Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Глава 32
Жилицы. Сентябрь 1752 года

Тётя Аля попросила небольшую передышку, и я направился к плите – подогреть чайник. Затем вспомнил, что Люба принесла целый большой пакет с моими любимыми ванильными пряниками, и решил его поискать. Лежал он на самом виду, стоило мне открыть дверку навесного шкафчика. К тому времени, когда тётя Аля вернулась, пряники целой горой возвышались в центре стола, в большой хрустальной вазе с плоским дном, доставшейся нам от старых времён, в наследство от какой-то Любиной тётки.

– Мои любимые, – услышал я тёти-Мусин голос. – С ними никакие конфеты с шоколадками не сравнятся.

– Я их тоже люблю, – поддержала её сестра, – особенно такие, как эти. Такие свежие, кусаются безо всякого напряга.

– А мне без разницы, лишь бы ванильные были. – Тётя Муся была во всём категоричнее сестры. – Даже если совсем засохли и как каменные стали, я их в молоке размачиваю и обгрызаю размягчённые края.

Все, в том числе и она сама, рассмеялись, и тётя Аля продолжила свой рассказ:

– В Жилицы въехали, когда солнце ещё верхушки неба не достигло. Во дворе никого не было видно. Иван как из брички вылез, так сразу в избу направился – дяде Тихону доложиться, как съездили, а Пантелей принялся лошадь распрягать. Правда, Иван, как только в горнице оказался и с Тихоном ещё от порога поздоровался, сразу к окну подошёл. Очень его заинтересовало, как Пантелей себя вести станет. А тот распряг Орлика, завёл его в стойло, закатил бричку в каретный сарай и почти бегом выскочил со двора. Иван ещё у окна стоял, и только он решил во двор спуститься, с Орликом походить немного, чтобы мерин остыть смог после долгой дороги, овса ему в торбу насыпать да воды немного дать выпить, как во дворе появился Митяй. Тот сразу к стойлу подбежал, вывел оттуда мерина и начал с ним взад-вперёд по двору ходить. Иван успокоился и подошёл к Тихону.

– Что там происходит? – спросил его больной.

– Да понимаешь, дядя Тихон, Пантелей ни с Орликом не походил, ни овса ему с водой не дал, а домой помчался. Так ведь можно лошадь загнать.

– А успокоился ты что так быстро?

– Митяй прибежал, сейчас с Орликом по двору ходит. Как только сюда придёт, я рассказывать стану. А пока скажи, как ты себя чувствуешь? Говорить вроде получше стал.

– Я себя уже совсем хорошо чувствую, и если бы не слабость, которая никак меня покидать не хочет, то давно ходить бы начал.

– Ну, ты, дядя Тихон, не очень-то расходись. Не мальчик всё же, – начал призывать его к спокойствию Иван.

Тихон даже засмеялся тихонько:

– Дожил. Мальчишка мне выговаривать принялся.

Неизвестно, до чего бы всё дошло, но тут в избу Митяй вошёл.

– Ты откуда во дворе вдруг взялся? – спросил Иван.

– Да я бабе Вере помогал репу из земли дёргать, заметил, что вы приехали, но Пантелей тут же, как будто за ним кто гонится, со двора выскочил и бегом в свою избу устремился. Понял я, что он с Орликом ни ходить не стал, ни овса ему, ни воды не дал. Странный он какой-то. Лошадь же живое существо, так и заморить её можно. Ну, я бабе Вере пообещал, что позже всю репу выдеру, а сам быстрее сюда.

…Тётя Муся к окну подошла:

– Ой, дождик пошёл, а с утра такая погода чудесная стояла.

– Забыла, что ли, осень началась, – ответила ей сестра и продолжила:

– Иван не успел ещё и слова сказать, как в избе Филарет Иванович появился.

– Я на огонёк заглянул, – так он сказал.

Иван на него только посмотрел и начал свой рассказ, как съездил да о чём с кем договорился. Митяй все слова Ивана встречал радостной улыбкой. Тихон с Филаретом были более сдержанны, хотя, когда Иван из мошны кучу денег на стол высыпал да объяснил, что теперь им Тихон-старший ничего больше не должен, Тихон от удивления не знал куда деваться и только головой из стороны в сторону покачивал. А вот когда Иван договор с Лукой о бричке с мерином на стол положил, пробормотал как бы про себя, но так, что всем слышно было:

– Трактир сто двадцать стоит, а телега на четырёх колёсах – сто пятьдесят.

Но все сделали вид, что укоризны этой не услышали, поскольку сам Тихон тоже понимал, что не на крестьянской же телеге купец должен разъезжать.

Затем Иван о своём упущении упомянул.

– Пётр Васильевич, – начал он, – рассказать хотел, зачем к нему клирик от отца Рафаила приезжал, а я его прервал и до конца не дослушал. Придётся в следующий раз, когда в тех краях окажусь, снова заехать, прощения попросить да узнать, о чём он мне сказать хотел.

Дошла речь и до Пантелея, особливо до последнего его поступка, когда он разгорячённую лошадь в стойло поставил и даже воды ей не дал.

Всем казалось, что Филарет примется зятя выгораживать, но тот отреагировал неожиданно:

– Вроде хорошим он парнем был, отцу помогал во всём, и в поле, и по дому, а вот как женился, оказалось, что он лодырь великий. Всё бы ему на лавке возлежать, в потолок смотреть да мечтам несбыточным предаваться. В поле его чуть не силой теперь выгонять приходится. Жену свою – дочку мою, значит – совсем загнобил: то одно требует ему подать, то другое. А ведь у них трое детей, которых кормить и содержать следует. Было пятеро, да двое во младенчестве умерли. Я ему работу нашёл – возить документы по управам, а когда речь о возчике для Ивана зашла, обрадовался даже – вот, мол, Пантелею повезло так повезло. И что? Смотрю, вернулся он, в избу зашёл. Я к ним сразу же побежал. А здоровенный мужик на лавке валяется и чуть не плачет, как он измучился весь в поездке этой да как его спать на голую лавку в незнакомой избе положили – он целую ночь заснуть из-за этого, видите ли, не мог. Дома-то ему под спинку пуховую перинку жена подкладывает. Лентяй он – и всё, одно лишь умеет – детей делать, жёнка его опять на сносях.

Он опустил голову и проговорил:

– Прости, Иван. Я тебе к следующей поездке другого подберу. Тебе как, помоложе или постарше сойдёт? Если постарше устроит, то я Серафиму эту работу предложу. Мужик он добрый, рассудительный, с ним любопытно разговаривать, обо всём у него своё мнение имеется.

– Мне, Филарет Иванович, – обратился к старосте Иван, – попутчик нужен такой, который молчать должен, когда я в думах находиться буду, а вот ежели словом перемолвиться пожелаю, чтобы он меня в беседе долгой поддержать мог.

– Тогда лучше Серафима не найти. Только он приверженец старой веры, тебя это смущать не будет?

Иван вначале лишь головой помотал, но потом сам себя по лбу ладонью шлёпнул и сказал:

– Чуть не забыл. Завтра с самого утра мы с Митяем в Хóлуй поедем, а Пантелею придётся туда Анастасию, дочку дяди Тихона-старшего, из Крутиц привезти да потом домой доставить. В противном случае я сам за ней вынужден буду поехать. Так что, Филарет Иванович, придётся ему ещё раз с лавки на козлы пересесть.

И он так требовательно на старосту посмотрел, что тот даже поёжился. Понял, что к нему хозяин обратился, а Иван дальше говорить стал.

Теперь он снова за изложение идей принялся, которые в его голову в дороге пришли: о том, каким товаром он в дальнейшем хочет заниматься, да сколько приказчиков в лавки потребуется, да как там их обязанности распределить следует. Только о той идее, что Лука подсказал – фабрику в Омутове поставить, где неведомый ему Святослав кожи козьи навострился выделывать да мокроступы, которые Ивану так глянулись, из них шить, он не упомянул. Решил, что, когда ему через Омутово ехать случится, он там задержится да сам во всём разберётся.

Не успел он обо всём договорить, как в дверь осторожно постучали. Митяя как пригнутой до земли берёзкой вверх подбросило, он к двери метнулся, и в горнице появился человечек небольшого росточка. Не карла, конечно, который на ярманке народ потешает, но всё равно больше на подростка десятилетнего похожий. Таких обычно к лошади в поле ещё не подпускают, на всяких подсобных работах используют – принести там что-нибудь да сбегать куда надо. Лицо у вошедшего было чуть побольше, нежели два кулака взрослого человека, и настолько морщинистое, что Иван даже головой покачал.

Человечек зашёл, огляделся, Тихона увидел, к нему бросился прямо и, как сорока какая, затрещал безумолчно:

– Тихон, дорогой, как же я рад тебя видеть! Часто, на телеге с товаром едучи, тебя вспоминал. – Он как споткнулся было, но моментально продолжил: – Хотя скорее не тебя, а деда Павла, светлая ему память, ну а уж затем и тебя, вестимо.

Он быстро двумя перстами перекрестился, а затем снова затараторил:

– Видать, здорово тебя скрутило, что ты помощников себе искать принялся.

Замолчал на секунду, скорее чтобы оглядеться, нежели дух перевести, и вновь слова из него прямо как горох из разорвавшегося мешка по земле застучали:

– Ты давай рассказывай, какая во мне нужда у тебя возникла, а то дел полно, не хочется время зазря терять. Я ведь давно сам с коробом не хожу, а молодняк нанял. Я им только товар подбрасываю да слежу, чтобы они лишнего чего от лихвы не оттяпали. Сам знаешь, какая ныне молодь пошла. Вон и у тебя тоже такие же остроглазые сидят. Дети твои? – спросил он, но сам тут же и ответил: – Хотя вряд ли, ты же с жёнками дел никогда не имел, всё в евнухах ходил.

Он так разошёлся, при этом ещё и на офенский язык перейдя, что Тихон его даже прервать вынужден был.

– Говорил он тоже на офенском, – сказала тётя Аля, – но я его слова по-русски повторю, так, как это в книжице было написано.

– Слушай, Кузьма, ничему тебя жизнь не учит, всё такой же болтун, как и был. Хотя, помнится мне, ты болтал обычно с умыслом, чтобы в том словесном потоке, который из тебя изливается, слушающий терялся, а ты ему втюхивать товар мог беспрепятственно. А как только у него деньги заканчивались, ты следующую жертву себе выбирал.

Кузьма неожиданно совершенно преобразился, не столько внешне, конечно, ростом он увеличиться не мог, да и морщины с лица никуда не подевались, а вот голос совсем другим стал. Он вновь к обычному языку вернулся и говорить стал нормально – размеренно, значит.

– Всё, Тихон, руки вверх я поднял. Вижу, хворь над тобой не властвует, переборол ты её. А то в народе всякое бают, мол, совсем Тихон после удара из ума выжил, творит незнамо что. А ты, оказывается, в норму пришёл. Слушаю тебя теперь внимательно.

Он передышку небольшую сделал, но, поскольку Тихон не успел ничего сказать, продолжил сам:

– Слух о том, что с тобой удар сделался, по всей нашей братии как ураган пронёсся. Кто вздохнул спокойно – мол, можно будет по деревням, тобой прикормленным, беспрепятственно ходить. Тебя не будет – мужикам деться некуда, всё одно товар покупать придётся, а на цены что смотреть, раньше и зима была холодней, а теперь смотри – оттепель на оттепели. Другие жалеть принялись, что та сдерживающая сила, которой ты являлся, теперь мешать хапугам всяческим не будет и они распоясаться могут. Вот ведь какое ты уважение, Тихон, в сообществе нашем, хоть оно и разрознено вроде бы, заслужил. – И он вдруг низко, до самой земли поклонился.

Тихон так расчувствовался после той метаморфозы, которая с Кузьмой произошла, да после его слов горячих, что даже слезу пустил, которую Митяй утиркой ловко смахнуть сумел, словно муху надоедливую отогнал одним движением.

Иван понял, что Тихон пока ничего сказать не сможет, так его чувства одолели, и сам заговорил:

– Дядя Кузьма, последние годы я у Тихона Петровича в помощниках был, меня Иваном зовут. Но вот он заболел, а мне в лавке придётся постоянно находиться, там торговать. Товара у нас в амбаре много больше, чем в прошлые годы, и нам помощь нужна.

Он помолчал немного, чтобы Кузьма осознал им сказанное, и продолжил:

– Мы готовы наш товар тебе передать для продажи по оговорённым ценам. Прежде всего ты начнёшь ездить по тем деревням, куда мы скажем, заходить в избы с теми словами, которые тебе дядя Тихон назовёт, и продавать там товар по тем ценам, которые стоять будут в списке товара, тебе переданного. В отмеченных избах надо будет недоимку за прошлый товар стребовать. По возвращении сюда деньги за проданное сдать, остатки товара тоже вернуть по описи, новым загрузиться и ехать по другим деревням.

Иван всё это проговорил, глаз с Кузьмы не спуская, и к Тихону обратился:

– Правильно ли я всё сказал, дядя Тихон?

– Правильно, Ванюша, конечно, правильно, но… – И он принялся более конкретно, чем Иван, объяснять Кузьме, как и чем ему в каждой деревне, которых он на память не менее сотни перечислил, заниматься придётся.

Кузьма слушал молча, со стороны было непонятно, согласен он или нет, а Тихон говорил и говорил. Наконец он замолчал и на Кузьму уставился.

Тот на лавке, на которой сидел, поёрзал немного и ответил:

– Понял я всё, Тиша, как не понять. Ребятишки у меня уже выученные, справные. Разговаривать умеют, может, не так хорошо, как нас с тобой дед Павел выучил, но всё же. Дозволь на товар посмотреть да подумать чуток. – И он замолчал.

Иван встал и направился к двери, следом за ним и Кузьма с Митяем потянулись. Филарет Иванович тем временем к Пантелею пошёл – предупредить того, что завтра он в Крутицы должен съездить, а Тихон глаза прикрыл и задремал.

Тут в избу зашла Авдотья, на спящего брата поглядела немного, потом к окну подошла, увидела, что Иван с Митяем и ещё каким-то вроде дитём лет десяти из амбара вышли, вздохнула и принялась на стол накрывать.

Когда вся троица в горнице появились, Авдотья чуть вслух не охнула: тот, кого она за ребёнка приняла, оказался уже пожилым мужчиной, только что роста махонького.

– День добрый, тётка Авдотья! – громко поздоровался Иван, не заметив, что Тихон дремлет. – Филарет-то Иванович куда подевался?

– Домой к Пантелею побежал, – открыл глаза Тихон, – мозги лишний раз зятю вправить да объяснить, что тому завтра последнее задание будет – Анастасию из Крутиц сперва в Хóлуй доставить, а потом обратно отвезти. Просил без него разговор не заканчивать, он договор уже подготовил, с собой принесёт, мы с Кузьмой его согласуем, и ежели у тебя, – это он уже к Кузьме обратился, – никаких замечаний не будет, то подпишете вы его с Иваном. Он у нас теперь за главного. В гильдию его, Кузьма, приняли, поздравь молодого купца.

– Ишь ты, какой шустрый у тебя помощник, Тиша! Где ты его только нашёл?

И он снова поклонился, на этот раз Ивану, но не так низко, как перед этим Тихону, что отметили и Иван с Тихоном, да и Митяй тоже.

– Ну так как ты, Кузьма, тот товар нашёл, что у нас в амбаре лежит? – спросил Тихон.

– Что сказать… Ты от нас ото всех всегда тем отличался, что отменным товаром торговал, поэтому я ни на секунду не задумался о том, чтобы под твою руку перейти. Мне уже тяжеловато всем одному заниматься – и товар закупать, да и в торговле им какое-никакое участие принимать. А тут от одной, даже двух забот ты меня избавишь. Не будет нужды от одного купца к другому бегать и товар у них выпрашивать. Я же толстой мошной никогда не отличался, в долг мне мало кто отпускал, хотя я всегда старался сроки соблюдать, да и товар непроданный назад не возвращать, но всё равно таким доверием, как ты, никогда не обладал. У тебя же я смогу товар взять, продать с выгодой для себя, а лишь затем с тобой расплатиться, да и собственный амбар, в котором я сейчас товар храню, мне не нужен будет. Я его продам али кому-нить внаём предоставлю за вполне приятную для кармана сумму. Это уж как получится, ничего я теперь надолго загадывать не хочу. Хватит, назагадывался во как! – И он себе ладонью по шее чиркнул.

– Дядя Кузьма, – обратился к офене Иван, – а где амбар находится, в котором ты свой собственный товар держишь?

– Купить, что ли, желаешь? Так я тебе послабление в цене сделаю доброе, ежели всё себе заберёшь.

– Нет, – даже засмеялся Иван на такое предложение, – и даже смотреть на него не хочу. Интересно просто, как много там товара и где этот амбар находится. Может, мы весь твой товар сможем в наши амбары переместить – тебе легче станет собираться в дорогу, да и свой амбар ты внаём сможешь сдать или продать совсем. Зачем он тебе, если ты под нашу руку полностью перейдёшь?

– Амбар в Хóлуе расположен, на самом верху, в одном из дворов, товару там на воз не наберётся, да и продаётся он уже не так хорошо, как раньше. У всех теперь всё есть. Вон сколько офень развелось. Разве можно с молодыми справиться. Вот я под вашу руку и решил пойти. У тебя, Тихон, товар – пальчики облизать можно, и цены вполне достойные. Я так понимаю, что как только мы все вами прикормленные деревни обойдём, то сможем в другие места уйти и там уж цену сами устанавливать? – Он на Ивана посмотрел.

– Правильно понял, дядя Кузьма. Прежде всего те деревни, которые мы своими считаем, тебе обойти придётся, а затем делай что пожелаешь.

– Тогда давайте по рукам ударим, да я пойду, а завтра мы вновь уже в Хóлуе встретимся.

Он уже было с лавки встал, но тут Авдотья на него прицыкнула даже:

– Чего вскочил, сиди где сидишь! Сейчас поснедаем, вот тогда и пойдёшь на все четыре стороны. А пока не поешь, я тебя из избы не выпущу.

– Грозная у тебя хозяйка, Тихон. Жёнкой, что ль, обзавёлся?

– Сестра это моя, Кузьма. Вдовая, вполне справная женщина. Авдотьей её зовут. Хочешь, сосватаю я её тебе?

– Не-е, Тиша, благодарствую. У меня дома своя бабёнка имеется. Я за ней как за стенкой каменной – всегда и сыт, и одет. – И он полную ложку густых, разваристых щей ко рту поднёс.

В избу зашёл Филарет. В руках он держал свёрнутые в трубку несколько листов бумаги:

– Вот договор, Кузьма. Почитай на досуге и, если тебя всё устроит, подписывай, да завтра Ивану в Хóлуе передашь. Я его в присутствии оформлю как положено, чтобы порядок был и никаких даже мыслей у тебя о лукавстве с нашей стороны не могло появиться.

Когда Кузьма на лошадь усаживался, что во дворе у коновязи стояла, к дому Тихона подъехала телега, на которой сидел мужик с абсолютно седой головой, прикрытой валяной шапкой.

– Гляди-ка, – приветствовал его Кузьма, – и ты, Антипка, сюда прилепиться возжелал. Ну-ну, смотри, как бы тебе от ворот поворот в этой избе не дали.

И, пришпорив коня, он поскакал на выезд из деревни, поднимая за собой облако пыли.

Антип заехал во двор и слез на землю. Это был высокий, даже повыше Тихона, по виду ещё молодой, явно не отметивший тридцатилетие человек с широкими плечами и очень большими кистями рук. В дверях ему пришлось пригнуться, чтобы не задеть притолоку. Войдя в горницу, он снял шапку, истово перекрестился – щепотью, отметил Иван – и произнёс всё, что положено при входе в дом с добрыми намерениями.

Иван не раз пересекался с Антипом на Фроловской ярманке и каждый раз удивлялся: «Надо же, такой молодой, а совершенно седой». Вот и когда он появился в избе, Иван привычно удивился. Надо сказать, удивляться было чему. Крупный, широкоплечий мужчина с загорелыми, по-детски припухшими щеками – и абсолютно седые волосы на голове.

– Антип, подойди ко мне, – позвал его Тихон и, когда Антип уселся на лавку, стоявшую напротив той, на которой он сам полусидел-полулежал, начал с ним долгий разговор.

Антип оказался на редкость понятливым и вдумчивым человеком. Постоянной ватаги у него не было. Товар ему отпускали только за деньги, и лишь в том случае, когда у купцов, что-то долгое время оставалось нераспроданным, могли дать товар «до спуска», то есть расчёт производился после продажи этого товара. Естественно, он никак не мог заработать достаточно денег, офени в помощниках у него надолго не задерживались, и как справиться с этой ситуацией, он не знал.

Долгий разговор закончился совершенно неожиданно для Антипа. Когда выяснилось, что он живёт всего в нескольких верстах от Жилиц, Тихон предложил ему поработать в качестве подручного у Митяя. Жалование для начала ему положили один рубль с четвертью в месяц, договорившись, что, ежели после Никольской ярманки никаких претензий к нему не окажется, оно будет пересмотрено. Такие условия вполне его устроили, и он вместе с Митяем отправился в амбар – готовить первую партию товара для Кузьмы.

– Мне кажется, что Тихон в очередной раз сделал безошибочный выбор, – сказала тётя Аля. – Антип в течение многих последующих лет руководил офенскими ватагами в их компании, полностью освободив Митяя от этих забот.

Иван долго ещё около Тихона сидел, обговаривая, как в долгих поездках он себя вести должен, да сколько денег с собой взять, да куда их запрятать на случай встречи с лихими людьми.

– Старайся так ездить, Ванюша, чтобы неподалёку ещё кто-нибудь в том же направлении двигался, особенно в вечернее время, когда смеркаться начинает. Вот тут самое милое дело к какому-нибудь обозу пристать, да и на ночлег вместе с ними встать. Но лучше всего на ямских станциях останавливаться. На каждой узнавай, где следующая находится.

Тихон ему ещё множество советов надавал. Впоследствии Иван все их оценил с большой благодарностью.

…Тётя Аля замолчала и на нас вопросительно посмотрела: продолжать или небольшой перерыв сделать пора? Я этот её взгляд понял и в ответ предложил пообедать, немного отдохнуть, а уж потом подумать, чем дальше заниматься.

Пока обед подогревался, я подошёл к окну. Дождик, который начал было накрапывать, закончился. Небо в основном оставалось серым, но уже кое-где виднелись голубые островки. Вид из окна в эту сторону мне откровенно не нравился: серые громады зданий, остроумно прозванных кем-то человейниками, вздымались со всех сторон. Взгляду не на чем было даже остановиться, ни одного яркого пятна, сплошная серость, и хотя именно с этой стороны в нашей квартире была небольшая лоджия, я никогда на неё без особой нужды не выходил. Вот в кабинете я любил подойти к окну и подолгу оставался как приклеенный к нему. Там внизу рос настоящий лес. Не парк с широкими аллеями, фонарями над головой и лавочками да скамейками, разбросанными в художественном беспорядке, нет, там рос настоящий, пусть и не дремучий, но лес. Был он смешанный, по большей части лиственный, с очень большим купинами низкорослых кустарников, хотя встречались и отдельные ели с соснами, да и небольшие группки хвойников тоже попадались. Конечно, грибы с ягодами там не пособираешь, но вдохнуть лесного духа – самое то.

Когда мы уже заканчивали обедать, тётя Муся, смущаясь, сказала, как хорошо ей было бы до дома добраться, что-то она там забыла. Я и предложил нам всем туда прогуляться, но пойти не напрямик, через захламлённые дворы, забитые ржавыми машинами, а через лес. Сёстры переглянулись, и обе, как будто заранее договорились, согласно кивнули головами.

Ещё через десяток минут мы вышли из подъезда и пошли в сторону леса, огибая наш дом. Когда я хожу навестить тётку, я, как правило, на автобусе доезжаю от метро почти до её дома, а вот обратно всегда иду по лесным тропинкам. Мне казалось, что там настолько близко, что тёткам никакого труда не составит пробежаться туда-сюда. Как глубоко я ошибался, стало понятно уже минут через двадцать, когда мы ещё шли по лесной тропинке, которой, казалось, не было конца. До дома тёти Муси в конце концов мы добрались, но обратно мне пришлось заказать такси, а для этого долго убеждать диспетчера, что я заплачу три рубля, только бы нас довезли, хотя счётчик нащёлкал всего сорок пять копеек.