Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Народ, заскучав, уже разошёлся, и рядом с ними никого не было. Иван даже забеспокоился: «А вдруг она драться полезет? Как от такой отбиваться? На Митяя надеяться? Так вон он, Митяй, стоит, сжался весь, чуть не дрожит со страху. Или так только кажется и ничего он не боится? Спросить, что ли?»

Неожиданно Мария сама успокоилась, села где стояла – прямо на ничем не покрытое крыльцо – и совсем, казалось бы, трезвым голосом спросила:

– Так будешь трактир мой нанимать али покупать?

– А он что, ваш собственный? – сам не зная зачем задал Иван вопрос и тут же замолчал, недоумевая, а какая ему разница? Зачем такой вопрос пьяной бабе задавать?

– Собственный, собственный. Не знаю даже, зачем я на него столько денег потратила. Четыре раза в год по неделе работает. Разве он сможет за один месяц в году вернуть те деньги, что я за его постройку отдала? Нет, конечно. Так ты подумай. Я за него много просить не буду. Надумаешь – приходи, только не в тот день, когда я… Ну, ты сам понял. А Олька Кретьева вон в том доме – видишь, где ангелочек над окном летает – живёт. Я её с утра видала, так что дома она сейчас. Ты обо мне плохо не думай, я пить брошу, слово даю. – Она с трудом встала с крыльца и взялась за дверную ручку. – Ты только Ольке не говори ничего, мы с ней рядом росли, подругами были, но… – Она махнула рукой, вошла в трактир, прикрыла дверь и задвинула щеколду.

Растерянные ребята остались стоять на крыльце трактира. Потом Иван улыбнулся:

– Ладно. Самое главное сделано. Знаем мы теперь, где искать Ольгу Васильевну – в доме под летящим ангелом. И неспроста это – словно знак нам какой.

Он ещё раз оглянулся вокруг. Их коляска стояла в ряду других повозок и никому не мешала.

– Надо Орлика напоить да овса ему дать, – сказал Иван.

Митяй согласно кивнул. Колодца поблизости не было видно, зато по улице люди с вёдрами, водой наполненными, шли. Митяй тоже ведро ухватил и побежал куда-то. Вернулся довольный.

– Там водовоз, как раз бочку с водой с реки привёз, я упросил – мне полведра налили. Орлику хватит. Мы же здесь не целый день торчать будем.

Он дал мерину напиться и надел ему на морду торбу с овсом.

– Пошли, что ли? – как-то неуверенно предложил Иван и медленно направился через улицу.

Там оказалось такое бойкое движение, что пришлось перебегать прямо перед мордами лошадей. Вот и тот дом. Снизу ангела было не видно, но дом-то был точно тот. Вблизи стало видно, что он побольше, нежели усадебный. На двери висело металлическое кольцо. Иван решительно – и откуда она, эта решительность, вдруг взялась, кто бы сказал – за кольцо взялся и несколько раз им постучал о металлическую же пластинку, прикреплённую под кольцом. В шуме, стоящем за спиной, он стука почти не услышал и хотел уж ещё раз постучать, но тут дверь приоткрылась и оттуда выглянула молодая девица, круглое лицо которой было густо усыпано веснушками.

– Вам кого? – неожиданно почти басом – такой у неё оказался низкий голос – спросила девица.

– Нам бы с её сиятельством Ольгой Васильевной Пожарской встретиться, – сказал Иван. – Передайте, что Жилин Иван спрашивает.

– Пойду узнаю, примет вас барыня или нет. Здесь стойте, только не уходите никуда, мне бегать да догонять нужды нет.

Дверь закрылась почти бесшумно, только кольцо звякнуло легонько, и всё.

Пока стояли и ждали, Иван ещё дважды огляделся вокруг. Первый раз посмотрел – вроде ничего интересного по сравнению с тем, что он с крыльца трактира видел, не заметил. Но затем его какой-то звук привлёк, вроде курлыкнул кто, и он опять повернулся. Над городом высоко летели журавли, большой косяк. Вот теперь, при взгляде на них, курлыканье долетело совсем отчётливо.

– Смотри-ка, – сказал Митяй, – журавли. Старики баяли, что так курлычут те, которые в самом конце летят, самые слабые, значит. Это они вожаку докладывают, что у них всё в порядке и они могут дальше лететь. А вот ежели кто тревожно курлыкать станет, то, значит, непорядок какой наметился и замедлиться надо или вообще на землю сесть.

Иван их пересчитал – тридцать две птицы. Лебедей, гусей да журавлей легко пересчитывать, они строем летят, в строгом порядке, это вам не птичья мелочь, скворцы там или дрозды. Вот те всегда кучей несутся – попробуй их пересчитай, и прежде всего из-за того, что их много очень бывает.

– Припозднились что-то, – помолчав, снова вступил Митяй, провожая журавлиный клин глазами. – Я уже пару недель как не видел, чтобы журавли в тёплые края летели. Решил уж, что всё, закончилось, а тут на тебе.

Дверь так же беззвучно открылась, и та же девица тем же баском пригласила:

– Входите да наверх поднимайтесь, там подождите. Барыня передать велела, что сейчас выйдет.

Наверху оказалась большущая горница, чуть не во весь дом. Изнутри на улицу только по одной стене аж восемь огромных окон смотрело, и все стёклами крытые. Кроме того, на одной из боковых стен три окна виднелось, а другие восемь окон в сад выходили. Сад сильно зарос вишнёвыми деревьями. Казалось, всё было опутано их ветками. «Интересно, как они здесь умудряются ягоды собирать?» – подумалось Ивану, но затем он отвлёкся и начал рассматривать парсуны, висевшие в простенках между окнами. На них были изображены или дородные и уже немолодые мужчины в дорогих одеждах, или красивые и ещё молодые женщины в открытых бальных платьях. На одной из картин он увидел двух девочек лет семи, может, восьми, но вряд ли старше. Лицо одной чем-то заинтересовало Ивана, и он долго стоял рядом, пытаясь понять, кого оно ему так сильно напоминает, что оторваться не даёт.

Единственную глухую стену почти полностью занимали три картины. Одна, небольшая, висела прямо над неизвестно куда ведущей дверью. На ней был изображён, скорее всего, тот же сад, только не такой заросший и в другое время года – он был точно покрывалом белоснежным накрыт, так вишни обильно цвели.

Две другие парсуны были большими, висели вертикально по обе стороны двери, и на них в полный человеческий рост были изображены люди. С левой стороны – немолодой мужчина в военной форме со многими орденами, с серьёзным, без тени улыбки лицом, с правой – молодая женщина, скорее даже девушка лет шестнадцати-семнадцати, которой, без всяких сомнений, была Ольга Васильевна в молодости. Вот она просто сияла от охватившего её счастья. Такой её и изобразил художник. Она стояла в пышном белом подвенечном платье. Фата была опущена за плечи, на голове лежал искусно выполненный кружевной головной убор, издали напоминающий венок из белоснежных ромашек. Рукава-фонарики были отделаны такими тончайшими кружевами, что казались вывязанными из густого тумана. Платье было немыслимо длинным, и его подол горкой лежал на полу позади невесты.

Неожиданно дверь между портретами открылась, и в комнату вошла Ольга Васильевна.

– Вот уж кого не ждала, так не ждала. Ванюша, Митяй, здравствуйте, гости дорогие! – И она направилась к ним, протягивая левую руку, сложенную лодочкой.

Первым подскочил Митяй. Он привычно нагнулся и почти прикоснулся своими губами к руке Пожарской. За ним подошёл Иван. Ему ещё никогда не доводилось целовать руки женщинам, но он решил, что Митяй сделал это так, как положено, и повторил его действия. Единственно непредумышленно дотронулся до руки Ольги Васильевны своими губами.

– Каким вас ветром ко мне занесло? Давайте чайку попьём, я как раз хотела это делать, но тут вы пришли. Дуняша, – негромко окликнула она.

В комнате моментально возникла со склонённой головой всё та же веснушчатая девица.

– Передай Прасковье, чтобы чай накрыла на троих, в малой трапезной.

Девица бесшумно исчезла, а Ольга Васильевна обратилась к гостям:

– Чувствую, что вы ко мне не просто так на чай зашли, а дела вас вынудили это сделать. Но о делах потом поговорим, вначале вы мне о самочувствии его сиятельства Тихона Петровича расскажите.

Иван подробнейшим образом ей обо всём доложил, а когда упомянул, как Тихон характерным жестом руки его к себе подозвал, она даже в ладоши захлопала:

– Я знала, что Тихон Петрович обязательно поправится. Уверена, он скоро мне визит нанесёт. Ты, Ванюша, всегда знаешь, как меня успокоить. Пойдёмте чай пить… Хотя, – она приостановилась и задумалась, – вы ведь, наверное, голодны? Как же это я запамятовала, что вы с дальней дороги. Дуняша!

Она ещё не закончила тянуть букву «я», как дверь приоткрылась и веснушчатая опять молча возникла в комнате.

– Скажи Прасковье, что гости мои с дальней дороги, проголодавшиеся, пусть она сообразит, как и чем их попотчевать. Через десять минут мы явимся.

И Пожарская к Ивану с Митяем обернулась.

– Ну, коли так случилось, что у нас немного времени образовалось, давайте я вам кое-что объясню. Это, – она рукой показала на простенки, – портреты моих родителей, дедушек и бабушек. Портретов родных моего супруга, князя Сильвестра Прововича Пожарского, к великому сожалению, не сохранилось, погибли все вещи в результате несчастного случая. А вот это я с моей сестричкой Машенькой, – засмеялась она, указывая на портрет двух маленьких девочек. – Увы, Господь не дал моим родителям других детей, кроме меня, и сестричка эта двоюродная – дочь родной маминой сестры Анны. – И она указала на парсуну, где была изображена пышнотелая молодая красавица. – Вот и у тёти Анны лишь одна дочь родилась. Так что на нас наш род, да и род Пожарских, прервётся. А мы с Марией из богатого купеческого рода. Наши предки ещё в Новгороде лавки имели. Столько сотен лет прошло, всё хорошо было, старшие сыновья дело рук отцов и дедов подхватывали, а вот у нашего деда одни дочки народились, да и у тех тоже только мы с Марией.

Она так опечалилась, что даже слёзы блеснули, но затем головой тряхнула, как будто дурные мысли прочь отогнала, и улыбнулась.

– А вот это, как вы, наверное, сами прекрасно поняли, наши с князем Пожарским венчальные портреты… Нет, я не совсем правильно сказала, портреты были, конечно, написаны позднее, где-то через год после свадьбы, но мы на них в наших подвенечных нарядах. А вот это, – и она указала на картину над дверью, – мой любимый вид из окна. Даже если мы уже перебирались на лето в поместье, я обязательно хоть на денёк сюда приезжала – полюбоваться кипением цветов вишен. Это моё самое любимое время года… Ладно, не зря говорят, что соловья баснями не кормят, Прасковья должна уже всё приготовить, пойдёмте чай пить.

Вход в малую трапезную оказался за той же дверью. Там обнаружился не очень длинный тёмный коридор, освещавшийся горящей свечой, в котором гости увидели пять дверей: ту, через которую они туда попали, по одной в торцах коридора и две на противоположной от входной двери стене. В правую они и вошли.

Они оказались в небольшой, очень уютной комнате с двумя окнами, выходящими во двор и на неподалёку стоящий соседний дом. Посередине расположился круглый стол, накрытый белоснежной скатертью, на которой стояли три чашки из тонкого, чуть ли не просвечивающего фарфора – вот именно тогда Иван первый раз увидел фарфор и просто влюбился в него на всю жизнь, – а под чашками – точно такие же тоненькие блюдечки. Иван, опасаясь, что может раздавить его своими лапами, одно блюдечко к глазам поднёс и этим глазам не поверил: оно действительно просвечивало! Кроме чашек, на столе стояла миска с наколотым сахаром и лежали маленькие металлические ложечки. Иван подобных тоже ещё никогда не видывал.

Появилась немолодая женщина в традиционном русском сарафане, с кикой на голове. В руках у неё были две глиняные миски с деревянными ложками. Она поставила их перед Иваном с Митяем и ушла. Вернулась с закопчённым глиняным горшком, который ухватом, по-видимому, прямо из печи достала. Поставила горшок на пол и большой разливательной ложкой наполнила их миски до краёв грибной похлёбкой, приговаривая:

– Кушайте, гости дорогие, грибочки сами собирали, сами сушили, сами варили, теперь вы сами отведайте этой похлёбки. Ой, я хлебушек забыла, – подскочила даже и убежала.

Горячая похлёбка с тёплым, недавно из печи, мягким и душистым хлебом – это было как раз то, что позволило действительно сильно проголодавшимся ребятам и голод утолить, и почувствовать себя свободнее. Иван даже напрочь забыл все заранее заготовленные слова.

Он попытался поблагодарить Ольгу Васильевну и начать деловой разговор, но та не то чтобы отмахнулась от него в прямом смысле этого слова, но движением руки остановила, заявив:

– Вы поели, вам теперь хорошо, а я что, страдать должна? Нет, мои хорошие, вот я сейчас в вашей компании чаю с вареньем напьюсь – тогда и поговорим.

Прасковья принесла ещё один горшок, на этот раз с заваренным чаем, и разлила его по чашкам.

– Сахар кладите кому сколько надо, – добавила она и вновь ушла, на этот раз за вареньем. Вернулась с огромной доской, на которой стояли глиняные плошки с вареньями разных видов. Иван насчитал их двенадцать штук.

– У вас, Ольга Васильевна, можно многое увидеть из того, чем мы собираемся на ярманке торговать, – сделав пару глотков горячего чая, сказал Иван. – Жаль только, что чай вы пьёте не из самовара, – и замолчал, не стал ничего добавлять.

Пожарская тут же принялась расспрашивать, что это такое да где с этим чудом познакомиться можно?

Пришлось Ивану всё, что он знал, рассказать и пообещать, что, как только у них самовары появятся, они тут же Ольгу Васильевну в новую лавку пригласят, чтобы торжественно её открыть, и что весь день всех желающих будут поить чаем из самоваров бесплатно. Также он пообещал, что Ольга Васильевна первой сможет для себя выбрать любой самовар, который ей больше понравится, и он, Иван, обязуется научить прислугу им пользоваться.

А уж коли разговор ярманки коснулся, то Иван свою просьбу о лавке повторил да напомнил и об обещании её сиятельства, что лавку Тихон с Иваном получат после Нового года.

– Ваше сиятельство, Ольга Васильевна, а нельзя ли того нерадивого хозяина пораньше попросить освободить лавку?

– Это ты Василия Крюка, что ли, имел в виду? – задала вопрос Пожарская.

У Ивана как будто перед глазами возникла доска с надписью «Василий Крюк и товарищи».

– Ну да, – ответил он.

– Мы с этим господином порешили полюбовно, – услышал Иван. – Он с лавки съехал на следующий день, как Фроловская закончилась, а я ему часть долга скостила, но всё равно в амбаре его бывшего добра осталось немало. Я всё думала, кого из моих верных людей попросить разобраться, что там к чему, да означенный товар в торговлю пустить, чтобы я свой ущерб смогла возместить, а тут ты явился. Вот и давай мы с тобой так договоримся. Ты всё, что в амбаре лежит, на себя принимаешь, продаёшь за те деньги, что мне Крюк должен остался, и лавку хоть с завтрашнего дня занимать можешь, а мзду мне платить начнёшь с просинца, или января, как он по-новому называется.

– Ваше сиятельство… – Иван растерялся вначале, но затем, решив, что ничего он особо не потеряет, если и не сможет продать всё оставшееся от Крюка имущество, сказал: – Я, конечно, согласен, но мне прежде ознакомиться надобно с тем товаром, что в амбаре лежит, а затем с Тихоном Петровичем согласовать всё это.

– Разумеется, Ванечка, разумеется, – почти пропела Пожарская, а затем улыбнулась и продолжила: – Ну что мы о каких-то скучных делах речь ведём? Лучше расскажи, когда свадьбу играть будешь, да пообещай, что одну из дочек своих моим именем назовёшь, – и засмеялась.

Ещё не меньше часа сидели Иван с Митяем у Пожарской. Иван рассказывал о том, как он любит по лесу гулять да грибы с ягодами собирать и как он своих младших братьев с сёстрами этому искусству учит. А потом посетовал, что редко ему это удаётся в последнее время.

Напоследок Пожарская пообещала, что ещё две лавки постарается освободить для Жилиных в следующем году.

Уже перед уходом Иван как бы невзначай упомянул, что Мария Весёлая предложила им купить её трактир на ярманке.

– Ну, Мария! – всплеснула руками Ольга Васильевна. – А она трезвой была, когда это предложила? Вот вы уйдёте – я к ней прогуляюсь, поговорю.

– А она что, где-то здесь неподалёку живёт? – с удивлением спросил Иван.

– Да её дом напротив моего стоит, вон он, – показала Пожарская, – видите, ангелочек летит под крышей.

– Так это тот дом, где мы коляску смогли оставить. Вон она, третьей с того конца стоит. – Иван сделал вид, что безмерно удивлён и ещё один вопрос задал: – Ольга Васильевна, но на вашем доме мы вроде такого же летящего ангела видели.

– Естественно. Эти дома нам с ней наш дедушка подарил, она же моя двоюродная сестра, вон на стене наш совместный детский портрет висит.

Вот тут-то всё в голове у Ивана сложилось в законченную картинку, но он об этом ни слова вслух не произнёс.

Пожарская на прощание снова им руку лодочкой подала и сказала:

– Ты, Ванюша, как к ярманочному городку подъедешь, в сторожку обратись, там сторож должен находиться, он твой тёзка, скажешь, что я разрешила. Ну, счастливо вам до дома добраться, или у вас ещё какие дела во Владимире имеются?

– Ой, ваше сиятельство, Ольга Васильевна, спасибо большое, что напомнили. Нам Ивана Гавриловича Тренина найти надобно, может, знаете, где его лавка находится?

– Иван Гаврилович тоже тут рядышком живёт. А лавка прямо в его доме расположена. Если по Большой пройдёте вон в том направлении, – и она рукой показала, – буквально домов десять, не более, увидите его вывеску.

Они ещё раз поблагодарили хозяйку и пошли пешком. Коли здесь десяток домов, так что лошадь гонять. И действительно, сделали они с полсотни шагов и почти упёрлись в большой, красного кирпича дом, на уголке которого висела небольшого размера табличка «Товарищество Тренина и сыновей». В жилые помещения вход, судя по всему, был с задней стороны дома, там виднелось резное деревянное крыльцо, а с фасада гостей встречали широкие распашные двери, к которым вели три ступеньки. Вот по этим ступенькам Иван с Митяем и подошли к дверям.

Стучать не пришлось. Дверь свободно открылась, стоило только ручку на себя потянуть. Звякнул колокольчик, и они оказались в торговом зале, забитом товаром, как говорится, под самую завязку. Иван даже головой покачал. «Непорядок это, приказчики, может, и разбираются, а вот покупателям каково, – подумал он. – Нет, у нас всё будет по-другому».

Иван два раза, сперва коленом, а потом локтем, ударился о какие-то деревянные то ли корзины, то ли сундуки, пока они до приказчиков добирались. Их двое оказалось, один за столом сидел и чай пил, а другой с какими-то людьми, вероятно покупателями, занимался. Он им деревянным аршином ткань отмерял.

Самого Ивана Гавриловича нигде видно не было.

Они уже совсем близко к приказчику, что чай пил, подошли, но тот на них даже не глянул. Он наливал понемножку чая в блюдечко, выпивал за один глоток и вновь наливал, да так этим увлёкся, что ничего вокруг не замечал.

Иван кашлянул, чтобы приказчик на него посмотрел, а когда тот с неудовольствием, явно на его лице отразившимся, голову поднял, спросил:

– А скажи, любезный, можем ли мы с Иваном Гавриловичем увидеться?

– Хозяина нет нынче, он по делам отбыл и просил всем говорить, что раньше недели не вернётся.

– Жаль, – сказал Иван. – А что, часы карманные у вас имеются? И не скажешь ли ты, где карету новую посмотреть можно?

Приказчик думал долго, но ответил:

– Нет, подобными товарами мы не торгуем, и где они продаются, я не знаю. Что касается каретного ряда, то таковой находится при выезде из города в сторону Москвы.

Ездить по городу в поисках лавки, которая часами торгует, Иван счёл бессмысленным занятием, солнце уже начало клониться к закату, каретный ряд находился в другой стороне, вот и решили Иван с Митяем в обратный путь отправиться, ведь завтра снова ранний выезд, в Лапино надо поспешать.

Глава 16
Разные хлопоты. Сентябрь 1752 года

Вернулась с работы Люба, сразу же на кухню побежала и буквально через десяток минут позвала нас обедать. А дальше всё шло привычным путём: через четверть часа мы уже подъехали к клинике, братья внутрь пошли, а я снова к пятой главе приступил, и когда папа с дядьями к машине вернулись, мне осталось последнюю страницу дочитать. Пока они усаживались, я её дочитал, в дипломат убрал, и машина в сторону дома покатила.

Мы уже почти на полпути были, когда дядя Никита ко мне обратился:

– Слушай, племяш. Сегодня вторник. Мне четвертую процедуру сделали. Осталось ещё шесть. Как себя чувствую, сказать не могу. Когда внутри болей нет, вроде всегда одинаково, как говорится, по возрасту. Сейчас болей нет. Так что нормально, наверное.

Он помолчал немного и продолжил:

– Жить мне у тебя ещё семь дней. Не знаю, как эти, – он назад головой кивнул, – а мне по лесу с корзинкой в руке прогуляться хочется. У нас сейчас такие грибы идут – и буквально чуть ли не рядом с домом. Ну, может, надо километров двадцать-тридцать проехать. Конечно, с грибами у нас похуже, чем здесь, сам понимаешь, в Черноземье с лесами не так дело обстоит, как в Подмосковье, но на жарёжку я всегда набираю. В воскресенье у всех выходной, и у моей лекарки тоже. Так, может, маханём мы куда-нибудь, до настоящего леса доберёмся, а? – и на меня вопросительным взглядом уставился.

Я даже не знал, что и ответить. Хорошо, папа меня выручил:

– Никит, ты помнишь, наверное, как я в детстве любил по лесу с корзинкой бродить. Восемьдесят лет надеюсь скоро отметить, а привычки мои нисколько не изменились. Но в лес по грибы ходить практически перестал. Народу там бродит значительно больше, чем грибов растёт. Было время, когда мы с Иваном да с Николаем Цаплиным, ещё иногда к нам Пётр Никандрович Василевский присоединялся, отправлялись за грибами на стратегическую бетонку в район Белых Столбов. Это самое грибное место во всём Подмосковье. Обычный люд туда не пускали. Шлагбаумами всё было перегорожено, да при шлагбауме всегда солдат с автоматом стоял. Я использовал тогда свой, скажем по-современному, административный ресурс – удостоверение Министерства обороны СССР. Часовому его покажешь, он честь отдаст, машина под его охраной оставалась, а мы в свои излюбленные ельники отправлялись.

Он даже вздохнул глубоко-глубоко. Видать, ностальгия накатила.

– Вань, – это он уже ко мне обратился, – помнишь тот ельник?

– Где мы на пацана со шляпками белых наткнулись? – встречным вопросом ответил ему я.

– Ну да. Представляете, идём мы по дремучему лесу, где вроде бы никто жить не должен, – стал рассказывать отец, да так разошёлся, что руками принялся размахивать, чуть не заехал в лицо Ефиму, своему брату, который рядом сидел. Хорошо, тот увернуться успел.

А отец всё говорил и говорил:

– Попался нам навстречу пацанёнок лет восьми, может, десяти, но не старше. Одет легко – в одну майку с длинными рукавами и трусы, на ногах, правда, тапки были. В руках нёс в пол своего роста два куска алюминиевой проволоки, из которой провода для высоковольтной линии крутят. Она в сотне метров от того места проходила. Мы эту просеку недавно пересекли, там кусков этой проволоки тьма на земле валялась. Вот пацан на эту проволоку шляпки белых, да каких, как калиброванных, один к одному, нанизал и так и нёс вместо корзинки. Мы на него посмотрели, посмотрели и решили проследить, куда он их несёт. Оказывается, мы почти к околице небольшой деревушки вышли. Пацан к изгороди крайней избы свою проволоку прицепил – сушить повесил. Как раз солнце в упор светило. А на изгороди подобных гирлянд с грибами уже не один десяток нацеплен был. У забора целый пучок проволоки лежал, вот мальчишка оттуда ещё две штуки выдернул и назад в лес отправился. Мы всё это время за кустами скрывались, вроде неудобно в открытую следить. Парнишка в лес, а мы за ним, он в ближайший ельник, в самую его гущу, поднырнул и исчез. Минут через пять вылез снова, коленки отряхивая. В руках знакомый набор: две проволоки с нанизанными на них шляпками белых. Мальчишка в сторону дома пошагал, а мы с Ванькой туда, в ёлки. Вернее, он залез, а я снаружи остался. Так вот там, где пацан уже знатно похозяйничал и сплошь одни только ножки без шляпок торчали, Ванька ещё с сотню белых нарезал. Правда, мы их с ножками брали, да и на размер внимания не обращали.

Он помолчал пару секунд, дыхание перевёл и продолжил:

– Вот тогда можно было за грибами ходить. Как бетонки открыли, грибы и там кончились. Народ как лоси по лесу ходит. Что не сорвёт, то ногами собьёт. Нет, Никита, в подмосковном лесу делать нечего. Все машинами обзавелись, чтоб корзинку белых набрать, едут за пару сотен, а то и больше километров, в ярославские да костромские леса. Хотя там своих грибников хватает.

Он тяжело вздохнул и подвёл итог:

– Я другое хочу предложить. Давайте мы всем гуртом к нам на дачу завалимся. На трёх машинах поедем: Ваня с женой да Никитой на своей, они ещё и Матрёну прихватят, она ведь неподалёку отсюда живёт; мы с Соней тебя, Фим, с Еленой привезём, ну а Николай с Марфой сами доберутся. Петуховы, я Лину с Игорем в виду имею… – Он на дядю Никиту посмотрел, помолчал, а затем продолжил: – Я с ними, пока ты на процедуре был, переговорить успел, тоже обещались подъехать. Вот там мы яблок по мешку каждому наберём, да, может, что из ягод на кустах осталось, что птицы не сбили. Да просто по-хорошему, по-жилински посидим у мангала, шашлык пожарим, водочки, кто не за рулём, по чуть-чуть выпьем да повспоминаем, как в детстве мы в Клязьме купались.

И так он всё это проникновенно сказал, что все дружно с ним согласились.

К этому времени машина уже около дома несколько минут простояла. Поднялись мы наверх, Люба нас чаем напоила, и мы, как на службу, в детскую отправились, где дядя Никита принялся дальше историю жизни Ивана Ивановича Старшего рассказывать:

– Из Владимира они ещё засветло воротились, так что времени на рассказы у них было много. Рассказывал в основном Иван, хотя Митяй иногда довольно ценные комментарии и поправки делал. Память у парня оказалась отменная, а уж как он умел чужие голоса копировать, это послушать надо было. Причём ему было безразлично, кого изображать – мужчин или женщин, старых или молодых. Все, кто вокруг постели Тихона собрались, а это были неизменные Авдотья с Настёной, к которым Филарет Иванович добавился, от смеха буквально корчились, когда Митяй то Марию Весёлую передразнивал, то тут же за Ольгу Васильевну принимался. А уж когда дело дошло до приказчика в лавке Тренина, то, хотя его видел один лишь Иван, все так ярко представили себе эту личину, что обсмеялись до изнеможения.

Филарета Ивановича Иван по договорённости с Тихоном пригласил. У них у обоих появились дальние виды на знания и умения деревенского старосты.

Когда все рассказы были завершены и Авдотья с Настёной, всё ещё ахая и охая, в свою избу удалились, оставшиеся мужики к делу приступили.

– Скажи нам, Филарет Иванович, а не хотел бы ты каким-нибудь делом заняться? Или тебя вполне твоя жизнь устраивает и ты ничего в ней менять не помышляешь? – издалека завёл разговор Тихон.

– Эк ты хватил, Тихон Петрович. О чём на склоне лет, когда у тебя за спиной стоит старуха с косой и только и ждёт момента, чтобы жизнь твою прервать, помышлять можно? Кончились все мои помышлялки много лет назад, когда я молодым да горделивым был. Вот за эту горделивость меня на землю грешную и опустили вновь, а то я очень уж высоко надумал взлететь.

Он с какой-то скрытой застенчивостью на них посмотрел и головой покачал, как бы в недоумении, что же он такое наговорить успел.

– А нам здесь с Иваном почему-то кажется, что желание попытаться ещё раз изменить свою судьбину у тебя осталось, и не такое уж оно и маленькое, желание это. Была бы лишь возможность куда-нибудь свои силы приложить. Да и силёнок у тебя ещё много сохранилось.

Тихон говорил медленно, а от этого его слова падали редко, и видно было, как Филарет вздрагивал, когда то или иное слово попадало в цель.

– Не пойму я, милостивейший государь, Тихон Петрович, куда ты клонишь? – так же медленно и размеренно произнёс Филарет и открыто посмотрел в глаза Тихону.

– Появилась у нас потребность пригласить знающего, опытного в таких делах человека, дабы помочь нам в оформлении документов, требуемых для создания правильного во всех смыслах общества. Мы желаем не просто ходить по деревням и торговать всяческой мелочью, в хозяйстве потребной. Мы хотим создать такое товарищество, чтобы с нами считались в присутственных местах и помощь могли оказывать.

Тихон говорил, а у него плечи дёргались, как будто он ими пожимал, не зная, какими словами свои мысли выразить.

– Ежели коротко, – взял разговор в свои руки Иван, – нам нужен управляющий, который всеми бумажными делами заведовать будет, чтобы мы к тем бумагам отношения не имели, а лишь непосредственно делами торговыми заниматься могли. Надумали мы – и ты, дядя Филарет, это уже знаешь – в купечество податься. Вопрос с лавкой окончательно решён. С завтрашнего дня мы начнём её готовить под свои нужды. Правда, эта хитрая бестия, я Пожарскую имею в виду, обрекла нас распродать остатки товара, который она у предыдущего нанимателя за долги забрала.

Иван на Тихона посмотрел, но тот молчал. Пришлось договаривать:

– Придётся мне завтра выехать пораньше, чем хотел, да в Холуй заскочить, посмотреть, что за товар она у этого Василия Крюка забрала. Понять надобно, можно ли его вообще продать, с надеждой или без оной на нём заработать, или свои придётся вкладывать. А договор на её наём, – это он уже к Филарету обернулся, – мы заключим в январе следующего года. Целых три месяца ничего платить не будем, амбар товаром набивать примемся, ну а на Никольской ярманке, которая откроется шестого декабря, уже к торговле приступим. Вот тут-то и поймём, правильно мы поступили или нет. Ну а пока лавки у нас не будет, собственной ли, али нанятой на долгое время, что договором соответственным подтверждено, нас в купечество не примут. А уж с Нового года, как лавка по бумагам у нас под наймом окажется, тянуть время не следует. Тут уже покрутиться придётся. Вот за оставшиеся три с небольшим месяца, что у нас до нового, тысяча семьсот пятьдесят третьего от Рождества Христова года остаётся, и надо всё с документами до ума довести. Думается, что всем это понятно должно быть. И у нас к тебе, Филарет Иванович, просьба такая будет: этими документами без промедления заняться.

Иван помолчал немного, чтобы все, кто там был, всё поняли, и продолжил:

– С амбарами для хранения товара тоже решать надобно. В ярманочном городке во всех лавках остаток товара храниться может. Но там с помещениями не так уж и хорошо, как это на первый взгляд видится. Вот и в той лавке, что мы с завтрашнего дня занимать будем, амбар имеется. По размеру он вроде не маленький, но это пока товара в нём немного. Как только Лука Фролович свои три воза посуды глиняной доставит, с местом там сразу трудновато станет. А нам туда ещё и стеклянную посуду поместить придётся, и деревянную, и из металла изготовленную. Одни самовары сколько места сразу отнимут. А кроме того, мы же себя одной лавкой ограничивать не желаем. И если в первой мы всякой утварью, в хозяйстве потребной, торговать будем, то в следующей ещё каким-нибудь товаром, в котором у покупателей большая надобность есть, заниматься станем. Хотелось бы тканями различными заморскими поторговать. Я посмотрел, как Иван Гаврилович Тренин это делает. Мне не понравилось. Я бы всё по-другому устроил. Но это дело ещё дальнее, а пока я должен со всеми, кто нам товар для продажи может дать, договоры, на бумаге составленные, подписать, чтобы потом никаких проблем не возникло. Завтра с утра из Холуя прямиком к Луке Фроловичу поеду – надо с ним договор о закупе глиняной посуды подписать, потом к Гладышеву отправлюсь, который пообещал помочь нам металлическую посуду с уральского завода получать да самовары из Тулы. Он посредником выступать согласен, потому и договор нам с ним необходимо оформить как с посредником. И его, и нас это свяжет, и отказаться ни он, ни мы от этого не сможем, ежели другая сторона возражать примется. А вот книги его собственным товаром являются, поэтому с ним придётся и второй договор заключить. Или, может, ты, Филарет Иванович, одним обойтись сумеешь?