Текст книги "Любовь властелина"

XXV

Открыв входную дверь, месье Дэм отступил на шаг: таким впечатляющим было появление долговязого типа во фраке, с орденом Почетного легиона на груди, который с порога протянул ему свой цилиндр.

– В гардероб, – сказал Проглот. – Мой цилиндр в гардероб, как велит э дипломейтик кастомс, это по-английски, бай аппойтмен, – объяснил он вконец обескураженному маленькому бородатенькому человечку, с первого взгляда опознав в нем простака. – Только осторожно, не помните, он ведь новый. Как вы поживаете? Я – так прекрасно. Таков, каков я есть, чтоб вы знали, – продолжал он, тараторя с удивительной быстротой и крутя клюшку для гольфа, – я глава личного кабинета моего августейшего мэтра Его Превосходительства Солаля из Солалей, и мое прозвание среди мировой и лондонской великосветской общественности – сэр Пинхас Гамлет, А.Б.В, Г.К.Г, С.К.Ф Д., Л.С.К., о, какой это изысканный английский обычай упоминать всех этих почетнозвучащих инициалов, сразу чувствуешь себя важным персоном, но я еще главный маршал Королевского дома, и потому меня постоянно преследуют зависть и интриги, а еще, к тому же, я первый пэр экс аэкво в королевстве, чтоб я так жил, да, мой дорогой, вот я весь как на ладони, и еще я полноправный владелец земельных угодий, занимающих половину графства Шропшрипшир, и плюс к тому вдоль реки, я забыл того названия, простирается мой прекрасный персональный частный парк, он называется по-английски Джентльменс эгриментс и Лэвэтори, сокращенно Лэвэтори, оно знаменито огромным замком, гордо раскинувшим все свои сорок дозорных башен, о, милый замок моих предков, где столько раз на завтрак мне приносили яичницу с беконом, и я сидел за столом в кресле эпохи Людовика Четырнадцатого под картиной работы старых мастеров, а потом, как следует заправившись, в час дня я совершаю конных прогулок по Лэвэтори на своем сером в яблоках скакуне, о, Шропшрипшир, славный уголок моего олигархического детства, о, благородный Шропшрипшир, где я учил уроков в красивой итонской форме, с белым воротничком и в цилиндре, к которому я с тех пор привык, или вы видите, ну же, славный человек, не вешайте нос и не смотрите на меня, как пугливый зверек, а еще, кроме того, я награжден орденом Подвязки, он у меня под брюков, мой любимый клуб – «Кроусс энд блэквелл мэрмелейд», где я запросто беседую с архиепископом Канторберийский, он же Кентеберийский, на моего дорогого родного языка, и с дюжиной пэров Англии, моими преданными и элегантными друзьями, которое обыкновенно располагается на Даунинг-стрит, десять, или же в одиннадцатом доме на той же улице у шахматного канцлера, моего друга сэра Роберта Сесила, я-то зову его Боб, мы всегда говорим только по-английски, так же как с моей суверенной государыней, которой я сопровождаю в своем сером цилиндре на конных прогулок, мы их оба обожаем, и она и я, Роял эскот, Дерби оф эпсоум, уот из э квейшен, Бэнк оф инглэнд энд хауз оф лорд ин томато соус, фиш энд чипс ин Бакингем-пэлас, йоур синсерли, год сейв зе кинг, не правда ли?

– Вот только я нисего не понял, – сказал месье Дэм с растерянной улыбкой, которая понравилась джентльмену, и он был удостоен хлопка по плечу.

– Не волнуйтесь, дитя мое, это наша милая бестактность, мы, английские аристократы, ни с того ни с сего переходим на язык, которого был прославлен Шекспиром, но которого, увы, не понимают необразованные люди. Будьте таким образом уверены в моей снисходительности, и вернемся к делу. Вот письмо из заднего кармана, письмо от моего повелителя, который правит дворцом и обладает княжеского титула, а я его преданный вассал. Вы можете посмотреть на официального конверта, который указывает на его высокое, даже высочайшее, происхождение, отчетливо видны во всем великолепии две буквы, означающие Лигу Наций, чтоб я так жил! Посмотрите, но не надо трогать! Как вы видите, оно адресовано мадаме Адриан Дэм. Поскольку я предоставил доказательство моей правдивости, идите и позовите этой особы, а я здесь подожду ее появления, чтобы лично, в собственные руки вручить ей письмо со всеми надлежащими формальностями, а также завести с ней шутливой дружеской беседы, принятую среди светских людей. – В восторге от себя самого, он принялся обмахиваться теннисной ракеткой. – Вперед, найдите мне ее без колебаний и промедлений!

– Мне осень заль, месье, но она уехала за покупками.

– Хорошо, я посмотрю по ситуации. Сначала давайте познакомимся. Вы, собственно, кто? Метрдотель в неглиже?

– Я вообсе-то месье Дэм, соответственно ее тесть, – последовал робкий ответ, и бедняжка даже сглотнул слюну.

– Да? Член семьи? Награды есть?

– Мне осень заль, но у меня их нет, – сказал маленький старичок, облизав губы, и попытался стыдливо улыбнуться.

– Это, конечно, достойно сожаления, – отметил кавалер ордена Почетного легиона. – Тем не менее я вам доверяю и передаю вам письмо, предназначенное для прелестницы вышеуказанного пола. Как только она придет, вручите его ей, да не испачкайте, и нет смысла вскрывать его в ее отсутствие в порядке незаконного вторжения и нарушения общественного порядка. Поняли?

– Да, месье.

Проглот посмотрел на маленького человечка, почтительно замеревшего с письмом в руке, который держал его самыми кончиками пальцев, поскольку боялся как-нибудь испортить. Что теперь делать? Занять у него десять франков на обратную дорогу, объяснив, что личность такого ранга не должна иметь при себе денег, чтобы не выглядеть вульгарно? Не стоит, этот старикашка слишком уж славный. Внезапно идея шевельнулась в недрах его разума. Чтобы выманить ее наружу, он сильно потер черепные швы, и она явилась пред ним, прекрасная и сверкающая.

– Передача письма – это только первая часть моей миссии, – сказал он. – Есть еще ее большая и лучшая часть. Дело в том, что когда он не смог прийти к вам на ужин в прошлый раз по государственным соображениям, как он объяснил в дружеской личной беседе с таким близким человеком, как я, мой сюзерен делегировал меня для достижения того же эффекта совместной трапезы с великосветским человеком, можете проверить, это внесено в официального протокола, глава называется: «Полномочный представитель в области еды». Короче говоря, Его светлость мне вручил, именно вышеуказанному мне, специальный дегустационный мандат, подтверждающий моих исключительных прав на представление его интересов, касающихся поглощения пищи, на простого языка, который понимают плебеи, это означает, что я могу заменить его, сев за его место за столом, чтобы потом предоставить ему подробный доклад и отчет. Это практикуется в полномочных кругах и среди хорошо информированных источников, чтоб вы знали. Мой начальник хотел отправить меня так, чтобы я успел к полуденному ланчу, что более соответствует моему высокому положению, но в последний момент нас остановила необходимость утешить беднягу короля Эфиопии, который плакал горючими слезами. Но особенно не волнуйтесь, я перекушу чисто символически. Так что, мистер тесть, если вы не в курсе системы полдников по доверенности или если вас одолевает жадность, я, недолго думая, отправлюсь отсюда натощак, или как? Со стороны моего руководителя было любезностью в ваш адрес, он оказал вам большой чести. А теперь вам слово!

– Я весьма польссен, господин глава кабинета, – сказал маленький старичок, который начал потихоньку приходить в себя.

– Можете называть меня просто милорд.

– Я весьма польссен, милорд, и спасибо вам огромное, но, к созалению, я в доме один, обе дамы уехали, и потом со всераснего дня у нас нет служанки, она усла домой, потому сто была больна, и ввиду этого я долзен попросить вас немного подоздать.

– Плачевно выглядит такого светского приема, – сказал Проглот, ожесточенно ковыряясь мизинцем в ухе. – Дорогой мой, я должен отметить, что у вас нет совершенно никакой привычки к элегантных раутов, но это не важно, я буду к вам снисходительным. Я буду поводырем ваших безграмотных действий, и мы вместе пойдем на кухню и посмотрим там, что к чему. Мое превосходительство наплюет на протокол и поможет вам по мере сил, ведь аристократы всегда могут понять друг друга с плебеями. Гоните эти черные мысли и пойдем вместе запросто составим меню файф-о-клока. Но принесите мне моего цилиндра, поскольку в этом коридоре страшно дует.

Водрузив на голову цилиндр, он вошел на кухню, сопровождаемый господином Дэмом, которому велел посидеть, пока он будет изучать возможности. Сняв фрак для большей свободы движений, но сохранив на груди орден Почетного легиона, он направился к холодильнику и попробовал открыть его. Месье Дэм вскоре объяснил, не без стеснения, что холодильник запирается, а ключ у его супруги. Ему и вправду осень заль. Сразу поняв, в чем дело, Проглот утешил его, потрепав по щеке, и сказал, что он справится и так.

– Не волнуйтесь, дорогой мой, я проведу обследование и в конце концов добьюсь свою цель. Я привык.

Сидя на стуле, взволнованный маленький белёк следил взглядом, как сновал взад-вперед посвистывающий орденоносец, производя методические исследования, открывая ящички, осматривая шкафчики и объявляя, одну за другой, свои находки. Три банки сардин! Банка тунца! Довольно скромненько в качестве закуски, но, что делать! Батон хлеба! Кокосовое печенье! Банка варенья! Банка потрохов по-милански! Банка рагу из бобов с птицей!

«Вот приключение, – думал месье Дэм. – Очевидно, все богатые и знатные англичане эксцентричны, он не раз слышал об этом. Да, этот господин эксцентричен, но это важная персона, сразу видно, у него такой стиль, такая манера говорить, и к тому же такой же орден, как у президента Республики. Значит, надо предоставить ему свободу действий, не стоит его злить, тем более что это может повредить Диди. О-ля-ля, такая волнующая история!»

– Я просу проссения, милорд, я сейсяс вернусь.

– Идите, дорогой мой, ни в чем себе не отказывайте. А я покамест разогрею потрохов и рагу.

В том месте, что он называл «одно местечко», месье Дэм предался размышлениям. Вот уж приключение так приключение. Он, конечно, оригинал, но такой все же славный, доброжелательный, жаждущий помочь. А к тому же человек из высшего общества, весь такой гордый, и при этом не слишком гордый, с ним как-то легко. Он и представить себе не мог, что английский лорд умеет готовить потроха и рагу из бобов с птицей, может так спокойно шарить по шкафам и при этом пребывать в прекрасном настроении. Ох уж эти англичане. Полдник из мясных консервов – это весьма забавно. Но ведь известно же, что англичане любят плотные завтраки, может быть, с полдниками та же история. Полдник по доверенности – тоже забавно, но ведь и вправду известно, что всякие знаменитые личности высылают своих полномочных представителей на похороны, свадьбы, банкеты. Он об этом часто читал в журналах. Ну вообще-то этот месье со всей своей доверенностью лучше бы явился вчера вечером, все было бы готово, не то что импровизация, как сегодня. Очевидно, эти важные господа всегда так заняты, что все делают на скорую руку, как только у них появится время. Если бы Антуанетта оставила ключ от холодильника, он предложил бы этому господину съесть остатки икры. В общем, пусть делает как хочет, все для блага Диди.

Вернувшись на кухню, где вкусно пахло бобами и потрохами, он нашел орденоносца, по-прежнему в рубашке и цилиндре, нарезающего большими ломтями хлеб и в то же время не забывающего о кастрюлях, содержимое которых он помешивал деревянной ложечкой. Стол был накрыт и застелен красивой кружевной скатертью. Все было по правилам, приборы, красиво сложенные салфетки, хрустальные бокалы, сардины и тунец на блюде для закусок, и даже цветы посреди стола, ох правда, цветы из гостиной. Ничего себе, он обо всем подумал, этот месье, и какой он к тому же расторопный! Но что скажет Антуанетта, если она вдруг неожиданно придет?

– Помось вам резать хлеб, милорд?

– Сидите спокойно, мистер зять, сидите и не путайтесь у меня под ногами. И к тому же я уже закончил, двенадцать кусков нам для начала хватит. Их не удастся намазать маслом, и вина в этом вашей супруги и ее злосчастного замкá.

– Я правда осень созалею, – сказал месье Дэм, понурив голову, виновный по доверенности.

– Ладно, предадим забвению. Эти скромненькие кокосовые печенья, старые и черствые, утратившие очарование пышности, и это клубничное варенье, несколько жидковатое, она положила слишком много воды и мало сахара, послужат демократическим десертом. Ясное дело, когда я приходил позавтракать к Джорджу, все было не так! Чесночная паста, фаршированные баклажаны, рубленая печень с луком, баранья нога с салатом, чтоб я так жил! Ведь Джордж отлично знает, что я обожаю баранью ногу в маринаде, с большим количеством лука. Джордж, это мой высокорожденный британский суверен, храни его Господь. Будьте любезны встать в его честь! Спасибо, можете сесть. Что до этих долгих ветров приключений, которые я пустил, так знайте, что при английском дворе так принято, таким образом гостю дают понять, чтобы он чувствовал себя как дома и не стеснялся. Ну все, надевайте вашу салфетку, начнем с даров моря!

– Но я хотел вскипятить воды для сяя!

– Я вижу, вы не в курсе, – сказал Проглот. – В фешенебельных кругах больше не пьют чай в пять часов, теперь в моде бордо! Вот в этом гнусном маленьком шкафчике множество бутылок, извольте одну открыть! Я уже начинаю, догоняйте меня, – и повязал салфетку вокруг шеи, вздохнув от удовольствия. – Ах, дорогой мой друг, как я счастлив вкушать хлеб насущный в скромной хижине, вдали от моего феодального поместья в Шропшрипшире!

Выпив свой первый бокал бордо, он набросился на сардины и тунца, приканчивая их со страшным шумом, прерываясь лишь на то, чтобы снова наполнить свой бокал и чтобы пригласить дружище Дэма не стесняться и тоже чего-нибудь отведать, а то кто знает, какой обширный инфаркт или там рак подкарауливает их в ближайшем будущем? Подбодренный таким образом, маленький старичок отдал должное закускам и бордо. По собственной инициативе он откупорил вторую бутылку, когда глава кабинета, облаченный в белый фартучек Марты – чтобы не запачкать орден Почетного легиона, – принес и разлил две дымящиеся кастрюли по глубоким тарелкам. Собутыльники раскраснелись, их лица лоснились от пота, они крепко выпивали и подкладывали друг другу рагу и потрохов, радостно их чередуя, улыбаясь друг другу изо всех сил, распевая песни и клянясь в вечной дружбе.

На десерт, перейдя от экзальтации к меланхолии, господин Дэм, весь перемазанный вареньем, обиняками пожалился на некоторые неурядицы супружеской жизни. На это Проглот посоветовал несколько палочных ударов каждое утро, потом стал рассказывать настолько уморительные историйки, что белёк чуть не лопнул со смеха, и снова они пили, и желали друг другу здоровья, и называли друг друга по имени, и друг Ипполит беспричинно реготал и хихикал, и произносил длинные тосты, опорожняя бокалы один за другим, и даже два раза пытался щекотнуть милорда под мышкой. Никогда в его жизни не было подобного праздника, и перед ним открывались новые горизонты. А если внезапно придет Антуанетта, тем лучше, несколько палочных ударов!

– Вперед, друг мой, – вскричал Проглот, заключая его в объятия, – будем пить, и веселиться и использовать каждый миг быстротекущей жизни! Долой расовой дискриминации! И я даже готов славить господина Иисуса, сына мадам Марии, если ты, в свою очередь, мой добрый Ипполит, станешь славить Моисея, личного друга Господа Бога! Короче, да здравствуют христиане, в них тоже есть что-то хорошее! В связи с этим мы, хотя и принадлежим к разным конфессиям, но дав зарок в вечной дружбе, будем пить, и петь, и радостно обниматься, поскольку у нас сегодня праздник, а дружба – соль жизни!

XXVI

В это же самое время Бенедетти, директор отдела информации в Секретариате Лиги Наций, собрал на ежемесячный коктейль человек пятьдесят своих друзей. Среди нескольких идей, помещавшихся в маленьком мозге Бенедетти, центральное место занимала такая: в жизни важней всего связи, нужно обязательно наносить ответные визиты и ни в коем случае не наживать врагов. Потому-то каждый месяц в своей огромной гостиной он собирал гостей на коктейль. Гостиная-то была огромная, но смежная с ней совсем крохотная уродливая спальня выходила на грязный задний дворик. Показуха прежде всего.

Держа в руках заиндевевшие стаканы и созерцая плавающие в них кубики льда, важные гости бывали, в соответствии с их темпераментом, или в ярости, или в печали, если им приходилось сталкиваться с менее важным гостем, который, соответственно, никак не мог поспособствовать их карьерному росту или положению в свете. С рассеянным взором, погрузившись в собственные стратегические расчеты, они не удостаивали вниманием речи назойливого собеседника, а тот, счастливый, что поймал крупную дичь, изображал обаяшку и симпатягу, не осознавая, что они едва выносят его непродуктивное общество и сами надеются отловить какую-нибудь крупную дичь. Они терпели его потому ли, что им нравилось ощущение собственного могущества и снисходительности, потому ли, что им теперь было чем заняться и его присутствие избавляло их от одиночества, ведь одиночество еще более опасно в обществе, чем беседа с нижестоящим, ведь нет большего социального греха, чем отсутствие знакомых. И вообще, общение с подчиненным вовсе не дискредитировало, если суметь сразу принять покровительственный и слегка скучающий вид, так чтобы встреча сразу приняла благотворительный характер. Но ее не должно было затягивать, надо было быстренько закруглиться и приступить к беседе с вышестоящим. И потому важные персоны, бормоча на ходу «да, да, конечно», шарили при этом глазами по залу, отыскивали шумную компанию, незаметно прочесывали ее внимательным всевидящим взглядом, как локатором, в надежде выловить крупную рыбу, суперважную персону, и загарпунить ее как можно скорей.

Под хитросплетениями улыбок, дружеских шуток и смешков царила глубочайшая серьезность, каждый гость беспокойно и внимательно отслеживал мельчайше зерна пользы для своих светских интересов. Встряхивая льдинки в стаканах или пытаясь улыбнуться, но, по сути дела, пребывая в печали из-за назойливого подчиненного, уже вконец надоевшего, каждый важный гость был наготове нежно и любовно приблизиться к намеченному вышестоящему, которым по неприятной случайности завладел какой-то очередной надоеда, ненавистный соперник, и следил за своей будущей добычей, притворяясь, что слушает презренного, и пребывая при этом в состоянии боевой готовности, взгляд – рассеянный, но глаза – как счетчики, определяют, когда уже пора сплавлять злосчастного представителя низшей касты, бросив на ходу «я надеюсь, до скорого» (не наживать врагов, даже таких ничтожных), и устремляться к добыче, как опытный и ловкий охотник, внезапно почуяв, что суперважный гость вот-вот освободится. С этого момента он уже не спускает с него глаз и держит наготове приветливейшую улыбку. Но суперважный гость – не дурак, он уходит от опасности. Освободившись от предыдущего надоеды и ловко делая вид, что не замечает ищущего взгляда и улыбки простого жалкого важного гостя, его ласкового соблазняющего взгляда и подобострастной улыбки, едва намеченной, но готовой немедленно расцвести при удобном случае, суперважный гость, симулируя рассеянность, тихонько удирает и растворяется в пьющей и жующей толпе, в то время как бедный важный гость, разочарованный, но не утративший надежды, грустный, но упорный и настойчивый, пытается, освободившись от собственного надоеды, выследить и заарканить новую добычу.

Тем временем, ускользнув от опасности социального обесценивания, суперважный гость проворно приближается к еще более важному гостю, то есть архисуперважному, которого, увы, окружает льстивая свита. С заранее влажными от чинопочитания глазами, изобразив на лице скромность и нежность, он пытается загарпунить жертву, но с достоинством – не из внутренней гордости, а поскольку в его положении принято знать себе цену. Он ждет момент захвата, момент, когда архиважный гость наконец высвободится из круга восторженных почитателей, и он ненавидит этих конкурентов, которые задерживают его, а сами греются в лучах славы. Тихий и терпеливый, как тюлень перед полыньей, где может появиться рыба, он ждет и в своей светской головенке выстраивает сюжет для беседы, чтоб был и живой и забавный, чтобы мог заинтересовать архисуперважного гостя и вызвать у него симпатию. Время от времени он фиксирует взгляд на глазах соблазняемого объекта в надежде, что тот наконец его узнает, улыбнется издали, что позволило бы ему приблизиться уже с полным правом и присоединиться, наслаждаясь как-то даже по-женски, к толпе других вассалов. Но вышестоящие редко узнают нижестоящих.

Поскольку все нижестоящие, будущие трупы, которые тщатся сделать карьеру, смутно чувствуют скуку, переходящую в доброжелательность («Да? О, как интересно, браво, поздравляю!»), в равнодушие («Возможно и правда эту идею надо взять на заметку»), или же в неприязнь («Не знаю, не знаю, у меня не было времени посмотреть») со стороны тех вышестоящих, коих они пытаются соблазнить, и поскольку эти вышестоящие не всегда имеют возможность завязать беседу с архивышестоящими, оттого ли, что те уже были захвачены другими будущими трупами, точно так же стремившимися показаться симпатягами тому архивышестоящему, которого они планируют пригласить на свой будущий коктейль, оттого ли, что и вправду наблюдалась нехватка действительно важных персон («Да уж, – говорили тогда некоторые гости по возвращении домой, – да уж, дорогая, у Бенедетти было тоскливо, никого интересного, одни надоеды, надо бы решиться и порвать с ними отношения») – тайная, но глубокая тоска царит в этом загоне, наполненном веселым смехом и оживленной болтовней. Губы растягиваются в улыбке, но беспокойные глаза рыщут по сторонам.

Но грусть не могла заполонить все, поскольку были еще равные, которые, нюхом почуяв, что они равные, беседовали, извлекая из этого определенную пользу, хотя и небольшую, не сравнимую с той, что принес бы разговор с вышестоящим, но, что делать? Шевеля локаторами, двое гостей, равные по взаимной оценке, обменивались, как бы случайно и между делом, именами известных знакомых, чтобы показать друг другу свое положение в обществе, жизненный уровень – они называли это английским словом standing. Если результат был удовлетворительным, то наименее равный из двух приглашал другого или пытался его пригласить, чтобы увеличить свой капитал знакомств, но также (а может, прежде всего, поскольку те, кто томится по светской жизни, неутомимы и неутолимы), чтоб в свою очередь получить приглашение к собеседнику и познакомиться там с другими равными, или, еще лучше, с вышестоящими, которых он может пригласить или попытаться пригласить с той же целью, и так далее.

Никто из этих безупречно одетых и как две капли воды похожих друг на друга млекопитающих не искал ни ума, ни нежности. Все были заняты лишь страстной погоней за внешней значимостью, измеряемой количеством и качеством знакомств. Так, например, крещеный еврей, гомосексуалист, знающий все европейское общество, в которое он все же сумел войти после двадцати лет успешных стратегических маневров, лести и проглоченных обид, с удовлетворением заметил, что его собеседник вхож к королеве в изгнании, «такой очаровательной и музыкальной». Классифицировав в уме своего нового знакомца и оценив его как презентабельного и, следовательно, приглашабельного, он его и пригласил. Вот на такие пустяки разменивают свою жизнь эти несчастные, которые скоро сдохнут и сгниют, и их в земле будут глодать черви.

Еще в этом загоне случалось порой, что сексуальное начало одерживало верх над социальным. Так, в укромном уголке лысый посол (сорок лет подряд льстивый прислужник вышестоящих, постепенно создающий на этом свою карьеру, потасканный и начиненный бациллами, ныне важная птица) разговаривал с переводчицей, идиоткой о четырех языках, щедро наделенной еще не обвисшими грудями и демонстрирующей свой необъятный зад с помощью чересчур узкой юбки, и для хохочущей милашки это был верх блаженства, ее опьяняло его преходящее могущество. Ибо все сексуальное мимолетно, а все социальное суверенно и прочно.

Жаждущая полезных связей и личных знакомств со знаменитостями греческая журналистка изображала развязную интеллектуалку, говорила русской княжне «привет, кузина», вроде как они близки, кричала корреспонденту «Таймс» «привет, великий человек, отличную заметку вчера написали», потом принялась бродить вокруг двух министров – те, кажется, воспринимали друг друга всерьез. Лысый посол, добившись свидания у обладательницы мощной задницы, мрачно слушал поросенка Крочи, маленького полномочного министра. Он ненавидел этого нахала, которого ни за что ни про что надо называть Ваша Светлость, он специально демонстрировал невнимание, чтобы заставить его повторить вопрос. Унизив его подобным образом, он наконец отвечал с преувеличенной вежливостью или же вместо ответа сам задавал вопрос на совсем другую тему. Рядом с ними, не переставая улыбаться, рыжая квелая корова честила на все корки своего мужа, длинную, курчавую, сутулую обезьяну с тоской во взоре, за то, что он не осмелился заговорить с верховным комендантом, которым уже завладела миссис Кроуфорд, американская миллиардерша, за несколько месяцев сумевшая привлечь в свой салон весь высший свет международной политики с помощью изысканной кухни, ибо все важные шишки сбегаются на запах вкусной еды. Графиня Гронинг любезно растягивала губы, демонстрируя зубы, протягивала твердую руку, четко выдавала гортанное «здрансте» и, охочая до тайн и секретов, выспрашивала у Бенедетти, правда ли, что английский делегат на специальном заседании Совета стучал кулаком по столу. Услышав утвердительный ответ, она прикрыла глаза, получив чисто политическое наслаждение, и присосалась к трубочке своего коктейля. Толстуха из Ливана, купившая мужа, полное ничтожество, но с титулом барона Мустье, – президентша литературного общества, которое она основала, чтобы увеличить свои связи среди интеллектуальной элиты, – с пылом рассказывала о конференции герцога-академика, куда она пришла, чтобы пристать к нему по окончании конференции и потом говорить, что она знакома с этим герцогом, о, он такой простой, такой дружелюбный, говорить походя, как бы между прочим. Взволнованный разговором с невозмутимым Гуасталла, бездарным маркизом, которого пытались двигать по службе, но в связи с полной неспособностью к чему-либо назначили специальным советником Генерального секретаря, Петреску торопливо рассказывал об отпуске, который он, возможно, проведет у Титулеско, в их поместье в Синайе, но летом там так жарко, что он еще не решил, хотя министр так настойчиво его приглашает – от этих слов на губах собеседника появилась одобрительная улыбка.

В связи с этим, хлопая руками по коленям, изображая балованного ребенка, эдакую непосредственную девчушку, мадам Петреско закричала, что хочет поехать к дорогому Титушке и только туда, и пусть в Синайе жарко, к дорогому Титушке и только туда, к ее любименькому Титушке и только туда, вот, вот! И она своенравно лупила себя кулачками по коленкам и продолжала визжать про Титушку, чтобы произвести впечатление на внушительного Гуасталлу. Покинутые министром калек, обязанным своей политической карьерой деревянной ноге, двое супругов, ненавидящие друг друга, но соединившиеся ради идеи возвыситься в обществе, производили совместный досмотр послу крохотного, только что образовавшегося государства, бывшему заплеванному журналисту, который все смотрел в зеркало и все не мог поверить своим глазам. Тяжко нагруженная десятком тяжелых колец, английская поэтесса молча презирала все вокруг и утешалась, поправляя средневековую шляпу с длинной черной вуалью в стиле королевы-матери отравительницы и Екатерины Медичи. Заметив Солаля, министр Крочи ринулся к нему, приговаривая, что счастлив будет поболтать со своим дорогим другом.

По правде говоря, он прибыл сюда в надежде выудить какой-нибудь эфемерный политический секрет, чтобы переслать его в Рим и удостоиться похвалы. Выдвинуться и показать себя, взять боем посольство, вскарабкаться на лестницу, с которой всех спустили, сбросив в проделанную в земле дыру. Чтобы избавиться от него, Солаль выдумал некую конфиденциальную информацию, которую этот свиненок живо взял на заметку, подергивая кадыком. Рассыпавшись в благодарностях, он смылся, одурев от радости, а за ним по пятам крался недиагностированный рак. Двери лифта захлопнулись перед его носом, и он помчался по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, спеша передать своему министру весь карточный тайный расклад. Посольство у него в кармане! Надо быстро отправить шифрованную телеграмму с пометкой «Совершенно секретно», для Его светлости лично! Нет, нет уж, скорей сесть на самолет до Рима. Вот тебе отличный повод для личной беседы с с патроном! Наконец заловив лысого посла, баронесса Мустье стала цитировать ему своим звучным от развившихся в носу полипов голосом одно из высказываний герцога, такого простого, такого дружелюбного, которое заключалось в том, что быть хорошим садовником не менее важно, чем хорошим герцогом и пэром. Как прекрасно, как верно, – изо всех сил улыбалась она Его светлости, брызжа слюной, но он, не поддавшись этой интриганке, бросил ее на произвол судьбы и робко приблизился к лорду Галлоуэю, которому, осторожно оглядевшись по сторонам, румынская делегатка доверила конфиденциальную и абсолютно достоверную информацию о том, что на послезавтрашнем Совете итальянский делегат не станет говорить о национальных притязаниях, как в прошлом году, но только лишь о национальных устремлениях, это такой важнейший поворотный момент в фашистской политике, подтвердила она, надувая могучие незыблемые щеки, уперев маленькую руку в мощную ляжку, как буфетчица на вокзале. При этих словах подслушивающий журналист вздрогнул как ошпаренный, и, поскольку его распирало желание скорее телефонировать о поразительной сенсации, поспешил, толкнув по дороге профессора Цюрихского университета, который выслеживал – уж очень ему нужна была красная лента под старость – французского культурного атташе, которому, чтобы проявить свою изысканность, мадам Петреско кричала «Как делла», удлиняя «л», как это делала леди Чейни. «Против кого он дружит?» – спрашивала, чтоб показаться столичной штучкой, греческая журналистка у баронессы Мустье, а та напускала на себя мрачный вид, не обращая более внимания на эту маленькую интриганку, ноль без палочки, ни на минуту не выпускала из виду недостижимую леди Чейни, с которой графиня Гронинг оживленно беседовала о лорде Балфуре. Какое чудесное создание этот милый Артур, и какой на самом деле великий человек, она провела у него восхитительную неделю. Да, она будет ужинать сегодня с ним и с Анной Ноайль, она гений, эта милая Анна, и такая прекрасная подруга!