Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Он помолчал немного, не столько чтобы самому передохнуть, сколько дать Филарету вникнуть в уже сказанное, а затем вновь заговорил:

– Товара будет много, его весь где-то хранить придётся. Поэтому возвращаемся к амбарам. Думать об этом надо уже сейчас. Амбар, да не один, скорее всего, в Жилицах придётся ставить. Здесь без тебя, Филарет Иванович, мы уж точно не справимся. И всем этим заниматься необходимо срочно, времени на раздумья у нас нет.

И Иван для весомости своих слов даже кулаком по своей коленке стукнул.

– Завтра же, – продолжил он почти без перерыва, – если это возможно будет, я переговорить должен о строительстве лавки на постоялом дворе. Ну и все вопросы с перевозом сюда, в новый дом, маменьки с детьми тоже завтра надо решить. Так что весь день придётся в разъездах провести. Дай Бог, – и он перекрестился, – чтобы я успел всё намеченное сделать и сюда вернуться. Хотел на коляске ехать, да, думаю, верхом на Воронке должно быстрее получиться.

Иван закончил говорить, и наступило молчание. Молчали все, и Тихон, и Митяй, и Филарет. Затем как будто какое-то оцепенение прошло, и все сразу, почти что хором заговорили. Никто ничего понять не мог. Пришлось Ивану чуть ли не прикрикнуть и с молчаливого согласия Тихона дать высказаться Филарету.

– Я не буду говорить ни «да», ни «нет», – начал староста, – я к подобным делам раньше отношения не имел. Надобно вначале царские указы изучить да к чиновникам, к этим делам приставленным, обратиться, а уж потом ответ давать. А для этого мне следует во Владимир как можно скорее попасть. А так я очень благодарен, что вы все мне большое доверие оказываете.

– Давайте поступим так, – сказал Иван, как бы подводя итог всему сказанному, – ты, дядя Филарет, вместе с Митяем садись в коляску. Митяй во Владимире хорошо ориентируется, и с ним ты скорее всё, что нужно, разузнаешь. А я на Воронке поскачу.

На том и порешили да спать отправились, ночь уж подступала. Митяй с Филаретом ушёл. В избе наискосок по другую сторону улицы жила бабка Вера. Она одна после смерти мужа осталась, вот староста и договорился, что парень у неё поживёт. Старуха аж прослезилась от радости, что сможет кому-то полезной быть.

А рано утром, задолго до восхода солнца, Иван уже скакал в сторону Хóлуя. Дорога была совершенно свободной, Воронок шёл рысью, и появление светила Иван встретил, уже когда мост через Шижегду миновал. А там уж и до Холуя было недалеко.

Въезд на ярманку оказался перекрыт не привычным уже Ивану шлагбаумом, а глухими высокими дубовыми воротами, запертыми на железный засов и большущий амбарный замок. Ивану долго пришлось колотить в них всем что под руку попалось, прежде чем появился сторож. Шёл он быстрым шагом со стороны села.

– Кто тут в ворота ломится? Вишь, закрыты – значит, и ломиться нечего. О, да это ты, Иван. Видать, нужда у тебя возникла.

– Да, дядя Иван. Дело у меня неотложное имеется. Её сиятельство дозволила мне разобраться, что за товар остался в амбаре в той лавке, где Василий Крюк торговлю держал. Лавку она нам внаём сдала, но обязала оставшееся от Крюка добро продать, а деньги ей возвратить. Вот я и пришёл глянуть, что да как. Деньги там небольшие, так, может, и товар совсем поганый, возиться с ним толку никакого не будет. Так что, будь добр, открой мне тот амбар. Да учти, что туда для нас в самое близкое время несколько возов с товаром привезут. Ты для них ворота тоже открой, пусть крючники там делом занимаются.

– Постой, Иван, я без ключей прибёг. Думал, охальник али басурман какой здесь шумит. Сейчас до избы своей дойду да ключ принесу. Отворю тебе ворота. Другого не пустил бы, а тебя я хорошо знаю. Скажи, как твой друг старший – жив? – и, получив утвердительный ответ, качнул головой. – Значит, долго жить будет.

Когда Иван вышел из амбара, он довольно улыбался. Во-первых, там не так и много всего оставалось, а во-вторых, всё, что там лежало, можно было легко продать, да ещё и заработать на этом. Единственно плохо, придётся по избам ходить. Иван попрощался со сторожем, ещё раз напомнив тому, что скоро возы с посудой приедут и надо будет указать крючникам, куда её класть, сел на Воронка и поскакал в сторону Мстёры. Он вернулся к мысли, что пора организовывать ватагу офень, которая займётся товаром, в обоих амбарах лежащим – и в их, в Жилицах, и на ярманке. «Надо найти старика какого, бодрого ещё, да чтоб силёнок у него оставалось изрядно, лет сорока, не старше, и дать ему в помощь несколько молодых парней, вон их сколько в Жилицах без дела мается. Вернусь – Митяю поручу, пусть срочно таких ищет и ватагу из них организует. Подвода наша будет», – с такой мыслью Иван въехал в Крутицы.

Ещё вчера он не собирался заезжать в эту деревню, чтобы на глаза Тихону Сидоровичу не попасться. Вспоминая, как он нахрапом вынудил человека мошну свою открыть, Иван ощущал некоторую неловкость. Но дорога из Холуя прямо через Крутицы вела. Объехать можно, но это какой крюк пришлось бы делать, а он и без того в Холуе много времени потерял, вот и поехал напрямик, надеясь, что всё обойдётся. И надо же было такому случиться, что он уже деревню почти всю миновал и тут-то нос к носу с плотником и столкнулся. Тот шёл как раз ему навстречу и ещё издали Ивана признал. Пришлось спешиться и в разговор вступить.

– Ванюша, здравствовать тебе многие лета! Вчера весь вечер моя Настасья думала, как тебя известить, чтобы ты к нам хоть на минутку заглянул, а ты вон собственной персоной по деревне разъезжаешь. Что ж к нам-то не заходишь? Опасаешься, что ли, чего? – И он с усмешкой такой на Ивана посмотрел.

– Спешу я очень, дядя Тихон, думал, на обратном пути тебя навестить.

– Ну, теперь уж придётся воротиться. С Настасьей повидайся, а дальше езжай куда тебе угодно.

Пришлось Ивану лошадь повернуть да так с ней в поводу и пройти почти через всю деревню. Он расстался с Тихоном-старшим всего несколько дней назад. Тогда тот был без меры удручён и сильно обижен, хотя, возможно, это не было обидой в полном смысле слова. Скорее, ему нанесли жестокую душевную рану: и дочка, которая в угоду своим желаниям не захотела считаться с мнением отца, и жена, которая её поддержала, и эти нахрапистые молодые купцы, которые буквально ограбили его, заставив отдать им такую прорву денег. А вот сегодня это снова был всё тот же балагур и весельчак Тихон Сидорович, он опять радовался всему, что творилось вокруг, улыбался сам и дарил эту улыбку всем окружающим.

– Честно говоря, – рассказывал он, размахивая руками так, что Воронок всю дорогу косил глазом и нервно всхрапывал, когда рука Тихона чуть не касалась его морды, – я совершенно не поверил, что из той кучи тряпья, которая осталась в доме после вашего ухода, хоть какой толк выйдет. Но на следующий день одна из помощниц Анастасии села на почтовую карету и укатила в Вязники мерки с заказчиков снять да фасоны уточнить. Вернулась поздно вечером, и эти сумасшедшие девицы всю ночь напролёт шитьём занимались, столько свечей сожгли, что я чуть за голову не схватился. А утром встал, смотрю – на стене висит новенький мундир чиновничий, да ладный такой, а рядом роскошное женское платье. Сказать, что я был удивлён, – ничего не сказать. Так вот, на следующий день Анастасия как птичка металась по избе, в одном месте что-то отпаривала, в другом – гладила, в третьем – подшивала. В избе для меня места совсем не осталось. Пришлось заказные полочки под посуду для одной привередливой заказчицы из Вязников на улице доделывать. Помощниц Настиных я за весь день ни разу не увидел, решил, что они отсыпаются. Как бы не так! Эти проказницы, оказывается, по заказчицам разъехались, а к вечеру собрались и снова шить принялись. Теперь у меня не дом, а то ли швальня, то ли мотальня какая. Они все рулоны растеребанили и разрезали, везде горы различных тканей, а они сидят и строчат, строчат, строчат. И то ведь дело, я тебе сорок рублей с лишком отдал, а они мне уже почти пятнадцать вернули, а ведь всего несколько дней прошло.

Когда они в избу зашли, Анастасия чуть на шею Ивану не бросилась. Как же она радовалась – это надо было видеть. Потом успокоилась, за печь сходила и принесла несколько лоскутов.

– Иван, вот тут в уголках бумажки прикреплены, а на них указано, сколько каждой ткани нам срочно получить нужно. Постарайся нас не подвести, мы заказчицам уже много чего наобещали.

Неожиданно она взяла Ивана за руки, взяла так, как берут только близких людей, и, глядя ему прямо в глаза своими василькового цвета, удивительно чистыми, не замутнёнными никакими недостойными мыслями глазами, раздумчиво так и проникновенно заговорила:

– Знаешь, Ваня… Ой, прости, а можно я тебя так по-простому называть стану? – и, не дожидаясь его согласия, продолжила: – Наши заказчицы – такие привереды, ждать совсем не приучены, некоторые, стоит задержаться, даже смотреть на тот наряд, что мы для них пошили, не хотят, отбрасывают его в сторону – и всё, делай с ним что хочешь. А куда его пристроить? Ведь он именно на того человека, на его фигуру пошит был. Вот нам и приходится крутиться изо всех сил. Такое счастье, что ты появился. Тихон – тот тоже ткани всякие приносил, но они у него какие-то скучные, что ли, были, я другого слова не нахожу. У меня они никакого особого желания шить не вызывали. Другое дело то, что ты нам последний раз доставил. Это же восторг, я ночь заснуть не могла, да и девушек своих замучила, всё кроили и тут же шили. Такого со мной никогда не бывало. Мы за ночь две вещи сшили. Они обе срочные были, и уже утром Лизавета, это моя помощница, мундир – ну, я тебе о нём рассказывала – в Вязники отвезла. Подошёл, сел как влитой, все довольны остались, особенно наша заказчица – жена того чиновника. Она нам тут же ещё один заказ, на этот раз для себя самой, сделала.

– А вторую вещицу, – продолжала она говорить своим проникновенным голосом, с каким-то придыханием, которое её волнение выдавало, – я имею в виду летник для княгини Пожарской, Мария, это другая моя помощница, на почтовой карете во Владимир доставила. В нём спинку и фальшивые широченные рукава, свисающие свободными полотнами чуть ли не до пола, мы сшили из плотной ткани красновато-коричневого цвета, а на перед пошла ткань более светлого тона, выгодно смотрящаяся на готовом изделии. Полочки, подбой подола и настоящие рукава, достаточно узкие, заканчивающиеся тугими манжетами, мы изготовили из светло-серой ткани, украшенной нашитыми сверху кружевами. Знаешь, на что Пожарская привереда из приверед, каждую вещь приходится переделывать, иногда по несколько раз, и то на этот раз молчком деньги достала, заплатила не торгуясь – видать, очень ей понравилось.

Анастасия вдруг резко отпустила его руки.

– Я вот иногда думаю: наверное, я не от мира сего. Знаю, что так многие считают. Иногда я против этого восстаю, а иногда, вот как в эти дни, сама к такой же мысли прихожу. Я к чему-то возвышенному всё время стремлюсь, куда-то в горние выси.

И она смущённо опустила свои глаза и улыбнулась.

– Ну, хватит, – вновь заговорила она. – Это я себе приказала прекратить занимать ваше внимание моей недостойной того персоной. Вы, милостивый государь, только превратно не истолкуйте всё, что я вам сейчас наговорила. Поймите меня правильно, я обычная молодая барышня, а то, что мысли мои уводят меня куда-то не туда, так это, надеюсь, пройдёт со временем.

Она опять посмотрела ему прямо в глаза и улыбнулась такой загадочной мимолётной улыбкой, что Ивану захотелось ещё и ещё ловить такой миг, но она уже опустила глаза долу.

– Так ты, Ваня, постарайся, как куда-то мимо едешь, забегать к нам, вдруг у нас нужда какая возникнет. Специально, конечно, я не могу тебя об этом просить, но ежели по пути придётся…

Тут она совсем смутилась, повернулась и собралась уже уйти, но Иван её окликнул:

– Анастасия, а можешь ответить мне на вопрос один? Я уже давно хотел его задать, но считал, что он у меня случайно возник, а сегодня твой батюшка так красиво о твоих платьях говорил, что…

Он замолчал, не зная, что тут ещё добавить, но эта девица, не похожая ни на одну из тех, кого Иван знал до тех пор, уже повернулась и вопросительно посмотрела на него. И он вдруг все слова потерял. Перед ним стояла совсем другая молодая женщина, нежели та, с которой у него был такой странный и не похожий ни на какой другой разговор, – та, но в то же время совсем иная, более строгая и неприступная. Куда делись та мягкость и кротость, та простота в общении, та загадочность и неповторимость, которые так покорили его? Сейчас он видел лишь холодную и неприступную особу, которой он не решался даже вопрос свой задать. Она стояла молча и смотрела вроде бы на него, но он понимал, что именно его она сейчас вовсе не видит, а в мыслях у неё нечто совсем-совсем иное.

Иван набрал полную грудь воздуха, задержал его на несколько мгновений и так прямо на выдохе принялся спрашивать:

– Анастасия, а вот где ты берёшь все эти… – Он запнулся, поскольку не знал, как это назвать, но она поняла и помогла ему найти нужное слово:

– Модель? Фасон? Не знаю, из головы откуда-то. Я вот на заказчицу смотрю, или если её тут нет, но я её хорошо уже себе представить могу, то у меня прямо перед глазами она начинает появляться в разных нарядах. Я выбираю тот, который мне больше понравился, и его зарисовываю. Раньше я делала это угольком, а теперь батюшка привёз мне много карандашей и по-разному их все заточил. Есть острые, ну прямо как иголкой уколоться можно. Я ими тоненькие, как волоски, линии провожу, есть потолще, а ещё он мне сделал такой, что я им тени могу наводить. Я этот образ, если такая возможность имеется, заказчице показываю, она одобряет, я и отдаю своим работницам шить. Ну а если заказчица далеко и к ней ехать не с руки, шьём так, и знаешь, никто ещё не отказывался.

Она замолчала и так стояла, ожидая, скорее всего, продолжения вопросов, но Ивану было не до них. Он изумился, как быстро Анастасия может меняться, поскольку сейчас она вновь была той мягкой и очень приветливой собеседницей, как и при встрече. А она, так и не дождавшись вопроса, взяла да сама продолжила:

– Я очень люблю на природу смотреть, основные мысли приходят, когда я листики разные в руках кручу или морозными узорами на окнах любуюсь. А ещё очень люблю выйти летом, когда облака большие, пузатые такие медленно по небу плывут, лечь на спину и рассматривать такое облако, мысленно вертя его, отсекая то, что лишним кажется…

Она вновь замолчала, и вновь та мимолётная, загадочная улыбка её губы тронула, но она тут же посерьёзнела и разговор закончила:

– Ладно, ты же спешишь куда-то, а я тут своими разговорами у тебя время отнимаю и задерживаю тебя, – и всё, скрылась за занавеской, что отгораживала в избе женский угол.

– Анастасия, подожди, вернись, у меня к тебе ещё один вопрос имеется, – окликнул её Иван, и она тут же из-за занавески вышла, держа в руке иголку с ниткой.

«И когда только успела нитку в иголку вдеть?» – изумился про себя Иван.

Анастасия стояла и молча ждала, что он у неё спросить хотел. Иван даже растеряться успел, так всё это стремительно произошло, но собрался быстро и не спросил, а в утвердительной форме сказал, приподняв вверх те лоскутки, что ему эта удивительная девица дала и которые он, пока она с ним беседу вела, из рук не выпускал:

– Анастасия, ты уж меня прости, но ткани эти я могу только целыми фабричными кусками доставить. Они все из-за моря привезённые, и резать их мне договор с купцом, у которого я их закупить должен, не дозволяет.

Анастасия лишь плечами слегка пожала да произнесла:

– Я согласна, главное – доставь быстрее, – и снова за занавеской скрылась.

Иван вышел на улицу, взглянул на небо, оно вдали явно темнеть начало, вскочил на Воронка и поехал в Горшково. «Вот и ещё больше часа, – подумал он, – из-за этой случайной встречи с Тихоном-старшим я потерял, хотя, ежели подумать, этот час мне много чего полезного для размышлений дал».

Когда вдалеке появились трубы завода, где Лука свои горшки обжигает, тёмная полоса уже чуть не полнеба заняла. Ивану даже показалось, что около самого горизонта сверкнуло что-то, а затем оттуда и рокот донёсся. «Перун-громовержец месяц перепутал или что ещё случилось? Хмурень на дворе, вроде гроз уже не должно быть», – подумалось Ивану, но больше ничего не сверкало и тем более не громыхало, и он успокоился.

Луку Фроловича он ещё издали заметил, тот разгуливал по заводскому двору с целой компанией мужиков. На всадника, хорошо вырисовывающегося на фоне неба, трудно было не обратить внимание, вот и Лука поднял руку к глазам, чтобы солнце не мешало ему разглядывать, кто же это к деревне подъезжает. Понял, что это Иван, и приветливо махнул ему.

Иван спешился рядом, и они по-дружески пожали друг другу руки. Мужики отошли в сторонку и принялись переговариваться.

– Это кто? – спросил Иван.

– Да вот хочу всё-таки новую мастерскую поставить, чтобы статуи производить. Ты ещё ничего насчёт больших печей не выяснил?

– Лука Фролович, сейчас еду к маменьке – решить вопрос, когда переезжать станем, а на обратном пути должен заехать к одному знающему господину, он тут неподалёку живёт, у меня к нему свои вопросы имеются, вот и твой задам. А сейчас извини, очень спешу. Заскочил только, чтобы уведомить: вопрос с лавкой решён, она наша, можешь хоть завтра туда три воза отправить. Ключ от неё имеется у сторожа, он предупреждён. Вопрос один: кто разгружать будет?

– Я с этим всё время сталкиваюсь, – ответил Лука, – поэтому возчики деньги получают не только за доставку, но и за разгрузку. Там сложностей не будет.

– Это хорошо, – сказал Иван. – А теперь извини, Лука Фролович, я действительно спешу.

– Постой, Иван, а коляска моя где?

– Лука Фролович, я взял на работу управляющего, он сегодня во Владимир поехал – документами заняться. Они вдвоём с Митяем отправились, а я один. Вот потому они на коляске, а я верхом. – Иван помахал рукой и пришпорил Воронка.

Чёрная туча, а теперь было ясно, что это именно туча, приближалась. Мокнуть совершенно не хотелось, хотя если этого не миновать, так что делать. Ближе всего было до дома Петра Васильевича, и после небольшого раздумья Иван направил жеребца в сторону Кривиц. Он уже стучал в калитку дома художника, когда первые крупные капли упали на землю.

Арина быстро приоткрыла ворота, Иван ввёл Воронка во двор и успел привязать его к коновязи, когда хлынул настоящий летний ливень, и тут же, как на заказ, сверкнула молния и прогремел оглушительный гром. Пока Иван добежал до спасительного крыльца, успел весь вымокнуть. Арина стояла в прихожей с большой утиркой в руках. С его шляпы и серого, из тонкого сукна пошитого камзола, в котором он сам себе так нравился, каплями стекала вода. Материя ещё не успела промокнуть насквозь, поэтому, когда Иван снял камзол, белая полотняная сорочка была практически сухой. Только кружевное жабо слегка намокло, и всё. Да и у кюлот лишь самый низ оказался забрызган, зато чулки следовало вначале выжать, а уж затем сушиться вешать. Но в самом плачевном состоянии оказались туфли. Их почти полностью залило, и при ходьбе в них ощутимо хлюпала вода.

– Пойдём-ка, Ванюша, я тебя отведу переодеться. У Петра Васильевича есть отличные домашние шлёпанцы. В них тебе и удобно, и тепло будет.

Когда Иван появился в мастерской, он был похож на пришедшего из бани человека: мокрые волосы, длинный халат, закрывающий его до самого пола, и мягкие шлёпанцы на ногах, дополняющие эту картину.

– Эк тебя вымочило. А сейчас в окно посмотри – от этого мощного ливня лишь лужи и остались. Ещё через полчаса даже забудется, что дождь недавно хлестал. Ты, я так понял, верхом к нам добрался? – Пётр Васильевич был сама любезность.

Иван огляделся. На удивление, в мастерской, кроме хозяина, никого больше не было.

– Да я, Пётр Васильевич, в ваш дом случайно попал. Намеревался это на обратном пути сделать. В Лапино ехал. Надо окончательно вопрос с маменькиным переездом решить. Да вот в дороге дождь застал, решил у вас от него спрятаться, да на пару минут опоздал. И этих минут хватило, чтобы перед вами вот в таком виде оказаться.

Он решил не углубляться дальше в эту тему, поэтому попытался перевести разговор в другое русло.

– А куда это вся ваша молодёжь подевалась? – спросил он и на художника с любопытством посмотрел.

– Да приехал тут ко мне в гости мой друг детства, Викентий – помнится, я тебе про него рассказывал. Вышел он в отставку и решил в своём имении жизнь доживать. Мы с ним не зря, наверное, в детстве сдружились. Очень похожие глупости в старости делать принялись. Он тоже всем своим крепостным вольную решил пожаловать, не дело, говорит, так людей угнетать да над ними издеваться. Не знаю, забыл спросить, какое прозвище ему бывшие крепостные дали. Наверное, такое же, как и мне – «блаженный барин». Теперь они люди вольные и вольны решать, что им делать и как жить дальше. От него они совсем не зависят, а вот он оказался в зависимом от них положении. Что бы ему ни понадобилось, он к ним вынужден обращаться. Ничего же не умеет, гвоздь в стену и то вбить толком не может, всё они у него гнутся. А мужики с него за всё деньги требуют. Денег-то у него на жизнь хватает, тем более что тратит он их экономно. Но платить за всякую ерунду – это уж слишком. Правда, я сам этим же занимаюсь.

И он даже голову повинно опустил и замолчал на минутку. Затем поднял её, на Ивана с улыбкой посмотрел и произнёс:

– Нравишься ты мне, Ванюша, в этом наряде. Эдакий молодой барин после бани. Хорошая парсуна может получиться.

Он ещё раз внимательно своего собеседника осмотрел, как будто запомнить хотел, потом спохватился, рукой себя по коленке хлопнул и даже голову почесал.

– Вечно меня куда-то в сторону уводит. Так вот, приехал ко мне Викентий просто в гости, без какой бы то ни было задней мысли, а как увидел полтора десятка мальчишек, так сразу и загорелся. Ему там, у себя в имении, потребовалось старый флигель разобрать, мужиков просить надо да деньги им обещать, а тут молодцы сидят как на подбор, ну он и попросил их к себе взять на недельку – ему помощь, а им развлечение. Так что мы сейчас с Ариной вдвоём опять остались. Как-то тихо и даже, признаюсь, скучновато стало. Привык я уже к ним, беспокойным, – снова улыбнулся он какой-то затаённой улыбкой, а потом снова как спохватился и на Ивана посмотрел: – Значит, окончательно решил свою матушку с детьми к себе забрать?

– Так уже и хоромы большие, на ваши чем-то похожие, построены. Сейчас друг мой Прохор мебель для них делает. Дел ещё, конечно, полно, но всё остальное можно и позже доделать, когда они там жить начнут. Вопрос в одном. Сестра моя решила замуж выйти и в Лапино остаться, так что переезжать придётся только после того, как они свадьбу отыграют. А от этого и моя свадьба зависит, в общем, – он махнул рукой, – забот невпроворот, за что в первую очередь хвататься, сам не знаю, да и про торговые дела забывать не следует. Приходится крутиться и вертеться. Дома почти не бываю. Вчера весь день во Владимире провёл, сегодня в Лапино отправился, думал, одним днём управлюсь, а тут ливень этот.

– Ну а что ты с постоялым двором решил? Не зря мы с тобой туда ездили?

– Тоже, когда вертаться буду, думаю заехать. Окончательно решить вопрос о строительстве и договориться, когда эту стройку начинать следует. Как добро хозяин даст, примемся искать того, кто прожект сможет исполнить. Вот бы нам того парня, что этот дом строил, но где его искать, не знаю.

– Приятно с тобой, Ванюша, разговаривать. Всё у тебя определено и всё в одну цель бьёт. Я вот сейчас о чём думаю? Не знаешь? Да и действительно, как ты можешь знать, о чём другой человек думает? А думаю я, что сейчас верхом ехать дальше – только окончательно твой наряд испортить. Грязь после такого дождя долго сохнуть будет. Тебе лошадь всю спину так угваздает, что камзол с рубашкой выбросить придётся, да и шляпу следом за ними. Вот я и вспомнил, что когда-то давно, лет уж не знаю сколько прошло, моя маменька одарила меня старинной каретой с такой же старинной лошадью. Кобыла давно пала, а карета стоит. Эта карета знаменитая. Мои предки на ней ещё во времена чуть ли не Ивана Третьего ездили.

Пётр Васильевич замолк и начал в окне что-то рассматривать, потом бросил это занятие и вновь заговорил, но как-то печально и нерешительно:

– Думаю я всё время, Ванюша, об одном и том же. Вот уж сколько лет я свою кровинушку, свою Марфушечку не видел. Как замуж ушла, так и всё. Вначале, честно признаюсь, боялся, что вцеплюсь в неё и не отпущу, но не хотел ей жизнь ломать. Ведь ты себе даже представить не можешь, через что мне переступить пришлось, чтобы согласие на уход её из родного дома дать. Я болел после этого очень долго и, если бы не Арина, руки мог на себя наложить, всё к этому шло. Благо работа меня отвлекала, а она для меня всегда находится. Ведь голову на ключ не закроешь, в ней хочешь или не хочешь, а образы роятся, вот я их на доски деревянные и выплёскивал. Потом смирился уже, что нет и второй Марфуши со мной, но ехать не решался. Так, слухами, какими мир полнится, жил, и мне этого хватало. А потом ты появился, вживую начал мне о Марфе и её семье рассказывать, и у меня стала внутри потребность расти на них своими глазами посмотреть. Медленно она зрела, но опять же ты своим появлением сегодняшним последнюю каплю туда внёс. И всё к тому сложилось: и грязь эта несусветная, и необходимость тебе туда попасть, и мои желания. Вот я и подумал: а что мы потеряем, ежели в карету твоего жеребца запряжём? Она тяжёлая и неудобная, конечно, но тут всего вёрст пятнадцать – дотерпит. Да по дороге я снова готов тебе помощь в разговоре с Саввой Михайловичем оказать. В Лапино мы доберёмся лишь к вечеру. Там и переночуем, я на внуков хоть погляжу, свою лапушку увижу да повторно с Николаем познакомлюсь. Я ведь его всего один раз видел, когда он свататься приходил. Как ты на это смотришь?

Иван смотрел на старого художника и думал: сколько же сил ещё сохраняется в душе у людей, когда тела их перестают слушаться. Но он не стал это говорить Петру Васильевичу, а только с чувством схватил его за руки, сжал их самую малость и слегка потряс.

После обеда они вместе спустились во двор. В каретном сарае действительно стояла массивная старинная карета, на дверцах которой продолжали золотом гореть гербы. Вся необходимая упряжь находилось там же. Воронок без особого удовольствия дал себя запрячь и покорно выехал из сарая во двор. Иван переоделся в свою подсохшую одежду, они сели в карету и отправились в путь.

До постоялого двора добрались без каких-либо задержек. Въехали в ворота и встали посередине двора. Хозяину донесли, что к ним заехал кто-то из весьма знатных особ, тот выскочил и низко поклонился приезжим.

– Ну что, Савва Михайлович, мы вот с Ванюшей мимо проезжаем, хотим узнать твоё мнение о предложении, которое тебе в прошлый раз сделано было.

Хозяин трактира даже раздумывать над ответом не стал:

– Ежели лавка вон в том закутке стоять будет и ежели красивой окажется, то я возражать не смею, ваше превосходительство.

– Хорошо, Савва Михайлович, – решил подключиться к завязавшемуся разговору Иван, – за этот ответ тебе спасибо. Мне кажется, что лавка в виде древнерусского терема хорошо здесь смотреться будет. Как тебе такое предложение?

– Так, милостивый государь, Иван Иванович, ежели русский терем, кто же возражать посмеет? Красота-то какая будет.

– Ладно, Савва Михайлович, мы с подрядчиком договоримся, он нам прожект, а может, лучше даже макет лавки представит, и мы сядем все вместе и примем окончательное решение. Нас же никто не неволит, а пока извини – даже от кофия откажемся, спешим очень, но на обратном пути постараемся заехать.

Двор в трактире оказался такой большой, что Ивану удалось развернуть карету безо всяких усилий. Он по-молодецки свистнул, гикнул, и они покатили дальше.