Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Глава 17
Разные хлопоты. Сентябрь 1752 года (продолжение)

На этом интересном месте Люба нас ужинать позвала, пришлось оторваться от увлекательного рассказа и переместиться на кухню. Там мы жену мою нечаянно обидели. Она готовила, старалась, а мы в рот покидали всё, что она сварганила, даже не разобрав, что ели, и опять рассказ о давно минувших днях ушли слушать. И вновь отец на пару с дядей Никитой в качестве рассказчиков выступали, ну а нам с дядей Ефимом роль безропотных слушателей досталась.

…В Лапино въехали, ещё солнце сесть не успело. Первым делом к Марфушиному дому направились. Почти насквозь через всю деревню проехать пришлось. Отовсюду сбежалась детвора. Виданое ли дело, чтобы по Лапино такая огромная и красивая карета разъезжала. Сколько криков раздавалось вокруг. Собаки свои голоса тоже туда добавили. Такой гвалт начался. Следом за детьми и взрослые начали из домов выходить. Но эти молча стояли – так, глядели, и всё.

Когда карета остановилась напротив дома Николая-плотника, Иван выскочил первым и руку Петру Васильевичуподал. Тот вылез и начал свои затёкшие ноги растирать, приговаривая:

– Проехали всего ничего, а устал, как будто сам эту карету на своём хребте тащил. Как же в стародавние времена на ней мои предки ездили?

Марфа вместе с детьми тоже вышла на крыльцо. Поняв, кто приехал, она бросилась стремглав к калитке, в которую успел зайти Пётр Васильевич. И вдруг у неё без видимой причины – потом-то оказалось, на детские грабельки наступила, которые кто-то из её малышей на дорожке оставил, – подогнулись ноги, и она стала падать на землю, да не просто падать, как обычно люди падают, нет, Марфа падала ничком, то есть лицом вниз. Иван бросился её поддержать, но явно не успевал. Зато Пётр Васильевич сделал непостижимый для его возраста рывок и подхватил дочку прямо над самой землёй, и они неловко завалились вместе. Так и лежали отец с дочерью, её голова оказалась на его груди, их обоих сотрясали рыдания. Слёзы лились ручьём, но это были не слёзы боли или огорчения, если не сказать по-другому – горя, это были слёзы радости. Всё то, что копилось в них за время долгого ожидания встречи, теперь изливалось наружу. Это были слёзы очищения.

Иван стоял рядом, не понимая, надо им помочь встать или они поднимутся сами, когда в себя придут. Наконец выплакались и начали обниматься да целоваться. Тут уж Иван не выдержал, подал им руки, они поднялись с земли и только тут заметили сбившихся в кучу, плачущих навзрыд детишек. «Сколько же их?» – решил посчитать Иван, но где там, разве их возможно было оторвать друг от друга. Среди них не было таких старших, которые приняли бы на себя то невольное главенствование, которое всегда бывает среди детей в многодетных семьях. Здесь всё было по-иному, все они были погодками, да и пара близнецов среди них оказалась, так что старшего от младшего отделяли какие-то два-три года. Марфа от отца отбежала, руки, как крылья, распахнула и обняла всех одним движением, и в ту же секунду они успокоились и умолкли. Если у кого из глаз ещё и продолжало капать, так то просто не успевшие вытечь слёзы просачивались.

«Когда я у Марфы дома впервые оказался, детей было трое да четвёртый вот-вот должен был на свет появиться. Сейчас уже шестеро, а времени трёх лет не прошло», – считал про себя Иван, пока отец с дочерью отряхивались от приставших к ним опилок и стружек. Видать, накануне Николай что-то во дворе мастерил.

– Пётр Васильевич, Марфуша, – окликнул их Иван, – может, я вам больше не нужен, так я пойду, у меня дел много. Вы уж лошадь распрягите да во двор заведите, или мне её к себе увести?

– Иди, Ванюша, иди, спасибо тебе. Мы тут сами справимся. Давай до утра.

По дороге к дому Иван никак не мог миновать избу, где Прокопий Нилович жил. Тот стоял на улице рядом с калиткой и терпеливо дожидался Ивана.

– Кого это ты привёз? Марфиного отца, что ли? Так какого он рода-племени, что на такой карете разъезжает?

– Доброго здоровья, Прокопий Нилович, – улыбнулся Иван. – Не я его, а он меня привёз, а вот какого он рода-племени – это ты у него сам спроси. Я не могу такие вещи рассказывать без разрешения. Прокопий Нилович, у меня у самого к тебе дело имеется. Скажи, найдётся в Лапино пара телег с мужиками, которые помогут моей матери её вещи погрузить да в Жилицы перевезти, или мне телеги оттуда гнать придётся?

– Найдётся, конечно, как не найтись. Только ведь безразлично, откуда телеги будут, так и так в одну сторону их пустыми придётся гнать. Поэтому, наверное, лучше тебе самому за семьёй приехать, а уж погрузиться вам община поможет.

– Спасибо, Прокопий Нилович, это ты верно подметил. Наверное, я так и поступлю, – ответил Иван и направился к своему дому.

Не зря говорится, что сороки на своём хвосте новости разносят. Иван к дому подошёл, а там все и всё уже знали: и то, что Иван на карете приехал, и то, что вместе с каким-то стариком, и то, что он вначале к дому Николая-плотника подъехал, а уж оттуда пешком домой пошёл.

– Кто вам всё это рассказал? – удивился Иван.

– Так мальчишки бежали, много всего наговорили, – вот и всё, что он в ответ на свой вопрос услышал.

Обнял он матушку, и они так, в обнимку, и принялись по двору ходить, во все углы заглядывать, каждый сарай открывать. До ужина смотрели, много ли им вещей с собой брать придётся да поместятся ли они все на две телеги. Смотрели, смотрели и поняли: скорее всего, двух телег не хватит, а точнее станет известно, лишь когда они грузиться начнут. Хотя для того, чтобы это понять, не следовало столько времени попусту тратить.

На ночь всей семьёй уселись вместо уже привычного для Ивана чая травяной отвар пить. Мать считала, что он весьма для нутра человеческого пользителен, вот и понуждала всех эту гадость глотать. Сама пила, морщилась и детей заставляла.

Иван занял то место, где раньше всегда отец сидел, и на братьев с сёстрами поглядывал слегка снисходительно. Совсем ещё недавно мелкотнёй все были – и надо же как вырасти успели. Ну, о старших сёстрах можно было даже не упоминать, они давно уже совсем взрослыми стали и потому почти не изменились, а вот близнецы, которым этой весной двенадцать исполнилось, прилично возмужали. Сейчас они как раз в тот возраст входили, в котором он сам был, когда Тихон его себе в помощники взял. «Как же быстро время летит, – привычно удивился Иван. – Вот и их уже к работе можно начать привлекать, Митяю в помощь. Остальные ещё совсем маленькие, им бы пока баловаться да безобразничать. Вон шестилетний Валентин и трёхлетний Егорий, которые сидят на самом краю лавки, – там и так удержаться нелегко, так Валька всё время пытается то локтем, то бедром маленького и щуплого Егорку с неё столкнуть. Пора и власть употребить», – подумалось ему.

– Эй вы там, на краю, сидеть спокойно, а не то каждый лоб узнает, что такое большая деревянная ложка. Ясно вам? Ну, если ясно, то докажите это.

«Наверное, достаточно, а то с этой властью быстро можно незнамо куда скатиться. Они ребятишки добрые и любят друг друга, – продолжал раздумывать Иван, – а Валька никого не боится, ежели кто Егорку обижать примется, сразу в драку лезет. Хорошие они все какие, а я живу неизвестно где, как сыр в масле катаюсь и даже забываю понемногу, что у меня такие замечательные братья с сёстрами словно сорная трава растут. Ой, не прав я, чуть совсем не потерял их всех. Хорошо, Тихон, мудрый человек, меня на путь верный направил».

За разговорами чуть не забыл узнать, когда же Софья свадьбу свою играть наметила, хорошо, она сама об этом заговорила. «Вот ведь какая сестра у меня разумная, – мысли у Ивана плавно перетекали одна в другую, – не просит ничего, чем её приданое пополнить. Я думаю, что смог бы всех удивить, а она молчит. Ладно, приедем, так привезём подарки какие-нибудь». Выяснилось, что свадьба на следующий день после Покрова назначена. И причина тут самая что ни на есть уважительная. Церковный староста, который должен молодых венчать, сказал, что день Покрова Пресвятой Богородицы в этот год на вторник приходится, а христианские обычаи не советуют по вторникам венчаться, да к тому же в этот день память святых великомучениц Софии и Ирины отмечают. А это и вовсе делает его для венчания непригодным. И дело даже не в том, что венчаться в дни памяти великомучеников недобрым знаком считается – мол, жена потом всю жизнь сама мучиться будет, – а в том, что эта великомученица Софией оказалась, в честь которой невесту при крещении нарекли. Это уж вдвойне нехорошо.

Пока маменька со стола убирала, Иван, чувствуя некоторую вину перед остальными детьми, пересел к окну, собрал всех вокруг себя и начал сказки рассказывать, да такие интересные, да много так. Все заслушались, а потом матушка сказала, что ей завтра рано вставать, и все спать улеглись.

Утром снова был ранний подъём, и вскоре Воронок уже увозил карету с Иваном и Петром Васильевичем назад в Кривицы. Художник находился в глубокой задумчивости, и Иван к нему с вопросами, как там всё прошло, не лез, его свои мысли донимали, вот они в полном молчании и ехали. Решили у трактира не останавливаться, проследовали мимо. Иван, вожжи в руке зажав, всё думал и думал.

Думы были разные, но первой крутилась одна: где они с Настёной венчаться будут, а самое главное, кто их венчать станет? Ивану хотелось, чтобы это был отец Рафаил, но его надо было заранее попросить об этом, а главное, согласовать с ним дату венчания, а сделать это можно было только лично. Значит, снова во Владимир ехать придётся. Сколько же забот с этой свадьбой – за голову схватиться можно, и все на нём. «Ладно пока я молодой, – раздумывал он, сидя на козлах, как будто обычный кучер, – сил у меня много, но это же пока. Надо подыскивать людей, деловых, горящих желанием работать и чего-то достичь в жизни. Где только таких найти? Большинство ведь лишь за деньги готовы работать, а скорее, даже за то, чтобы их получать, типа того приказчика, что в лавке у Ивана Гавриловича в носу ковырял. А нужны подобные Митяю, ежели он действительно таков, как кажется, но это только время показать сможет».

Он и дальше продолжал бы терзать свою голову, но тут Пётр Васильевич окликнул его:

– Ванюш, а давай мы с тобой до Мстёры доберёмся, тут же недалёко, вёрст пять всего будет. Вон развилка виднеется, там надо направо повернуть, и мы скоро в Мстёре окажемся. Я помню, где жил тот молодой шустрый парень, что мне дом строил. Может, он ещё там живёт?

Иван молча повернул Воронка, карета со скрипом тоже завернула вправо и вскоре въехала в небольшой городок, который теперь, как ему пояснил художник, принадлежит графам Паниным. Дом, в котором жил строитель, стоял неподалёку от окраины, долго разыскивать его не пришлось. Пётр Васильевич вылез из кареты и подошёл к калитке. Симпатичный небольшой молоточек, висевший на длинном плетёном шнурке, трижды стукнул о металлическую пластинку, и вскоре в открывшейся калитке появился уже вовсе не молодой, успевший полностью поседеть человек в добротном камзоле, поколенных кюлотах, белых чулках и туфлях с большими бантами. На голове у него была шляпа с высокой тульёй и аккуратными изящными полями. Он с удивлением посмотрел на карету, затем, узнав Петра Васильевича, сдёрнул шляпу с головы и, опустив её вниз, поклонился:

– Ваше превосходительство, вот уж кого совсем не ждал, так это вас. Рад, признаюсь, очень рад и весьма польщён. Каким ветром вас занесло ко мне? Или какие проблемы с домом? – вдруг спросил он, и сразу же приветливая улыбка исчезла с его лица, и оно моментально стало озабоченным.

– Нет-нет, – поспешил успокоить его Пётр Васильевич, – дом настолько замечательный, что я живу там безо всяких забот и хлопот. А приехал я по просьбе вот того господина, – и он кивнул головой на Ивана, – который вишь как мастерски на козлах восседает, как будто всю жизнь извозом занимается. А на самом деле он очень толковый человек. У него имеется желание построить лавку торговую, да не просто лавку, а чтобы она на старинный терем, весь резьбой изукрашенный, походила. Вот я про тебя и вспомнил.

– Ваше превосходительство, так что мы здесь разговор ведём? Позвольте пригласить вас с вашим извозчиком, – хозяин сделал небольшую паузу и, бросив взгляд на Ивана, с явным ехидством ему подмигнул, – в мою скромную обитель. Там вы мне всё подробно и объясните.

– Прости, но я забыл, как тебя звать-величать. Помню, что как-то не очень привычно, но вот как – забыл. Меня Петром окрестили, отца Василием звали, значит, я Пётр Васильевич, а моего спутника Иваном кличут.

– Имя у меня действительно не из частых, но так уж батюшка, крестивший меня, решил. Арсением меня зовут. – И он церемонно поклонился.

Иван привязал Воронка и следом за хозяином, перед которым шествовал Пётр Васильевич, прошёл через калитку. Вначале ему показалось, что он попал в тот самый сад, который видел из окна дома Пожарской. Такое же переплетение вишнёвых деревьев. Чтобы пробраться среди них, надо было обладать изрядной ловкостью. Извилистая дорожка, проложенная так, чтобы ни одно дерево не потревожить, вела к небольшому одноэтажному деревянному дому с мезонином. Домик был удивительно аккуратным и выглядел так, будто он здесь самый главный, а деревья так, растут и растут и к дому ни малейшего отношения не имеют. Когда Иван подошёл к нему почти вплотную, он понял, чем его так привлёк этот, казалось бы, обычный деревянный дом. Он был построен вроде бы не из брёвен, а если из брёвен, то искусно скрытых под плотной стеной струганых досок. Казалось, пол взяли и к стене прислонили. Доски были покрашены в светло-жёлтый цвет, из-за чего весь дом казался весёлым и очень приветливым.

Когда они вошли внутрь, Иван снова изумился. Там стены тоже были совершенно ровными, но, в отличие от наружных, они были обиты розовой, переливающейся на свету, блестящей атласной материей. Это было так непривычно и в то же время так красиво, что у него вопрос сам собой с уст сорвался:

– Арсений, а из чего дом построен?

– Из обычных брёвен, но дополнительно обит досками. Снаружи доски покрашены охрой, а внутри обтянуты атласом.

– Как красиво получилось! – восторженно почти пропел Иван. – Мне нравится.

– Мне тоже, – засмеялся хозяин и добавил: – Теперь так в Европе модно.

Затем он стал серьёзным и попросил:

– Так расскажите, Пётр Васильевич, где эту лавку в виде древнерусского терема строить надобно?

Пётр Васильевич, стоявший около стены и атласное покрытие изучавший, только на Ивана кивнул:

– Он это придумал, пусть и поведает, где он её строить собрался.

Пришлось Ивану свою идею рассказывать. Когда он закончил, Арсений сказал:

– Идею понял, трактир тот знаю хорошо, не один раз в него по пути домой заезжал. Кофий там вкусный варят. Давайте так сделаем: я туда ещё раз съезжу, всё на месте посмотрю, прикину, что на той земле поставить можно. Через неделю предлагаю снова встретиться, вот тогда окончательное решение и примем. Я к тому времени готов буду набросок прожекта сделать. Лучше всего, конечно, прямо там, в трактире, всё обсудить. Как вы на это смотрите?

– Ну, я, – проговорил Пётр Васильевич, – вряд ли смогу туда приехать, а вот Ивану это действительно необходимо. Ты, – он к Ивану повернулся, – когда из Лапино возвращаться будешь, сможешь с господином Арсением встретиться?

Иван подумал немного и головой кивнул:

– Давайте октября третьего дня я туда на обратном пути подъеду. Думаю, к пяти часам вечера успею. Там всё окончательно и обсудим.

– Как удачно получилось, – сказал Пётр Васильевич, когда они усаживались в карету. – Вовремя я про этого Арсения вспомнил. Ну а теперь, Ванюша, какие у тебя дальнейшие планы?

– Сейчас я вас в Кривицы отвезу, затем к Гладышеву съезжу – и уже без остановок домой.

– Постой, Ванюша, меня Пётр Петрович постоянно в гости приглашает, сам у меня уж сколько раз побывал, а я вот к нему никак. – Пётр Васильевич замолчал и лишь сокрушённо покачал головой, а затем продолжил: – Ну, уж коли я из дома выбрался, то, может, и ещё в одно место заглянуть, да и тебе сподручней будет. Отсюда до Гладышева ехать всего ничего, а от него до меня – ровно столько же, как и отсюда. Что лошадь гонять туда-сюда? Поехали к моему тёзке. – Он уселся поудобней и прикрыл глаза.

До усадьбы, где жил Пётр Петрович, действительно было, как выразился художник, всего ничего. Не прошло и десяти минут, как карета остановилась у самого крыльца. Гладышев чуть не бегом выскочил из дверей, как только лакей сообщил, кто приехал.

– Пётр Васильевич, дорогой, как же я рад тебя видеть! Всё обещался – и никак не ехал, а тут такая приятная неожиданность. – И он прямо-таки устремился навстречу гостям.

– Пётр Петрович, я, наверное, никогда до тебя не добрался бы, но вот Ванюша меня к дочке свозил, мы оттуда возвращаемся и решили тебя навестить. Очень и очень рад видеть тебя в добром здравии.

– Ну, Иван, вот уж молодец так молодец! А я этого домоседа никак вытащить из дома не мог. Проходите, гости дорогие, проходите. Сейчас мы с вами чайку из самовара попьём. Кстати, Иван, я написал письмо в Тулу, чтобы один воз самоваров мне сюда прислали. Думаю, через недельку-другую он прибудет. Так что милости прошу, забирай, торгуй… Ты знаешь, Пётр Васильевич, что удумал этот шельмец? – Гладышев кивнул в сторону отхожего места, где в этот момент скрылся Иван. – Хочет попробовать самоварами поторговать. Обещается, что распродаст всё и ещё закажет. Врёт, небось, или ты как думаешь?

– Мне кажется, что ты, Пётр Петрович, совсем не прав в отношении Ванюши. Он, как я заметил, имеет одну весьма достойную привычку. Он выполняет всё, что обещает.

– Да я это так сказал, – смутился Гладышев, – сам помню, как они с Тихоном все мои книжки и картинки распродали. Молодцы оба. Только, смотрю, что-то он не весел, прямо бука какой-то.

– Устал он просто, вот и всё. Мальчишка совсем, а на него столько свалилось. Ты же, небось, не знаешь, чтос Тихоном произошло? Удар с ним тяжёлый случился. Лежит теперь аки бревно. Вот Иван всё это на себе и тащит. Так и сломаться недолго. Ну да ладно, прекратим этот разговор, вон он идёт.

Подошёл Иван.

– Пётр Петрович, пока мы за стол ещё не сели и ваш запрет на любые разговоры о делах до тех пор, пока все чаю не напьются, в силу не вступил, я тут для вас приготовил небольшой заказ на посуду с завода, где вы раньше работали. Полюбопытствуйте, будьте любезны. – И он протянул Гладышеву сложенный пополам каталог.

– Давай, посмотрим, посмотрим, – весело проговорил тот, но вскоре затих, и только слышно было, как шуршат страницы каталога, когда он их переворачивал. – Голубчик мой, так здесь на пяток, если не более, возов товара. Ты что это, на несколько лет вперёд назаказывал?

– Нет, Пётр Петрович, – уверенно ответил Иван, – я думаю, что этого до лета не хватит. Кое-что, конечно, останется, но большая часть будет распродана. В марте, думается, ещё столько же заказывать придётся. Одна просьба: чтобы на каждый воз положили всю посуду, а не так, что на одном будут горшки, а на другом – сковородки. Я всё хорошо просчитал, чтобы этот заказ сделать.

– Иван, но ты просишь заказать товар на очень большие деньги. Ты понимаешь, какой это риск? У меня может не оказаться столько, чтобы оплатить всё это, ежели ты ошибся и назаказывал чего лишнего. Где ты всем этим собираешься торговать?

– К весне, ваше превосходительство, у нас должно работать три лавки, а через год – не менее шести. Кроме того, несколько ватаг офень. Чугунные сковородки и горшки очень тяжёлые, на лошадей гору не нагрузишь, так что пять возов – это не так уж и много. Поверьте мне, Пётр Петрович, я знаю, что говорю.

– Ну что, Пётр Васильевич, ты говоришь, можно этому парню поверить? Давай поверю, только пока я закажу один воз. За половину расплатишься – закажу ещё два. Так и будем поступать. Согласен?

Иван молча кивнул. Тут поспел чай, и они принялись обсуждать какие-то совсем не имеющие отношение к делам темы, навроде того, какой урожай вишни будет на следующий год. Ивана ещё один вопрос волновал, но он никак не мог вклиниться в разговор этих солидных людей. Наконец перед самым прощанием ему удалось улучить мгновение и поинтересоваться у Гладышева насчёт больших печей, которые пригодны для обжига статуй в человеческий и более того рост. Ответ был ожидаемым: такие печи существуют, стоят они, конечно, дороже, чем маленькие, но не так, чтобы на это пришлось целое состояние потратить.

– Как нужда твоего знакомого за горло возьмёт, – сказал Пётр Петрович, – пусть приезжает, постараюсь помочь.

Перед тем как Пётр Васильевич в карету залез, Гладышев его от всего сердца обнял, и они долго стояли так, тесно прижавшись друг к другу. Затем резко разошлись в стороны. Когда художник в карете устроился, Пётр Петрович его перекрестил, и Воронок потащился в сторону Кривиц.

Как ни уговаривали Арина с Петром Васильевичем, Иван задерживаться у них не стал. Вначале ему пришлось распрячь Воронка, затем оседлать и взнуздать его, после чего он попрощался с хозяевами и отправился домой. Длинный день уже потихоньку близился к завершению, а перед Иваном по-прежнему лежала дальняя дорога.

Миновать Горшково было трудно, поэтому он направил коня прямо через эту деревню. У дома Луки Фроловича приостановился, на длинном поводу позволил Воронку пощипать зелёной травки, а сам забежал к Луке. Тот вышел на крыльцо и попытался уговорить Ивана зайти и если уж не поесть, так хоть дух перевести, но Иван уже был настолько уставшим, что боялся присесть вот так на лавку да тут же заснуть, поэтому отказался. Единственно объяснил гончару, куда следует обратиться за помощью, чтобы достать большую печь.

Передышка закончилась, и Воронок направился в сторону дома. Было уже совсем темно, когда Иван ввалился в избу. Тихон приподнял голову, понял, что Иван еле на ногах стоит, не стал ничего говорить, лишь рукой указал на лавку. У Ивана голова не успела подушки коснуться, как он уже спал, да настолько крепким сном, что даже восход пропустил. Так бы и дальше спал, но Авдотья с Настёной пришли и его нечаянно разбудили. Ну а коли разбудили, следовало подниматься да рассказывать обо всём, что с ним происходило за эти очень долгие два дня.

…В детскую заглянула Люба с пожеланием всем спокойной ночи.

– Любаша, – обратился к ней дядя Никита, – ты завтра опять рано домой вернёшься?

– Да, Никита Фролович, завтра последний день. В четверг снова до шести работать придётся.

– Вот и ладненько. Значит, мы ещё один день под твоим присмотром находиться будем.

Люба ушла, и я уже приготовился продолжить слушать эту так увлёкшую меня историю, но тут мой папа, который в тот день значительно больше дяди Никиты говорил и перед ужином нашу семейную историю именно он рассказывал, задумался, а потом сказал:

– И вот тут самое любопытное: я не помню, что было дальше. Отдельные моменты помню, но целой картины не получается. Очевидно, что Иван мать с детьми перевёз, значит, и на свадьбе Софии с Петром побывали, да и свою свадьбу отыграли, а я ведь ничего об этом не слышал. А ты, Ефим?

– Ну, я, в отличие от вас всех, к этим разговорам старался не прислушиваться, почему-то они меня, в отличие от вас, не увлекали. Я любил сам всё придумывать, вот и увлёкся этой игрой – в Тихона да Ивана. А бабушкины рассказы… – Он махнул рукой, но моментально продолжил: – Нет, отдельные моменты я, конечно, до сих пор помню, вот и запомнил, что бабушка часто кручинилась о пропаже нескольких тетрадок Ивана. Чуть ли не десять лет там было или даже больше.

– Точно! – обрадовался дядя Никита. – Ведь то, о чём мы тебе, Ваня, рассказали, относилось к 1752 году, а я помню, что следующая запись была аж от 1766 года. Значит, действительно потерялось несколько книжек и образовался прогал в четырнадцать лет. Ничего себе, целых четырнадцать лет, – задумчиво протянул он.

Все, в том числе и я, растерянно переглядывались. «Действительно, – думал я, – так всё хорошо было. Рассказывают и рассказывают себе. Моё дело, как будущего автора, только некоторые детали по книжкам да справочникам различным уточнить, и всё. А тут такое дело».

Первым в себя пришёл папа. Он привстал с кровати, на которой полусидел-полулежал, и каким-то несвойственным ему, растерянным голосом проговорил:

– Ну, послушайте, я же некоторые моменты помню, и хорошо помню. По-видимому, пропали тетрадки уже в нашу бытность. Скорее всего, их нам мама с бабушкой прочитали по паре раз, в то время как остальное не по одному десятку, иначе мы бы не запомнили всё так хорошо. Ведь с той поры не менее семидесяти лет прошло, да каких лет, вспоминать не хочется. А вот что было две с половиной сотни лет назад, мы вспоминаем с удовольствием. Интересно даже.

– Ладно, Шура, – дядя Никита решительно махнул рукой, – что-то ты вспомнишь, что-то я. Может, даже Фимка какими-нибудь воспоминаниями разродится, но всё равно всё вспомнить мы не сможем. Нам помощь сестричек наших требуется. Давайте мы вот как поступим. Раз уж мы в воскресенье все вместе собраться намерены, то там и Матрёна с Марфой должны быть. Это ведь только так считается, что память девичья дырявая, мол, что туда попадает, там так и пропадает. На самом деле некоторые вещи женщины запоминают значительно лучше мужиков. Поэтому давайте не будем завтра наших дам беспокоить, перенесём всё на воскресенье, а чтобы нам время не терять, поговорим о более близких событиях. Вы же, наверное, о моей жизни знаете только то, что я успел рассказать во время наших нечастых встреч.

Он замолчал и принялся глаза с одного брата на другого переводить. Убедился, что никто возражать не собирается, и продолжил:

– Я тут с Иваном немного поделился тем, чем я занимался после того, как меня из армии первый раз уволили. Случилось это давно, весной 1917 года. Коротко скажу, если кто что знает, нелишним будет ещё раз послушать. Но, как ни коротко рассказывать буду, всё равно на это много времени понадобится. Завтра с утреца мы этим и займёмся, а пока отдыхать пора, давайте спать ложиться. Ещё раз повторяю, – строго сказал он, заметив, что папа недовольство проявлять стал, – завтра к моим воспоминаниям обратимся.

Я у них свет в комнате погасил, а сам в кабинет направился – надо же хоть кратко рассказы этого дня запротоколировать.