Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Наконец, когда все чая напились, Филарет по столу рукой стукнул и сказал:

– А пусть будет ни вашим ни нашим – сто рублей, и все дела!

Мария тяжело вздохнула и махнула рукой:

– Согласна.

Тут же зашёл разговор, когда деньги платить придётся. Мария потребовала, чтобы они заплатили сразу всю сумму. Филарет в ответ заявил, что подобной суммы у них не предвидится.

– Ну, может, рублей десять найдётся, чтобы наши намерения подтвердить, – объяснял он, – а дальше по десять рублей каждый месяц – так, чтобы к Фроловской трактир окончательно нашим стал.

Мария опять принялась руками всплёскивать:

– Раз вы так с оплатой тянуть хотите, то цена будет сто двадцать рублей.

В конце концов согласились, что первые десять рублей задатком будут, а дальше в течение десяти месяцев каждого тридцатого числа Иван ещё по десять рублей платить станет. Тем самым окончательная стоимость трактира до ста десяти рублей выросла. Договор вместе с задатком Филарет обещал через несколько дней подготовить и после подписания его в управе зарегистрировать. С этого момента трактир перейдёт в собственность торгового дома «Жилин и сын».

Когда они вышли из трактира, было четыре часа, до возвращения отца Рафаила оставался целый час.

– А давайте мы к Пожарской в гости зайдём, – предложил Иван.

Не то чтобы он не знал, где этот час провести – можно было и к Тренину в лавку заглянуть, – но у него ещё одна идея возникла, и он решил её осуществить.

– У меня до Ольги Васильевны один небольшой разговор имеется. Пантелей пусть в бричке посидит, нас подождёт, а мы с тобой, Филарет Иванович, с её сиятельством поговорим.

Пантелей указал им, где коляска стоит, и они в дверь кольцом постучали. Открылась она на удивление быстро. У Ивана даже мысль проскочила, не заметила ли Ольга Васильевна из окна, как они по улице идут, вот и послала прислугу их встретить. Всё та же веснушчатая девка, открыв дверь, немного посторонилась, пропуская их в дом, а затем закрыла её на засов и сказала:

– Барыня наверху вас ожидает, просила к ней подняться.

– Спасибо, Дуняша.

Наклонив слегка голову, Иван быстро прошёл мимо зардевшейся прислуги и со следующим за ним Филаретом поднялся на второй этаж.

Пожарская стояла в том самом платье, которое пошила ей Анастасия. Иван его раньше не видел, но по описанию, которое дала сама мастерица, да по тканям, которые он своими руками на столе в избе Тихона-старшего с места на место перекладывал, он его сразу узнал. Пожарской это платье оказалось так к лицу, что она будто на добрый десяток лет помолодела.

– Ванюша, рада тебя видеть. Смотрю, ты ко мне снова не один пришёл. Побаиваешься меня, что ли? Да не бойся ты так, Ванюша, я маленьких детей не ем. – И она громко рассмеялась. – Кто это там с тобой? О, знакомая наружность! Помню, помню. Вот только имя запамятовала… Ах да, Филарет. Точно! Как же я такое красивое да прославленное имя забыть могла? Старею, наверное. – И она снова засмеялась.

«Ольга Васильевна в таком хорошем настроении, что, даст Бог, во всём меня поддержит», – подумал Иван, глядя на веселящуюся хозяйку дома.

– Ваше сиятельство, до чего вам идёт этот наряд, – рискнул Иван чуть не в первый раз в жизни произнести комплимент. Ему лишь Тихон рассказывал, что комплиментом, вовремя сказанным влиятельному лицу, можно добиться значительно большего, чем обычной, привычной тому лестью.

– Ванюша, ты растёшь прямо на глазах. Эким любезным становишься. Был таким робким и нерешительным, а теперь гляди-ка. Что же должно было случиться, что ты так меняться стал?

Иван от её слов засмущался, да так, что не знал, куда ему и деться. Выручил Филарет:

– Ваше сиятельство может первой поздравить Ивана Ивановича. С сегодняшнего дня он записан купцом третьей гильдии. Притом, как нас в гильдии уверили, самым молодым купцом среди всех имеющихся.

– Ванюша, поздравляю! Дай я тебя поцелую, дорогой мой! – И она двумя руками взяла его голову, подтянула к себе и смачно расцеловала в обе щёки.

Иван совершенно растерялся, не зная, как воспринимать всё то, что сейчас произошло. Поцелуи Ольги Васильевны были схожи с поцелуями маменьки да тётки Агриппины, его крёстной, не было в них никакой похоти, и не вызывали они ответного желания, но вот что в таком случае говорить или делать следует, он не знал.

– Ладно, смотрю, засмущала я тебя совсем. Куда и деться от меня, не знаешь, – опять развеселилась Пожарская. – Чувствую, спрашивать, как дела у Тихона Петровича, без толку – ты сейчас ни на один вопрос ответить не сумеешь. Придётся Филарета побеспокоить. – И она требовательно посмотрела на старосту.

– Тихону Петровичу становится день ото дня всё лучше и лучше. Сидор Иванович его регулярно посещает и осматривает. Рекомендовал ему сидеть дважды в день, до получаса каждый раз, а скоро мы, дай Господь, – и он перекрестился, – начнём его ходить заново учить. Сегодня Феофан Селиванович пообещался специальную приспособу изготовить, с помощью которой Тихон Петрович сможет самостоятельно ходить пытаться.

Феофан всё это сказал и на Пожарскую посмотрел не как на помещицу, а просто как на человека, поинтересовавшегося здоровьем общего знакомого.

Пожарская оказалась женщиной достаточно либеральных взглядов. Она поняла, что этот мужик, одетый так, будто он благородных кровей, на самом деле никому не уступит ни в учтивости, ни в манерах.

– Дуняша, – хлопнула она в ладоши и, когда горничная почти моментально появилась, приказала: – Пусть Прасковья чай в малой трапезной на троих накрывает. Пойдёмте туда, – обратилась она к гостям, – что на ногах стоять. Пока чай готовится, вы мне все новости доложите. Иван – он ведь как молния: там сверкнёт, в другом месте сверкнёт, а как исчезнет – глядишь, что там, что сям что-то делаться начинает.

…Тётя Муся готова была продолжать, но мы уже приехали к развилке: направо – к её дому, налево – к нашему.

– Тётя Муся, много ещё рассказывать?

– Да я вроде ещё только начала, – растерялась она.

– Тогда, может, к нам поедем? У нас одна кровать свободна. Завтра я весь день дома буду. Днём только с дядей Никитой в больницу съездим, и всё, быстро вернёмся. Никто нам мешать не станет.

– Оставайся, Матрёна, оставайся. Чего раздумываешь? – поддержал меня дядя Никита. – Иль боишься, что я к тебе по-мужески приставать начну? Так нет, ты же моя родная сестричка. Не бойся, не трону я твою невинность. – И он в голос засмеялся.

– Ох, Никита, как был ты охальником, так и остался. Ни одной юбки мимо себя пропустить не мог. Скольким девкам жизнь поломал.

– Постой, Матрёна, откуда ты всё это выдумала? В жизни своей Марусе, пока она жива была, не изменял. Но сейчас ведь нет её больше с нами, и с того света она мне вряд ли пальчиком своим погрозит, как это при жизни бывало иногда. Теперь вроде свободен совсем, да вот грехи в загул не пускают – то там болит, то сям. – И он вновь засмеялся.

Мы все из машины вышли, корзинками нагрузились, кто что смог взять, и направились к лифту. Пока брат с сестрой в детской устраивались, мы с Любой чай организовали. Жена минутку удобную выбрала и шёпотом меня спросила:

– А что, Мария Фроловна действительно в девушках до сих пор ходит?

Я только плечами пожал, и мне даже стыдно стало, что я ничего про жизнь моих ближайших родственников не знаю. Почесал я свой затылок, но ничего сказать ей не успел, поскольку в кухню гости наши пришли. По-видимому, их перепалка так и не прекратилась, поскольку до нас донёсся самый конец их препирательств:

– Так что ты, Матрёна, брось, я не по этой части. Вот с шашкой наголо да с диким свистом и криком – это да, это моё. Эх, вернуть бы то времечко. Куда оно подевалось?

Я не выдержал и со своим вопросом влез:

– Дядя Никита, извините, что перебиваю. А что, действительно бывало вот так, с шашкой наголо, со свистом и криком?

– А ты что, думаешь, Никита Жилин всю войну в штабе сидел, штаны протирая? Нет, дорогой мой, и с шашкой приходилось по степям скакать. Чаще, правда, это в Туркестане случалось, а потом в Монголии, ну и уж особенно часто в Дальневосточной. Но, – и он глаза на часы поднял, – об этом мы потом говорить будем. Сейчас чаю выпьем да спать пойдём, что-то я устал сегодня. Такая дорога была. – Он головой покачал. – И как вы в этом муравейнике жить можете? Хотя привыкли, наверное, а вот я бы не смог. – И он снова покачал головой. – Ладно, добрались – и хорошо. Сейчас срочно спать, а завтра нам с тобой Матрёна свои сказки рассказывать примется.

Так и закончился этот, казалось, нескончаемый день.

Глава 26
Владимир. 1752 год (продолжение)

Утро началось как обычно. Рано проснувшись, я сразу же сел к столу. Вчерашняя дорога основательно умотала и меня, поэтому вечером даже никакого желания не было к нему подходить, чтобы записать то, о чём рассказывала тётя Муся. Пришлось этим с утра заняться. Около часа я на это потратил, и хотя писал сокращая слова по максимуму, всё равно больно уж много времени у меня на это ушло. Лишь последнюю фразу, произнесённую дядей Никитой, выходящим с кухни, я записал полностью, так она меня задела, сам не знаю чем. Это та, где он о сказках тёти-Мусиных упомянул. Вот там я точку поставил и сразу же очередную главу монографии достал.

Думал, что легко удастся переключиться. Ан нет. Не отпускало меня вчерашнее погружение в историю. Я сидел и вместо того, чтобы правкой заниматься, размышлял, что же ещё этот неугомонный Иван придумать мог, зачем к Пожарской направился и о чём таком серьёзном, что даже боялся разговор начать, хотел поговорить с отцом Рафаилом.

Из-за этих раздумий я ещё невесть сколько времени потерял, никак не мог в текст собственноручно написанной главы вчитаться. Наверное, больше часа промучился, но потом в голове как переключатель каналов щёлкнул, и я отрешился от Ивана и событий, с ним случившихся, и полностью вошёл в суть процессов, происходящих в человеческом организме, которому совершенно безразлично, говоря словами Бориса Леонидовича, «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе».

Работа шла споро. То ли я написал эту главу с самого начала хорошо, то ли втянулся в эту нескончаемую правку, но никаких проблем не возникло. Единственное, что немного отвлекало, так это мысли о том, что пора уже отвезти отредактированные главы машинистке. Она же не автомат, чтобы я ей половину рукописи толстенной книги привёз, немного рядом посидел, помогая разобраться, что я там накалякал, и домой с чистовым напечатанным экземпляром вернулся. Давно пора было этим заняться, да времени, потерянного на дорогу туда-сюда, было жаль. Ладно, завтра с Любой поедем провожать дядю Никиту на Казанский, вот оттуда и махнём к машинистке. Решил так – сразу же успокоился, и опять работа не пошла, а полетела. В общем, к тому времени, когда все вставать начали, я уже в кабинете последние листочки с рукописным текстом в папку складывал.

Тётя Муся завтракала так же, как и её братья, то есть пары бутербродов с чаем ей на полдня хватало. Единственное, что их отличало, – чая ей два бокала требовалось выпить. Мне же вначале необходимо было кашку манную сварить, поэтому всем ждать пришлось, когда я свою ненасытную утробу, как её дядя Никита обозвал, насытить смогу. Я не выдержал и сказал, что постановка вопроса совершенно неправильная, ведь ненасытной утроба потому так называется, что насытить её невозможно, так что и ждать здесь нечего. Я же вполне всем тем, что моя дорогая Любовь Михайловна мне на стол ставит, насыщаюсь.

– Что, всё на свете знаешь? Умный очень, да? – каким-то плаксивым голосом заговорил дядька.

– Знаете, дядя Никита, – пришлось ему ответить, – как говаривал Станиславский, «не верю». Вот добавьте: «А ещё шляпу надел», – вот тогда, может, и станет немного похоже на перепалку пассажиров в переполненном одесском трамвае.

Люба с нами до вечера распрощалась и убежала на работу. Дядя Никита встал было и хотел в детскую направиться, но его тётя Муся остановила:

– Никит, давай здесь посидим. Я вчера в машине вся измучилась, чаю хотела, да где его на дороге взять. Я ведь привыкла за утро дома чашек по десять чая выпивать, пока у телевизора сижу. Вот и хочу за вчерашний день чаем отпиться.

– Так это же, наверное, вредно – столько чая пить? – последовал вопрос. – Как же он в тебя помещается? То-то я смотрю, ты ночью пару раз вставала, в туалет бегала.

– Ну, не пару, а три раза. Я почки регулярно промываю, вот и от камней не мучаюсь, как некоторые.

Дядя Никита насупился весь, у него даже брови на веер стали похожи.

– Эй, дорогие мои, – пришлось мне вмешаться и остановить их перепалку, – давайте так поступим. Вначале здесь посидим, тётя Муся чая напьётся, и мы плавно переберёмся в детскую, а за чаем, ежели он ещё понадобится, мне сбегать совсем не трудно будет.

Так и решили, но не успели мы с дядей Никитой даже усесться по-нормальному, чтобы удобно было, как тётка безо всякого предупреждения заговорила. Мы с ним даже переглянулись, к кому из нас она обратилась таким непривычным образом, но потом поняли, что это она рассказ точно с того момента продолжила, на каком её вчера вынужденно остановили.

– Нет уж, ваше сиятельство, позвольте мне самому рассказать, какие за эти дни изменения произошли.

– Матрёна, Матрёна, окстись! – возмутился дядя Никита. – Ты бы хоть напомнила нам, о чём там речь идёт.

– А ты что, уже забыть успел? Совсем в старика превратился, памяти лишился, – словно запела тётя Муся.

Заметив недовольное лицо брата, она затараторила:

– Иван с Филаретом к Пожарской в гости заявились. Та их чаем решила угостить да расспрашивать принялась, что у них да как.

Дядя Никита руку поднял, чтобы сестра помолчала немного, но ту было не остановить, речь так и текла из неё.

– Стоп, тебе говорю! – прикрикнул он на сестру и для убедительности ладонью по столу шлёпнул.

Наверное, лишь звук шлепка привёл тётку в чувство, и она замолчала.

– Вспомнил я всё, продолжай с того места, на котором сегодня остановилась, – приказным тоном проговорил дядя Никита.

– Тётя Мусенька, – вклинился я, – а как вы умудряетесь всё запоминать?

– И вовсе я ничего не запоминаю. Мне лишь глаза надо прикрыть – и я сразу же в тот мир переношусь, сижу там где-то в стороночке, но всё вижу и слышу, остаётся только вам пересказать, вот и всё.

«Любопытно, – подумал я, – всю жизнь полагал, что так только я могу. Прикрыть глаза – и как бы оказаться в совершенно другом месте, а то и в другом времени. Причём, если зажмуриться, ничего не увидишь, даже заснуть можно, а вот так прикрыть, чтобы одни только щёлочки остались и через частокол ресниц будто подглядываешь, самое то и получится».

Пока думал, тётка уже говорить принялась, да складно так. Действительно ведь, словно она нам сказки рассказывает. Интересно, сколько правды в её рассказах, а сколько её собственной фантазии? Хорошо, если половина на половину, а если всё от начала до конца она навыдумывала? Ладно, придётся включать внутренний фильтр: если мне будет казаться, что этого не может быть, потому что не может быть никогда, отметём в сторону, ну а если достоверным покажется, то что ж, добро пожаловать, я ж не анкету писать собираюсь, а роман. В романах всякое бывает. А пока слушать надобно, а то она вон сколько успела наговорить.

– …уже наполовину посудой из глины заполнены, а как ещё пара возов с железными да чугунными сковородками и кастрюлями с Камня доедут да воз с самоварами из Тулы доберётся, свободного места вообще немного останется. А я ведь через день-другой на берега Вятки-реки, в Хлыновские земли, отправиться собираюсь. Там всё из дерева режут. Вот я и хочу воза три-четыре мисок с ложками и кружками оттуда привезти, да ещё не меньше воза всего прочего, в хозяйстве потребного. Нужны коромысла, корыта, рубели, скалки, ушаты, лохани. Перечислять долго можно, что-то я сейчас позабыл, наверное, но к мастерам, которые всё это делают, попаду – сразу разберусь.

– С Вятки вернусь – и тут же на реку Гусь отправлюсь, – продолжал Иван, – там стеклянную посуду варят. Вот её ещё пару возов в амбаре иметь – и, считай, почти всё, чем я хотел на ближайшей ярманке торговать, в наших закромах окажется.

Он даже выдохнул шумно, так что Филарет на него с осуждением посмотрел, а Пожарская, напротив, с любопытством, а затем снова заговорил:

– На следующей, уже летней ярманке у нас и фарфор будет, и серебро. Но это всё позднее случится.

…Пока тётя Муся всё это проговаривала, чай в её бокале остыть успел. Она его почти залпом выпила и направилась к плите – чайник на огонь поставить. Когда он закипел, тётя Муся кипяток в заварочный чайник, прямо на находящиеся там уже распаренные остатки чая плесканула, хорошенько его в руках покрутила да в бокал чуть ли не половину одной заварки налила. Слегка разбавила и поставила рядом с собой, чтобы он немного подостыл, а сама к рассказу вернулась.

– А ещё мы сегодня у вашей сестры трактир, что на ярманке находится, купили, – выпалил Иван, внимательно следя, как Пожарская это известие воспримет.

Та вначале не отреагировала, задумалась, наверное, но когда сказанное до неё в полной мере дошло, со стула вскочила и руками всплеснула.

– Продала всё же Мария трактир. Ой, беда!

Потом она подумала немного и уже спокойней закончила:

– А может, и к лучшему это. Он ей в последнее время сплошные убытки приносил, – и тут же к Ивану обратилась: – И что ты там делать собираешься?

– К лету в лавку его переделаем, тканями там торговать желаю. А пока хочу, чтобы там работники, которые будут в посудной лавке днями трудиться, ночевать могли. Вот такой просьбой я ваше сиятельство и решился побеспокоить.

– Ночевать, говоришь? А что, я возражать не стану, да и Ивану, который сторож, повеселее будет. Но с тебя, Ванюша, – это она уже на своего гостя переключилась, – спрошу, ежели что не так пойдёт, ты это учти. Так ты из-за этого и заходил? Молодец, не стесняйся, я ведь тебе говорила, что не кусаюсь. Надеюсь, убедился. Теперь куда? Домой?

– Нет, ваше сиятельство, мне ещё с отцом Рафаилом встретиться надобно. Попросить его хочу, чтобы он нас с Настёной венчал, да о дате венчания хочу договориться.

– Вот хотела бы я на вас под венцом посмотреть. Пригласишь меня на свадьбу? – И она хитро улыбнулась.

– Ваше сиятельство, я со всей душой!

Иван на ноги вскочил и низко поклонился. Это у него как-то само собой получилось, он потом даже удивлялся очень.

Пожарская рукой махнула:

– Не получится из этого ничего хорошего. Крестьян лишь распугаю. Ты же своих соседей всех пригласить должен, а тут помещица заявится.

– Мне кажется, – проговорил Филарет Иванович, – ничего плохого в этом нет. Первое время, может, немного посмущаются, а затем привыкнут, и всё хорошо будет.

– Думаешь? – Пожарская на Филарета посмотрела. – Ну, тебе лучше знать. Так что буду ждать приглашение. – И она привычным движением им руку лодочкой протянула.

Уже когда они в коляску усаживались, Иван тихонько, скорее для себя, чем для окружающих, пробормотал сквозь зубы:

– Неловко получилось!

Но Филарет Иванович одобряюще похлопал его по коленке:

– Ничего такого не произошло. Приглашение пришли. В деревню она, естественно, не поедет. За приглашение поблагодарит да презент пришлёт. Безделушку какую-нибудь вам с Настёной в подарок.

– А вдруг приедет?

– Вот когда приедет, и будем думать, а что себе голову наперёд ломать? Лично меня сейчас интересует, вернулся отец Рафаил или нам ещё ждать придётся.

Через несколько минут Иван уже направлялся к знакомой калитке. Пантелей подъехал к коновязи и, привязав к ней Орлика, надел на морду мерину торбу с овсом, а сам залез внутрь коляски и уселся там, о чём-то разговаривая со своим тестем.

Всё тот же привратник открыл калитку, но Ивана во двор не пустил, а вновь закрыл дверку со словами:

– Пойду доложу его высокопреподобию, что ты вернулся.

Отец Рафаил появился совершенно неожиданно. Ивану надоело просто так стоять, не привык он без заботы какой-никакой находиться, вот и присел на корточки около большой сосны, выросшей в десятке метров от наружной стены монастыря, и наблюдал, как сотни, если не тысячи, небольших, размером с линию, может чуть поболее, мурашей строили новый муравейник. Иван решил, что это было именно так, поскольку они со всех сторон тащили к дереву сосновые иголки, соломинки и прочий мелкий строительный материал. Наверное, переезжали на новое место – вон сколько белых яиц, немного уступающих размером взрослым мурашам, по двое, а иногда и втроём несли. Наблюдать за ними было очень интересно.

Иван поднял с земли сухую сосновую иголку, приставил её к передним ногам какого-то мураша и вынудил его на неё вскарабкаться. Вот тут-то он смог хорошо разглядеть эту букашку. В детстве они ему, конечно, постоянно попадались, но интереса никакого не вызывали, то ли дело бабочки со стрекозами, о птицах и вовсе речи нет. А получилось, что очень даже любопытным существом этот муравей оказался. Сам жёлтого цвета, с коричневым брюшком, дополз до самого конца иголки, вытянул передние лапки вперёд и ну ими шевелить, а вслед за ними и усики его тоже не переставая шевелились. Иван чуть тряханул иголку, муравей с неё сорвался и вниз вверх тормашками полетел. «Разбился», – мелькнуло в голове, но нет, тот даже не задержался, сразу же дальше побежал.

– Ванюша, – услышал Иван тихий голос.

Он голову поднял – над ним стоял отец Рафаил, опираясь на посох, и улыбался. Седая борода спускалась на грудь, концы её даже прикрывали наперстный крест, блеснувший под лучами заходящего солнца, намётка клобука на голове архимандрита сбегала на его плечи и спину, сливаясь с рясой.

– Дай я тебя облобызаю, дорогой мой. – И отец Рафаил трижды расцеловал вскочившего на ноги Ивана.

– Давай рассказывай, – начал он свои расспросы, – как дела у Тиши да чем сам занимаешься, а уж потом о просьбе, с которой ты ко мне явился, поговорим. Ну а прежде всего извини, что невольно так долго заставил тебя ждать. Владыка всех находящихся здесь поблизости иереев собирал. Очередное изменение произошло: Арзамас с приходами от нас оторвали и в Нижегородскую епархию отдали, а мы теперь Владимирско-Яропольской епархией вынуждены называться. Представляешь, вспомнили, что когда-то давно рядом с тем местом на берегу Клязьмы, где сейчас Вязники находятся, стоял город Ярополч-Залесский. Так от него уже давно даже следа на осталось, а название пригодилось. Его к нам присоединили, вот мы теперь и стали так благозвучно называться. – Он помолчал немного, а затем по складам повторил: – Владимирско-Яропольская епархия. А вот о том, что в Волоколамском уезде, что на западе Московской губернии, село имеется под названием Ярополец, все позабыть успели. Вот ведь как бывает. Ярополец отсюда в трёх сотнях вёрст находится, а мы под его именем здесь служить должны.

Он головой покачал и продолжил:

– Я об этом сегодня епископу нашему сказал, а он мне ответил, что это не моего ума дело. Там, – и он перст указующий вверх поднял, – лучшие умы сидят, им виднее, как и что называть. А у меня, – вздохнул отец Рафаил, – ведь старший сын в тот Ярополец назначение получил, когда духовную семинарию закончил. – Он рукой махнул. – Ладно, и впрямь не нашего ума это дело, пойдём вон там присядем рядком да поговорим ладком. – И он указал на два толстых пня, как специально для таких вот бесед торчащих чуть в глубине парка.

Где-то там, в стороне, по обустроенной обочине вдоль улицы, ходили люди. Но до наших собеседников даже голоса их не долетали, так это было далеко.

Первый раз Ивану пришлось видеть отца Рафаила в таком смятении. Ну, может, и не совсем уж в смятении, но в такой задумчивости точно. Он понял, что в неудачное время для просьб своих решил обратиться в этому занятому человеку, но делать было нечего – он уже явился, так не поворачивать же ему назад, чтобы домой воротиться. Вот и пришлось в какой уж раз за этот бесконечно тянущийся день рассказывать вначале о самочувствии Тихона, а затем и о своих делах. Отец Рафаил слушал молча. Когда Иван закончил рассказывать о Тихоне и сделал небольшой перерыв, чтобы передохнуть, отец Рафаил отреагировал ожидаемо, произнеся: «Все мы в руце Божьей». Когда же Иван рассказывал о том, чем он занимается и как всё обустроить желает, архимандрит лишь благосклонно кивал.

Иван замолчал, отец Рафаил встал с пня и подошёл к парню. Тот тоже хотел было встать, но священник положил свою руку ему на плечо и как бы припечатал его к пню.

– Послушай, Ванюша, я чувствую, что творится в твоей душе, и искренне хочу тебе помочь. Ты вырос, и наступил тот момент, когда у большинства людей появляется желание создать семью. Ты любишь Настёну, это отчётливо видно, и не хочешь скрывать свои чувства. Она тоже любит тебя. Вы прекрасная пара, но имеется одно небольшое «но»… Ты соблюдаешь старые церковные обряды, а она – новые. Это создаёт некоторые препоны, но они вполне разрешимы. Ты ведь у меня помощи ищешь? Вот и давай вместе разберёмся. Столько в своё время напутали, что до скончания века распутать не смогут. Начнём с понятия веры. Ведь как сейчас это понятие трактуют: делят веру на старую и новую. И никто из этих делителей не желает понять, что вера – она одна. Не может быть старой веры, так же как не может быть и новой. Все мы верим в Господа нашего Иисуса Христа. И вы, и мы верим, что покаяние и вера в Господа спасут наши души и в том, загробном мире они будут жить вечно. Это нас роднит и объединяет. А как идти крестному ходу, посолонь или против хода солнца, да как креститься, двумя вытянутыми перстами или тремя, сложенными в щепоть, это чисто внешнее, что сильно вредит всем нам. И ещё подумай: латиняне вообще всеми пятью пальцами крестное знамение накладывают, и ничего – живут и здравствуют, да ещё и нас пытаются в свою веру склонить. Хотя, как я тебе уже говорил, вера и у нас, и у них одна и та же. Толкования только разные.

Отец Рафаил наклонил голову и задумался. Затем как встряхнулся весь, задумчивость пропала куда-то, он на Ивана внимательно посмотрел и вновь говорить принялся:

– Я не буду тебя сейчас к своему пониманию происходящего склонять. Ты молодой совсем, мальчишка фактически, повзрослеешь – сам разобраться сможешь, если пожелаешь, конечно. Пока я тебе только одно хочу предложить. Я согласен обвенчать тебя с твоей любимой Настёной. Это первое. Но есть ещё второе. Венчать буду в новой церкви, что недавно в Кторово поставили. Там намного боголепнее, нежели в той маленькой деревянной церквушке, в которой я свою службу начинал. – И он замолчал, задумался.

«Наверное, вспомнил, каким он молодым тогда был и как счастлив был в то время», – решил Иван, а отец Рафаил головой из стороны в сторону потряс немного и продолжил:

– Человек должен один раз в жизни жениться, и это то событие, которое обязано запомниться ему на всю оставшуюся земную жизнь. Не дело, если это будет происходить в маленьком, тесном храме, где все мечтающие пожелать вам счастья поместиться не смогут.

Он снова немного помолчал и опять заговорил:

– Как ты и твоя мать, а также братья твои и сёстры крестное знамение возлагать на себя пожелаете, никому никакого дела быть не должно. Хотите креститься двумя перстами, как привыкли, я вам запрещать не буду, ну а хороводы вокруг храма, я надеюсь, мы водить навстречу друг другу не станем. Теперь о сроках. Поскольку твоя сестра решила свадьбу сыграть второго октября, а всех остальных тебе перевезти надо, да и им в новом доме хоть немного обжиться, предлагаю устроить твою свадьбу девятого октября. День скоромный, поста нет, и никаких других препятствий, которые вашей свадьбе помешать могут, не существует. Готовь побольше троек, чтобы свадебный поезд тянулся почти на версту. Пусть все знают: Иван Жилин женится.

И опять он замолчал, головой покачав.

«Наверное, сам с собой спорит», – подумал Иван.

– А ты делами своими занимайся спокойно, – наконец продолжил говорить отец Рафаил, когда Иван уже решил, что всё, разговор окончен, – лишь гостей не забудь пригласить, тех, кто тебе дорог. На всё остальное внимание и заботу не трать. Есть у меня один клирик надёжный, вот он и займётся всеми этими вопросами. А сейчас езжай, время уже к шести подошло, мне на службу пора, да и у тебя дорога дальняя впереди. Вон там, смотрю, – и он в сторону брички кивнул, – спутники твои все извертелись да искрутились, ожидаючи. Кто там есть?

– Филарет Иванович и Пантелей.

– Последнего не знаю, а Филарет пусть подойдёт ко мне, я ему пару слов сказать должен. А ты иди, иди. Те слова не для твоих ушей предназначены.

Иван распрощался с отцом Рафаилом. Тот вновь его троекратно облобызал и благословил, перекрестив. Иван почти бегом отправился к коляске, оттуда тут же вылез Пантелей и принялся отвязывать Орлика.

– Подожди, Пантелей. Дядя Филарет, отец Рафаил попросил передать тебе, что у него пара слов для тебя имеется. Мне он тут тебя ждать приказал.

Филарет аж подхватился весь и, склонив голову, направился к отцу Рафаилу, который вновь присел на пень. О чём там у них разговор состоялся, Иван так и не узнал. Филарет ему ни слова не сказал.

На обратный путь времени потратить им пришлось много больше, чем утром. Казалось, весь Владимир на улицы высыпал. Экипажи тянулись по улицам города длинными лентами. Они уже через Нерль успели переехать, а ленты эти всё не уменьшались и не уменьшались. Лишь когда они свернули со столбовой дороги в сторону Жилиц, удалось поехать побыстрее. До дома добрались уже в полной темноте.

Филарет сразу же домой побежал – договоры на следующий день готовить. Пантелей Орликом занялся, распряг, в стойло завёл, где и водой напоил, и овса вволю дал. После этого тоже домой отправился – завтра рано вставать придётся да ехать с Иваном в несколько мест.

Иван к Тихону подошёл, на краешек лавки, где больной лежал, присел и глубоко вздохнул.

– Что, опять сосвоевольничал чего-нибудь? – спросил Тихон.

Иван лишь головой кивнул.

– Сосвоевольничал, да на этот раз сильней, чем всегда. А Митяй где? – попробовал он ещё на минутку-другую оттянуть ожидаемую экзекуцию.

– Митяй отошёл ненадолго, сейчас воротится. А ты что, не желаешь при нём говорить? Так мы его сейчас к Авдоше зачем-нибудь пошлём.

– Нет-нет, он мне вовсе мешать не будет, даже наоборот, мне при нём всё рассказать хочется, чтобы повторно не говорить.

– А, ну тогда вон наливай себе щей, они в печи стоят, да подкрепись перед долгим разговором.

Стоило только Тихону о щах упомянуть, как у Ивана в животе всё заныло. Действительно, с обеда сколько времени прошло. Он полную миску щей себе налил, да ещё и горку капусты туда же попытался наложить, но горка во все стороны расплываться начала, и Ивану пришлось прямо ртом эту капусту ловить. Весь перемазался и так от этого огорчился, что чуть не заплакал.