Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

Иван головой кивнул и тут же себя корить принялся: должен ведь был уже сам до этого додуматься. Но основательно изругать себя ему Тихон не дал, поскольку начал о ближайших планах расспрашивать.

– С утра ещё думал, – Иван даже по голове своей всей пятернёй прошёлся, – что надо завтра в Лапино ехать да всё уточнить: когда у Софьи свадьба, да когда маменьку с детьми сюда перевозить будем, а отсюда – когда наша с Настёной свадьба случится. Но сейчас понимаю, что завтра надо с Ольгой Васильевной встретиться да обговорить всё насчёт лавки на ярманке. Она нам срочно требуется, я бы прямо завтра в неё заехал да горшки Луки разгрузил.

– Ну так в чём дело? Езжай к Пожарской. Отсюда до её имения пару часов на лошади скакать. Глядишь, после обеда вновь дома будешь.

– Да я не верхом к ней ехать хотел, а в коляске, – сказал Иван и с виноватым видом на Тихона посмотрел.

– Что за коляска? Откуда взял?

Пришлось досказать, чем его разговор с Лукой завершился.

– Эх, жаль, не могу дотянуться до окна – посмотрел бы, что за коляска такая. Сколько она хоть стоит?

Узнав, что Иван не догадался спросить, что он за коляску должен будет, Тихон даже засмеялся:

– Ну и ребёнок ты ещё, Ванюша. Небось, дорогое удовольствие решил себе Лука сгоряча позволить, да затем одумался, а ты тут рядом оказался, вот он тебе свою горячливость и передал. Будешь у него – выясни, – голос Тихона стал строгим, – сколько коляска стоит. Ежели очень дорого, то мы это себе на сегодняшний день позволить не можем. Нам лавка на постоялом дворе нужней. Ясно тебе?

Иван головой кивнул и только вставать принялся, как его Тихон остановил:

– Постой, Иван, ты вот сказал, что не знаешь, где деньги взять, чтобы лавку на постоялом дворе поставить. Есть такие деньги у меня, в скрыне одной у меня припрятаны. Там должно хватить, так что не волнуйся, а делом занимайся. – И он замолчал, глаза прикрыв.

Иван от такой новости не знал даже, куда деваться, стоял да лишь улыбался. Тихон глаз здоровый приоткрыл:

– Что стоишь? Дел полно, иди, а я устал что-то, отдохну пока.

Иван, донельзя довольный, решил уж во двор к Митяю идти, да в окно посмотрел. Там Настёна вместе с Митяем телегу разгружали. Вокруг суетились Авдотьины детишки. Старшие уже по одной вещи, которые им Настёна давала, в амбар носили и там Митяю передавали, который их аккуратно на солому укладывал. Младшие так, без толку вокруг бегали, но Настёна их не гоняла, хоть они и мешались постоянно. Нужно же где-то детям играть, здесь они хоть всё время на виду.

Посмотрел Иван, что на дворе делается, да решил, что ежели он придёт, то только мешать им будет, так лучше, пока помнится, начать, как это Тихон делал, записывать всё, что вокруг происходило, что сам делал да с кем разговоры вёл. Достал он все принадлежности для письма, которыми ранее Тихон пользовался, открыл новую книжицу, начертал на самом верху первого листа: «1752 год». Поставил жирную точку, подумал немного и рядом вывел: «Хмурень». Затем всё написанное подчеркнул и продолжил писать:

«И вот вернулся я с Фроловской, со всеми расплатился, товар новый заказан был и в Жилицы перевезён да в амбар загружен. Пришло время рассказать обо всех тех страшных событиях, что с весны, как я в Лапино ушёл, произошли».

Он точку поставил, написанное песочком осушил и задумался. Перед глазами, хоть он и в окно смотрел, мелькали знакомые лица, слышались родные голоса, не спеша проплывало всё, что произошло за эти месяцы. Иван в свою память как в тенёта попал и в них запутался. Извлёк его оттуда голос Настёны, донёсшийся со двора:

– Иван, мы всё разгрузили, чем дальше заняться?

Пришлось отложить книжицу в сторону и во двор выйти.

– Идём, Настюша, я тебе одну вещь покажу. Дядя Тихон на меня за неё сердится, но мне она так нравится. Пойдём посмотрим.

Митяй с последним большим горшком в руках сделал несколько шагов за ними следом и довольно улыбнулся, когда услышал восторженное Настёнино:

– Ой, Ванюша, красота-то какая! Подожди, я за маменькой сбегаю. Если ей понравится, то она дядю Тихона уговорит её оставить. Он её во всём слушается.

– Беги, может, поможет тётка Авдотья, а то мне так жаль эту тележку. Я вчера на ней приехал – такая удобная, такая замечательная.

Вскоре пришла Авдотья. Посмотрела со всех сторон, затем внутрь залезла. Посидела там и спросила:

– Ты завтра куда ехать решил?

– К Пожарской Ольге Васильевне. Надо решить насчёт лавки. – Иван переминался с ноги на ногу.

И тут Авдотья пробормотала какую-то странную фразу:

– Туда с ней нельзя.

Но как Настёна ни просила объяснить, что это значит, отказалась категорически.

– Ладно, время придёт – видно будет, – сказала она и завершила: – Коляска замечательная. Как раз то, что надо, ежели желаешь большое дело начать.

…Тут дядя Никита глаза прикрыл и сказал:

– Давайте отдохнём. Вы, небось, устали меня слушать, а я утомился языком своим молоть. Нечасто последнее время мне приходится столько болтать. Скоро ужином нас Любаша потчевать будет, вот после того, как утробу свою умилостивим да на волю выйдем, я вам на свежем воздухе ещё о чём-нибудь попытаюсь поведать.

На ужин нам подали копчёных карпов. Дядя Фима чуть не час колдовал на кухне, доводя их до состояния только вытащенных из коптильни. Под карпов пришлось не по паре стопок водочки принять, а бутылку от начала и до конца всю прочитать, до самых последних мелких капелек. Ну а после бутылки о чём разговоры могут быть? Вот и говорили мы, сидя на лавочке во дворе высоченного дома, о текущей мировой ситуации, о последствиях недавно закончившейся афганской войны, о ГКЧП и прочих событиях, произошедших в последнее время в нашей многострадальной стране. И лишь вернувшись домой, дядя Никита некоторое время посвятил продолжению многосерийной истории про основателя нашего рода Ивана Ивановича Жилина по прозванию Иван Старший.

…Авдотья к Тихону направилась, а Иван с Настёной в амбар вернулись. Там Митяй заканчивал привезённый от Луки товар по полу и полкам раскладывать. Иван прикинул, что ещё столько да полстолька можно в амбаре разместить, чтобы не перекладывать потом десять раз одно и то же с места на место.

– Заеду к Луке, скажу, пусть ещё один воз присылает, теперь без разбору; даже лучше получится, если он наиболее ходовые горшки с мисками в большом количестве пришлёт. Мы их у той вон стенки, – кивнул Иван в дальний угол, – до самого верха друг на друга поставим. Там прибраться только надо немного, и все дела. Основная у меня надежда на Ольгу Васильевну. Митяй, – обратился к нему Иван, – ты знаешь, где живёт Пожарская?

Митяй кивнул головой.

– Даже бывал в её усадьбе?

Ещё один утвердительный кивок.

– Ну ты и шустрый парень, – только и осталось Ивану, что руки в стороны развести.

– Так я ведь не сам туда ходил. – Митяй выпрямился и как держал в руках стопку глиняных тарелок, так и начал отвечать.

– Ты тарелки-то поставь куда наметил, они же нелёгкие, вон как у тебя жилы напряглись, а потом раскрывать свои секреты будешь.

Иван откровенно пытался поддеть Митяя, но тот всё воспринял вполне серьёзно. Он отнёс тарелки в тот самый угол, о котором говорил Иван, и поставил их на достаточно высокую стопку таких же.

– Слушай, а они друг друга не раздавят? – с волнением спросил Иван. – Тяжесть-то какая.

– Не беспокойся, – ответил Митяй, – у Луки Фроловича они ещё выше стояли. Я с земли их поставить смог, а там со специальной лестницы доставали, я такой раньше и не видывал. На букву «людие» похожа, только там сверху плоско, как будто стол, а выше ещё одна, теперь уж обычная лестница идёт. Нам, наверное, такую тоже завести придётся.

– Ты знаешь, ежели у них вся их премудрость рухнет и побьётся, ничего страшного – нового понаделают. А вот нам здесь за всё расколотое придётся деньгами платить. Ясно тебе, голова дубовая?

Митяй только голову потёр, как бы проверяя, действительно она у него дубовая или Иван так в шутку сказал, но следующую стопку начал ставить рядом.

– Я смотрю, ты понял, чем мы рискуем, – заметил Иван. – А теперь, когда у тебя руки освободились, рассказывай, как ты к Ольге Васильевне в усадьбу попал.

– Когда старый князь, я имею в виду мужа Ольги Васильевны, помер, нас всех, целую толпу, в Хóлуе собрали и погнали пешком, чтобы мы старый дворец, в котором уже давно никто не жил, помогли её дворовым разобрать. Раньше, пока князь жив был, он не разрешал это делать, чем-то ему те развалины дороги были. Мы там проработали дён десять, пока ровной площадки не получилось. Там и жили, прямо на земле, вповалку. Кормили, правда, много и вкусно. Вот с тех времён и помню. Обратно же тоже пёхом шли.

– Ладно, врёшь складно, завтра посмотрим, как дорогу искать будешь. А пока давай делом заниматься.

До самого вечера Иван с Митяем и Настёной приводили в порядок содержимое амбара. Собрали пяток коробов, с которыми надумали уже после свадьбы в первую совместную поездку отправиться. Рассчитали так, чтобы за три, максимум четыре дня управиться, а остальной товар разложили таким образом, чтобы ничего долго искать не пришлось, всё на виду лежало.

Затем они вдвоём, одни мужчины, в бане знатно попарились. Митяй так Ивана веником берёзовым исходил, что до утра краснота на спине и плечах отойти никак не желала. Он, пока хлестал Ивана по всему телу, стараясь ничего, кроме лица, не пропустить, всё время заговоры приговаривал, чтобы злые духи, если они в Ивановом теле имеются, оттуда убирались поскорее. Возможно, это действительно произошло – кто ж тех духов видел, они же невидимые, – а может, просто то время, что Иван в парилке провёл, вначале сам парясь, а затем Митяя веником нахлёстывая, так благотворно на него подействовало, что вышел он из бани не то чтобы помолодев, куда ж моложе-то, но сил набравшись столько, что даже, показалось, лишнего прихватил.

Тем не менее вечером Иван никак заснуть не мог. Митяй давно уже, носом посапывая, лежал в уголке, там, где у всех нормальных людей женская половина находится, а у Ивана всё никак глаза смежаться не желали. С ним такое первый раз случилось. Лежал он и обдумывал, как с Ольгой Васильевной разговор вести. Десятки начальных фраз перебрал, всё ему что-то не по душе было. Наконец вроде придумал – и сразу заснул.

Глава 15
Владимир. Сентябрь 1752 года

Не хочется повторяться, но никуда не денешься: утром я опять очень рано проснулся и до той поры, пока не услышал, как Люба встала, сидел за столом, ни на что не отвлекаясь. Я следующей главой занимался, которую Пётр подготовил, и не переставал дивиться, или даже не знаю, каким словом свои чувства и ощущения от прочитанного назвать. Прочитав эту главу, я почувствовал, что в той науке, которой я почти четверть века занимаюсь, многого ещё не понимаю. Реально ощутил и разницу между простым, рядовым профессором, коим являюсь, и академиком. Не зря, конечно, Петра в этот сонм «бессмертных» приняли – именно так во Франции членов их академии называют. Это, знаете, как одну из поросших травой возвышенностей, стоящую среди подобных на холмистой местности, сравнить с одинокой горой, на вершине которой круглый год снег лежит. Здорово всё изложил Пётр, причём, что особо следует отметить, он свои воистину революционные идеи выпячивать не стал, описал так, будто это известно уже давным-давно, задолго до нашего рождения, хотя то, что мы с ним решили представить на суд научной общественности, – совершенно новое теоретическое направление в нашей сугубо практической науке.

Я даже, чтобы в себя прийти и жене не показать, что взволнован по самое не могу, вынужден был встать да руками из стороны в сторону помахать, а потом с десяток приседаний выполнить да наклонами это дело закончить. Почувствовал, что всё, стал я спокоен, говоря словами Маяковского, «как пульс покойника», и на кухню отправился.

Любовь за столом сидела. Стакан со следами сметаны был уже в сторону отставлен, а она бутерброд дожёвывала.

Я супругу свою любимую в щёчку поцеловал, а сам в холодильник полез – проверить, будет мне чем гостей дорогих кормить или пельмени варить придётся. Нет, всё нормально. Батон колбасы докторской присутствовал, масла тоже кусок большой, в пергаментную бумагу завёрнутый, на верхней полке лежал, ну а хлеб, тоненько нарезанный, перед Любой на столе в плетёной хлебнице горкой возвышался.

– Что ищешь? Чем гостей будешь потчевать? – спросила она и заулыбалась. – Не волнуйся, я всё приготовлю, у меня ещё немного времени осталось. Ну а обедом кормить я вас сама приеду, должна успеть. Вы из больницы во сколько обычно возвращаетесь?

– Где-то в районе двух часов.

– Ну, к этому времени я точно уже дома буду.

В кухню папа заглянул:

– Что, уже можно идти завтракать, а то что-то кушать захотелось?

– Пап, а вы что, давно проснулись?

– Часа два уж лясы точим. Слышали, как Люба крадучись мимо двери прошла да как она там на кухне шебаршилась, а потом ты, аки медведь, мимо протопал. Проспал, что ли?

– Пап, я с пяти утра над монографией работал, нашей с Петром Солодовниковым, мы с ним соавторы. Ну, ты его видел, директор мой, академик вот уж пару лет как. Так вот срок сдачи этой монографии в издательство вот-вот должен подойти, а там ещё конь не валялся. Ну, это я утрирую, конечно. Книга полностью написана, но её ещё следует причесать. Вся доработка по нашей с Петром договорённости на мне лежит, вот я, пользуясь этим, и взял пару неделек дома над ней покорпеть. В институте это делать невозможно, всё время отвлекать будут. Сегодня с утра пятой главой занимался, немного ещё посижу над ней – и до порядка её доведу. Думаю, что сегодня, пока вы в больнице будете, я с ней справлюсь. Останется всего ничего – десять глав дообработать, из них ровно половину Пётр написал. Каждый раз приходится в его почерк вникать, он пишет достаточно разборчиво, но мелко очень.

– Александр Фролович, – прервала нас Люба, – садитесь, пожалуйста, а ты, Ваня, пойди пригласи Никиту и Ефима Фроловичей. Скажи, что их завтрак ждёт.

– Чтой-то меня приглашать нужно? – Дядя Никита стоял в дверном проёме и улыбался. – Я ж солдат, а хороший солдат всегда ещё до команды, даже раньше старшины, знает, когда надо ложку к обеду готовить.

Из-за спины старшего брата выглядывал дядя Фима. Он всегда был достаточно серьёзным человеком, редко удавалось увидеть, как он улыбается, но в эту минуту его рот буквально расплылся до ушей, так его, по-видимому, слова брата насмешили.

– Ладно, надеюсь, у вас всё в порядке будет, – уже от порога послышался голос моей супруги. – Не скучайте тут и к доктору не опоздайте. К обеду я приду, так что ждите. А пока – пока-пока. – И дверь за ней захлопнулась.

– Ну что, – спросил через некоторое время дядя Никита, довольно вытирая рот, – слушать готовы? Тогда давайте продолжать, а то подобными темпами нам до конца ни в жисть не добраться.

…Проснулся Иван, как всегда, затемно и тут же побежал солнце встречать. На этот раз пришлось его непривычно долго ждать. Рановато он с лавки вскочил. Присел Иван на пенёк у дороги, из земли торчащий, и снова начал думать, как встретит его Пожарская, да что она при этом скажет, да как он отвечать будет. Было над чем голову поломать. Наконец проклюнулось солнышко, разбросало свои лучи в разные стороны, до самых тёмных уголков добралось и всё там высветило, ни одной тайны у природы не осталось, а у Ивана все мысли, которые его так мучили, от солнечных лучей как будто, наоборот, куда-то вглубь, в темноту сознания скрылись, и он рукой на всё махнул:

– Как получится, так и получится, не выгонит, чай.

Сразу же ему легко и покойно стало, и он вприпрыжку к дому поспешил. Митяй ещё спал, пришлось его разбудить тихонько, чтобы Тихона не потревожить, но тот всё одно глаза открыл, однако ничего спрашивать не стал, а лишь пожелал доброго пути.

Митяй Орлика запрягать отправился, а Иван пошёл себя в порядок привести. Баня баней, но щетину, хотя это и не щетина ещё в полном смысле слова была, а так, юношеский пушок, соскрести всё равно требовалось. Оделся он так же нарядно, как и намедни к Петру Васильевичу, и во двор вышел.

Митяй, тоже в нарядной одежде, хотя и в лаптях, но с красиво украшенными онучами, стоял надев на голову излюбленный картуз со сверкающим на солнце лакированным козырьком.

– Ну что, с Богом, – сказал Иван и, поклонившись Авдотье с Настёной, окружённым кучей малышни, уселся в коляску.

Митяй, сделав вид, что присел на козлы, хотя на самом деле стоял на полусогнутых ногах – мало ли что произойти может, пока Орлик не разгонится, – свистнул, и застоявшаяся лошадь, мотая головой, вначале медленно и как бы нехотя тронула с места невесомую коляску на больших колёсах, а затем, почувствовав, что ничто ей не мешает бежать во всю силу, рванула так, что Митяй шлёпнулся мягким местом о жёсткие козлы и долго потом время от времени потирал его рукой.

Дорога в основном шла меж сосен-великанов да мрачных разлапистых елей, верхушки которых едва не цеплялись за проплывающие в вышине редкие облака. Иногда коляска вырывалась из сумрака хвойного темнолесья и весело бежала вдоль полей и лугов, раскинувшихся далеко и широко окрест, и всегда в таких случаях где-нибудь неподалёку виднелась колокольня или крыши изб, крытых чаще соломой, а реже – дранкой, и становилось ясно, что эти поля и луга отвоёваны людьми у чащоб и глуши лесной и теперь они возделывают здесь хлеб да косят сено, чтобы и самим выжить, и скотине корма припасти.

Чащобы сменялись перелесками, Иван всё чаще спрашивал у Митяя, правильно ли они едут, пока наконец с правой стороны не появилась двойная цепочка белоствольных красавиц, скрывающаяся за высоким то ли холмом, то ли курганом.

– Кажись, сюда, – неуверенно проговорил Митяй и вопросительно обернулся к Ивану.

– Ну, ежели сюда, так поворачивай, чего медлишь, – громко отреагировал Иван. – Так ведь и проехать недолго – разворачиваться придётся.

Митяй придержал лошадь точно посередине поворота и начал оглядываться по сторонам.

– Точно сюда, – на этот раз радостно воскликнул он и повернул лошадь на неширокую, но хорошо наезженную дорожку, ведущую куда-то вдаль.

– Но, милай! – прикрикнул Митяй на Орлика, и тот послушно перешёл с неспешного шага на рысь.

Вскоре вдали появилась типичная дворянская усадьба с господским домом, стоящим посередине. Пока они подъезжали, Иван успел внимательно его рассмотреть: двухэтажный, не такой уж и большой, но весьма аккуратный рубленый дом с башенкой с одной стороны. Шесть окон по фасаду внизу и четыре наверху. Всё как обычно. Удивила лишь крыша. Казалось, она сделана из пластин чистого серебра – так они горели под лучами солнца, её освещавшего. Коляска остановилась прямо у крыльца, но никого видно не было, никто не вышел их встретить.

Вдоль аллеи, по которой они ехали, шла пожилая женщина в выцветшем сарафане и высокой ярко-красной кике на голове. В руке она держала корзину. Когда женщина подошла ближе, Митяй её окликнул:

– Почтенная, кто может доложить, что Иван Жилин прибыл к её сиятельству?

– Так нету барыни. Как на ярманку отправилась, так и не появлялась. Вчерась приезжал её камердинер, – она произнесла это слово привычно, без запинки, – одёжу кое-какую захватить. Во Владимире она, в своём зимнем доме. Передал, что до следующего лета не приедет.

– А где во Владимире её дом находится?

Вопрос Митяя застал женщину врасплох.

– Не знаю, нам не говорят. Спросите у кого на дороге – сразу подскажут.

– А как отсюда на Владимир проехать?

– Назад воротись да на солнце поверни. Будешь всё время прямо и прямо ехать, так во Владимире и окажешься.

– Далеко хоть?

Женщина даже плечами пожала:

– Как ехать будешь. Вёрст двадцать вроде бы. Так говорят. Я сама там не бывала.

– Благодарю, – крикнул Митяй, объезжая специальный круг для разворота карет.

– Давай прокатимся до Владимира, – решил Иван. – Конечно, там никто не знает, где Пожарская обитает, но вот лавку Ивана Гавриловича Тренина мы найти, скорее всего, сможем. А уж он знает, где Ольга Васильевна живёт.

Орлик исправно бежал всю дорогу, и через пару часов, когда солнце верхней точки на небе достигло, они въехали во Владимир.

– Я знаю, где главный трактир Марии Весёлой расположен, – сказал Митяй, – я там много раз был. Меня и стряпух из Хóлуя туда вызывали, когда у них запарка начиналась. Думаю, кто-кто, а Мария точно знает, где её сиятельство живёт.

– Это ты вовремя вспомнил, – похвалил его Иван. – Давай туда.

Владимир поразил Ивана. Казалось, он весь перерыт оврагами со множеством больших и маленьких рубленых домишек, как правило, с покосившимися крышами, рядами стоящих вдоль дорог. Некоторые только избушками и можно было назвать, у них в деревне дома и то поболее. Но стоило им въехать на более или менее высокое и ровное место, вокруг как ниоткуда возникли большие, в два и даже три этажа, каменные громады. Это произвело странное впечатление на молодого парня, не бывавшего до того ни в одном городе, не считая Вязников, да и можно ли было Вязники городом назвать? Он даже представить себе не мог, что существуют мощёные дороги и специально проложенные вдоль них выложенные каменными плитами и огороженные каменными же столбиками дорожки, по которым люди могут ходить безо всякого ущерба для себя. Но более всего его даже не удивило, а скорее поразило то, что в некоторых местах они ехали свободно, практически никого не встречая, ни пеших, ни конных, в то время как в других творилось такое столпотворение, что даже люди и то пройти спокойно не могли, скучивались и сталкивались друг с другом, что уж говорить о повозках – иногда им застывать приходилось, а потом еле плестись, вытянувшись в цепочку, так что пешие легко их обгоняли.

Трактир Марии Весёлой отыскался без труда. Митяй на удивление хорошо ориентировался в хитросплетении владимирских улочек, которым приходилось извиваться, следуя за оврагами, по краям которых они были проложены. Трактир находился в каменном двухэтажном доме на самой широкой из всех виденных Иваном улиц, носившей к тому же соответствующее название – Большая. Они ещё только подъезжали к трактиру, и Митяй только начал оглядываться, ища место, где можно остановиться, как неожиданно, как будто их специально дожидаясь, перед коновязью прямо на их глазах такое свободное место и возникло. Его освободила небольшая карета, запряжённая четвёркой вороных коней, на переднем из которых сидел форейтор, молодой, совсем ещё мальчик, в ярко-красном с позолотой кафтане. Сама карета была вся расписана вензелями, в неё уселась молодая, явно знатная особа, что подтверждали и сопровождавшие её два гайдука при шпагах, вскочившие на запятки.

Митяй очень ловко въехал на место кареты и остановился. Иван огляделся и подумал, что, скорее всего, они оказались на главной улице города. Об этом свидетельствовали и громады белокаменных церквей, возвышавшихся со всех сторон, куда взгляд ни бросишь, и тоже каменные дома, весьма нарядные и добротные, в основном о двух этажах, стоявшие и на этой, и на противоположной стороне улицы. Да и народ, который либо передвигался степенно по широким специальным дорожкам, поднимавшимся над проезжей частью довольно высоко, либо стоял группками по двое или трое, о чём-то переговариваясь, своим внешним видом тоже это подтверждал. Высота пешеходных дорожек была выбрана так, что лошадь сама по себе, конечно, спокойно могла туда подняться, но вот затащить наверх даже такую лёгкую коляску, как у них, не было никакой возможности.

Одеты все вокруг были очень красиво, в деревне даже по большим праздникам так далеко не все могли одеваться. Здесь же, хотя день был обычный, самый что ни на есть будничный, наряды поражали воображение. Иван первым делом начал рассматривать мужчин, пытаясь понять, как он будет среди них выглядеть. Прямо перед ним, поигрывая тросточкой в руке, стоял, по-видимому кого-то ожидая, молодой мужчина – возможно, его ровесник.

– Франт какой, – произнёс Митяй.

Иван сказанное им слово слышал впервые. Вначале он даже подумал, что Митяй заметил какую-нибудь из знакомых личностей, но потом догадался, что это скорее характеристика сей персоны. Мужчина оказался настолько близко от их коляски, что Иван в течение несколько мгновений, пока из неё вылезал, успел без помех хорошенько его рассмотреть. Тот, как, впрочем, и многие вокруг, был одет в красный, почти алый, сшитый из тонкого сукна кафтан до колен, с отложным воротником, украшенным вышивкой. Кафтан был сильно притален и плотно облегал фигуру в её верхней части таким образом, чтобы окружающим была видна широкая и мужественная грудь его владельца. Подол кафтана оказался объёмным, со множеством складок и фалдами. Такие же большие, очень удобные, поскольку они не стесняли движений, отвороты на рукавах были украшены вереницей сверкающих, скорее всего позолоченных, пуговиц, застёгнутых для вида на фальшивые петли. Подобными же пуговицами были украшены, скорее чтобы отчётливо их подчеркнуть, нежели использовать по прямому назначению, и клапаны прорезных карманов, из одного из которых виднелась свешивающаяся характерной дугой цепочка карманных часов. Иван как увидел эту цепочку, так сразу же вспомнил, что мечтал найти лавку, где подобную роскошь можно приобрести.

Возможно, по случаю жаркой погоды, а может, и следуя моде, кафтан у незнакомца был распахнут. Из-под него проглядывал камзол, тоже застёгнутый лишь на несколько центральных пуговиц. Камзол был чуть короче кафтана, без складок в нижней части и без воротника, с длинными и узкими рукавами, выглядывающими из-под рукавов кафтана. В отличие от последнего, камзол был сшит из небелёного холста, с вышивкой гладью, выполненной серебряной нитью, с серебряными пуговицами и подкладкой из небесно-голубого шёлка.

Чуть ниже камзола, практически вровень с кафтаном, проглядывались кюлоты, шитые из шёлковой ткани сине-голубого цвета и отделанные серебряным кружевом и такими же пуговицами. На ногах незнакомца были надеты тонкие шёлковые чулки матово-белого цвета и кожаные башмаки с тупым носком и пряжками, украшенными бантами с позолоченным шитьём. Под камзолом белела полотняная рубаха с кружевным жабо, прикрывающим застёжку, хотя одна пуговица золотистого цвета виднелась между кружевами. На голове молодого человека красовался парик с буклями, обсыпанными белой мукой, поверх которого была надета треуголка, сшитая, скорее всего, из чёрного бархата. В дополнение ко всему на левом боку торчала шпага, высовывающаяся из одного из разрезов полы кафтана. В свободной от трости руке он держал тонкие белоснежные перчатки и некое приспособление с длинной ручкой и двумя круглыми стёклами, заключёнными в серебристую оправу и соединёнными между собой изящной и тоже серебристой скобой.

Иван благодаря описаниям, которые он встречал в книгах, догадался, что это чуднóе приспособление является лорнетом, и очень обрадовался своей догадливости.

Стоило ему встать обеими ногами на твёрдую землю, чтобы посмотреть, как одеваются в граде Владимире дамы, и потом Настёне рассказать да попытаться ей такие же наряды приобрести, как дверь трактира открылась и на крыльцо, отдуваясь, как будто она только что гналась за лошадью, а та изо всех сил убегала, вышла очень толстая – про таких говорят: «Поперёк себя шире, что поставить, что положить», – неопрятного вида, с растрёпанной головой и явно в приличном подпитии женщина. Она встала на самом краю крыльца и бессмысленно уставилась в сторону Ивана и Митяя. Вдруг она встрепенулась и с криком:

– Предатель, изменник! – набросилась на Митяя. Но вместо того, чтобы ударить его или ещё каким-либо образом обозначить свой гнев, она начала целовать и обнимать парня, приговаривая:

– Ушёл от меня. Лучше где-то нашёл, да? Признавайся.

– Тётка Мария, – начал вырываться из её рук Митяй, – опять вы за своё. Вот, Иван, такая она: как выпьет, путает меня со своим мужем, который сколько уж лет назад сгинул. Я тогда даже родиться ещё не успел. Сейчас на воздухе, может, протрезвеет чуток и поймёт, кто мы такие.

Вокруг начали собираться зеваки. Иван попытался хоть как-то загородить Марию, но где там. Она перестала приставать к Митяю, а начала осматривать хихикающую толпу, выискивая теперь в ней, наверное, своего бывшего мужа.

Иван видел Марию Весёлую в первое своё посещение хóлуйской ярманки. Тогда это была полноватая, молодо выглядящая, по-настоящему весёлая женщина. Она вся прямо искрилась весельем; глядя на неё, все начинали беспричинно хихикать, а потом заливались громким смехом. Всё, что бы ни делала Мария, вызывало улыбки, а вот сейчас перед Иваном стояла совсем опустившаяся женщина, которая, кроме вина, ни в чём уже, должно быть, не нуждалась.

– Боюсь, здесь мы не сможем узнать, где нам искать Пожарскую, – проговорил Иван.

Митяй молча с ним согласился.

Однако тенёк и свежий ветерок начали благотворно действовать на одурманенную вином женщину. Она несколько раз встряхнула головой и вдруг почти трезвым голосом обратилась к Митяю:

– Димитрий, ты что здесь делаешь? Я тебя не вызывала.

– Так, тётя Мария, я вот со своим товарищем, – как-то робко принялся бормотать Митяй, – у него к вам вопрос один имеется, я его и привёз.

– Товарищ, говоришь? Товарищ – это хорошо. Ты чем, товарищ, занимаешься, а?

– Торгуем мы, – тоже отчего-то начал запинаться Иван.

– Торгуешь? Это хорошо, если удачно торгуешь. Знаешь, сколько я видела таких, как ты, молодых и красивых, которые начинали бодро и даже весело, а заканчивали вот как я? Я ведь тоже когда-то молодой была. Знаешь, небось, какое мне прозвище дали, а я и не отказывалась от него, оно мне очень даже нравилось. – И она громко икнула. – А сейчас я скорее Мария Печальная, чем Весёлая. Так какой у тебя, товарищ, – она так это слово выделила, что Ивану аж не по себе стало, – вопрос ко мне имеется, что мой трактир найти сумел?

– Я Ольгу Васильевну Пожарскую ищу. Поехал в её имение, а мне там сказали, что она в городе, а где искать её здесь, я не знаю, подумал, может, вы мне поможете.

– Ольку Пожарскую разыскиваешь? Зачем тебе эта старая кляча? Неужто молодые хужее будут? – И она так уставилась на Ивана, что тот даже неловкость ощутил, вот и открылся: – Лавку хочу у неё внаём взять.

– Лавку? – переспросила Мария. – Зачем тебе лавка?

Иван не успел ей ничего ответить, как та сама догадалась:

– Ах да, ты же торгуешь. Или только хочешь начать торговать? Если ты уже торгуешь, то тебе лавка не нужна, она у тебя должна быть, а если хочешь начать торговать… – Она задумалась, затем указательный палец вверх подняла и продолжила неожиданно: – А хочешь мой трактир там, в Хóлуе, внаём взять или совсем купить? Ты только скажи, мы это мигом всё порешим. Хочешь? – начала она настойчиво к Ивану приставать.