Текст книги "Любовь властелина"

– Что произойдет?

– Я уйду! – закричала она. – Я не останусь в этой кровати!

Он мрачно расхохотался. Да, она боится искушения! Конечно же она не способна сохранять спокойствие рядом с молодым атлетом! Он сделал пируэт, затем посмотрел на специалистку по постельным кульбитам, временно доставшимся ему.

– Я хочу теперь задать тебе еще один вопрос, – ласково начал он. – Скажи мне, дорогая, если тебя должны изнасиловать, что бы ты предпочла: чтобы тебя изнасиловал красавец или урод? Это всего лишь предположение. Тебя поймали бандиты и дают тебе право выбрать, ужасные волосатые бандиты, сидящие кружком возле костра в каменном гроте. Ну вот, теперь скажи: красавец или урод. Абсолютно неизбежно, что тебя изнасилуют, это приказ главаря разбойников. Приказ, что поделаешь. Но он велел предоставить тебе выбор. Так уродливый мужчина или красивый?

– Да ты сошел с ума! Ну и идея, бог мой!

– Это идея главаря разбойников. Уродливый или красивый? Давай, ангел мой, будь умницей, ответь.

– Я не хочу отвечать! Это абсурд какой-то!

Ха-ха, она опять уклоняется от ответа! Она не хочет признаться. Внезапно у него возникло другое видение. Ариадна и молодой женатый пастор, попавшие на необитаемый остров после кораблекрушения! Очевидно, она станет отрицать, если он скажет ей, что не пройдет и трех месяцев, как они с ее пастором будут валяться на подстилке из листьев в построенной пастором хижине! Да, нет, хватит и двух месяцев. Да даже и месяца, если ночи будут теплыми, ветерок легким, и будет пахнуть морем, и хижина будет удобной, и они не подхватят насморк, и в небе будет столько звезд или же пурпурный закат будет так прекрасен, она это обожает.

– Хватит и двух недель!

И даже не надо необитаемого острова, вынужденная оставаться верной навсегда, она найдет способ изменить. Кокетки – они хотя бы обманывают открыто. Но у этой скромницы, даже если и не случится необитаемого острова, сколько у нее возможностей для маленьких хитростей, ведущих к адюльтеру. Хватит и взгляда! Взгляд на греческую статую, на белозубого алжирца, на испанскую танцовщицу, на марширующих солдат, на бойскаута, на какое-нибудь могучее дерево, не говоря уже о тиграх! А щекочущие ножницы парикмахера тоже таят опасность! Они, несомненно, вызывают приятное томление в области затылка! Невозможно спокойно любить эту женщину! Запереть ее и окружить горбунами, и никаких парикмахеров? Но он оставит ей мечты и воспоминания! Нет, он нисколько не преувеличивает! Они все – изменницы, хоть бы и в подсознании. Он был так всем этим удручен, что вопрос свой задал без всякой убежденности.

– Уродливый мужчина, – сказала она, устав воевать, желая со всем этим покончить.

Невыносимо слышать слово «мужчина» в ее устах! Какая дерзость! Ох, какой мерзкий запах от этого слова, поросшего густыми волосами – и его произносят такие прекрасные губы! Что, урод? Ну конечно, она чувствует, что красивый мужчина представляет собой опасность для нее, столь привлекательную, манящую опасность! Он вообразил себе ее, трепещущую под телом прекрасного бандита в зеленых чулках и туфлях с загнутыми носами! Этот юный разбойник ужасно воняет! Но он вовсе ей не противен! Они все так снисходительны к мужской грубости и всем ее проявлениям! Он опустил глаза, чтобы не видеть ее – маркитантку в шайке разбойников. И огромный нос молодого разбойника – его вид был для Солаля невыносим, этот нос был таким очевидным, таким многообещающим! Снисходительность женщин к мужественности, хуже того, их обожание этой мужественности, всего, что на нее указывало, что было ее звериным подтверждением, ужасно возмущала его. Он не мог в это поверить и, тем не менее, должен был смириться перед фактом. Эти тонкие, нежные существа любят подобную грубость! А зачем тогда в гостях или на улице они изображают скромниц, зачем так робки в движениях и словах? Подобное лицемерие сводило его с ума. Хватит!

– Ладно, на этот раз достаточно. Я теперь буду милым. Вот видишь, я даже целую тебе руку. Поцелуй меня. В шею, слева. Теперь справа. Спасибо. Пойдем выйдем на улицу, дождь кончился. Да, я пойду в халате. Уже поздно, там никого нет внизу.

Она покорно шла рядом с ним вдоль коридора, ощущая себя опустошенной и жалкой, манекеном в вечернем платье. В лифте она грустно улыбнулась добряку-негру, и Солаль в молчании принял этот полуадюльтер. Потом, когда она опустила глаза, он предпочел подумать, что она боролась с желанием, которое он у нее невольно вызывал. Да, все женщины в душе любят негров. Негр – это их тайный идеал. Только социальные предрассудки и издержки воспитания мешают им устроить черно-белое сплетенье тел. Ничего не поделаешь, это так и есть. Старенький лифт остановился. В холле люди мирно беседовали, раскладывали пасьянсы, не жили одной лишь любовью.

– Тебе очень идет это платье, – улыбнулся он, стараясь быть добрым с ней, и уселся по-турецки на диване. – А теперь я слушаю тебя, дорогая. Роман Конрада. Перечитай, пожалуйста, начало.

Она взяла книгу, прокашлялась, начала читать. К несчастью для нее, роман начинался плохо, потому что один из героев был энергичный капитан дальнего плавания. Стараясь читать с правильными интонациями, она придала ему мужественность. И Солаль страдал. Ха-ха, какой серьезный голос, какие теплые интонации! В очередной раз она признавалась, как она любит их, как они ей нужны!

– Хватит! – сказал он отвратительным фальцетом. – Хватит, я требую соблюдения минимальных приличий! Да нет, не волнуйся, ты можешь меня еще любить, – добавил он нормальным голосом. – Я еще способен убить и зачать человека. Все работает, будь спокойна, я еще стою трех капитанов! Ладно, вернемся к кораблекрушению. Итак, необитаемый остров. И единственный уцелевший вместе с тобой, это давешний официант, или какой-нибудь пастор, или даже унылый раввин, и никогда, никогда больше ты и твой компаньон не сможете покинуть остров. И что тогда?

– Любимый, умоляю тебя, я так устала.

– А по сути дела, к чему спрашивать? Никогда ты не ответишь мне честно, никогда не порадуешь меня честностью и не примешь правду, которая колет глаза! Я и так знаю, что произойдет. Сначала, очевидно, ничего не случится. Ты останешься мне верна, так как будет теплиться надежда, что вас подберет какой-нибудь корабль. Значит, ночью сигнальные огни и днем какое-то подобие флага из майки официанта, который, соответственно, очень мило загорит. Так что, первое время ничего такого. Тем более, он просто официант, с ним невозможно даже поговорить о Прусте, вот кошмар! Но несколько недель спустя, когда надежда на спасительный корабль рухнет и ты поймешь, что навсегда обречена оставаться с ним на необитаемом острове, жить вместе с ним, вдали от людей, их правил и норм, тогда ты начнешь вплетать таитянские цветы в его волосы! – Охваченный порывом стремления к истине, он ходил взад-вперед, не замечая, что она дрожит всем телом. – И ты будешь готовить ему всякие вкусные блюда из рыбы, которую он поймает, и множество ароматических трав будешь собирать по всему острову в саронге. Это еще невинная жизнь, но уже жизнь мужчины и женщины! Я много знаю, и я прав! Меня считают безумцем, но я не безумен! И наконец, наконец, наконец, когда ароматная ночь спустится на пальмовую хижину, произойдет то, что должно было произойти, и начнется – вперед, назад. Или еще, – продолжал он нежным голосом, с чувством, – или еще, в конце прекрасного дня вы будете сидеть рядом, босоногие, рука в руке, на берегу лазурного и изумрудного моря, и будете любоваться закатом, всеми его поэтическими красками, столь располагающими к близости, и вот эта женщина, которая живет только ради меня и верит в это, положит свою юную головку на золотистое загорелое плечо официанта или раввина, ставшего отныне ее властелином, точно как я сейчас, ставшего ее мужем в теплой ночи, пахнущей тропическими цветами. «Tvaia gena», скажет она ему! – воскликнул он и подошел к окну.

Прижавшись лбом к стеклу и закрыв глаза, он представил, как она положила голову на широкую, гладкую грудь. И вот на своем благоуханном острове она уже его забыла! И вот с этим типом – те же поцелуи, что были в первые дни с ним! Еще более смелые поцелуи, климат располагает, с языком – чего уж там, на редкость похабные поцелуи! Он начал уже желать ее, когда, обернувшись, заметил, что несчастная бьется и рыдает, лежа на ковре.

Он поднял ее, положил на кровать, укрыл меховой шубкой, потому что зубы ее стучали. На цыпочках он прошел в ванную, вернулся с теплой грелкой и положил ее под шубку. Он потушил верхний свет, зажег ночник у изголовья, встал на колени возле кровати, не решился поцеловать ей руку, сказал шепотом, чтобы она позвала его, если ей что-то понадобится, и ушел, пристыженный, на цыпочках.

В гостиной, возле двери, которую он тихонько притворил, он стоял в темноте, потом ходил взад-вперед, отслеживая любой шум, размышляя об их несчастной жизни, куря сигареты, иногда прижимая раскаленный кончик к груди. Наконец он решился, осторожно открыл дверь, подошел к кровати, склонился над невинной бедняжкой, которая уснула и освободилась во сне от своего несчастья, над его женой, которую он заставил страдать, которая верила в него, над его очарованной танцовщицей из «Ритца», энтузиасткой, готовой поехать с ним на край света и жить с ним всю жизнь, над его наивной деткой, верящей в вечное счастье, над его худышкой. На коленях, с глазами, блестящими от слез, он тихо сидел над своей наивной девочкой, совсем ребенком вообще-то, своей женой, которую он заставил страдать. Никогда, никогда больше я не причиню тебе боль, сказал он ей про себя, изо всех сил я буду любить тебя, и ты будешь счастлива, вот увидишь.

LXXXIX

На следующее утро, меланхолически побрившись, он зажег сигарету, чтобы немного придать себе оптимизма, заставил себя улыбнуться, чтобы самому поверить, что решение найдено. Да, надо покончить с этой общественной жизнью, лезущей из всех дыр, которая невольно напоминает им, что они изгои, замурованные в своей любви. Если у них будет отдельное жилище вдали от людей – контраст с внешней жизнью исчезнет. В своем собственном мире, никого не видя, они не будут ни в ком нуждаться. И из этого жилища он сделает, постарается сделать святилище, где они смогут жить в атмосфере совершенной любви.

Абсурдно, но раз любовь открыта, нужно ее выпить и, самое главное, сделать ее счастливой, сказал он себе, врываясь к ней, как ветер, крутя на пальце четки, чтобы выглядеть решительным и бодрым. Он тут же расцеловал ей глаза, лоб и руки, чтобы передать ей свое приподнятое настроение, вселить надежду на лучшее.

– Привет тебе, мой ангел, моя любимая! Кончено, я выздоровел, больше никаких сцен, никогда никаких сцен! Начинаем новую жизнь, и слава Богу на небесах! И вот что еще, – сказал он, искусно разыгрывая радостное возбуждение, и взял ее за руки. – Послушай, ты бы хотела, чтобы у нас был свой дом? Тот, что недавно тебе понравился?

– В районе Бометт? Который сдавался?

– Да, любовь моя.

Она прижалась к нему, смеясь беззвучным радостным смехом – как тогда, в «Ритце». Свой дом для них двоих! И который, к тому же, так прекрасно называется: «Майская красавица». Он посмотрел на нее, растроганный: какая легкость на подъем, какой юный оптимизм. Она выскочила из кровати.

– Я сейчас же хочу его видеть! Постой, сначала в ванну. Иди, дорогой мой, вызови пока такси. Я быстро оденусь!

Когда такси остановилось возле «Майской красавицы», она была поражена, как прекрасна вилла, окруженная соснами, с чудесной лужайкой, спускающейся прямо в море. О, эти четыре кипариса! То и дело восторженно восклицая, она обошла вокруг этого чуда, бегом вернулась к нему, покрыла его руку поцелуями, упрекнула его, что он недостаточно восхищается, что он с недостаточным энтузиазмом повторяет, что «Майская красавица» воистину райское место, заявила, что уже чувствует себя здесь как дома, вслух прочла табличку на заборе. «Чтобы снять этот дом, обращайтесь к месье Симиану, нотариусу в Каннах». Она потянула его за руку, требуя идти быстрее, залезла в такси, стала целовать его манжеты. Изображая ту куколку из отеля «Роял», стала ныть, что хочет «Майскую красавицу», ня, «Майскую красавицу», ня, ня.

Все еще держа его за руку, она через ступеньку взлетела по лестнице, ведущей в контору нотариуса. Для нее не существовало ничего вокруг, кроме этой виллы, словно созданной для них. Она резко толкнула дверь в контору, вошла и сразу обратилась к самому старшему из служащих, заявив что хочет арендовать «Майскую красавицу». Старый клерк, длинный, похожий на копченого угря, в накладном целлулоидном воротничке, спросил, что это за «Майская красавица». Она объяснила, сказала, что им с мужем понравилась эта вилла и они хотели бы ее снять. Клерк покачал головой, и она ужаснулась. Неужели вилла уже снята?

– Я не знаю, мадам.

Они сели. «А что, если мы купим ее?» – шепнула она Солалю. Он не успел ответить, потому что на пороге своего кабинета показался сам месье Симиан, вылощенный и благоухающий, величественный, как древовидный папоротник. Он пропустил их в кабинет со сдержанной элегантностью, которая стяжала ему уважение сограждан – ровно до того дня, несколько лет спустя, когда он был обвинен в злоупотреблении доверием и мошенничестве. Она села перед столом в стиле ампир, слегка дрожа от возбуждения, достала карту местности и описала виллу в самых восторженных выражениях; молодой нотариус утвердительно кивал.

– Я сразу почувствовала себя там как дома, – повторила бедняжка. – (Она так счастлива, оживлена, и все потому, что вступила в отношения с кем-то кроме него, подумал Солаль.) – Четыре кипариса, которые растут по углам участка, просто чудо, – светски улыбнулась она. – (Совсем маленький адюльтер, подумал Солаль.) – Дом еще не снят, я надеюсь?

– Нет, пока мы ведем переговоры.

Солаль понял, какую игру тот затеял, но вмешиваться не стал. Он набивает цену, да и пусть. Несколько лишних банкнот за то, чтобы она могла пообщаться с кем-то еще, кроме метрдотеля и парикмахера, с кем-то почти ее круга – не такая уж дорогая цена. Давай, пользуйся, дорогая моя.

– Но ничего еще не подписано? – спросила она.

– Нет, однако люди, которые намерены снять виллу, – хорошие знакомые собственника.

Она захотела бросить какую-нибудь смелую фразу типа «дела есть дела», но не осмелилась и довольствовалась лишь фразой, что может предложить больше, чем те люди, ну, то есть немного больше. Он посмотрел на свою наивную девочку, которую так легко обвести вокруг пальца. Кто будет защищать ее, когда его уже не будет?

– У нас так не принято, мадам, – сказал нотариус нарочито холодно. – Цена, которую предложили те люди, сорок восемь тысяч франков в год. По совести, мы не можем просить у вас больше. Это реальная цена. – (Обычно он предлагает в два раза меньше, и клиенты все равно отказываются.) – Но те люди еще думают, сомневаются.

– Очень хорошо, – сказала она. – Но вам не кажется, что это дороговато?

– Нет, мадам.

– И вы уверены, что дом хорош со всех точек зрения? – спросила эта деловая женщина. – Потому что внутрь мы еще не заходили.

– Абсолютно уверен, мадам. – (Она вздохнула с облегчением, поняла, что надо брать быка за рога.)

– Мы согласны, – сказала она.

Нотариус поклонился, и она рассудила про себя, что, по сути дела, это не так уж дорого. Да во Франции вообще все дешево, нужно только делить все на шесть. Очень хорошо, дело в шляпе. Нотариус добавил, что ключ находится у управляющего, который живет неподалеку, на той же улице, дом номер двадцать, и он подпишет документы на аренду, естественно, нужно будет заранее внести плату за год вперед.

Управляющий оказался жирным многословным жуликом, на его столе лежали снаряд 75 калибра, портрет маршала Фоша и статуэтка Пречистой Девы, все эти вещи были предназначены внушать доверие клиентам. Нотариус уже позвонил ему, и он знал, с кем имеет дело. Пока немой и близорукий прислужник управляющего, сидящий напротив, в комнатке с низким закопченным потолком, каллиграфическим почерком записывал документ, сам управляющий битых четверть часа, употребляя массу различных терминов, рассказывал о всяких сложных юридических казусах, вовсе при этом не касающихся «Майской красавицы». Он заявил наконец, что, к несчастью для месье и мадам, их конкуренты позвонили и сказали, что согласны снять виллу за сорок восемь тысяч, месье Симиан просто еще не знал этого. Ну конечно, они же друзья владельца жилья. О Боже, прошептала она. Может быть, мы найдем способ уладить дело, добавил управляющий. Конкурентов сейчас уламывают, чтобы они заплатили еще и земельный налог, всего какие-то шесть тысяч франков. Бандит от недвижимости произнес большую сумму, задаваясь вопросом: такой непроницаемый вид мужа означает, что он законченный осел, или он припасает скандал на последний момент.

– Мы согласны, – сказала она.

Управляющий поковырял толстым коротким пальцем в ухе и спросил у Ариадны, могут ли они немедленно выплатить все пятьдесят четыре тысячи. Она повернулась к Солалю, который достал чековую книжку.

– Будут еще, само собой разумеется, гонорары редакции по наему жилья, нашей комиссии, оплата регистрации документов и прочие издержки.

– Да, – сказала она, – конечно. А можно прямо сейчас подписать контракт? Мы хотели бы получить ключ прямо сейчас, чтобы посмотреть дом внутри.

Она торопливо выскочила из такси, толкнула калитку, открыла дверь в дом, остановилась в восхищении при виде большого холла и галереи, которая его окружала. Ох, она сделает из «Майской красавицы» невероятно изысканное жилище, где будет очень уютно. И погода такая сегодня прекрасная! Первое декабря, а солнце жаркое! Она схватила его за руки и заставила крутиться с ней до головокружения. Она остановилась, охваченная нежностью и жалостью. Он крутился неуклюже, как ребенок, которого посвятили в новую удивительную игру, и еще подумала, что в детстве, наверное, он совсем не играл.

Они ходили из комнаты в комнату. Ее решительный громкий голос эхом раздавался в пустынных помещениях, она показывала, где будут обе спальни, гостиная, столовая. Обнаружив, что в доме две ванные комнаты, она радостно вскрикнула. И правда, пятьдесят четыре тысячи франков, а на самом деле девять тысяч франков, это недорого. Заглянув в подвал и на чердак, она решила, что надо поехать в Канны, чтобы выбрать мебель и ковер, во всяком случае, присмотреть.

– Побудем здесь весь вечер, ладно? – спросила она в такси. – Это не так долго, нам столько всего надо решить. Но сначала давай пообедаем! Я так хочу есть! Скажи, дорогой, может быть, не пойдем в «Москву» в этот раз? В маленьком бистро, хорошо? Я закажу для начала огромный омлет с душистыми травами или с салом, если ты обещаешь меня за это не презирать. Скажи, ты доволен? Я тоже ужасно рада!

В отеле «Роял» в этот вечер они много говорили об их «Майской красавице», вспоминали все ее преимущества, обсуждали уже купленную мебель, рисовали планы, часто целовались. В полночь они разошлись по комнатам. Но спустя некоторое время он услышал тихий стук и заметил записку, проскользнувшую под дверь, поднял ее и прочитал: «Не желает ли мой господин прийти и разделить ложе со своей покорной рабыней?»

Час спустя, когда он спал, прижавшись к ней, она напряженно размышляла в темноте. Да, интерьер должен быть очень благородным и очень красивым, ведь им там жить всю жизнь. Две ванные – это отлично, и комната Солаля сообщается с одной ванной. Плохо, что только один туалет, это неудобно. Надо поставить ватерклозеты в каждую ванную – но только в отсутствие Солаля. Да, надо куда-нибудь его отправить во время обустройства виллы, чтобы иметь возможность спокойно заниматься всякими не особенно поэтическими вещами. Да, точно, ватерклозет в каждой ванной – отличный выход. Тогда не случится всяких постыдных неудобств.

Уже в восемь утра, помытые и одетые, они спустились вниз. Позавтракав в столовой ресторана, к удивлению всего персонала, они вышли из отеля. Держа его за руку, она торжественно обратилась к нему на «вы»:

– Любимый, надо с вами серьезно поговорить. Я хотела бы, чтобы вы ни к чему не касались и не видели, как дом постепенно принимает тот вид, который нам нужен. Вы понимаете, я хочу, чтобы для вас он преобразился как по мановению волшебной палочки, то есть чтобы вы появились там, когда уже все будет готово. Я дам телеграмму Мариэтте, попрошу ее немедленно приехать. Она приедет. Она сделает все, что я захочу. Но не нужно, чтобы вы оставались на это время в Агае, потому что тогда у нас будет искушение постоянно видеться.

И потом, но она не стала этого говорить, был еще вопрос с двумя ватерклозетами в ванных, и ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он был в курсе этого и тем более видел, даже издали, как выгружают и устанавливают два унитаза. И кроме того, она хотела позволить себе походить немного неприбранной и растрепанной в эти дни, и болтать сколько хочешь с Мариэттой, и вместе с ней мыть и тереть, это было бы здорово.

– Ну так что, дорогой мой, поедете завтра в Канны, вы же не против? Остановитесь в самом лучшем отеле конечно же и скажете мне в каком. Я позвоню вам, когда здесь все будет готово. Думаю, двух недель вполне хватит. Мы не станем даже писать друг другу, и когда вы приедете, все будет замечательно! Но вот что очень важно, дорогой. Я решила быть вашим министром финансов. Не хочу, чтобы вы занимались материальной стороной дела. Теперь, когда у нас есть собственный дом, я сама буду регулировать все расходы.

Решили, что каждый месяц он будет подписывать чек, а всеми делами будет заниматься она. Но она не сказала ему, что собирается написать своим банкирам в Женеву и попросить их прислать сто тысяч французских франков, продав необходимое количество акций. Таким образом – применив фокус про министра финансов, – она сможет поучаствовать в расходах так, чтобы он об этом даже не догадался. Не слишком ли много, сто тысяч франков? Нет, надо ведь делить на шесть. Ох, она сделает из этого жилища настоящее святилище, и они будут жить там в любви и радости. Она взяла его за руку, посмотрела на него, вложив в этот взгляд всю душу.

– Любимый, начинается новая жизнь, настоящая жизнь, ведь правда?