Текст книги "Жилины. История семейства. Книга 2"

…На этом мы решили прерваться. Я занялся маринованием мяса для завтрашнего шашлыка, Люба – приготовлением ужина, а дядя Никита отправился в спальню – отдохнуть. Он заснул и спал так крепко, что мы не стали его будить. Поужинали сами и тоже легли спать. Правда, прежде я на половине странички успел коротко записать всё, о чём дядя Никита успел нам рассказать.

Глава 22
В Холуе. Сентябрь 1752 года

Ещё семи не было, когда к нам в дверь осторожно позвонили. Звонок звякнул один раз и замолчал. Я подождал несколько секунд, вылез из-за стола и направился в прихожую. За дверью стояла тётя Муся. Она, обычно очень подвижная и суетливая, несмотря на свои восемьдесят с лишним лет, стояла сейчас с таким растерянным видом, что я невольно чуть не улыбнулся – хорошо, сдержать себя удалось.

– Я, наверное, всех вас разбудила? – пробормотала она, глядя на появившуюся в коридоре Любу, торопливо застёгивающую халат. – Мне Шура сказал: к восьми приходи, – вот я и пошла. Думала, что тут далеко, а оказалось, меньше пятнадцати минут.

– Привет, тётя Муся, – поздоровался я с ней, помогая снять то ли пальто, то ли плащ тёмно-серого цвета и явно старинного покроя, который был ей несколько маловат.

– Это мамин редингот, – пояснила тётка. – Ей его сшили ещё до моего рождения. Она тогда увлекалась ездой верхом на лошадях. Мне он, правда, немного тесноват, но не выбрасывать же хорошую вещь.

Ходила тётка всегда без палочки, считая, что стоит ей только клюку, как она называла трость, в руку взять – и она совсем в древнюю старуху превратится.

Мы прошли на кухню, где вскоре появился и дядя Никита.

– Кто это, думаю, тут по полу шаркает? А это, оказывается, моя младшая сестричка. Привет, Матрёна! Как добралась?

– Здравствуй, Никита! Чувствуешь себя как? Мне уж все вокруг все уши прожужжали, что тебе очень помогли те процедуры, что Лина нашла.

– Не то слово, Матрёна! Я себя давно так хорошо не чувствовал, словно на добрый десяток лет помолодел.

– Вот что, дорогие мои, – прервал я их разговор, – давайте-ка за стол сядем да позавтракаем, а потом уж поедем. Нам же никого ждать не надо – во сколько получится, во столько и приедем. Будет рано – подождём остальных, яблоки соберём или ещё чем-нибудь полезным займёмся.

Я говорил, а сам рассматривал таких непохожих друг на друга брата с сестрой. Ведь вот что любопытно. Почти все мужчины в нашей семье, носящие фамилию Жилин, высокие и достаточно статные, правда, с возрастом начинающие сильно сутулиться. Исключением, пожалуй, лишь дядя Фима являлся: он с молодости был и росточка небольшого, и к полноте склонен. Мне папа говорил, что он в Кругловых пошёл, это значит, по бабушкиной линии. Из Кругловых я одного только дядю Володю знал, двоюродного папиного брата. Он действительно и невысокий был, и полный очень, но такой живой и подвижный, словно шарик ртути всё время с места на место перекатывался. Из всех братьев и сестёр дядя Фима единственный ходил опираясь на палку, да и болел он, как мне казалось, чаще остальных. А вот женщины в нашем роду, напротив, все имели небольшой рост и пышную комплекцию – тоже, небось, в кругловскую породу. Из их ряда выбивались разве что Ираида, старшая дочка дяди Ефима, да моя дочурка Машуня. Ну а тётка Мария была типичной представительницей женской части семейства Жилиных.

Пока Люба на стол собирала, дядя Никита успел не только умыться, но даже себя в какой-то неосязаемый порядок привести. Невольно получилось так, что задержал всех я. Вначале я помчался в кабинет – необходимо было всё сложить по порядку, а то потом запутаюсь и много времени могу потерять, всё заново раскладывая. Глава, за которую я сегодня с утра взялся, была девятой, следующей после центральной, делящей всю рукопись на две части. Это означало, что мне всего шесть глав осталось доделать, поэтому настроение у меня, и без того хорошее, ещё больше улучшилось. Я даже одну из альпинистских песен моей юности напевать принялся. Все мои знакомые давно и хорошо знали, что, если я начинаю бормотать что-то смутно похожее на туристские песни, значит, дела идут отлично, причём степень этой «отличности» прекрасно коррелирует с громкостью и продолжительностью моего так называемого пения.

Когда я наконец зашёл на кухню, дядя Никита чинил там своей сестре допрос с пристрастием. По-видимому, я успел к самому его началу.

– Матрёна, где же ты живёшь, что к шести с небольшим успела сюда добраться, если учесть, что все мы тихоходами стали, а на такси разъезжать ты не приучена?

– Никита, представляешь, я сама думала, что идти целый час придётся, а оказалось, всего несколько минут. Ванюшка мне даже сказал, что крышу дома, в котором я живу, из окна его спальни видно. Я ведь совсем недавно сюда переехала – полугода не прошло. Только-только осваиваться начинаю. Вишь, к родному племяннику первый раз в гости зашла, а вот он уж сколько раз ко мне заскакивал. Да каждый раз с чем-нибудь вкусненьким. Знает, что я без шоколадных конфет жить не могу. Стараюсь ими не злоупотреблять, ем по одной, максимум по две штуки в день. Вот он их мне маленькими кулёчками и приносит.

– Как же ты, – продолжал приставать к сестре дядя Никита, – умудрилась из центра города на самую его окраину попасть? Здесь же, наверное, ни одной церкви нет. Дома, что ли, грехи свои замаливаешь?

– Ой, и не говори Никита! В храм попадаю только по большим праздникам. Разве отсюда можно выбраться чаще? А всё это Шура с Колей Цаплиным мне насоветовали. Когда было принято решение о сносе всех наших развалюх в Монетчиках, меня в райисполком пригласили и предложили на выбор два варианта: первый – это однокомнатная квартира на четвёртом этаже в старинном доме где-то в самом конце Кожевнической, не скажу, что рядом от старого дома, но, в общем, не так уж и далеко – пешком за час можно добраться; второй – вот сюда, в Чертаново, в коммунальную квартиру, да ещё с мужиком посторонним, которому лет пятьдесят вроде уже исполнилось. Мужик разведённый, его бывшей жене со взрослым сыном этажом выше двухкомнатную квартиру предоставили. Развелись они давно, лет десять назад, но жить продолжали вместе в такой же халупе, как я сама. Мне даже адрес того мужика дали. Коля Цаплин не поленился, к нему съездил и всё разузнал. Тот объяснил, что жить намерен у бывшей, но время от времени в свою комнату заглядывать будет, чтобы за соседкой – это за мной, значит – присматривать. Обижать не будет, так что волноваться нет причин. Всё это мой сосед, его Виктором звали, Николаю объяснил.

Она вздохнула и продолжила:

– Вот мне Шура с Колей и посоветовали. Жить одной далеко от метро и без телефона опасно. Это речь о Кожевнической шла. Возраст у меня такой, что всё что угодно может произойти, и никто ничего не узнает. А ещё хуже, что там лифта не было, а потолки высокие. Ну, они мне и объясняли, что спуститься-то я спущусь, а вот обратно подняться скоро совсем не под силу будет – я ж не молодею. Поэтому, по их мнению, лучше в Чертаново переехать. Во-первых, там телефон сразу ставят, во-вторых, лифт имеется, а в-третьих, воздух несравненно лучше, чем на Кожевнической. Ведь там рядом Дербеневский химический завод, производящий красители, располагается. Бывает, что из-за его выбросов снег в округе становится разноцветным. Даже до нас сильный ветер эту гадость иногда доносил. Но это ещё не всё. Кожевническая почему такое название получила? Там исстари кожевники жили, выделкой кож занимались, и почти до самой Великой Отечественной там много маленьких мастерских стояло, а перед войной их в большое предприятие объединили – Москожобъединение. Так оно до сих пор там находится – представляю, какие оттуда несутся ароматы.

Она снова вздохнула.

– Переехала я. Мне все помогали в этом. Хотя там достаточно было пары мужчин покрепче – какие уж вещи у старухи. Всё точно такое же старое, как и я сама. Книги только. Книг у меня много, я люблю с книжкой в кресло усесться поудобней и перенестись в какой-то другой мир или эпоху. Только вижу я всё хуже и хуже, боюсь, скоро читать не смогу.

И она ещё раз вздохнула. Правда, на этот раз вздох у неё горестный получился.

– Виктор, сосед мой новый, вещи таскал вместе с остальными, а потом, когда все уже ушли, помог даже кое-что из угла в угол передвинуть. «Вроде нормальный мужик», – подумала я, но прошло месяца два или, может, чуть больше, и ко мне соседка новая, бывшая жена Виктора, спустилась. Её квартира ровно над моей находится. Вот она мне про него всё и объяснила. Запойным он оказался, да ещё и со странностями. У нас на фабрике несколько таких грузчиками трудилось. Так у тех запои каждый месяц случались. Двое, которые в нашем цеху работали, сговорились, наверное: один на работе целую неделю после аванса не появлялся, а другой – после расчёта. Тяжело им было по одному работать, но ничего, справлялись. Мы даже к начальнику цеха обращались, чтобы он их рассчитал и на их место одного нормального, непьющего значит, взял, а вторую зарплату на нас поделил…

Неожиданно она замолчала и задумалась, а потом как спохватилась:

– О чём же это я говорить начала? Подожди немного… А, вот, вспомнила.

И вновь глубокий вздох, а потом тётка снова затараторила. Она вообще очень быстро говорила, а тут и вовсе чуть ли не на скороговорку перешла.

– Представляешь, Никит, у этого Виктора, который соседом моим стал, запои совсем редко бывают – один, ну, может, два раза в год – и длятся всего три-четыре дня, но в это время он буйным становится. Жена его бывшая, которая мне всё это рассказала, её Клавдией зовут, давно с ним мается – сыну уже четырнадцатый год пошёл, он вместе с ней в двухкомнатной проживает. Так вот, Клавдия давно уже научилась распознавать, когда у него это дело начнётся, потому ко мне и прибежала, предупредить чтоб.

– Ты, бабка… – обратилась она ко мне, как будто у меня имени нет.

Я её даже осекла, сказала, что меня Марией Фроловной зовут. А она на меня посмотрела как на пустое место – и снова за своё:

– Ты, бабка, поберегись. Витька выпивши ничего не соображает, может и ударить. Не нарочно, конечно. Потом, когда протрезвеет, извиняться будет, а пьяный совсем дурной. Так вот, у него запой не сегодня-завтра начнётся. Поэтому ты у себя запрись и на глаза ему не показывайся. Плитку электрическую купи, или давай я тебе свою притащу, мне же она теперь не нужна, я же его к себе не пущу, как бы он ни рвался. Я ведь ему ключи от своей квартиры не дала. Хочешь в гости прийти – я ж не против, но возьми и позвони. Телефон в доме, чай, имеется.

Она на меня посмотрела, вспомнила, о чём говорила, и снова начала:

– Три дня в комнате посидишь – ничего с тобой не случится, зато жива останешься. А то он сгоряча и зашибить может – один раз уже отсидел за такое. Так что готовь в комнате. Продуктами запасись, водой, ведро для мусора не забудь в комнату поставить… – Она задумалась, а потом себя по лбу звонко так шлёпнула, сильно небось, даже сморщилась вся, и добавила: – Да, ты и горшок ночной в комнату притащи. А если у тебя такого нету – скажи, я свой принесу. А пока сиди тихонько, чтобы он не понял, что ты дома. Пусть думает, что ты ушла куда-то, а если телевизор будешь включать, то совсем тихо. Не дай бог, услышит.

Наговорила она мне вот это всё и домой к себе отправилась. А мне что оставалось? Только вслед посмотреть да на кухню идти – продукты на неделю собирать, благо холодильник в комнате стоял. Ведро помойное эта мадам мне действительно приволокла, ну а горшок у меня собственный был.

…Тётя Муся смущённо улыбнулась, но тут же стала серьёзной и продолжила:

– Я весь день до вечера, а потом весь вечер допоздна сидела и дрожала. А как ночь наступила, волноваться почему-то перестала и тут же спать захотела. Легла – и сразу же заснула. Обычно долго ворочаюсь, пытаясь такое положение найти, чтобы удобно было, а тут только голова на подушке оказалась, как я отключилась. Ночью, уже после двух часов, разбудил меня шум в коридоре. Послышались тяжёлые мужские шаги. Ну, подумала я, сосед заявился. Потом вроде как что-то большое упало, шум затих, и я снова заснула. А потом меня любопытство чуть не подвело. Я проснулась – за окном светло совсем, а когда на часы посмотрела – мои ходики уже почти два часа показывали. Я вообще подолгу сплю, а тут, на нервной почве наверное, совсем заспалась…

– Матрён, давай побыстрее, – перебил её дядя Никита, – а то ты всех задерживаешь. Видишь, хозяева одетыми стоят, ждут, когда ты эту историю, леденящую кровь, доскажешь. Нам же ехать нужно, а то вдруг мы последними приедем, нас и там ждать будут. Нехорошо может получиться.

Тётка даже вздрогнула вначале, когда брат на неё почти рявкнул – так это у него получилось, – а потом собралась и говорить продолжила:

– За дверью тихо было, я её и попыталась приоткрыть легонько. Дверь во что-то упёрлась, мне бы догадаться и не давить на неё, а я… – Она вздохнула. – Оказалось, это сосед на полу валялся, я его дверью и разбудила. Пьяный-пьяный, а сообразил, за дверь мою уцепился. Благо он на полу лежал, и у меня сил хватило её прикрыть да на все замки запереть. Замки-то там одна видимость, да и сама дверь хлипкая – она же так, вместо занавески, чтоб никто не подглядывал. Хорошо, мне мои телефон в комнате поставили. Я Коле и позвонила. Он же ближе всех здесь живёт. Ваня-то с Любой в отпуске были.

Судя по всему, она так и не поняла, что ей грозило, поскольку совершенно спокойно продолжала рассказывать:

– Представляешь, Виктор с кухни нож здоровенный приволок и начал в мою дверь этим ножом пырять. Но он, скорее всего, был в таком состоянии, что вот эту свою ярость, или как она там на языке врачей, которые психов лечат, называется, никак не мог в какое-то русло направить, всё метался туда-сюда: то вешалку со стены в коридоре сорвёт, то в свою дверь ломиться начинает. Потом оказалось, что он ключ от своей комнаты никак найти не мог. Он его обычно под коврик засовывал, а в тот раз ключа там не оказалось. Милиционер потом его в самом дальнем углу нашёл – сам же Виктор, небось, по пьяни и пнул.

Она призадумалась, а когда дядя Никита пальцем по столу постучал, как очнулась и вновь тараторить принялась:

– Коля приехал не один. Так случилось, что у них Шура гостил, они с Николаем дружат, вот вдвоём и примчались. Им двадцать с небольшим минут на то, чтобы от дома до дома добраться, понадобилось.

Она замолчала и неожиданно заплакала. Дядя Никита её утешать начал, а она всё плакала и плакала. Мы с Любой обо всём этом вообще впервые услышали. Надо же, сколько событий произошло, пока мы в отпуске были. Наконец тётя Муся успокоилась, водички попила, и мы решили по пути на дачу её рассказ дослушать. Вышли из квартиры и остановились лифт подождать. Я-то уж хотел, как обычно, вниз по лестнице сбежать, но меня Люба попридержала легонько. Спустились на лифте вниз, в машину уселись, и тётя Муся, совсем уже успокоившаяся, продолжила:

– Виктор в коридоре побушевал и опять к моей двери подошёл. Вначале просто стоял и за ручку дёргал. Потом начал кулаками и ногами по ней лупить изо всех сил. Затем вспомнил, наверное, про свой нож и вновь принялся им орудовать. Я к окну подошла, открыла его и на улицу выглянула. Десятый этаж, высоко. Я к такой высоте никак привыкнуть не могу, вниз посмотрю – сразу голова начинает кружиться. Я взяла и в портьеру завернулась, они у меня длинные, край на полу лежит. Закуталась, как в кино показывают, а любопытство меня донимает. Хочется узнать, где сосед да чем занимается. А уж как захотелось, чтобы он в мою комнату проник и меня искать начал, даже сказать не могу. Стою в портьеру завёрнутая, от страха дрожу вся, но любопытно, что же дальше будет. А потом я, наверное, сознание потеряла, потому что больше ничего не помню. В себя пришла, только когда мне доктор воды дал выпить. Я ещё удивлялась, откуда в моей комнате доктор взялся.

Она опять замолчала. Мы в этот момент как раз на светофоре остановились, и я смог назад оглянуться. Тётя Муся к дяде Никите прижалась и даже вцепилась в него обеими руками. Лицо её мне не понравилось – белое оно какое-то было.

– Тётя Муся, вы там как, живы ещё? Может, надо у аптеки остановиться, капелек каких-нибудь сердечно-успокоительных купить?

– Да нет, Ванюша, спасибо большое. Я ведь только сейчас поняла, что мне тогда грозило. Сцену ту всю вспомнила от начала до конца – и поняла. Вот и расплакалась. От страха, наверное. Мне уж потом Шура рассказывал, чем там дело кончилось. Они приехали, начали звонить, а дверь никто не открывает. Тогда они принялись в неё со всех сил дубасить и ногами, и кулаками. Кто-то из соседей, из другой квартиры, в милицию позвонил. Та быстро приехала, но Виктор, сосед мой, ещё быстрее дверь открыл. Шура мне сказал, что вид у него был страшный. Представляете, здоровенный мужик, весь растрёпанный, лохматый и с ножом в руке в двери стоит. Но Николай его совсем не испугался, он же всю жизнь в армии прослужил, много чего видывал, одна война чего стоила. Вот он и попытался мимо Виктора в квартиру пройти, понять, что со мной произошло, но тот размахнулся да как Николая кулаком ударит. Хорошо, что не ножом. Нож-то в левой руке был, а Виктору, наверное, удобнее было правой стукнуть, вот он и стукнул с размаху. Может, будь Коля помоложе, ничего бы и не случилось, но ему уже за восемьдесят перевалило. Внешне-то он крепкий, а на кулак наткнулся – и повалился, да головой прямо о лестничную решётку. Потекла кровь. А дальше всё как в кино: лифт на этаже остановился, оттуда два милиционера вышли и Виктора скрутили. Приехала скорая. Коле голову перебинтовали, но в больницу он ехать отказался. Сказал, из-за такой ерунды, как ссадина, беспокоить людей не желает, а вот сестру поддержать необходимо. Меня из комнаты освободили, доктор лекарствами напичкал, предложил с ними поехать, в больнице немного полежать. А я ведь больниц боюсь. Мне кажется, что, если туда попаду, оттуда своими ногами уже и не выйду. Пожилой доктор меня выслушал, согласно головой кивнул и уехал. А милиционеры дверь, ножом истыканную, сфотографировали, Виктора увезли, в комнате его обыск провели – Шура понятым был, – и дверь в неё опечатали. Скоро суд будет, а пока я в квартире одна живу.

Всю эту жуткую историю мы дослушивали, уже когда к Садовому кольцу подъезжали. Тётя Муся совершенно успокоилась и даже улыбаться начала. Нам с Любой и дядей Никитой осталось лишь головами покачать. А дальше брат с сестрой начали о чём-то своём друг дружку расспрашивать. До меня одни лишь сплошные междометия доносились. А затем, когда мы уже к даче подъезжали, дядя Никита кратко перечислил, о чём братья мне рассказать успели и на чём запнулись. Я в зеркало заднего вида на тётку смотрел и дивился: ведь мы уже её восьмидесятилетие отпраздновали, а она всё такая же любопытная, какой была, когда мы с Урала в Москву вернулись. Я хорошо запомнил, как у неё глаза горели, когда папа о нашей жизни в тех краях рассказывал. Так это сорок с лишним лет назад было. Однако и сейчас я видел в зеркале точно такие же горящие глаза.

На удивление, до дачи мы не доехали, а домчались. Светофоры все, как сговорившись, зелёным светом нас приветствовали, встречные машины в своём ряду ехали, и на нашу полосу никто, как это обычно бывает по дороге в Москву, когда все куда-то спешат, хоть это и воскресенье было, не вылезал. В общем, в девять мы уже самовар разожгли, я растопку для мангала готовил, а дядя Никита с тётей Мусей пытались Любе помочь опавшую листву в кучи собрать, чтобы потом хозяева их в отведённое место перетащили, да яблоки-падалицу в корзинки сложить.

Папа и дядя Коля подъехали практически одновременно. Решили немного поработать, а затем шашлычком свои утробы порадовать да чайку попить, совмещая приятное с полезным – рассказы про Ивана слушая. Нас троих – тётю Мусю, тётю Алю и меня – решили к хозяйственным работам не привлекать, у нас особо важное задание было: про старую жизнь рассказы кому слушать – это мне, значит, – а кому и рассказывать. Главным рассказчиком оказалась тётя Муся, а тётя Аля лишь изредка что-то подсказывала да иногда поправляла.

Действительно, всё так и оказалось, как мне дядя Никита с папой рассказывали. Пропало четырнадцать тетрадей с записями Ивана. Что в первой из них было, обе тётки – и тётя Муся, и тётя Аля – хорошо помнили, а вот дальше совсем беда: в памяти остались лишь самые яркие моменты. Видать, только раз им успели эти тетрадки прочитать, вот и запомнились описанные в них события урывками. Но в тот день, когда мы на даче собрались, всё ещё в порядке было: тётя Муся рассказывала, а её сестра рядом сидела, головой кивала, когда та на неё вопросительно смотрела, и лишь изредка сама о чём-то рассказывала.

…Следующие несколько дней Иван с Митяем далеко не ездили, а с утра сидели в Жилицах и на большом бумажном листе карандашом рисовали, как они в лавке на ярманке свой товар разместить желают, и Тихону показывали, а тот над ними подшучивал постоянно, приговаривая, что надо делом заниматься, а не бумагу попусту переводить. А после обеда они в Холуе товар, от Луки привезённый, в лавке раскладывали, да так, чтобы долго не искать то, что им во время ярманочной работы потребуется. В один из таких приездов Ивану в голову пришла довольно-таки странная по тем временам мысль. Он её прогонял, а она становилась всё больше и больше, до тех пор, пока он ею с Митяем не поделился.

Мысль была такая: конечно, основными покупателями будут офени, которые закупать станут всё подряд и в количествах немалых. Для них и цена на любой товар должна быть специальная, да притом каждому своя. Много закажут – цену снизить можно, но так, чтобы у хозяев, коими Тихон с Иваном являются, в руках вершки, и тоже значительные, оставались. С офенями должны доверенные приказчики работать, но окончательную цену всё одно Иван будет называть.

– А вот с теми, кому для себя надо сковородку или горшок купить, – начал объяснять Иван, внимательно приглядываясь к тому, как его помощник эту мысль воспринимать станет, – должен совершенно другой приказчик общаться. Ведь придёт в лавку семья, деньгами в которой, естественно, её глава, то есть муж, владеет, а жена только указать должна, что им сейчас для их дома из посуды или чего другого, что на кухне используют, купить следует. Но кто лучше знает кухонную утварь, нежели стряпуха? Спроси кого хочешь: кто может самый толковый совет в этом деле дать? И услышишь ответ: стряпуха. Вот я и подумал: не посадить ли в лавке специально обученную бабу-повариху, которая завсегда общий язык с покупательницами найти сможет? Подумал – и вспомнил о Наталье, что в трактире работает. Она и с лица мила, и говорить складно умеет, и считать-писать обучена. Мне думается, что из трактира она уйдёт, как только ей другую работу кто предложит. Ведь в трактире она работает лишь когда ярманка открыта, всё остальное время дома сидит. Знаешь небось, где она живёт? – обратился он к Митяю. – Давай пойдём к ней, поговорим.

Иван даже ждать не стал, а сразу к воротам направился, но на полпути резко остановился, как будто наткнулся на что, и назад оглянулся. Митяй в этот момент дверь в амбар на здоровенный замок закрывал, который от старого хозяина остался – от Василия Крюка, значит. Пожарская не разрешила ему замок забрать, поскольку в амбаре остатки старого товара лежали, а ключи стребовала. Замок старый был и закрывался с трудом, вот Митяй и замешкался около амбара. Иван постоял-постоял да и на завалинку около соседней лавки присел.

– Слушай, Митяй, что я ещё подумал, – начал он говорить, когда помощник подошёл и рядом с ним пристроился. – Одна ведь тётка Наталья справиться не сможет, надо двух ставить, чтобы они по очереди работали. Может, ещё и тётку Настасью пригласить, или пусть Наталья сама выберет, кто с ней в паре будет. Вначале мы с Натальей поговорить должны. А вот самовары разжигать в первый день да чаем народ бесплатно поить надо несколько человек нанять, и, я думаю, это опять бабы должны быть. И одеть их всех следует одинаково, ярко и красиво. Придётся к Анастасии Тихоновне обратиться. Пусть пришлёт кого-нибудь баб этих обмерить и на них на всех одёжу пошить. Эта одёжа им в подарок будет, а за работу мы особо заплатим. Тебе задание – всех этих баб найти да с ними договориться. Хорошо, если все они примерно одного возраста будут, молодые да пригожие. Ну а сейчас пойдём с тёткой Натальей разговаривать. Почему-то мне кажется, что ей то занятие, которое я предложить хочу, больше чем кому другому подойдёт… Хотя стой, ещё кое-что обсудить следует.

– Погоди, Иван, – остановил Митяй своего неугомонного то ли хозяина, то ли друга, сразу и не поймёшь, – давай вначале с дядей Тихоном посоветуемся. Вдруг он осерчает, а мы уже тётке Наталье всего наобещаем.

– Некогда нам ждать, время быстро летит. Завтра другими делами надо заниматься, а придётся сызнова сюда ехать. Да и потом, дядя Тихон всё, что я ни предлагаю, поддерживает. Думаю, что и с этим тоже согласится. Теперь ещё один небольшой вопрос нам с тобой обговорить требуется – и всё, идём к Наталье.

…Тётя Муся только воздуху полную грудь набрала, чтобы дальше рассказывать, как из-за моей спины послышалось:

– Мария, перерывчик небольшой сделай, мне Ванюша срочно на минутку нужен.

Я голову на голос повернул – оказывается, я дяде Фиме понадобился.

– Ванюш, мне поручили на сегодня у поста номер один службу нести, а что у нас на сегодняшний день постом номер один является, не знаешь? Так я тебе объясню. На сегодняшний день пост номер один у мангала установлен. Поэтому давай, дорогой, доставай, что у тебя там в багажнике на сегодня приготовлено. Мясо, небось, с овощами какими-нибудь? Вот всё и доставай, а сам иди к тёткам да внимательно их слушай. Я мечтаю твой роман на свою книжную полку поставить, и чтобы в книге той большой автограф мне самолично тобой написан был.

Сходили мы вместе к машине, достали из багажника пакет с мясом и корзинку с овощами, я всё это помог дядьке до мангала донести, а сам к рассказчицам вернулся. Не успел в шезлонг усесться, как снова голос тёти Муси зазвучал. Пришлось срочно глаза полуприкрыть, чтобы то, что она рассказывать будет, себе чётко представить.

…Иван вытянул вперёд ноги, сам откинулся назад так, что спиной к стене лавки привалился, глаза прищурил слегка и заговорил:

– Нам ведь для чая из самоваров в день открытия ярманки следует столы длинные сколотить да лавки к ним поставить – не стоя же люди чай будут пить. Хошь не хошь, а надо к Кроковым, дяде Феофану с Прошей, обратиться. Да заодно и об этих… как они называются… этажерах, и больших, и маленьких, поговорить следует. Беда одна – они же теперь во Владимире обитают, а где, я не знаю. Не знаю также, у кого они здесь останавливались, когда на ярманку приезжали, и где жили до того, как во Владимир перебраться надумали. Дружим незнамо сколько лет, а вот понадобились они мне – и где их искать, не ведаю. Может, ты что знаешь? – обратился он к Митяю, но, увидев, что тот отрицательно головой покрутил, хлопнул себя по коленке, встал и к воротам пошёл.

– Дядя Иван, – окликнул он сторожа, – ты всё обо всех знать должон. Расскажи, где мне Кроковых найти.

– Это каких Кроковых? Феофана Селивановича с Любовью Николаевной али Прохора Феофановича с Олесей Феодоровной? – спросил сторож и вопросительно на Ивана посмотрел.

– Дядя Иван, а знаешь, мне всё равно. Вообще-то, мне Проша требуется, но если узнаю, где можно найти дядю Феофана, – тоже спасибо скажу. О сыне через отца всё разузнать проще простого.

– Нравишься ты мне, Ванюша. Труженик ты, а я тружеников люблю. Но, помимо этого, ты перед собой цель ставишь и пытаешься её изо всех сил достичь, а как только уверишься, что это точно произойдёт, у тебя уже новая цель появляется. Вот так, от цели к цели, ты и идёшь вперёд. Молодец, одним словом. Только не загордись, я ведь нечасто такие слова говорю. Ты, наверное, за все те годы, что я здесь стою, вторым будешь. Первого ты знать не можешь, он давно уже помер – ты тогда ещё и родиться не успел. Дедом Павлом его все звали. Жил здесь такой человек. Тоже труженик и тоже думающий труженик.

– Дядя Иван, а это какой дед Павел? Тот, которого Тихон Петрович своим учителем считает?

– Тихон – это который? Твой напарник, что ли? Видывал я их вместе часто, так что, скорее всего, действительно тот.

Иван даже весь вперёд подался:

– Конечно, я деда Павла лично знать не мог, но слышал о нём так много хорошего, что, кажется, сам с ним знаком. Я ведь по его картам и с его тележкой за спиной здесь всё вокруг исходил. Дядя Тихон мне про него много раз говорил. Очень он хорошо об этом Павле отзывался.

Сторож задумался, а потом такое сказал, что Иван вначале не понял, но почему-то его эти слова очень задели, и он их запомнил, а потом часто вспоминал и даже, находясь на смертном одре, всем, кто вокруг него стоял, медленно и почти по складам повторил.

– Вишь, как земля крутится, и мы на ней все, на мурашей похожие, аки всё живое и неживое, тоже крутимся. Сколько уж лет, как дед Павел преставился, а гляди, в памяти он и у меня, и у тебя, и у Тихона твоего всё ещё как живой. Значит, правду какой-то древний мудрец сказал, что мы живём, пока о нас кто-то помнит. Не останется никого, кто бы нас вспомнить мог, – мы и умрём окончательно.

Точный адрес во Владимире сторож не знал, но указал примету, по которой найти дом, в котором Кроковы живут, не должно было составить труда: большой новый кирпичный дом в два этажа рядом с каланчой пожарной части в нижней части города, тянущейся вдоль Клязьмы. Получив такой адрес, Иван с Митяем вышли за ворота, уселись в коляску – Иван на сиденье, а Митяй на козлы – и поехали на тот берег Тезы, где в одном из домов, расположенных на самом верху откоса, жила стряпуха.

Дорога от реки поднималась круто вверх, но до её конца они не доехали. Жаль стало коляску по камням и толстым кореньям, вьющимся поперёк утоптанной тропы, волочь, да и Орлика тоже пожалели. Привязали его на длинном поводу к ближайшему дереву да пустили попастись чуть-чуть.

Едва до вершины добрались, как уже издали заметили стряпуху. Освещённая солнцем, в ярком цветастом сарафане, с такой же яркой косынкой на голове, она стояла, согнувшись почти до земли, в огороде крайнего из домов, нестройной вереницей притулившихся на слегка наклонной небольшой площадке, зажатой между густым лесом и крутым склоном, спускающимся к реке.

– Иван, – обратился к нему Митяй, – может, пока ты с тёткой Натальей разговоры вести будешь, я домой забегу? Хочется посмотреть, всё ли там в порядке.