Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

– Подскажу, что ж не подсказать-то добрым молодцам, – улыбнулась молодуха. – Если прямо поедете, то через пару вёрст в Шиворово урочище попадёте. Вот там её и строят. А зачем она вам понадобилась?

– Имеется у нас торговый интерес, – откликнулся Иван, – желаем мы скляницей, которую братья Мальцевы производят, на Хóлуйской ярманке торговать.

– Так слышала я, что Мальцевы под Можайском такую посуду производят, – снова улыбнулась женщина.

– А я вот слышал, что изгнали их из-под Можайска и они сюда со всем своим скарбом и остатками товара перебрались.

– Кто ж такие слухи распускает? – всплеснула руками незнакомка.

Иван давно уже догадался, что эта случайно попавшаяся им на дороге женщина имеет прямое отношение к Мальцевым, но, продолжая делать вид, что ничего не понял, открылся ей:

– Совет поехать в эти края дал мне Пафнутий Петрович Крюков, академик российский.

– Ждите здесь, – услышал он в ответ, – Аким с Александром скоро вернутся.

Она набрала воды, присела, устроила поудобней коромысло на плече, легко встала и пошла назад.

– Ну что, кажись, приехали туда, куда следовало, – сказал Серафим.

Иван ему лишь головой кивнул. Вскоре со стороны другого конца деревни к дому, где скрылась незнакомка, подъехали два всадника. Они спешились и зашли за ограду, но почти тут же один из них вновь появился на улице и призывно помахал рукой.

– Пошли, коли нас зовут, – также махнув рукой, позвал за собой Серафима Иван.

Во дворе их ждали двое высоких, светлокожих, похожих друг на друга молодых мужчин. Оба были одеты в одинаковые серые безликие кафтаны, застёгнутые на все пуговицы и для надёжности подпоясанные такими же серыми кушаками. Из-под кафтанов выглядывали одинаковые косоворотки, только вот расшиты они были по-разному: у того, что стоял слева, орнамент был синего цвета, а у другого – жёлтого. Зато сапоги у обоих тоже были близнецами, впрочем, как и картузы на головах.

Всем были похожи братья, но вот бородами сильно отличались. У старшего, которого Акимом звали, борода была густая и широкая, а у младшего, Александра – пожиже и покороче. Но это уже потом, когда они познакомились, Иван отметил. А вначале гости поклонились хозяевам и перекрестились. Каждый двумя перстами. Братья переглянулись и пригласили гостей в дом. Там уже стол был накрыт.

За столом устроились одни мужчины, а две женщины их обслуживали. Одной оказалась та самая незнакомка у колодца. Звали её Мария, и она была женой старшего брата – Акима. Вторая – Евдокия, жена младшего Александра.

Пока ели, говорили о чём угодно, но не о делах: о погоде, о видах на урожай, о развитии производства и прочих посторонних вещах. Иван вопрос задал, который заинтересовал его сразу, как только он название реки услышал:

– Почему так реку прозвали? Диких гусей здесь много водится или какая другая причина имеется?

Ответ был такой, что Иван даже голову свою почесал. Первый раз он с таким столкнулся. Оказывается, когда-то давно жил в этих краях народ, называвший себя мещёрой. Вот на их языке река и называлась Кууси, или «еловая река».

– Ну а русичи, когда расселились в этих местах, прозвали её очень похоже – Гусь-река.

Всё сложилось так, как Иван задумал. В амбаре, что тут же, во дворе, находился, стояли заколоченные деревянные ящики, в которых, переложенные стружкой и опилками, лежали стеклянные стаканы, пузатые рюмки различного размера и графины под воду, квас или хмельное. Стаканы все были одинаковыми, гранёными, заигравшими отблесками, как только Иван их во двор, на солнце вынес. Как всё вокруг преобразилось! Мало где подобную красоту увидеть можно было. Старые торговые связи Аким с Александром после переезда на новое место потеряли, а новые пока не завязали из-за ограниченного ассортимента и незначительного количества товара, находящегося в лабазах. Иван всё осмотрел и заказал целый воз подобной посуды. В качестве гарантий он заплатил Мальцевым пять рублей серебром. Заказал он тысячу стаканов гранёных по пять копеек за штуку, пять тысяч рюмок для настоек и наливок по четыре копейки за штуку и пять тысяч малых рюмок для белого вина по пять копеек за штуку. Товар должны были доставить к концу октября с рассрочкой оплаты до марта месяца или до следующего заказа.

В разговоре выяснилось, что прямой дороги в ту сторону, где село Павлово находится, из Никулино нет, мешают непроходимые мещерские болота. Необходимо было вернуться на московскую дорогу и уже по ней ехать в ту сторону. Иван посоветовался с Серафимом, и они решили возвращаться назад. Ночевали на постоялом дворе в Вашутино.

Тётя Аля на этом закончила свой рассказ, и все отправились спать. Я, правда, забежал к себе и там за полчаса коротко записал всё, что в течение почти полного дня слушал.

Глава 35
В селе Павлово, Вохма тож. Сентябрь 1752 года

Выходные дни даны рабочему человеку на то, чтобы он как можно лучше мог отоспаться. Так считали все, кто меня окружал. В рабочие дни моих родных почти всех поднимал на ноги будильник, вот они и отрывались по полной по субботам с воскресеньями. Я же вставал как всегда, зачастую ещё затемно, и очень любил эти два утра, когда мог работать, не волнуясь, что могу кого-нибудь побеспокоить.

В последнюю субботу перед моим выходом на работу я успел вычитать почти всё, что напечатала Люся. Это было весьма нелёгкое занятие. Машинистка, по нашей с ней давней договорённости, печатала написанный мной рукописный текст через два интервала, чтобы мне было легче делать все поправки; там же, где она так и не смогла разобраться в моих закорючках, Люся оставляла свободное место. Всё было бы хорошо, если бы я сам мог понять, что там накарябал некоторое время тому назад. Бывало, не сумев разобраться в собственных каракулях, я вынужден был переделывать до половины страницы рукописного текста.

Но вот всё, моя лафа закончилась, все в квартире проснулись – значит, и мне пора идти завтракать.

Ну а потом так и остались мы на кухне вчетвером, вместе с Любой, которая решила в этот раз к нам присоединиться, и тётя Аля продолжила свой рассказ:

– Иван вернулся в Жилицы перед самым обедом. Вылез из коляски и, пока пересекал двор и поднимался на крыльцо, ещё раз прокрутил в голове то, о чём ему поведал Серафим. Оказывается, он очень даже хорошо помнил Тихона.

– Мне было лет десять-одиннадцать, – рассказывал возница, – когда летом вишня почти ни у кого не уродилась. В нашем саду нам, детям, досталось по полмиски, чтобы поесть смогли. А ведь вишня – моя самая любимая ягода. – Он подумал немного и добавил: – Ну, может, одна из самых любимых. Вот варенье из неё – действительно самое любимое.

Наверное, воспоминание действительно было очень ярким, поскольку Серафим даже разволновался и начал руками размахивать, чем сбивал с толку Орлика – тот никак не мог понять, чего от него хотят.

– Представляешь, – рассказывал Серафим, – у всех сады пустые, а у барина – так все в то время Тихона в деревне называли – всего-то три небольших деревца было, молодых ещё, но они прямо как обсыпанные стояли. И никто с них урожай не снимал. Барин со свояком… – Он задумался. – Не помню, как того мужика звали. Да, кстати, что-то я его ни разу не видел – случилось что?

Пришлось Ивану рассказать о трагедии, которая несколько лет назад у Тихона с Авдотьей произошла. Серафим поохал-поахал и продолжил:

– Так вот, барин со свояком с утра до темени в поле работали, а сестра его с таким крикливым младенцем возилась, что отойти от него ей даже на несколько минут было тяжело. Им явно не до вишен было. Вот мы с ребятами и решили, что нечего ягоде пропадать. Дождались утра, убедились, что эти двое в поле ушли, и в их сад залезли. Да не чтобы полакомиться, а серьёзно – с вёдрами. Принялись мы вишню снимать, ведь она уже течь начала. Мы в его саду как в своём себя вели. Разговаривали громко, смеялись, косточками вишнёвыми друг в друга пуляли. Наберёшь вишни полный рот, ягоды съешь, а косточками давай в друзей палить. Смех, да и только. Почему барин вернулся, не знаю, но он вернулся, и когда мы такой гвалт подняли, что сами себя не слышали, он в сад зашёл. Зашёл и сразу же за руки меня и ещё одного моего приятеля схватил. Так уж получилось, что мы ближе всех к нему оказались. Сильный он – как мы ни пытались вырваться, ничего с ним поделать не могли. Он нас в свою избу затащил, ну, думаем, сейчас щелбанов надаёт, потом отведёт домой, а уж там свои отцы от души добавят. Так нет, он нам поесть предложил, а потом с просьбой обратился: «Ребята, вы всю вишню снимите, а нам с сестрой ведёрко наберите, а то нам некогда. И просьба: в следующий раз разрешения вначале спросите и уж потом рвите сколько влезет. Только деревья не ломайте». И домой нас отпустил. Так родители ничего и не узнали. Я его после этого случая уважать очень стал. А тут не узнал – надо же, что хворь с людьми делает.

Иван на крыльцо уже поднялся, а всё слова Серафима в уме перебирал. Дверь в сени отворил – и всё сразу же забыл: ему такой дух свежесваренных щей в нос ударил, что сразу вспомнилось, как на постоялом дворе их ничем накормить не смогли. У них печь развалилась, и печник её перекладывал. Вот они с Серафимом с обеда, как у Мальцевых вчера поели, ничего во рту и не держали. И вроде с голодухи не помирали, про еду даже не вспоминали, а тут этот дух с ума сводить стал, такой аппетит неожиданно взыграл.

Иван в избу ввалился, а там вся честная компания трапезничает: Митяй с Филаретом ложками по мискам стучат, а Тихона, на своей лавке полусидящего, со всех сторон подушками обложенного, Авдотья с ложечки, как маленького, кормит.

Гости, спинами к Ивану сидевшие, так щами увлеклись, что даже головы не повернули, а Тихон сразу приёмного сына увидел и чуть не поперхнулся от неожиданности.

– Ванюша, что случилось? Почему ты так скоро воротился? – спросить успел и тут же закашлялся.

Иван в двух словах объяснил, что произошло, да образцы заказанной посуды на стол из торбы, что в руках держал, выложил. Когда Тихон узнал цены на стаканы и рюмки, он от удивления, что те так дёшево могут им достаться, даже сказать ничего не смог, а лишь головой покачал.

– На следующие дни у тебя, Иван Иванович, какие планы? – поинтересовался Филарет, закончив есть и вытирая рот тыльной стороной ладони.

– Завтра как можно раньше мы с Серафимом надумали отправиться в село Павлово, имеющее также второе наименование – Вохна. Стоит это село на небольшой речке – то ли Вохне, то ли Вохонке, и так и эдак её вроде бы обзывают, – неподалёку от впадения её в Клязьму. Анастасия, дочь дяди Тихона-старшего, сказала мне, что там чуть ли не в каждой избе станы ткацкие стоят и такие на них местные умелицы платки красивые ткут, что они славным товаром могут стать. А кроме того, она же сказала, там поблизости есть ещё одна весьма любопытная деревня – Меря. Так вот в этой Мере парчовое производство кто-то из местных крестьян организовал. Хочу я оба товара сюда привезти да их в торговле попробовать.

– Иван Иванович, – спросил Филарет, – ты часом не через Владимир ехать будешь? – и, увидев утвердительный кивок, почти взмолился: – Мил человек, дозволь мне с вами отправиться. В управе владимирской мне надобно узнать, зарегистрирован ли договор на продажу Марией Весёлой стряпной избы, что на Холуйской ярманке находится. Ежели готов, то мы его забрать должны и бывшей хозяйке десять рублей за сентябрь отдать, после чего сможем делать с этой избой что пожелаем. Ну а ежели купчая ещё не одобрена начальством, то хотя бы получим купеческое свидетельство. А для этого ты потребные деньги с собой возьми. Сильно я вас там не задержу. А потом прямо до этого Павлова поедем. Возможно, там какие документы надо будет подписать, вот все дела за один раз и исполним.

Так и решили поступить, и на следующее утро, ещё не рассвело, они уже в пути-дороге были.

Оказалось, что село Павлово от Жилиц более чем в сотне вёрст находится, вот они два дня с утра и до вечера, со многими остановками, чтобы Орлик мог передохнуть, туда и добирались, по пути заехав во владимирскую управу. Миновать город, как бы они этого ни желали, было невозможно. Как ни суди да ни ряди, а когда-то в давние времена он был стольным градом, и потому все окружающие дороги вели прямым ходом на Большую улицу, где стоял трактир Марии Весёлой, а неподалёку от него находилась управа.

Прав оказался Филарет. Утвердили там договор о покупке трактира и большой сургучной печатью это удостоверили. И купеческое свидетельство Филарет Иванович тоже получил, так что не напрасно они там задержались. Оттуда в трактир к Марии проследовали, и не столько чтобы с ней расплатиться, как отобедать, поскольку кто же знает, где и когда им придётся в следующий раз потрапезничать. Обед на троих им обошёлся в тридцать пять копеек, после чего они попросили позвать хозяйку заведения. Половой, который их обслуживал, вначале даже испугался, что он чем-то не угодил гостям, но потом успокоился, поняв, что у господ какое-то дело до Марии имеется. Она совершенно трезвой в этот раз была, копию купчей взяла молча, так же как и плату за сентябрь. Расписалась в специальной ведомости, придуманной Филаретом, и, узнав, что гости остались весьма довольны обедом, их покинула.

Поскольку им больше во Владимире делать было нечего, они отбыли в дальнейший путь. Серафим оказался весьма наблюдательным человеком с хорошо подвешенным языком и всю дорогу занимал седоков своими байками. Барин, у которого он возницей служил, был очень непоседлив. Всё время куда-то ездил и ездил. Вот Серафим и рассказывал о всяких чудесах, что в этих поездках им встречались.

– Отправились мы как-то с покойным барином… – неспешно начинал он новую историю, и мгновенно у Ивана с Филаретом сами по себе приподнимались головы, и они принимались её слушать. – Так вот, отправились мы с ним в северный край. Есть там, неподалёку от Белого моря, город такой – Архангельск. Вы себе даже представить не можете, но там люди по деревянным помостам, на земле лежащим, ходят. Это чтобы по колено в грязи не ступать. Очень я этому дивился. Мой бывший хозяин, Пётр Иванович Флорищев, известным в своём окружении купцом был. Он мягкой рухлядью торговал.

Сидевший вполоборота Серафим заметил удивление Ивана и тут же спросил:

– Не знаешь, что это такое? Это выделанные шкурки пушных зверей. Очень он любил белоснежный мех. А звери с таким мехом встречаются не так и часто. В основном это те, которые в вечных снегах живут: белые медведи, песцы, полярные лисы, белые волки и другие, – но самыми его любимыми были шкурки детёнышей тюленей, зверей, в море, подобно рыбам, живущих. Только рыбы на воздухе жить не могут, они без воды гибнут, а звери наоборот. Они воздухом дышат, а в море себе пропитание находят. Так вот, сами они, тюлени эти, звери с тёмной жёсткой шерстью, а их детёныши одеты в мягкую белоснежную одёжку. За это их бельками прозвали. Время проходит, они подрастают и, как зайцы-беляки, свою белую шкурку на тёмную меняют.

Он головой покачал, как будто не очень поверил тому, что сам же сказал, а потом продолжил:

– Вот мы и отправились в Архангельскую губернию посмотреть новый товар, закупленный его приказчиками. Там как раз шкур этих бельков много набралось. Ну, о торговых делах я вам рассказывать не буду, я в них ничего как не понимал, так до сих пор и не понимаю, а об одном чуде, которое в той поездке нам с ним довелось увидеть, расскажу. Архангельск – город большой. Он стоит на реке Северной Двине, верстах в тридцати от Белого моря. То море студёное очень. Купаться в нём даже местные старожилы не решаются, да и более чем полгода оно льдом покрыто. Но я ведь вам о чудесах, мной виденных, хотел рассказать, а город что? Город он город и есть.

Серафим при этом головой мотнул, но ни Иван, ни Филарет не поняли, что это означало. А он уже дальше рассказывал:

– А вот то, что мы увидели там, иначе как чудом назвать нельзя. Лето кончалось, не помню, был ли ещё серпень или уже хмурень настал, но ещё совсем тепло и дни долгие. И вот как-то вечером, когда уже совсем стемнело, но спать ещё было рано, по небу побежали волны. Словно это не небо вовсе, а море или река широкая в сильный ветер. Вначале волны тёмно-зелёными были, но пока они до дальнего края добегали, светлели, светлели да вдруг в синие превращались, а те – в лиловые, потом даже багрец появился. Да всё такие яркие цвета были. Даже во дворе всё светлей и светлей становилось. Потом эти волны бежать прекратили, а стали колыхаться и всё время цвет свой меняли. Мы с моим хозяином такой красоты никогда больше не видели. Северное сияние это называется. Я почему об этом рассказал, – обратился он к Ивану. – Помнишь, какое небо красивое было, когда мы на Гусь-реку отправились? А как с неба золотой на дорогу чуть не свалился, помнишь? – И он рассмеялся, а Иван задумался.

«Добрый знак мне тогда дед Матфей подал. Интересно, жив ли он? Как бы это узнать? Наверное, тогда только и узнаю, когда на том свете окажусь. Видать, там действительно хорошее житьё, коли никто оттуда не возвращается», – подумал так и принялся о деде Матфее Филарету с Серафимом рассказывать. Так за разговорами на разные темы они и ехали.

Именно в ту поездку невзлюбил Иван по столбовым дорогам ездить. Ранее они с Тихоном только изредка на тракт выходили. Деревни там крупные были, хотя и не так часто попадались, зато торговцы мелочным товаром, которые на телегах разъезжали, толпами, один за другим из избы в избу ходили-бродили. Соперничество меж ними такое было, что пешим коробейникам, какими они с Тихоном Петровичем являлись, справиться с теми, кто на лошадях разъезжал, практически невозможно. То ли дело маленькие деревушки в глухих уголках, вдали от проезжих дорог. Вот там им с дядей Тихоном раздолье было. Народ там победнее жил, но и цену им никто не сбивал. Мало кто из офень в ту лесную глушь рисковал забираться.

Но, видимо, пришло время по трактам ездить. Иван со всей очевидностью понял, что на коляске по лесным дорогам далеко не уедешь, а уж коли ты решил вверх пробиваться, то хочешь не хочешь, а придётся именно по большакам, как Серафим Владимирский тракт назвал, теперь всю оставшуюся жизнь перемещаться. Но как же это утомительно! Утром ещё ничего, они нормально ехали, Орлик бежал себе и бежал, а вот как солнце поднялось повыше, всю дорогу запрудили обозы, вёзшие в сторону столиц всё, что там для жизни необходимо. Так вот упрёшься в зад возу, на котором нагромождены горы всевозможного товара, к примеру пеньки, который две худосочные лошадки еле тащат, а обогнать его никакой возможности не имеешь, поскольку навстречу тебе то карета почтовая мчится, то пустая телега громыхает, то ещё какая оказия. Только обогнал тихохода, как вскоре обоз догнал, который готовый терем, по брёвнышкам раскатанный, в дальние края везёт. Так в том обозе некоторые подводы вообще без возчиков движутся. Они к предыдущей поводом пристёгнуты. Вот и попробуй обгони такое чудо.

Вообще много чего удалось в тот день Ивану подсмотреть. Вон на двух возах лапти нагружены.

– Эвон, – Серафим и то удивился, – ежели на подводу встать, то до самого верха рукой не достанешь. Как же они на такую высоту лапти погрузить да, главное, увязать смогли, чтобы ни один лапоток не потерять по дороге? Оно, конечно, лапти не весят ничего, лошадям не в тягость, но вот как грузили – интересно мне очень.

Чего только не повидали они в той дальней поездке: обозы и с зерном, и с живыми поросятами, верещавшими на десятки вёрст округ, и с мёдом в крынках глиняных, и с тканями различными, и с железом, и с многими другими разнообразнейшими товарами.

«Ох и много товаров различных на Руси производят, – размышлял Иван, удобно привалившись к спинке сиденья. – Ничего, скоро и мы тоже производством займёмся, а пока деньги для этого копить надобно».

К вечеру им удалось добраться до деревни Починки, что на реке Ворше. Нашёлся там постоялый двор, где им не только переночевать удалось, но и даже сытно перекусить. А наутро отправились дальше.

Солнце уже совсем собралось на покой, когда они добрались до села Павлово. Стояло оно почти в десятке вёрст от тракта и, судя по состоянию дороги, их соединяющей, нечасто посещалось торговыми людьми.

Первыми, кого они увидели на деревенской улице, были молодые девицы, собирающиеся, скорее всего, на вечёрку. Их головы были покрыты красивыми платками, и, что поразило Ивана, ни один рисунок на платках не повторялся.

«Ну вот, – выдохнул он. – Кажись, куда следует прибыли, права была Анастасия. Если здесь удастся сторговать подобные платки, то их быстро распродать можно будет».

Вслух же произнёс:

– Ну что, други, теперь надо найти того, кто всё это богатство производит.

– Самый испытанный способ, – сказал Серафим, – пойти к колодцу, там завсегда местные кумушки встречаются да всем, что на деревне творится, с удовольствием друг с другом делятся.

Так и решили поступить, благо колодец издали был виден. Около него действительно на лавке сидели несколько женщин уже в возрасте и оживлённо переговаривались.

– Доброго здоровья, уважаемые! – с поклоном обратился к ним Иван. – Может ли кто подсказать, где такую красоту прикупить можно? – И он указал на голову молодухи, направлявшейся с вёдрами к колодцу.

– Плат, что ли? – уточнила одна из женщин. – Да тебе какой требуется: на чёрном, бордовом или светлом поле?

– Так мне много надобно, и на чёрном, и на бордовом, и на светлом полотне. Главное, чтобы цветы были поярче и покрупней.

– А много – это сколько?

– Тыщу или две тыщи для начала, а потом посмотрим. Скорее всего, ещё больше возьмём. Но это всё, конечно, от цены будет зависеть. Сильно дорого окажется – может, вообще ничего не возьму.

Пока Иван это говорил, выражение лиц у женщин менялось. Удивление, которое поначалу появилось абсолютно у всех, уступило место разочарованию.

– И, милай, да откуда мы тебе такие тыщи возьмём?

Та женщина, которая начала этот разговор, покачала головой, а затем обратилась к соседке:

– Маша, ты сколько платков можешь продать?

– Так ведь как посмотреть, – откликнулась стоящая рядом уже немолодая женщина в длинном сарафане, с накинутой на плечи душегреей и в красивом платке на голове. – Ежели прямо сейчас, то не больше десятка, а коли молодец сможет подождать немного, то ещё добавлю.

– Бабы, – неожиданно вклинилась самая старшая из тех, кто собрался у колодца, – хватит языки чесать. Иди, паря, в третий отсюда дом, что с правой руки стоит, спросишь деда Антипа, по прозвищу Лабаз, вот ему свои вопросы и задавай.

– Правильно, правильно! – зашумели голоса. – К Лабазу иди, он у нас всё может.

– Благодарствую, – поклонился Иван женщинам и отправился пешком к указанному дому. Коляска следовала за ним.

Иван шёл и не успевал головой из стороны в сторону крутить, настолько всё в этой деревне не как у всех было. И прежде всего это изб касалось. Все они находились в прекрасном состоянии. Ивану даже казаться стало, что не так давно здесь пожар случился и вся деревня погорела разом, а затем заново отстроилась, и тоже разом, – в таком порядке все избы содержались. Большинство из них дранкой крыты были, а там, где на крышах солома виднелась, она тоже так сияла, будто её лишь вчера заменили на свежую.

Но изба, к которой они подошли, явно отличалась от прочих. И прежде всего обрамлением окон. Наличники настолько искусной резьбой были изукрашены, что Ивану она сразу же Прошину работу напомнила. Иван смотрел на диковинных птиц, созданных рукой неизвестного мастера, что расселись на верхнем венце, и вырезанные чуть пониже прямо на бревне переплетённые ветви с листьями и выглядывающими из-под них начинающимися распускаться красивыми и тоже какими-то, видимо, заморскими цветами, а до него будто откуда-то издалека донёсся Прошин голос, рассказывающий, какими видами резьбы он овладел: «Любую резьбу могу выполнить. Хошь ажурную, хошь выемчатую, хошь скобчатую. Но больше всего я люблю прорезную, которую иногда с ажурной путают».

Иван даже головой потряс и огляделся, нет ли где тут поблизости его дружка Проши. Но нет, Прохора не было, да и быть не могло, а вот благодаря резьбе весь дом этот превратился в какой-то сказочный теремок.

– Заходите, коли пришли, – послышался глуховатый старческий голос.

Иван ещё раз потряс головой, после чего заметил на искусно изукрашенном крыльце с витыми балясинами и кружевами подзора под крышей, крытой деревянными плашками, перекрывающими друг друга, сухонького старичка небольшого роста, с длинной клинообразной седой бородой, свисающей почти до середины груди, и в ермолке на голове.

– Давайте, давайте, поспешайте, – повторил он своё приглашение и, не поворачиваясь, а отступая задом, направился к открытой двери в сени.

Иван кивком головы позвал за собой своих спутников, и они друг за другом стали подниматься по лесенке на крыльцо, невольно трогая или поглаживая перила, отполированные сверху, в то время как сбоку на них были вырезаны красивые извилистые линии, заканчивающиеся причудливыми загогулинами.

– Заходите, заходите, не смущайтесь, – послышалось уже из глубины избы.

Иван зашёл первым и сразу же невольно поморщился, попав со света в полутёмную избу, в которой такие красивые окна были затянуты бычьими пузырями, практически не пропускающими света. Однако дело прежде всего, поэтому пришлось делать всё как положено.

– Мир вашему дому! – произнёс Иван с поклоном, а потом перекрестился и вновь поклонился, глядя на образ, висевший в красном углу. – Мы не ошиблись? – спросил он, обращаясь к хозяину, который как застыл посредине горницы, уперев руки в боки. – Мы действительно попали в дом к деду Антипу по прозвищу Лабаз?

– Не ошиблись, не ошиблись, я тот самый дед Антип, – затараторил старичок. – Рассказывайте, какие у вас заботы имеются и чем я помочь вам могу. А прежде всего поведайте мне, откуда вы такие пригожие в наши дали пожаловали.

Он спросил и достал из небольшого тканого мешочка кремень с кресалом, покряхтывая, потянулся к светцу, разжёг лучину, и в избе хоть немного, но стало посветлее. Иван подождал, пока лучина разгорится, и приступил к разъяснениям:

– Из-за стольного града Владимира мы сюда прибыли, из Вязниковского уезда, где и находится наша деревня, называемая Жилицы. Ну, о Жилицах вряд ли кто здесь слышать мог, а вот о Вязниках, может, и доносились до этих мест какие-никакие слухи.

Иван говорил медленно, чётко, не совсем чтобы по складам, но так, чтобы дед Антип всё и расслышать, и понять смог. Тот стоял напротив Ивана и всё время, что он говорил, кивал согласно головой, а потом произнёс:

– Нет, не слыхал. Про Владимир знаю, имеется такой город, но бывать там не доводилось. Я, когда молодым был, в Москве скоко лет жил. Вот там я много чего знаю. Ну так это отсюда налево путь надо держать, а Владимир, я слышал, направо стоит. Я в ту сторону ни разу не ходил. А какой же интерес вы в наших краях найти желаете? – спросил он и на Ивана уставился.

– Люди мы торговые, ходим по миру, товар новый разыскиваем, который народу нашему потребен будет. Услышали, что в ваших краях платки бабские ткут необычайной красоты. Вот и решили: земля слухом полнится, а руки к товару тянутся, – лошадку запрягли да поехали. А бабы, у колодца судачащие, совет дали, что, окромя деда Антипа, нам никто помочь не в силах. – И Иван в свою очередь на хозяина глядеть принялся.

Вот тут он и сумел рассмотреть, что борода у Антипа заканчивается двумя тонкими, в несколько волосков, прядками длиной чуть не в пару вершков, которые начинались с середины бороды и с двух сторон её как бы окаймляли.

Дед невозмутимо всё выслушал, а потом вопрос задал, но уже не тем спрашивающим тоном, каким он разговор начал, а по-деловому:

– И сколько же вам платков потребно, что вы не поленились и в такую даль попёрли, не будучи даже вполне уверенными, что такие платки вообще существуют?

– Поведал нам о платках человек знающий, доверие вызывающий. Ехали мы в полной уверенности, что платки такие здесь действительно имеются. Ну а нужно их нам много – может, тыща, а может, и куда более, всё от цены зависеть будет.

– Тыща, а может, более… – повторил хозяин и правой рукой несколько раз по своей бороде провёл, в кулак её собирая, а затем уже двумя перстами, большим и указательным, по каждой свисающей вниз прядке проскользил.

«Любопытно, что у него этот жест означает?» – подумал Иван, но заострять внимание на этом не стал, сделав вид, что ничего не заметил.

А дед вновь начал через кулак свою бороду пропускать. Продолжалось это уже несколько минут, терпение у гостей начало кончаться, но вот в ход снова два перста пошли. «Значит, – понял Иван, – хозяин к какому-то решению подошёл».

– Ну, за многие тыщи я вам, милые мои, ничего говорить не буду. Нет этих тыщ, а без них какой резон о ценах говорить. А вот ежели вы для своих жёнок подарки прикупить пожелаете, мы, так и быть, вам не откажем и по три целковых за платок тканый продадим.

Сказал и замолчал, лишь глаза с одного пришлого на другого переводил. Молчание затянулось, Иван явно отвечать не спешил, а Филарет с Серафимом ждали, что их хозяин скажет.

Дед Антип подождал-подождал да первым молчание прервал, к Ивану обратившись:

– Ты ведь у них за старшого, вот и ответь, каково будет твоё решение.

«Любопытный дед, – подумал Иван, – чётко определил, что я, а не дядя Филарет, старшим являюсь. Придётся отвечать».

– Дед Антип, а как ты такую цену установил? За три рубля можно тёлку нераздоенную купить, а ты – платок, пусть он даже весь из себя тканый-перетканый и с цветами размером в полплатка.

– Ну, а за сколько ты, мил человек, купить платок хочешь? За десять копеек? Так в наших краях ты таких не найдёшь.

Иван головой крутанул и пошёл в атаку:

– Если бы я для своей милки разлюбезной гостинец хотел прикупить да мне твой платок на глаза попался, а у неё сундук от бабских причуд уже ломится, но мне денег для неё ни на что не жалко, вот тогда я, может, и не пожалел бы три рубля за кусок тряпки. Но мне нужно купить много, и не для себя, а для того, чтобы продать да хоть небольшой прибыток с этого дела получить. Поэтому давай решим так. Или ты нам называешь нормальную цену, которую мы ещё и обсудить можем, или мы говорим спасибо твоему дому, а сами пойдём к другому.

Он поклонился, а затем в сторону окна направился.

– А вот скажи мне, дед Антип, почему платки копеечные ты за рубли продаёшь, а сам с бычьим пузырём в окошке жить продолжаешь? У тебя всего три окна в избе. Мне кажется, что достаточно по три рубля всего-навсего пару платков продать – и в окна стёкла можно будет вставить. На одних свечах да лучине и то экономия какая получится.