеристику. Ведь когда помощница Анастасии упомянула о «чудных манерах» Пожарской, ему почудилось, что сама княгиня в избу зашла, и он даже оглядываться начал. Ну где же она? Куда подевалась?

Сделав небольшую паузу, Иван с Митяем продолжили доставать новые рулоны, а последний даже вынимать из короба не стали, а просто перевернули его, и оттуда на пол вывалился кусок материи благородного серого цвета, с характерным завитком, который на ткани превращался в специфический рубчик.

– Ой! – взвизгнула Анастасия. – Это что такое? Красота-то какая! Я прямо вижу ферязь, пошитую из этой материи. Батюшка, пожалуйста, купи нам всё это богатство. Всё без исключения. – Она одной рукой держалась за стол, а другую положила на получившуюся гору ткани, элегантно свесив кисть и начав ею слегка покачивать.

– Настасья, – послышался довольно сердитый голос Тихона Сидоровича, – это же очень дорого. У меня вряд ли найдётся столько денег.

– Папенька, – избалованным голосом произнесла его дочка, – не я ли намедни матушке двенадцать рублей отдала, которые мне заплатила госпожа Трентюхова за салоп из бархата и парчи? Там материала пошло всего на пять рублей, а я и в семью деньги принесла, и себе чуточку оставила. Я знаю, что говорю. Всё вот это, – и она обвела рукой стол, – даст столько денег, сколько вы своим трудом за год не заработаете. Так что доставайте мошну и меняйте свои деньги на Ивановы ткани.

Митяй от всего, что в избе творилось, съёжился и как будто совсем исчез, чуть ли не под стол спрятавшись, а Иван, наоборот, грудь надул и выпятил её вперёд.

– Тихон Сидорович, прошу прощения, но, мне кажется, Анастасия Тихоновна во многом права. Если, как она говорит, на шитье можно заработать больше, чем стоит материал, то она предлагает выгодное дело. Здесь, на столе, тканей на девяносто два рубля. Сумма, конечно, огромная, но я решил рискнуть и задаток за них заплатил. Правда, – и он смущённо улыбнулся, – на всякий случай договорился, что, ежели спроса на эту красоту не будет, вернуть смогу и на что-нибудь другое, попроще, то, что мы с Тихоном Петровичем обычно привозим, поменяю. Но мне кажется, что Анастасия Тихоновна сумеет из этих тканей такие вещи сотворить, что заказчики их все без остатка разберут и вы в большом прибытке окажетесь. Давайте так поступим. Прежде всего, я скидку в десять рублей сделаю, итого восемьдесят два рубля получится. А затем договоримся о следующем порядке оплаты: сейчас половину, это сорок один рубль, чтобы я смог со своим поставщиком дорасплатиться, но при этом договор о возврате невостребованного товара в силе оставить. Затем ты мне, Тихон Сидорович, каждый месяц по пять рублей платить будешь, ну а в самом конце и последние шесть рублей отдашь. Мне кажется, что Анастасия Тихоновна сама сможет такие деньги за это время заработать и ими расплачиваться, так что тебя это совсем занимать не будет. Опять же, если у дочери не всё получится, как она задумала, я готов забрать оставшиеся ткани на сумму долга. Условие одно: они должны быть в том виде, в каком я их привёз. То есть одним целым, неразрезанным куском. Сейчас я бумагу дам с указанием, что сколько стоит.

И Иван за несколько минут, передвигая отрезы тканей с одного конца стола на другой, написал весь список в двух экземплярах и один протянул хозяину.

Тихон Сидорович сидел молча, уставившись в пол. К нему подошла жена, что-то сказала на ухо, он резко встал, подошёл к сундуку, открыл его, залез в мошну, достал оттуда горсть монет, отсчитал сорок один рубль, в основном серебряными рублями и полтинниками, но среди них мелькали и золотые двухрублёвики с изображением Андрея Первозванного, и, повернувшись к иконе, висевшей в красном углу, истово перекрестился, бормоча про себя какую-то молитву.

Пересчитав деньги и сложив их в полотняный мешок, Иван с Митяем положили его в освободившийся короб, выпили по чашке травяного чая, предложенного женой Тихона Сидоровича, попрощались с хозяевами, вышли из избы, положили пустые короба на телегу и молча поехали дальше. Только отъехав не менее версты от Крутиц, Иван проговорил:

– Ну дела, – и надолго замолчал.

Митяй, державший в руках вожжи, даже не глядел на Ивана. Он глубоко задумался.

Вскоре вдали показались дымы обжиговых печей фабрики Луки Фроловича Горшкова. Сам хозяин стоял во дворе, собрав вокруг себя несколько человек, скорее всего, давал им последние указания, готовясь куда-то ехать. Увидев Ивана, обрадовался, даже приобнял его, а Митяю кивнул головой, когда Иван представил парня в качестве нового приказчика.

– Иван, я тебе много времени уделить не смогу, у меня сегодня очень важная встреча. Ищу себе партнёра. Надумал сильно расширить производство. Надо новые печи строить, а они недешёвые. Один богатый человек согласен деньги свои вложить, но уж больно много он за эти деньги просит. Вот я всё и думаю: сунуть свою голову в эту петлю или ещё поискать кого? Не удушит ли меня эта петля?

– Дядя Лука, если бы мне такие мысли в голову пришли, я бы на это не решился. Я не знаю, какие у тебя договорённости с этим человеком, это, конечно, твоё дело, я встревать в него не хочу, да и не могу, не знаю я ещё многих тонкостей, в денежных вопросах пока не разобрался, но чувствую: обеспокоен ты так потому, что тебе кажется, что-то там не так, как должно быть.

– Это ты правильно заметил.

Лука достал из кармана какую-то любопытную вещицу, всю округлую, как яйцо, только приплюснутую значительно больше, от которой тянулась вниз, к карману, серебристого цвета тонкая, но по виду прочная цепочка, и покрутил эту яйцеобразную штуковину в руках.

«Не маленькая, – подумал Иван, – но и не совсем большая, не тяжёлая, наверное, ежели он её в кармане носит. Вроде металлическая, вон как отблёскивает, да гравировка на ней какая-то, так и змеится по поверхности. Вот бы в руках подержать, рассмотреть получше», – размечтался парень, но в этот момент Лука Фролович нажал на какую-то пипочку, приделанную сбоку неизвестной вещицы, раздалась приятная для слуха мелодия, сама собой открылась крышка, Лука заглянул внутрь и захлопнул её. Затем снова положил блестящую вещицу в карман.

– Ваня, у меня времени менее часа осталось, я думаю домой забежать, чаю выпить, а там уж на встречу поспешать надо. Хочешь, вместе пойдём, по дороге и поговорить можно. Да ты на нашего последыша посмотришь. Сын у нас ещё один весной родился. Ты же у нас с зимы не был, не знаешь, небось, об этом.

– Конечно, не знаю. Всю весну и лето я в поле провёл.

И снова Иван об отце вспомнил, и у него опять на глаза слёзы набежали. Он даже зубы до ломоты сжал, только чтобы не расплакаться. Но Лука на него не смотрел. Его окликнул кто-то из приказчиков, и он отошёл в сторону.

«Вон как разодет приказчик, явно не из рабочих. Те в основном босые да в драных портах и грязных рубахах, а этот прям барином выглядит», – подумал Иван, и слёзы тут же спрятались назад, поняли, наверное, что хозяину не до них.

– Ну так вот, весной он родился, второго апреля, мы уж пять месяцев ему вчера отпраздновали. Так знаешь, он, стервец, – в голосе Луки Фроловича проскочила такая непривычная нежность и любовь, что Иван с удивлением посмотрел на него, – уже переворачивается вовсю, а вчера так даже ползти пытался. Мы знаешь, как его назвали? – И он посмотрел на Ивана. – Иваном, как и тебя, хотя батюшка собирался Иосифом его крестить, в честь преподобного Иосифа Песнописца, но Евдоша очень попросила, и тот не смог ей отказать, благо именины Ивана всё одно в тот же день. Песнописцу, правда, батюшка больше уважения выказывал, чем преподобномученику Иоанну, но нас это не волновало. Евдоша хотела сына Иваном назвать, вот и назвали. Она к тебе очень хорошо относится, говорит, ты умный. Не возгордись только, – улыбнулся он.

– Нет, дядя Лука, гордыня – это грех, а я по таким пустякам грешить не желаю. Знаю, что когда-нибудь ситуация может так сложиться, что не согрешить невозможно будет, вот я свои грехи для таких случаев держу. – И Иван в свою очередь тоже улыбнулся.

Они шли по улице, а Митяй на поводу вёл за ними Воронка. Так и до дома Луки дошли. Там их Евдокия Кузьминична встретила. Ивана увидела – заулыбалась, на своего сына, на её руках сидящего, показала:

– А у нас свой Ивашка теперь имеется, – и головой из стороны в сторону повела, как девочка маленькая, а затем за погремушкой потянулась, Марфой расписанной.

Иван даже рассмеялся.

– Давайте за стол садиться, уж время подошло, – сказала Евдокия. – Ты как, Ваня, к обеду в нашем доме относишься?

– Евдокия Кузьминична, век не ел так вкусно, как у вас, – вполне серьёзно ответил он, но всё же не удержался и опять улыбнулся.

– Ох и льстец ты маленький, – покачала головой хозяйка. – Но ты понимаешь, ведь знаю, что льстишь, а всё одно приятно. Давайте мойте руки, а я пока на стол соберу.

– Евдоша, а ты знаешь, Иван не советует мне в этот омут головой нырять, – задумчиво проговорил Лука, – чем-то ему всё это не нравится. Мне так совсем не хочется даже встречаться с этим Горевым, да и фамилия его меня нисколько не вдохновляет. Может, не ходить? Послать кого-нибудь сказать, что я захворал, а то сам пойду – опять он меня уговаривать примется, и мне неудобно станет ему отказать. Вот ведь репей, – повернулся он к Ивану, – так поёт, что заслушаться можно, и ведь времени подумать совсем не даёт, говорит и говорит. И вроде всё складно и ладно получается, а как домой приду, везде обман начинает видеться.

– Не ходи, Лука, – жена посмотрела на него просительно, – мне его предложение совсем не глянулось.

– Так чего ж ты раньше ничего не говорила?

– Да ты так воодушевился, когда он тебе эту мысль высказал, как будто десяток лет сбросил и снова стал таким же молодым, как когда мы поженились. – Евдокия подошла к мужу и взлохматила ему волосы на голове. – Ну вот, всю твою причёску растрепала, а ведь пол-утра маялась, локон к локону укладывала. Не ходи, Лука, – повторила Евдокия, – предчувствие у меня дурное. Давай мы Ванюшу вместо тебя пошлём, он всё объяснит, как нужно, а потом снова сюда вернётся. Ты как, Ванечка, к этому относишься? – спросила и посмотрела на Ивана так, как маменька на него смотрела, когда он маленьким был.

– Евдокия Кузьминична, я бы с удовольствием, но времени у нас мало очень, а у меня до Луки Фроловича дело есть серьёзное. Давайте мы Митяя пошлём, у него язык хорошо во рту болтается, он всё скажет, что от него требоваться будет, а мы пока здесь в наших вопросах разберёмся.

– Митяя? – почти испуганно протянула Евдокия Кузьминична. – А ты уверен, что он всё скажет как следует?

– Конечно, – не раздумывая ответил Иван. – Мы сейчас продумаем, что ему говорить надобно, он запомнит – и все дела. Кто такой этот Горев?

– Горев-то? Яков Савельевич? – переспросил Лука. – Это купец, который нашим товаром торгует. Обманывает он нас, вынуждает цену снижать, говорит, что ничего не продастся, если мы не снизим. Заставляет чуть ли не в убыток себе ему товар отпускать, но продаёт много, этим и пользуется.

– Лука Фролович, забудь про этого Горева. Сейчас Митяй к нему съездит и объяснит, что ты нашёл крупного покупателя в столице на статуи, посудой заниматься пока не будешь, поэтому пусть ищет другого поставщика. Больше ничего говорить не надо.

В ответ на это Лука дёрнулся и хотел было что-то ответить, но Иван его опередил:

– Дядя Лука, поверь мне, я знаю, что говорю. Митяй, ты всё понял?

Тот только кивнул, и вид у него был почти счастливый.

– Ты ему только ничего лишнего не сболтни, – вдруг обеспокоился Иван, – понял? Ничего лишнего. Только то, что я сказал. Ещё раз спрашиваю: понял? Ну, смотри, Митяй, от тебя сейчас очень много зависеть будет. Где его искать-то, дядя Лука?

– Мстёрский он. На центральной площади дом стоит, самый большой, внизу лавка, наверху он с семьёй проживает.

– Мстёра здесь поблизости, – пробормотал как бы про себя Иван. – Митяй, скажешь, что гостил у своей тётки, Евдокии Кузьминичны. Она твоей матери родной сестрой приходится. Сам с родителями живёшь в Гороховце. Надумал домой воротиться, вот тебя дядя Лука и попросил небольшой крюк сделать и в Мстёру заскочить, несколько слов передать: мол, прихворнул он, сам приехать не может, ослаб очень. Извиняется, но времени на посуду у него теперь нет, он заказ большой из Санкт-Петербурга на статуи и вазы получил. Просил передать, чтобы Яков Савельевич другого поставщика поискал, а ты ехать должен, задерживаться не можешь. Лошадь капризная очень попалась, встанет столбом – и с места её не сдвинешь. Она темноты боится, поэтому в Гороховец ты должен засветло прибыть, да и сам по тёмному лесу ездить остерегаешься. Болтай больше. Чем больше болтаешь, тем меньше тот, кто тебя слушает, запоминает, о чём ты говорил. Иди распряги Воронка и оседлай его. Лучше ехать верхом: и быстрее, да и доверия всадник больше вызывает. Дядя Лука, а у тебя седло и сбруя найдётся, чтобы Воронка взнуздать?

– Ты что это придумал, Иван, лошадь перепрягать? Оставь эту дурную мысль. Что у меня, лошадей, что ли, нет? Сейчас оседлаем какую-нибудь, и пусть скачет. – Видно было, что Лука совсем успокоился и стал прежним решительным хозяином.

– Оседлать и Митяй сможет, дело нехитрое. Только где лошадь взять да сбрую на неё? Вот и все вопросы.

– Я покажу. Мне всё равно в хлев идти надо, – сказала Евдокия Кузьминична, – а вы тут свои разговоры разговаривайте.

Она вместе с Митяем из горницы вышла, а Иван уселся поосновательней и начал разговор, к которому давно готовился.

– Дядя Лука, не знаю даже, с чего и начать… Тихон Петрович сильно захворал. С ним удар случился, лежит он, и доктор говорит, до лета может пролежать. Поэтому он и поручил мне самому все дела вести. Ты знаешь, что он был против лавки, а я всё перерешил и даже о её аренде в ярманочном городке договорился.

Он говорил и вроде куда-то в сторону смотрел, а сам нет-нет да и бросал взгляд на Горшкова, чтобы реакцию его оценить. Лука Фролович, когда Иван только говорить начал, совсем не слушал, а всё о своём думал. Размышлял, наверное, правильно ли сделал, что его послушался. Но как только Иван упомянул, что об аренде лавки договорился, внимательным стал, а по мере того, как тот своими задумками делился, лицо Луки становилось всё светлее и светлее, а под конец на нём даже улыбка появилась.

– Торговать там, – рассказывал Иван, – мы решили посудой и всем, что хозяйке у печи да у стола требуется. Вот я и приехал договориться, чтобы мы могли продавать твои глиняные горшки и всю прочую посуду. Глину хотим брать только у тебя. Этот Горев, ежели это он твоей посудой на ярманке торгует… – и, заметив утвердительный кивок головой, продолжил: – Обманщик он, твою посуду быстро продаёт и с большой выгодой, но немного в амбаре оставляет – вдруг ты приедешь, и можно будет показать, мол, вот она как плохо продаётся. Всё остальное время он торгует посудой с другого завода. Я за последние ярманочные дни к нему несколько раз заходил. Цены он очень высокие держит, и хотя качество той посуды не из лучших, но он всё одно к концу ярманки распродаётся почти без остатка. Лавка у него маленькая, но он в ней пытается не только посудой, но и всяким другим товаром торговать, лишь бы тот потребным был. Из-за этого в лавке теснота и многие покупатели к нему не заходят. Там вечный гвалт и суета. Мы хотим торговать по-другому. Кроме глиняной посуды, у нас будет и деревянная, и металлическая, и стеклянная – в общем, на любой вкус и кошелёк, вплоть до дорогого фарфора, из восточных стран привезённого, и даже серебра. Горев у тебя, я слышал, два воза посуды на Фроловскую взял, а я обещаю, что мы не менее трёх возов брать будем, ценой не обидим и деньги в срок отдавать станем. А кроме посуды, я хочу попробовать твои статуи местным помещикам предложить, думается мне, что спрос должен быть, а уж вазы для оранжерей точно продаваться будут. Сейчас модно оранжереи заводить, а тут в италийские да греческие земли посылать никого не требуется – всё у нас есть, а уж мы постараемся всем рассказывать, что целый корабль подобного товара привезли, бары к такому обману уже привычные, они верить хотят, что это действительно италийское, так и пусть думают, мы их разуверять не станем.