Текст книги "Любовь властелина"

– Хорошо, не соблазняйте, но расскажите о других приемах. Как будто бы я была мужчиной.

– Мужчиной, – сказал он, внезапно оживившись. – Да, мой юный кузен, очень красивый. Который пришел ко мне узнать, как вскружить голову своей дурочке! Назовем его Натан. Поговорить, как мужчина с мужчиной, будет очень приятно. Итак, начнем. На чем я остановился?

– На жестокости.

– Значит, жестокость. Да, мой друг Натан, я понимаю тебя. Ты любишь ее и хочешь, чтобы она тебя любила, но ты не можешь при этом любить собаку, а ведь собака и та лучше, чем она! Ну что же, соблазняй, проделывай эту гнусную техническую работу и теряй свою душу. Приготовься быть ловким и безжалостным. Она полюбит тебя. И в тысячу раз сильнее, чем если бы ты был бедным маленьким Дэмом. Хочешь познать их великую любовь – будь готов заплатить ее гнусную цену, удобряй почву навозом чудес. Но помни, Натан, никакого пыла в самом начале, когда наш подопытный экземпляр еще не ощутил страсть. Твои позиции еще недостаточно прочны, и слишком ярко выраженные проявления жестокости могут оттолкнуть женщину. В самом начале у них еще остается немного здравомыслия. Следовательно, будь тактичен и умерен. Ограничься тем, что дашь ей почувствовать, насколько ты способен быть жестоким. Дай ей почувствовать эту способность между двумя комплиментами: слишком настойчивый взгляд, знаменитая жестокая усмешка, точные злые ироничные замечания или какое-нибудь легкое хамство, вроде того, чтобы сказать ей, что у нее нос блестит. Она будет возмущена, но подсознательно ей это понравится. Так прискорбно, что надо ее вывести из себя, чтобы ей понравиться. Или еще надеть непроницаемую маску, притвориться глухим, симулировать рассеянность. То, что ты не ответишь из показной рассеянности на ее вопрос, собьет ее с толку, но не то чтобы не понравится. Это такая нематериальная пощечина, эскиз будущей жестокости на некоем сексуальном уровне, безразличие самца. Более того, твое невнимание увеличит ее желание привлечь твое внимание, заинтересовать тебя, нравиться тебе, внушит ей смутное уважение к тебе. Она скажет себе – нет, не скажет, а смутно почувствует, – что ты привык не слишком-то слушать всех этих женщин, которые тебя осаждают, и ты станешь ей интересен. Он безукоризненно вежлив, но при случае может быть жестоким, если захочет. И она это оценит. Не я их такими сделал. Ужасно это притяжение жестокости, обещания силы. Кто жесток – значит, сексуально одарен, способен дать некоторые радости, думает подсознание. Господин с некоторой инфернальностью их привлекает, опасная улыбка их приятно тревожит. Они обожают демонический вид. Дьявол им мил. Ужасно это уважение к злу.

Значит, во время процесса соблазнения – осторожность и неспешность. Однако, как только ты ее обуздаешь, можно устремляться вперед. После первого акта, почему-то именующегося любовью, будет даже очень неплохо, при условии успеха и полного одобрения со стороны запинающейся от волнения бедняжки, будет очень даже неплохо, если ты сообщишь ей, что с тобой ей придется немало страдать. Задыхаясь, прижавшись к тебе всем телом, она ответит, что ей все равно и что даже страдание с тобой для нее будет счастьем. Лишь бы ты меня любил, шепчет она, глядя на тебя честными глазами. Они отважно принимают необходимость страдания, особенно до того, как приходится страдать.

Как только она уже полностью отдалась страсти, жестокость можно начать проводить в жизнь. Но дозируй. Будь жестоким умело, с оглядкой. Соль – отличная вещь, но не пересоли. Соответственно, чередуй кнут и пряник, не забывая про обязательные забавы. Коктейль под названием страсть. Быть любимым врагом, приправлять время от времени страсть жестокостью, чтобы она могла сильнее ощутить любовь, быть постоянно в состоянии беспокойства, спрашивать себя, какую же катастрофу еще ей надо ждать, страдать, и особенно от ревности, надеяться, ждать примирений, наслаждаться неожиданными нежностями. В результате она ни разу не соскучится. К тому же, примирения после ссоры делают связь крепче. После холодности или ссоры ты улыбаешься ей, и несчастная, до глубины души переполненная благодарностью, бежит к лучшей подруге и рассказывает ей всякие чудеса о тебе и какой ты, в сущности, добрый. Если ты злой, они всегда рассказывают, что в глубине души ты добрый. Они благодарят тебя за злобу, награждая добротой.

И вот, чтобы она продолжала тебя страстно любить, ты обречен постоянно следить за собой, в частности, всегда приходить на свидания с опозданием, чтобы дичь как следует прожарилась на гриле. Или даже, время от времени, пока она будет ждать тебя, готовенькая и тщательно вымытая, не двигаясь из опасения испачкаться, следует позвонить ей в последний момент, якобы тебе что-то помешало прийти, но ты тем не менее умираешь от желания видеть ее. А еще лучше не позвонить и не прийти. И тогда она готова, она вне себя от отчаяния. Зачем этот шампунь, эти складочки, так тщательно отглаженные, если любимый злодей не пришел, зачем это новое платье, которое ей так идет? Она плачет, бедняжка, она громко сморкается от одиночества, сморкается себе и сморкается в кучу маленьких платочков, промокает покрасневшие и надутые от слез веки, и ее маленький мозг работает и фабрикует новою гипотезу с каждым новым сморканием. Почему же он не пришел? Он заболел? Он стал меньше любить ее? Он у другой женщины? О, она, наверное, ловкачка, она льстит ему! Ну, конечно, она может себе позволить платья от лучших кутюрье! Ох, наверняка он у нее! А только вчера мне говорил… Нет, это несправедливо, я же всем для него пожертвовала! И так далее, вся их сердечная убогая поэма. И на следующий день она будет рыдать на твоем плече, причитая: о злой, о мой любимый, я рыдала всю ночь. Ох, не оставляй меня, я без тебя не могу. Вот, вот гнусная работа, к которой она тебя принуждает, если ты хочешь подлинной страсти.

И вот еще что важно, Натан, если ты увидишь ее такой размягшей и расстроенной, опасайся проявить свою природную доброту. Никогда не отказывайся от жестокостей, которые оживляют чувство и придают ему блеск. Она будет тебя за них упрекать, но она будет любить тебя. Если же вдруг ты будешь так неловок, что перестанешь быть злюкой, она ни словом тебя не упрекнет, но начнет меньше любить тебя. Во-первых, ты потеряешь часть своего очарования. Во-вторых, ей будет с тобой скучно, совсем как с мужем. В то время как с обожаемым злодеем никто не соскучится, тут не зазеваешься, надо же следить, наступило ли затишье, нужно стараться, чтобы добиться милостей, нужно глядеть на него заплаканными глазами, нужно надеяться, что завтра он будет с тобой ласков. Короче, приходится страдать, и это интересно.

И правда, на следующий день он оказывается милейшим, и это просто рай, они так это ценят, ценят ежечасно, ведь они понимают, что на такой почве не произрастают бледные цветы скуки, ведь они ежечасно боятся его исчезновения, этого рая. Короче, жизнь насыщенная, наполненная мукой. Грозы, бури, внезапное затишье, радуга. Пусть у нее будут радости, как без этого, но не так часто, как страдания. Вот именно так создается священная любовь.

Самое ужасное, дорогой мой Натан, что эта священная любовь, покупаемая такой гнусной ценой, – тем не менее одно из чудес света. Но при этом и соглашение с дьяволом, которое заключает тот, кто хочет, чтобы к нему испытывали священную любовь. Они заставили меня притворяться жестоким, я им этого не прощу! А что делать? Они нужны мне, они так прекрасны, когда спят, мне нужен их запах молока и хлебцев, когда они спят, мне нужны их жеманные педерастические жесты, мне нужна их стыдливость, так быстро переходящая в доступность в сумраке ночи, потому что нет ничего, что бы их удивило или ужаснуло, если это имеет отношение к любви. Мне нужен ее взгляд, когда она ждет меня, когда я должен прийти, она так трогательно ждет на пороге среди роз. О, ночь, счастье, о, чудо ее поцелуя на моей руке! – Он поцеловал свою руку, посмотрел на женщину, наблюдавшую за ним, улыбнулся ей от всей души. – И к тому же, превыше всего, о, ангельский нектар, о, необходимость в этой гениальной нежности, которую они дарят только в начале страсти и только жестоким. В общем, жестокость, чтобы купить страсть, и страсть, чтобы купить нежность!

Он подбросил в воздух дамасский кинжал, подарок Михаэля, положил его на стол перед розами, посмотрел на молодую женщину, и его охватила жалость. Ее переполняла юная сила, она была так величественна в своей двойной жертве, и тем не менее, вскоре, недвижная, она должна была лечь в землю, и тогда радость весны не коснется ее, первые проклюнувшиеся цветы, веселый шум птиц в ветвях – все это будет без нее, она, холодная и безжизненная, в душном ящике, где так мало воздуха, в деревянной коробке, а дерево это уже существовало, уже было где-то раньше. «Дорогая моя приговоренная», – прошептал он. Открыв шкаф, он достал оттуда плюшевого мишку, в сапогах со шпорами и в сомбреро, с милым выражением грусти на лице. Он протянул ей его. Она махнула рукой, отказываясь, и прошептала неслышное «спасибо».

– Жаль, – сказал он, – это было от чистого сердца. Ну вот, шестой прием – уязвимость. Да, конечно, Натан, будь мужественным и жестоким, но если ты желаешь быть любимым по первому классу, ты должен помимо всего прочего разбудить в ней материнское чувство. Под силой она должна угадывать унцию слабости. За высоченным детиной им необходимо угадывать ребенка. Какая-то хрупкость порой, но не слишком, ни в коем случае, – им это страшно нравится, вызывает у них невероятную нежность. В общем, девять десятых гориллы и одна десятая сиротки – такое сочетание кружит им голову.

Седьмой прием – изначальное презрение. Проявить его надо как можно раньше, но ни в коем случае не выражать вербально. Они очень внимательны к словесному выражению, особенно в самом начале. Презрение, проявляющееся в некоторых интонациях, в улыбках, они чуют сразу, оно им нравится, оно их сладко тревожит. Подсознание нашептывает им: он презирает потому, что привык, чтобы его любили, оттого он ни в грош не ставит женщин. То есть – образ хозяина, перед которым все они стелются. «А я, а я, я тоже хочу стелиться», кричит их подсознание. Собака, которую я завтра соблазню, будет ходить за мной всегда. Она будет так рада, что выходит со мной гулять, будет бежать впереди, но оглядываться на меня, дабы убедиться, что я на месте, что это сокровище, которым я являюсь, никуда не делось, и во весь опор помчится ко мне, вскочит на меня передними лапами и чудесно меня измажет. Какая женщина способна на это?

Восьмой прием – обходительность и комплименты. Если их подсознание любит презрение, их сознание, наоборот, жаждет обходительности. Этот прием особенно важен вначале. Потом уже без него можно обойтись. Но в процессе обольщения ее приводит в восторг, что лишь она пленяет того, кто презирает всех остальных, что лишь она – чаровница. К вышеуказанному презрению ты добавляешь обожание на словах, таким образом, что она говорит себе: вот единственный человек, который меня понимает. Ведь они жаждут, чтобы их понимали, не особенно задумываясь над тем, что же это на самом деле означает. Спроси ее, когда она будет уходить, о знаменитой фразе «муж ее не понимает». Попробуй выяснить, что же она имеет в виду под этим «не понимает меня», и ты сам удивишься, каким невнятным будет ответ.

Значит, вначале – усиленные комплименты. И не бойся перегнуть палку. Они всё подряд глотают. И лучшая наживка – тщеславие. Тщеславны? Да, но прежде всего неуверены в себе. Им так необходимо, чтобы их подбодрили. Потому что утром, в зеркале, они находят столько несовершенств: волосы тусклые и слишком сухие, предательская перхоть, слишком открытые поры, суставы какие-то ужасные, особенно последний, на мизинце, маленький калека-горбун с ничтожным ногтем. То есть ты понимаешь, какую службу сослужишь ей, сделав из нее богиню? Они совсем не уверены в себе. Отсюда – болезненная потребность в новых платьях, которые сделают их новыми, снова желанными. Ох, бедные их ногти, длинные и накрашенные, их идиотские выщипанные брови, их дурацкая покорность законам моды. Скажите им, что в этом году модны юбки с дырой ниже спины, и они побегут надевать дырявые юбки, открывающие их голые полусферы. Хвали все, даже бессмысленные кошмарные шляпки, которые они на себя напяливают, эти вечные нагромождения на голове. Комплименты им нужны как воздух, как новые платья, они сразу дышат полной грудью и расцветают. Короче, будь для нее источником веры в себя, и она не сможет без тебя больше обходиться, даже если тебе и не удалось соблазнить ее в первый же вечер. Она будет думать о тебе, просыпаясь по утрам, повторять про себя твои хвалы, завивая кудри, и это повышает ее способность к концентрации. В скобках замечу: не бойся время от времени быть скабрезным. Это снимет барьеры. Если однажды ей станет известно, что ты знаешь о ее секретном руне, что ты воображаешь себе это руно, белокурое, каштановое или темное, – ее защита нарушена.

Девятый прием, похожий на седьмой, – скрытая сексуальность. С первой же встречи она должна угадать в тебе самца, почуявшего самку. В том числе следует допускать насилие, почти незаметное, которому она не сможет противиться и которое ей не будет неприятно, коль скоро приличия соблюдены. Например, между двумя почтительными фразами невзначай назвать ее на «ты», как бы оговориться, и тут же извиниться за это. И прежде всего, нужно глядеть на нее прямо, с оттенком легкого презрения, ласки, желания, безразличия и жестокости: хорошая смесь и недорогая. В общем, мерзкий пронизывающий взгляд, взгляд захватчика, ироничный и спокойный, словно бы ты забавляешься, глядя на нее с некоторым неуважением и произнося при этом уважительные речи, взгляд, в котором прячется тайная фамильярность. Осанна, кричит тогда ее подсознание, он же настоящий Дон-Жуан! Он нисколько меня не уважает. Как у него это здорово получается! Аллилуйя, я так нежно смущена и не могу сопротивляться! Ты видишь, сколько противоречий. Сильный, но ранимый, призирающий, но осыпающий комплиментами, уважительный, но сексуальный. И каждый новый прием усиливает и оттачивает действие предыдущего, увеличивая тем самым его привлекательность.

И вот еще что, Натан. Не бойся внимательно рассматривать ее грудь. Если она не возражает, так и надо. Она угадает твое желание и не обидится. Оскорбляют только слова. Так что, пока вы будете говорить о посторонних вещах, безмолвно пропой ей песнь желания.

Да, в твоих глазах она прочитает ее. О, эти вездесущие груди, два пика женской гордости, высокие и изобильные, две удивительные незнакомки перед твоим пораженным взором, не скрываемые, но защищенные, дразняще открытые, слишком открытые – и все же никогда не открытые достаточно, ангельские выпуклости, два походных алтаря, воздвигнутые странному божеству, желанный урожай, два ошеломляющих чуда, две юные гордыни, одна глядит направо, другая налево, о, две твои мучительницы, о, плоды, протянутые милосердной сестрой, о, две сладостные тяжести, как близко они от тебя.

Вот что скажут ей твои глаза, Натан. О, пусть сжалится, пусть обнажит их, скажут ей твои глаза, пусть она обнажит их, раз уж показывает тебе, не показывая, и так плохо их прячет, нарочно плохо прячет. О, жестокая, зачем она вздыхает так глубоко, ведь они от этого вздымаются, цветущие, остроконечные, о, проклятая, о, любимая. О, пусть обнажит их, ведь тебе так хочется пожить, прежде чем умереть, пусть обнажит их, наконец, и предложит тебе, с их острыми кончиками, царственно явленными и освобожденными, чтобы ты наконец смог трогать их, мог познать их тяжесть и их благодать. О, пусть пощадит, пусть уберет эту ткань, лицемерную ткань, которая прикрывает их, но и обтягивает, прекрасно вооруженные и высокомерные, пусть хотя бы покажет их тебе, пусть как следует покажет их тебе, честно покажет их тебе, и достаточно уже этих тканей, которые приглашают, и запрещают, и сводят с ума. Хватит, заканчиваем притворяться. Эти деревья и это озеро, которое ты видишь, будут здесь по-прежнему, когда бледный прислужник смерти утащит тебя в сырое царство усопших. А значит, скорее сюда ее губы, скажут твои глаза, и скорей трогать ее всю, и ложиться на нее, и познавать ее, и жить в ней, и с упоением умирать, и умирать на ее губах.

Ты один в целом мире, Натан, подобных тебе нет, Натан, она предназначена тебе, благородная, озаренная солнцем молодости, о, ее плоский живот, даже немного впалый над пупком, могу поклясться. О, прекрасная, о, женщина, о, юная с упругим плоским животом, о, ее великолепные ноги, о, долгие и сладостные, о, ее женское могущество, о, ее крепкие ляжки, вырисовывающиеся под платьем, совершенно невыносимым, срываемым каждый раз, это и правда безумие, о, цветущие бедра, о, мучительные изгибы, о, внушительные чресла, нежное убежище, о, ее длинные изогнутые ресницы, о, ее грядущая томная капитуляция. Да, любимая, глаза твои скажут, да, я хочу тебя, и я весь – только это желание, я тянусь к тебе и к твоей тайне, скрывающейся под платьем, существующей под платьем.

Вот что скажут ей твои глаза, и даже больше, в то время как вы будете чинно разговаривать о Бахе. И если ты пойдешь с ней танцевать, не забудь отдать молчаливую дань ее красоте. Это никогда не оскорбляет их, коли слова при этом остаются почтительными. Так говорит Михаэль. Кстати, лучшие – это те, кто не слишком-то задумываются, что происходит. Танец заканчивается, и снова Бах.

Зазвонил телефон. Он снял трубку, приставил ее к виску, как револьвер, потом поднес к уху.

– Добрый вечер, Элизабет. Пойти с вами потанцевать? Почему бы и нет? Ждите меня в Дононе. Нет, я не один. Та молодая женщина, о которой я вам говорил, вы были знакомы в Оксфорде. Нет-нет, вы же знаете, что для меня только вы… До скорого свидания.

Он положил трубку и повернулся к ней.

– Знай, о юный кузен, что десятый прием – использование конкуренции. Начинай морочить ей голову сразу, с самого первого вечера. Постарайся, чтобы она узнала, во-первых, что ты любим другой женщиной, ужасно красивой, и, во-вторых, что ты чуть было не полюбил эту другую, но повстречал ее, единственную, чудесную дурочку, что, кстати, может быть и правда. И тогда твое дело с дурочкой будет в шляпе, ведь она, как и все ей подобные, клептоманка.

И вот она созрела для последнего приема: объяснения. Можешь применять все известные тебе клише, но внимательно следи за голосом, чтобы в нем звучала теплота. Хорошо действует глуховатый тембр. Естественно, ты должен сказать, что она портит себе жизнь с официальным паучком, что такое существование ее не достойно, и ты услышишь, как она испустит вздох мученицы. Это такой специальный вздох, через нос, и означает он: «если бы вы знали все, что я вынесла от этого человека, но ни слова о нем, потому что я бесконечно благородна и сдержанна». Ты конечно же скажешь ей, что она единственная и неповторимая, они это тоже ценят, что ее глаза – окна в рай, она мало что поймет, но ей покажется это таким красивым, что она прикроет вышеозначенные окна и поймет, что жизнь с тобой будет лишена супружеской рутины. На всякий случай скажи ей еще, что она как аромат лилий, и сладость ночи, и песня дождя в саду – дешево и сердито. Ты увидишь, что ее все это взволнует гораздо больше, чем искренность старика. Все это бряцанье они готовы принять, лишь бы голос пел виолончелью. Будь неистов, чтобы она поняла, что с тобой ее ждет рай плотских удовольствий, они это называют «жить насыщенной жизнью». И не забудь про хмельной отъезд к морю, они это обожают. Хмельной отъезд к морю, запомни как следует эти четыре слова. Их эффект поразителен. Ты увидишь, как бедняжка трепещет. Выбери страну пожарче, с пышной природой, солнечную, и кратко наметь ассоциации с любовными утехами и жизнью в роскоши. Отъезд – ключевое слово, это их тайная мания. Как только ты заговариваешь про отъезд, у нее закрываются глаза и открывается рот. Она готова, и ты можешь подавать ее к столу под соусом из грусти. Все кончено. Вот назначение для вашего мужа. Любите его, подарите ему красивых детей. Прощайте, мадам.

– Прощайте, – прошептала она, не сдвинувшись с места.

– Помните ту несчастную речь старика? О, песня в машине, которая повезет меня к ней, к ней, что будет ждать меня, к ее долгим звездным ресницам, о, ее взгляд, когда она встретит меня на пороге, стройная, вся в белом, приготовившаяся и прекрасная специально для меня, приготовившаяся и боящаяся испортить свою красоту, если я вдруг опоздаю, и бегающая к зеркалу взглянуть на себя, посмотреть, на месте ли еще ее красота, безупречна ли она по-прежнему, и возвращающаяся на порог, под сень роз, о, нежная ночь, о, возвратившаяся юность, о, чудо моего явления перед ней, о, ее взгляд, о, наша любовь, и она склоняется к моей руке, о, чудо ее поцелуя на моей руке, и она поднимет голову, и наши взгляды встретятся, и мы полюбим друг друга, и мы улыбнемся от такой нашей любви, и слава богу.

– Слава богу, – сказала она.

И вот она склонилась, и коснулась губами руки ее властелина, и подняла глаза, вгляделась в него, вновь став девственной, священнодействуя, вгляделась в его лицо, в котором золото, и ночь, и солнце. С блуждающей на дрожащих губах улыбкой он посмотрел на руку, которую она поцеловала, поднес ее к глазам. Как доказать ей? Порезать себя кинжалом Михаэля и поклясться на струящейся крови? Но он запачкает смокинг, а этот у него самый лучший, и придется оставить ее, чтобы пойти переодеться. Тем хуже, обойдемся без кинжала, и всегда быть с ней, всегда, и слава богу, слава богу.

Она смотрела на него, но не осмеливалась заговорить, боясь нарушить его величие, и потом, ее голос может прозвучать хрипло. Юная и убежденная, она серьезно смотрела на своего властелина, смотрела в забытьи, едва дыша, заледенев, дрожа от любовного ужаса, с болью счастья на губах.

Из зала, где шел бал, неслись призывы, гавайские гитары лениво роняли свои долгие чистые стоны, стоны, идущие от самого сердца, сладостные, стройные звуки, струящиеся, рвущие душу, бесконечные рыдания последнего «прости». Тогда он взял ее за руку, они вышли и медленно спустились по лестнице. И торжественен был их шаг.