Текст книги "Любовь властелина"

LXXIV

– Первая половина моей миссии выполнена, и я могу открыть вам секрет, – сказал Михаэль, вернувшись к кузенам. – Но прежде, Проглот, ты дашь нам выпить.

– Сию минуту, глазом моргнуть не успеешь! – вскричал Проглот. – Слушаю и повинуюсь, дорогой друг!

Он проворно откупорил бутылку густого вина, налил его в протянутые кубки. Чтобы полней насладиться рассказом Михаэля, Соломон скинул один из противовоспалительных платков и шубку. Однако, чтобы уберечь горло, которое считал подверженным ангинам, он обернул вокруг шеи жуткий белый ворот из пуха монгольских коз, какие в конце девятнадцатого века носили девушки из буржуазных семей.

– Мое горло в безопасности, – сказал он Михаэлю. – Можешь говорить, о, доблестный друг.

– Давай, Михаэль, колись, а то я помру! – закричал Проглот. – Я волнуюсь так, как только можно волноваться, и через это я забыл о восхитительной пище в этих коробках. Рассказывай скорей, и потом поедим, удовлетворив любопытство!

– Нет, сначала поедим, – сказал Михаэль.

– Но ты сдержишь обещание?

– Клянусь Богом!

– О, как я рад, – воскликнул Соломон. – Ох, как сердце мое успокоилось! На десерт у нас секрет!

– Нет, после десерта, – сказал Михаэль.

– Хорошо, после десерта! – закричал Соломон. – О, дорогие мои друзья, после десерта мы усладим нашу душу дивным секретом! Вы увидите, как нам будет приятно! – завизжал Соломон, перебирая ножками от нетерпения.

– Ты похож на довольного младенца в колыбели, – сказал Михаэль.

Проглот, который в этот час напряженного ожидания стал сама любезность, быстро преобразился в метрдотеля. Сняв редингот, прикрывающий его голый торс, он расстелил его на траве в виде скатерти и расставил на нем кушанья, которые сей официант с мохнатой грудью громко называл по мере того, как извлекал из коробок.

– Четыре пары путарг из сушеной икры кефали, львиная доля, то есть половина, – моя! Возражений нет? Принято! Двенадцать крупных кальмаров, жаренных в масле, хрустящих, но слегка жестковатых, что лишь увеличивает их прелесть! Восемь мне, поскольку это моя высшая страсть! Крутые яйца, варенные в течение целого дня в воде, приправленной маслом и жареным луком, чтобы они пропитались этим вкусом! Так уверял меня наш благородный соплеменник, бакалейщик и кулинар, да благословит его Господь, аминь! Помидоры, перчики, крупные оливки и сырой лук для забавы! Пирожки с душистым сыром, которые просто умоляют тут же проглотить их! Двадцать восемь слоеных пирожков с мясом и семенем пинии! И не маленьких! Фаршированная гусиная шейка, хоть целиком бы заглотил, прелесть! Сосиски из мяса молодых бычков, качество гарантируется, дорогие, между прочим! Невинный жареный козленок, можно есть руками, с рисом для плова, который я скатаю в маленькие шарики и затем буду радостно забрасывать их себе в глотку! Шесть бутылок густейшего вина, две лично для меня! Медовые коврижки, исключительно свежие, рахат-лукум и нуга с кунжутом на сладкое и потом – довольная отрыжка! А чтоб приятно провести времени – жареные тыквенные семечки и турецкий горох нут, а также соленые фисташки, подогревающие жажду к вину! Как приятно будет их щелкать во время рассказа про секрет! Давайте, господа, за стол! Набат зовет на обед!

Усевшись кружком на траве, возле мельничного жернова, Доблестные принялись поглощать яства, усиленно работая челюстями и улыбаясь друг другу. Когда сладости были уничтожены, Михаэль сел, скрестив ноги по-турецки, скинул свои туфли без задников, чтоб не мешали, погладил босые ступни и откашлялся, прочищая горло.

– Час разоблачений пробил в ваших жизнях и судьбах, – объявил он.

– Слушайте! – закричал Соломон.

– Молчать, малявка! – прогремел Проглот. – Чума на твой болтливый язык!

– Но я сказал только, чтоб все замолчали и слушали! – запротестовал Соломон.

– Заткни свой глупый рот! – потребовал Проглот. – Михаэль, дорогой, мы все превратились во слух. Изволь произнести твою чудесную речь!

– Прежде я спрошу тебя, о Проглот, из каких соображений ты жуешь круглыми сутками?

– Мне нужны витамины, дружок. И потом, частые разочарования, выпадающие мне в жизни, требуют-таки какого-то утешения. Еда больше нужна моей душе, чем телу! А теперь, о, мой отважный друг, приоткрой дверцу в тайну и скажи свое разумное и изящно составленное слово! Вперед!

– Ну вот, – начал Михаэль. – Этим утром мы были в Афинах, где, внезапно захотев увидеть своего господина племянника, почтенный Салтиель внезапно потребовал нашего возвращения на летающей машине.

– Я думал, помру, – вставил Салтиель.

– О, распутный усач, зачем ты рассказываешь нам об этих давно прошедших событиях, которые мы знаем не хуже тебя? – возмутился Проглот. – Переходи к сути! И объясни, зачем мы здесь с этими лошадьми и повозкой на бензиновом ходу!

– Подожди, дорогой Михаэль, не начинай пока, а то мне надо справить малую нужду, – сказал Соломон.

– Чума к тому же на твой докучливый пузырь, о, ходячая помеха раскрытию тайн! – воскликнул Проглот.

– Я тактично удаляюсь, но вернусь через минуточку, – заверил Соломон и исчез, грациозно поклонившись.

– Не обращай внимания на эту ничтожную нелепую личность, рассказывай без него! – сказал Проглот.

– Мы его подождем, – возразил Михаэль. – Бедный малыш, отчего же я должен лишать его наслаждения тайной?

Сказав так, он от нечего делать принялся шевелить пальцами ног, потом замычал любовную песенку, Мататтиас же в это время, жуя резинку, производил в блокноте какие-то вычисления, а Проглот за компанию нервно дергал пальцами на своих голых ножищах.

– Ну вот и все, – провозгласил страшно довольный собой Соломон, вернувшись. – Быстренько я, да, друзья мои? И уверяю вас, это-таки было необходимо, ведь я выпил столько газированного лимонада в гостинице! Просто превосходный лимонад! Я привезу бутылочку моей дорогой супруге! Ах, друзья мои, я чувствую себя легким как перышко! Ну как же я боялся, там, совсем один, возле этого дерева, что страшные покойники нападут на меня со спины! Ну, теперь все кончено, слава богу, и я в безопасности и рядом с моими дорогими кузенами.

– Давай, обожаемый наш янычар, говори! – вскричал Проглот. – Произноси наконец свои долгожданные речи, ибо наши уши открыты!

– Слушайте, о, мои друзья и Божьи агнцы, – начал Михаэль, – слушайте и знайте, и да услышите вы, о, мои верные и преданные соратники на протяжении многих лет, знайте, что речь идет о вещах сугубо галантерейных и что господин Солаль попал в амурный плен и пребывает в нежной страсти.

– А она красива? – спросил Соломон.

– Персик, – ответил Михаэль.

Этот ответ убедил Соломона, с блестящими от восхищения глазами он нервно облизал губы.

– Свежа, как роза Аравии, и кругла, как луна четырнадцатого дня, – добавил он. – Мальчик женится на ней, вот увидите, помяните мое слово!

– Невозможно, – сказал Михаэль. – Дело в том, что она находится в браке. – (От благородного негодования хохолок Соломона встал дыбом.)

– Ну, ладно, страсть так страсть, – сказал Проглот. – Но какое отношение эта страсть имеет к двум лошадям и этой адской машине? И что ты делал сейчас, когда ходил в сторону вон того дома, запретив нам следовать за тобой под страхом японского вспарывания живота?

– Я выполнял первую часть моей миссии, согласно инструкции, полученной мной с вниманием и уважением, – объяснил Михаэль. – Расскажу позже, каждое событие должно быть изложено по порядку, в надлежащее время. В общем, постельная история с очаровательной дамой при участии рогоносца. (Соломон заткнул уши, но не полностью.)

– Это ты уже сказал! – рявкнул Проглот. – Поспеши дальше и прекрати важничать!

– Когда, обретя дружескую привилегию, я встретился с ним с глазу на глаз в его апартаментах, он доверил мне, что у него тайное свидание с прелестницей сегодня вечером, в девять часов. Я умолил его позволить сопровождать его, поскольку я дока в этих делах. Не я ли, кстати сказать, помог ему, когда он был еще молод и зелен, овладеть большой и толстой консульшей.

– Ближе к делу! – закричал Проглот.

– Я добился этой милости, поскольку он питает ко мне слабость, и он оказал мне честь, согласившись. В районе девяти, возможно, чуть позже, мы приехали на это место на его длинной белой колеснице, которая двигалась с невероятной скоростью, и я проводил его до калитки, которая не видна посторонним, поскольку спрятана в кустах. И вот, представьте себе, что в тот самый момент, когда он изготовился звонить в звонильное устройство, дверь открылась и появилась прелестница, все при ней – и спереди и сзади, все, что нужно. Закрутив и еще раз подкрутив усы и бросив несколько страстных взглядов на это милое создание, истинную дочь паши, я тактично удалился, но не слишком далеко, дабы, тем не менее, все слышать ушами и все видеть глазами, изображая при этом слепоглухонемого. Сперва последовал поцелуй, который показался мне по некой классификации двойным голубиным с внутренним переворотом, но я не уверен. После чего чаровница заговорила, озвучила свои объяснения, и я все сумел услышать. Ах, друзья мои, как же сладок этот голос!

– А что сказала она этим голосом, звучавшим как небесная музыка? – спросил Соломон, который больше не затыкал уши.

– Эта хитрунья, настоящая дочь Сатаны, как и все ей подобные, объяснила, что услышала шум самодвижущейся колесницы и соответственно угадала, что прибыл возлюбленный ее души и всяких разных частей ее тела, и тут же сказала своему уроду, что пойдет и приготовит ему гойское пойло, называемое чаем. И вот, притворившись, что идет на кухню, она побежала в сад, куда мы только что зашли! Таково было объяснение, которое я услышал, делая вид, что ничего не слышу, – заключил Михаэль и принялся ковырять зубочисткой в зубах, чтобы подогреть интерес к своему рассказу.

– Давай быстро, рассказывай дальше, во имя всего святого! – потребовал Проглот. – Рассказывай, ибо я чувствую себя как на раскаленной добела решетке!

– Тогда, после нового поцелуя, разряд которого мне трудно было определить в темноте, но который скорей всего был углубленный трехрядный с последующим обвитием, эта прелестница сказала, что постарается ускользнуть из-под надзора своего злосчастного мужа, прилипшего, как смола, и завтра же свяжется со своим ненаглядным посредством переноса слов по воздуху, чтобы они могли наслаждаться друг другом на шелковых простынях. (Соломон вновь заткнул уши.)

– Демоница так и выразилась? – спросил Проглот.

– Нет, она употребила всякие благопристойные и поэтические обороты, но я, чтоб вы знали, прекрасно понял, что у нее на уме. Ах, дорогие кузены, какое благодатное поле деятельности представляют эти европейские дамы для человека, владеющего всем необходимым арсеналом ночного обольщения!

– Хватит общих рассуждений, – закричал Проглот. – Рассказывай по существу, что было дальше!

– Затем она спросила его, кто я такой, он знáком призвал меня и представил как своего сеида[14]14
  В мусульманской традиции советники, потомки Магомета, только они одни могли безнаказанно говорить правду мусульманским государям и даже укорять их за неправедный образ жизни.


[Закрыть] и соратника.

– Ты сегодня красноречив, – сказал Проглот.

– Это аромат юности развязал мне язык. Будучи таким образом представленным, я опустился на одно колено и поцеловал ей край платья, и она одарила меня чарующей улыбкой. – (Соломон, открывший уши, вздохнул.) – Да, весьма доброжелательной улыбкой, вне сомнения, она впечатлилась шириной моих плеч и вышивками на мундире, поскольку, чтоб вы знали, европейские дамы обожают демонстрацию силы. В общем, двое влюбленных расстались после того, как прелестница произнесла множество возвышенных фраз, поскольку европейские дамы любят говорить всякие благородные и целомудренные слова, чтобы прикрыть ими желания и зуд плоти.

– А ты проницательней, чем я думал, – заметил Проглот.

– Я разбираюсь в этом вопросе, – сказал Михаэль. – Так вот, знайте, что, когда мы вернулись в отель, это пристанище богатства, я ласково упрекнул господина Солаля в излишней терпеливости и призвал к его чести мужчины. Как можно, сказал я ему, такой арахисовый крем, такая сладостная, наделенная всеми четырьмя необходимыми округлостями, и что, Ваше Всемогущество будет ждать до завтра возможности всем этим насладиться? Короче, я предложил ему разрешить мне умыкнуть эту красотку из хорошей семьи, и похищение осуществить без его участия, чтобы самому стяжать славу. Это мое дело, сказал я ему, и я от таких дел молодею. Вняв моим доводам, он согласился, разрешив мне даже взять вас с собой, и вручил письмо к своей даме сердца. Велика милость моего прекрасного господина. Я тогда сразу отправился под окно комнаты, где она делала вид, что слушает своего бычка, а тот ведет с ней серьезные беседы, вместо того чтобы делать с ней то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной, например, этот кретин пересказывал ей беседы, которые имел с директорами и министрами, а это ведь совершенно неинтересная тема для молодой женщины, наделенной всеми достоинствами и нуждающейся в поддержке. Сквозь щелку в ставне я видел, как она кусает губы, подавляя зевоту, а потом возвращает на лицо свою обычную застывшую улыбку, пока рогоносец с восторгом рассказывал ей о всяких знаменитостях. Но внезапно он прервался, похоже было, что он сообщил ей о своих проблемах с кишками и нужде отправиться в отхожее место, а эту нужду, как известно, следует всегда скрывать, ибо ничто так не расхолаживает красавицу. Затем этот бессильный глупец удалился, я постучал в окно, и она открыла, даже не удивившись, что видит меня, поскольку я был ей представлен ее возлюбленным. Встав на одно колено, я передал ей письмо, наделяющее меня полномочиями и поручающее мне отвезти ее этой ночью в место, называется оно Донон, где танцы и чудесное фруктовое мороженое, ведь танцы – отличная подготовка к основному занятию.

– Вот безрассудный расточитель! – проворчал Маттатиас. – Бог знает, сколько там с него сдерут за обычное фруктовое мороженое.

– В этой записке было еще несколько слов о каждом из вас, чтобы ее не слишком поразил ваш вид.

– А что он сказал обо мне? – жадно спросил Проглот.

– Что ты своего рода гений, что меня сильно удивило.

– Почему своего рода? – возмутился Проглот. – Ну ладно, потомки рассудят. А что до своего удивления, то ты, бычий ум, держи его при себе.

– А обо мне он что сказал? – спросил Соломон.

– Тихо! – закричал Проглот. – Пусть говорит тот, кто вправе говорить! Ну, и что она ответила на записку?

– Ну да, она произнесла мелодичным голосом свой ответ, который я слушал затаив дыхание, и она сказала, что, конечно же, встретится с господином сегодня ночью, но неизвестно, в каком часу, потому что она не знает, когда опять окажется одна. Да, одна, так она и сказала. Оцените, друзья, какая деликатность! Другая бы сказала, что не знает, когда избавится от своего рогача. Или, например, я сбегу сразу, как ненавистный захрапит. Но это – воспитанная особа. И заметьте еще, что, хотя она занимается с нашим господином самым главным делом и всячески скачет с ним в кровати, на протяжении всей нашей встречи в саду она говорила ему «вы». Таковы дамы благородного происхождения, всякие княгини и герцогини, в постели они гарцуют и прыгают, но вне постели – сама сдержанность и церемонность. Итак, поведав мне свой ответ, она подала мне руку для поцелуя, и я умчался, на прощанье встав в мужественную позу, уперев руку в бок и бросив ей страстный взгляд. А теперь, Соломон, наливай!

Сев кружком и утолив жажду, Доблестные закусывали солеными фисташками. В торжественной ночной тишине раздавались лесные шорохи, и обиженный соловей возносил к небесам свою вечную жалобу.

LXXV

– А лошади-то зачем? – спросил Соломон, когда закончились фисташки.

– Одна для нее, другая для меня, – ответил Михаэль.

– Но почему именно лошади?

– А ты слышал где-нибудь, о, невежда и сын невежды, чтобы дам похищали как-нибудь иначе, чем верхом, особенно если они замужем?

– Я не знал, – сказал Соломон. – Ладно, теперь буду знать, не сердись, пожалуйста.

– Кстати, господин был в восторге от моего предложения про лошадей.

– А я вот – буркнул Маттатиас, – я совершенно не в восторге, и заявляю, что племянник Салтиеля сумасшедший и не заслуживает-таки ни своей высокой должности, ни долларов, которые ему платят! Расточитель, говорю вам!

– А ты вот мудрый и благоразумный, – сказал Михаэль, – но краше от этого не становишься.

– Тогда зачем дымящая повозка? – спросил Соломон.

– На случай, если она не захочет ехать верхом.

– Правильно, – одобрил Соломон. – Так будет вежливо, пусть дама сама выбирает. Ты сказал, она очень красива?

– Как майская розочка. Кроме того, она показалась мне очень подходящей для всяких нужных движений бедрами, потому что она тугая и упругая, как итальянская макаронина, и к тому же спереди и сзади подобна молодой слонихе. Задик мягкий, как перина! Ах, наш господин умеет их выбирать! Какой же лакомый кусочек на ночь! Сладкая, как пирожок с медом, роскошная, как дочь паши! И рот, созданный для поцелуев разряда четверократный арабеск с наложением. – (Соломон отпрянул, волосы его встали дыбом.) – С другой стороны, наблюдая давеча через щелку в ставне, я заметил, что ее этот надоеда, если судить по носу, не особенно-то отличается мужской силой, и, соответственно, она должна его люто ненавидеть. Ведь всем известен тот факт, что женщины любят большие носы, они символизируют мужественность и обещают достойные пропорции. И уж будьте спокойны, она найдет способ отделаться от своего бычка и с минуты на минуту появится здесь, колыхая задом! Я это вам точно говорю, учитывая, какой я знаток в данном вопросе.

– Если дама случки ждет, мужа мигом проведет, – сочинил на ходу Проглот и улыбнулся своему таланту, при этом Маттатиас даже перестал жевать свою резинку и сплюнул с негодованием, а Соломон схватился двумя руками за голову, разрываясь между восхищением перед такой красивой дамой и почитанием Десяти Заповедей.

– Персик, – вздохнул Михаэль, задумчиво наблюдая за дымными узорами, выплывающими из его ноздрей.

– Хоть двадцать раз персик, – сказал Маттатиас, – но, пока мы ждем этого персика, счетчик на той паровой телеге работает, и швейцарские франки падают в карман гоя, что сидит в той безлошадной повозке, производящей адский шум. Вот хорошая профессия! Сидишь себе, ничего не делая, за рулем, и каждая минута приносит тебе новые сантимы!

– Никогда мне не встречалась дама, которую было бы так приятно оседлать, и притом, прямо специально для этого созданная, – мечтательно сказал Михаэль. – Она напоминает мне ту рыженькую из Кефалонийского дворца, тоже была превосходна в некоторых делах, у нее был единственный недостаток: во время этих дел она говорила по-английски.

– Но как же так, – перебил Соломон, – если она замужем, как она согласилась пойти в то место, где мороженое, танцевать с другим мужчиной?

– Таковы европейские женщины, – сказал Михаэль. – Ах, друзья мои, если бы все рогоносцы Европы взяли бы по фонарику, Боже милосердный, какая бы началась иллюминация!

– Ну, хватит философствовать, – зевнул Проглот. – Кто-нибудь случайно не может уступить в мою пользу оставшиеся фисташки?

– Нет, – воскликнул Соломон, – нет, она не бросит мужа! Раз она так красива, значит, должна быть и добродетельна! Она замужем, какого черта, что ей еще надо?

– Ищет приключений на свой задик, – сказал Михаэль.

– Ой-ой-ой, – застонал Соломон, – почему со мной такое вытворяют и что я должен слышать? Мало было, что меня заставили сегодня летать по воздуху так высоко, что у меня чуть душа с телом не рассталась? Ой-ой-ой!

– Хватит, у меня от твоих ойканий в ушах звенит! – сказал Проглот.

Соломон был вне себя. Он согласился путешествовать по воздуху, во время всего путешествия, закрыв глаза, читал псалмы, провел два смертельно опасных часа, поскольку предчувствовал, что вот-вот пилот потеряет сознание или крылья оторвутся, и зачем все это? Чтобы выслушивать ужасы страшней вавилонских!

– Значит, бедный муж потеряет жену, радость в жизни и веру в людей? – спросил он и развел маленькими ручками.

– Да хоть бы он и сдох! – сказал Михаэль, подкручивая рогалики усов. – Таков уж удел всех мужей.

– Неправда, – воскликнул Соломон.

– И если он будет создавать трудности прелестнице, я оторву ему рога и пересажу в его бесполезный пах!

– Стыдись, гнусный тип! – вскричал Соломон. – Я – за честность! Вот так, и точка! И Всевышнего призываю в заступники, ибо Он сила моя и прибежище мое. Бог свят, вот так-то! А господин Солаль плохо поступает! Почему он делает подобные вещи, он, такой умный, сын великого раввина и потомок Аарона? О, друзья мои, что может быть прекрасней брака и верности? Ты смотришь на супругу, ты улыбаешься ей, тебе не в чем себя упрекнуть, и Бог радуется, глядя на вас. Если у тебя неприятности, ты все ей рассказываешь, придя домой, и она тебя утешает, говорит тебе, чтобы не беспокоился и не был таким дурнем. И ты доволен. И вы вместе стареете тихо и радостно. Вот это и есть любовь. Что может быть прекраснее, друзья мои, скажите вы мне?

– А к тому же все эти изменщицы вечно заставляют тратиться на букеты, – буркнул Маттатиас.

– Хорошо еще, что бедный дядя не знает ничего о прегрешениях племянника, – добавил Соломон. – Бог в своей милости даровал ему желтуху, чтобы удержать подальше отсюда!

– Хватить ерунду молоть! – приказал Михаэль. – Что сделал господин – сделано правильно, а добродетель хороша только для коротконосых! И я бы хотел быть на его месте, потому что эта женщина воистину душиста, как жасмин, и лишена изъяна, как петушиный глаз.

– И величественней английского крейсера, – сказал Проглот для красного словца, поскольку уже начал скучать.

– И свежа, как вишенка, – совсем без всякой логики добавил Соломон.

– И ее щечки я бы охотно съел, даже если бы не был голоден, – снова подал голос Проглот. – Скажем, с огурчиками.

– А я вот, – сказал Маттатиас, – не считаю ее ни глазом петуха, ни свежей вишенкой, а огурчики я предпочитаю без всяких щек. И я уверяю вас, что это подсудное дело.

– И ведь правда, может явиться муж с пистолетами, – пошутил Проглот, поглядев на Соломона, который тотчас же вскочил, отряхнул свои теннисные брючки и надел овечью шубку.

– Друзья, – сказал он, – что-то я подмерз, и голова болит, пожалуй, мне стоит удалиться и отправиться в отель.

– О, робкий цыпленок! – вскричал Михаэль.

– И прекрасно, я робкий, и тем горжусь! – парировал Соломон, храбро сжав кулачки. – И я в этом прав, поскольку страх предостерегает меня от опасностей и благодаря ему я жив! А что может быть прекрасней жизни? Я вам уже говорил, дорогие друзья, лучше жить на коленях, чем умереть стоя! А ты, Михаэль, знай, что боязливые люди любезны и добродушны, и Бог их любит, а ты, с твоими пистолетами и бычьей грудью, ты просто какой-то мусульманин, вот тебе! И кстати, знай, что я могу быть таким же смелым, как ты, но только если у меня нет другого выхода! Ответив так этому гнусному типу, я покидаю вас, мои дорогие кузены, и возвращаюсь в город, там гораздо лучше, чем в деревне!

Однако он тут же был осторожно схвачен Михаэлем и попал в его объятия, пришлось уступить, поскольку было ясно, что всякое бегство бесполезно, да и вообще, как он будет блуждать сейчас, когда уже за полночь, по этим дорогам, усеянным камнями и населенным призраками? Но надо, по крайней мере, спрятаться, поскольку муж может внезапно обо всем догадаться и помчаться за молодой дамой с ружьем, чтобы помешать ей поехать в то место с мороженым и танцами! Да, срочно прятаться, а не то догонит его шальная пуля! Сказано – сделано. Он залез на четвереньках в кучу спиленных веток возле мельничного жернова, на который облокачивались его кузены, и попросил Михаэля прикрыть его листьями. Замаскировавшись таким образом, он успокоился. Но не прошло и минуты, как его голосок донесся из-под листвы.

– О, Всемогущий Бог Иакова, – сказал голосок, – почему господин Солаль не любит дочерей нашего народа? Не они ли королевы жилища, не они ли умащивают волосы душистыми маслами в священный день Шаббата? Чем эти дочери гоев лучше?

– Они читают ему стихи, – усмехнулся Проглот.

– Забавно, я всегда так и предполагал, – подумав, сказал голосок.

– Но когда он болеет, – продолжал Проглот, – они больше не читают ему стихов, потому что их раздражает, когда он болеет. И тогда они кладут два пальца в рот, свистят и вызывают коридорного в гостинице, который тут же прибегает, и говорят ему: уберите эту падаль с моих глаз! Вот каковы они и каково их поведение!

– Да, но если ты не болен, какое это наслаждение! – возразил Соломон, высунувшись из листвы. – Прекрасная дама читает тебе стихи круглыми сутками, как же это бесподобно, – провозгласил он, вскочив, устремив глаза к небу и стиснув кулачки. – Ты встаешь, например, утром и сразу слышишь стихотворение, которое подобно персиковому соку для желудка твоей души!

– Проглот, – спросил Михаэль, – а эта история про падаль и свист – реальный факт или вымысел? Пока мне ясно одно: господин Солаль не болен, слава богу, но если вдруг в один несчастный день у него заболит спина, неужто она не сделает ему припарки?

– Что мне припарки! – воскликнул Соломон. – Что мне припарки, если утром, проснувшись, я… – Но вдруг вспомнил, что он – Соломон, продавец абрикосовой воды, и замолчал.

– Раз тебе это так нравится, о, муравей с человеческой головой, – сказал Проглот, – чего же ты медлишь, почему бы тебе не увести у господина Солаля его поэтическую свистунью?

– Я слишком маленький, – объяснил Соломон. – Я ей не понравлюсь, понимаешь ли, друг? Всевышний, да будет Он благословен, лепит земных тварей по своему желанию.

– Да что интересного они находят во всех этих любовях? – зевнул Маттатиас. – Мне милей изрядная прибыль в конце года.

– По какому желанию? – агрессивно спросил Михаэль. – Что ты знаешь, о, заячьи яйца, о, сын отца с жидким семенем, что знаешь ты о желании, которое ждет их в эту жаркую ночь? Что ты знаешь, осел, о том, как, воспламенясь в танце, они пойдут наслаждаться друг другом в роскошный отель, и она разляжется в чем мать родила на шелковой перине, с накрашенными глазами, с белоснежным, как снег, горлом, ароматная и изящная, со всеми своими четырьмя гибельными округлостями, готовая к любви на постели с золотыми кистями, и тогда господин…

– Нет, не продолжай, – взмолился Соломон.

– И тогда, обменявшись с ней влажными поцелуями и милыми шалостями, господин тоже растянется на кровати и примется рулить лишь руками, и она, такая ладная и такая славная, охваченная вожделением, вконец распаляясь, отведет руки возлюбленного души своей, чтобы насладиться его мужским богатством, насладиться им с восторженной улыбкой на хорошенькой мордочке! – (Вне себя от возмущения, Соломон встал в боксерскую позицию, покрутил в воздухе маленькими кулачками и яростно атаковал бока янычара, а тот, не обращая внимания на удары, добродушно терпел их и продолжал.) – И она сольется с ним и будет ему благодарна за то, что некая его часть гораздо изобильнее, чем у ее рогача, и душа ее раскроется навстречу! – (Соломон в отчаянии перестал драться и сунул голову в мельничный жернов.) – Потому что, чтоб вы знали, в некой мужской части заключена вся жизнь женщины и предел ее стремлений. И конечно же муж ее не удовлетворяет в том, что касается этой части, и в этом секрет плохого настроения, приступов тоски, отсутствия взаимопонимания, обид и разводов, потому что Бог создал одних так, как меня, а других маленькими, жалкими и подобными воску – чем больше его мнешь, тем мягче он становится! – (Соломон, совершенно ошалевший от ужаса, не знал куда скрыться и залез в жернов почти до пояса.) – Да, она раскроется, видя такую крепость и такую силу, и захлопает в ладоши, восхищаясь ею, чувствуя, как она погружается в нее и отступает, пронизывает ее, и движется назад, и снова возвращается, и они долго и нудно будут вести вечную битву мужчины и женщины, она будет помогать ему, вздымая ягодицы ищущими ударами, и оба распарятся, и он освободится от переполняющей его мощи, и они заключат перемирие, чтобы вкусно поесть и сладко попить, и дивная битва начнется снова, начнется неутомимое движение вперед-назад, пугающие отступления и чарующие наступления, до зари и до первой крови, которая, как знают истинные знатоки, есть признак, что даже самый сильный мужчина уже больше не может.

– Говори еще, о, Михаэль, – сказал Проглот, – потому как эта тема вдохновляет тебя и, по правде сказать, ты проявляешь таланта рассказчика, которого я в тебе не подозревал. Я слушаю тебя с подлинным восхищением.

– Нет, пусть замолчит, черная душа! – воскликнул Соломон.

– Что еще сказать тебе, друг Проглот, – продолжил Михаэль, – кроме того, что господин в своем праве всячески ее вертеть и крутить этой великолепной ночью любви, поскольку в нашей короткой жизни нет другой правды, чем гарцевать на красотке, а все остальное – пустяки и чушь собачья. Ведь живет человек лишь мгновение ока, а потом – вечное гниение, и каждый день ты делаешь шаг по направлению к дырке в земле, где в тишине и полной тупости будешь плесневеть, а единственной твоей компанией окажутся беленькие жирненькие червячки, похожие на мучных или на тех, что в сыре, и они медленно и верно будут внедряться во все твои отверстия и тебя пожирать. Поэтому, друзья мои, я отважно гарцую каждый вечер своей жизни, пока есть силы, чтобы умереть спокойным, полностью выполнив мой мужской долг, ибо, чтоб вы знали, это то, чего они ждут от нас, и это единственная цель в их короткой жизни, единственная мысль в их мозгу. Более того, это воля Господа, чтобы мы их использовали и удовлетворяли, и для этого союза Он нас создавал и формировал. И если Он вложил в нас вкус к мясу, жажду к вину и тягу ко сну, то лишь для того, чтобы это мясо, вино и сон питали густое мощное семя, которое можно преподнести в дар бедняжкам, ожидающим его! Что касается меня, господа мои и друзья, не имея возможности погарцевать сегодня ночью и, соответственно, манкируя своим долгом и обязанностью, я грущу в этот час, говорю вам честно, ибо кто знает, сколько красоток этой жаркой ночью жаждут близости самца! Но где они?

– Твоя речь приятна по форме, но требует моих самых срочных поправок по содержанию, исключая момент про пожизненное гниение, которое своевременно, справедливо, законно и приятно.

– Да, дорогие соратники, – сказал Михаэль, – все женщины хотят одного, гарцевать, долго, четко и просто, даже принцессы королевской крови!

– Это ложь, – возопил Соломон из жернова. – Они чисты!

– У них у всех есть таз! – парировал Михаэль.

– И его придатки! – усмехнулся Проглот.

– Бесчестная клевета! – закричал Соломон. – Стыд и позор вам обоим, гнусные личности! Тьфу на вас!